Я стала матерью злодея

      Эдвард долго думал над новым ходом. Белые фигуры заняли не самую выгодную позицию на доске. Он слишком поздно понял, где совершил ошибку. Необдуманно поставленная пешка может стать фатальной. И ведь это отец играл ещё вполсилы!       — Эдди, — большая отцовская ладонь легла Эдварду на макушку, — не стоит расстраиваться. Тебе четыре, а ты уже играешь в шахматы. Не плачь — мужчины не плачут. Ты же мужчина.       Но слёзы предательски покатились по щекам. Эдвард поджал губы.       Не убирая руки с головы сына, его отец, Альфред, «съел» короля.       Эдвард не рыдал навзрыд. Он плакал молча, пытаясь сдерживаться.       — Куда ты так торопишься? — Альфред размашисто потрепал сына по волосам, ероша уложенную причёску. — Ты сам не понимаешь, насколько ты умный, Эдди. Уже совсем скоро я буду всухую проигрывать.       — Этого недостаточно! — Эдвард поднял на отца пылающие алым глаза. — Я должен стараться больше! Отец, ещё партию!       Альфред коротко усмехнулся, но сдался и принялся заново расставлять шахматные фигуры на доске. Не споря. С Эдвардом спорить — дохлое дело, он слишком упрям. Семейная черта Лихтенштейнов, их визитная карточка.       — Я буду играть чёрными!       — Хорошо, — только и согласился Альфред.       — И на время!       — Ладно.       Началась очередная партия. Фигуры стучали, соприкасаясь с клетками поля. Игра шла своим ходом.       Держа ферзя между двух пальцев, Эдвард задумчиво посмотрел на отца. Глаза неистово пылали. Эдвард был почти что точной копией Альфреда — такой же черноволосый, вот только кудряшками сын пошёл в мать. У Альфреда были абсолютно прямые волосы, тонкие и шелковистые, тогда как завитки Эдварда упрямо топорщились в разные стороны.       — Отец, ты любишь маму? — неожиданно спросил Эдвард.       Альфред неловко коснулся рукой затылка. Он только собирался ответить сыну, как в двери кабинета постучали. Глаза Альфреда сделались холодными, и мягкое выражение лица, с которым он сидел ещё мгновение назад, пропало, заменяясь каменной маской.       — Войдите, — властно велел он.       Двери открылись, и на пороге появился дворецкий Карлос.       — Ваша светлость, прибыл учитель математики юного господина.       — Эдвард, не стоит заставлять учителя ждать. Иди, — махнув рукой, точно прогоняя от себя насекомое, сказал Альфред.       — Да, отец. — Послушно кивнув, Эдвард неловко спрыгнул с кресла. Быстро убрав шахматы в футляр, он деловито посеменил к дворецкому.       Поклонившись, дворецкий вывел мальчика из кабинета герцога, думая о том, что нельзя быть таким холодным с ребёнком. Ещё и мучить игрой в шахматы. Но кто он такой, чтобы перечить своему господину?       О том, какие у отца и сына отношения в действительности, не знал никто. «Эдди» и тёплый разговор были только между ними.       …Эдвард вёл нешуточный бой своими солдатиками, завоёвывающими соседнюю империю, когда в детскую ворвались няньки и силком потащили его наружу.       — Юный господин, мадам хочет вас видеть! — сообщили они ему.       Стало страшно. Эдвард прекрасно помнил, чем закончилась его последняя вылазка к матери. Он тайком пробрался в её особняк. Не видеть мать было невыносимо. Он видел, как любовница отца милуется с сёстрами, и ему становилось невыносимо завидно. У него тоже есть мама, так почему отец и слуги строго-настрого запретили ему видеться с ней?       В тот день Эдвард пробрался в особняк через вход для слуг. Скрываясь по углам — благо, размеры позволяли, — смышлёный парнишка по разговорам горничных узнал, где располагаются покои мамы. С учащённо бьющимся сердцем малыш миновал лестницу и коридор. Он как раз пребывал в раздумьях о том, как ему открыть дверь в будуар матери, так как до ручки он попросту не дотягивался, как внезапно та отворилась сама. На пороге стояла женщина. Эдвард много раз видел портрет мамы, так что узнал её мгновенно.       — Мама! — радостно воскликнул он, хватая Виолу за подол платья.       Вот только мальчик никак не ожидал, что мама в ужасе завопит и откинет его ногой в сторону с криками: «Не подходи ко мне, чудовище! Монстр!»       Прибежавшие горничные увели обезумевшую Виолу, царапающую ногтями запястья.       Вечером того же дня Эдварда ждал серьёзный разговор с отцом. А потом и наказание за непослушание. Эдвард уяснил для себя: нельзя появляться перед мамой, она почему-то боится его красных глаз.       «Но как тогда мне привлечь её внимание?» — отчаялся малыш.       На ум пришла учёба.       «Может, если я добьюсь во всём успеха, мама заметит меня и не будет бояться?»       Эдвард посвятил всего себя учёбе. Не по годам смышлёный и всесторонне развитый малыш тянулся к своей маме, вот только мама не торопилась тянуться к нему в ответ.       И вот теперь его тащат по её велению. Эдвард не знал, что он натворил. Может, недостаточно хорошо учился? Было приложено мало усилий?       На улице их ждала Роза, личная горничная мамы. Это напугало вдвойне.       Во второй раз за свою короткую жизнь Эдвард оказался в особняке, принадлежавшем его матери. Почти ничего не изменилось после его вылазки, убранство помещений осталось тем же: холл, лестница, коридор.       И мама, сидящая в кресле. Такая бледная, с сизыми кругами под глазами. Она выглядела нездорово, болезненно.       У Эдварда спёрло дыхание, резко стало нечем дышать. Его будут ругать, да?       — М-мама, вы хотели меня видеть?.. — решившись, спросил он.       Мама была похожа на лесную фею. Такая красивая. Её огненно-рыжие волосы отливали на свету медью. Он одновременно страшился и обожал её. Смотрел на неё, не отрываясь. Но и она смотрела на него.       — Оставьте нас с сыном наедине, — продолжая как-то странно поглядывать на Эдварда, произнесла Виола.       Когда они остались вдвоём, она велела Эдварду подойти. Он думал, она снова ударит его. Эдвард не хотел боли, но ради того, чтобы побыть рядом с мамой, он был готов на всё.       — …Ближе, — сказала мама.       И он подошёл ближе. Виола неожиданно схватила Эдварда, прижимая к себе, и потёрлась об него, лаская щёку. Не выдержав потрясения, малыш лишился чувств, провалившись в сладостное забытье.       Ему снилось мягкое, очень воздушное и невероятно тёплое облако, окутывающее его. И сладко пахло выпечкой. Ноздри щекотал аромат клубники. Эдвард обожал клубнику.       Просыпаться не хотелось.       Сонно моргая, Эдвард зевнул, прикрывая ротик ладошкой. Потянувшись, он запутался в какой-то ткани и чуть не свалился. Его обхватила чья-то рука. Эдвард поднял глаза и замер.       — М-мама?! — позорно взвизгнул мальчик.       Держа фарфоровую чашечку в руке, ему улыбалась мама. Эта ослепительно-яркая улыбка взбудоражила что-то внутри.       — Да, я твоя мама.       И тут глаза матери удивлённо распахнулись. Эдвард с запозданием понял, что наверняка его радужка сейчас стала багряно-алой. Он дернулся, но мама продолжала удерживать его за талию второй рукой.       — Тише-тише, мой хороший. Всё нормально. Держи печенюшку, — и ему действительно пихнули в рот печенье.       Эдвард на автомате сжал зубы, разгрызая. И на автомате принялся жевать.       — Отлично, а теперь запей, — мама сунула ему в руки чашку.       Эдварда осенило: это было не облако, а мягкий пеньюар мамы; клубникой всё это время пах чай. Это мама такая тёплая.       — Мама, вы меня не боитесь?.. — исподлобья поглядывая на Виолу, спросил Эдвард.       К удивлению мальчика она ткнула его пальцем в нос:       — Би-и-ип, — хихикнула женщина.       Эдвард чуть не пролил на себя и маму чай из чашки. Он уставился на тёмную жижу, источающую аромат чайных листьев и клубники, ничего не понимая.       — Нет, не боюсь. И никогда не боялась. А знаешь, почему? — спросила Виола, беря с подноса на журнальном столике шоколадное печенье.       — Н-не знаю…       Виола разломила печенье напополам. Одну часть она сунула себе в рот, а вторую ткнула Эдварду в губы. Он не стал сопротивляться и съел предложенное.       — Эд, ты умеешь хранить секреты? — уже не дурачась, спросила мама.       — Да! Умею! — закивал головой Эдвард. У него был общий секрет с отцом, а теперь и мама хочет доверить ему тайну!       Виола отставила чашку и поудобнее усадила Эдварда бочком, приобнимая его. Ему подумалось, что он прямо сейчас снова позорно лишится чувств, словно кисейная барышня, а ведь он — мужчина!       — Всё это время я была под заклятием. Из-за него я боялась тебя и твоего папу, но всё в прошлом. Мне удалось побороть его. Теперь всё будет хорошо.       Ну конечно же! Магия! Как же он не догадался! Мама была такая странная, потому что её прокляли!       — А отец знает? — спросил Эдвард.       Виола покачала головой.       — Нет, и я пока не хочу ему говорить. Я не знаю, кто наслал заклятие.       — Наверняка это та женщина! — воскликнул Эдвард. Ему вспомнилась эта противная Любелла, мать его сестёр, Лизы и Элли.       — Женщина? Ты про кого? — Виола склонила голову набок, морща лоб.       — Мать Лизы и Элли!       — Я бы не говорила так голословно, что это она… Это мог быть кто угодно…       — Уверен: это она. Я видел у неё странные книги в комнате!       Лицо мамы изменилось, точно она проглотила лимон целиком. Вздохнув, она потрепала его по волосам.       — Как бы то ни было, теперь мы можем видеться в любое время.       — Ура! — Эдвард радостно повис на шее у Виолы, утыкаясь носом ей в волосы.       В крошечной головке уже начали назревать планы мести мерзкой женщине, посмевшей навредить маме.        На ангельском личике появилась ухмылка, не сулящая ничего хорошего.