Сад падающих звёзд

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Жаркие объятия омеги манят, и жаждущий насытиться ими Сан не выбирается из постели до полудня, оставляя спящего Сонхва в смятом шёлке спутанных простыней. Омега с растрёпанными волосами и со следом подушки на щеке выглядит всё так же божественно, словно скульптура рук лучшего из известных миру мастеров. Он принимает ванну с лепестками каких-то диковинных цветов, растущих только на юге, и чувствует себя обновлённым, когда выходит к обеду, глядя на хитро и довольно поблёскивающего глазами Минки.        Южная Звезда показывает свою строптивость, кусает всех, кто пытается его тронуть, позволяет касаться себя лишь в присутствии султана, который гладит, подкармливает и чешет гриву. К вечеру следующего дня готовят седло, и конь взбрыкивает так, что даже видавшие виды Уён с Чонхо с волнением смотрят на совершенно спокойного Сана, который взлетает в седло одним слитным движением и натягивает поводья.       В этот раз он ничего не шепчет, позволяя жеребцу бесноваться в тщетной попытке скинуть седока. Конь выгибает шею, пытаясь цапнуть зубами за ногу наездника, фыркает, бьёт копытами, вскидывается, взбрыкивает и бесится, словно в него вселились все демоны мира. Он скачет, вздымая клубы пыли, снова пытается кусаться, но натянутые поводья не дают вцепиться крепкими зубами. Но Сану всё нипочём, сидит как влитой.       Вскинувшись на дыбы от ярости, не находящей выхода, жеребец внезапно теряет равновесие и начинает заваливаться на спину; у наблюдающих за происходящим альф холодеет внутри, и Минки отдаёт распоряжение вызывать лекаря. Но Сан легко спрыгивает с седла, не выпуская поводьев из рук, а когда упавший конь поднимается на ноги, снова оказывается в седле, сжимая коленями бока. Конь предпринимает ещё не одну попытку скинуть седока, но каждая оказывается неудачной, как и следующая, и последующая.       — Может, лучше снова заговорить попробовать? — с сомнением шепчет Минки.       — Заговаривает наш султан лошадей только с единственной целью — понять, победит он жеребца или нет. Был как-то палевый красавец у нас, все думали, сейчас султан всё уладит. Но нет. Я не знаю, что уж он шепчет и что в ладони протягивает, но тот взвился на дыбы и попробовал ударить сразу же, как только Сан протянул руку.       — А дальше что?       — Что-что… Нет больше палевого. Раз и сам султан сладу не нашёл, то никто бы ничего не смог сделать.       Тем временем конь ещё несколько раз пробует скинуть седока, но Сан легко раз за разом взлетает в седло и снова натягивает поводья, не давая жеребцу отдохнуть и заставляя повиноваться своей воле. Во взмыленной шее коня ощущается усталость, всё больше послушания в исполнении простейшего натяжения поводьев. В конце концов сдавшись, жеребец покорно выполняет все пожелания, поворачивая, куда хочет султан, ускоряясь или замедляясь. Сан спрыгивает с седла и треплет взмыленную шею.       — Хороший, хороший Звёздный мальчик, — Сан снова лбом касается лба коня, заглядывает в чёрные глаза и протягивает на ладони секретное лакомство, отдаёт поводья опасливо глядящим конюхам, но конь не выказывает прежнего характера, идёт послушно, не пытаясь лягнуть или укусить. — Отличный жеребец, и омега под стать государю, спасибо, Минки, порадовал так порадовал.       — Всё для тебя, повелитель.       Когда Сан подводит Сонхва к Южной Звезде ещё перед отъездом, жеребец фыркает и кровожадно щёлкает зубами в опасной близости от дрогнувших пальцев омеги. Зато Сумрак благодушно берёт бархатными губами с ладони куски яблока и, отфыркиваясь, съедает. Потому в пути, когда Сану охота видеть омегу рядом, он пересаживается на Южную Звезду, уступая Сумрака Сонхва. Иногда он просто берёт омегу, усаживая перед собой, и ведёт неспешные беседы о поэзии, в которой омега весьма сведущ.       Сонхва нравится Сану всё больше, ещё до начала пути омеге дозволено поднимать на него глаза, и Сан наслаждается тёмными густо подведёнными глазами, которыми смотрит на него Сонхва. Вне зависимости от того, выбирает ли султан заковыристую тему для разговора или же предаётся страсти, взгляд Сонхва обдаёт тёмным пламенем, заставляя кровь вскипать.       Южная Звезда покорился, но всё ещё пытается укусить слишком ретиво проявляющего внимание Сумрака, который так и вьётся рядом и громким ржанием выказывает свою заинтересованность. На ночь даже приходится в разных концах лагеря оставлять, чтобы не покусились друг на друга в прямом и переносном смыслах.       Во дворец Сан возвращается удовлетворённым впервые за долгое время. На исходе второй год правления, который дался нелегко. Ещё предстоит много работы, верные люди всегда в цене, а многие консерваторы упираются, поднимая мятежи. Во дворце омегу передают Ёсану — лучшему лекарю, который осматривает Сонхва и отправляет со скопцами в сапфировый двор, где не больше десятка омег, отобранных из многочисленного гарема отца и подходящих вкусу молодого султана.       Дел за время отсутствия скапливается немало, несмотря на то, что его дядя-визирь всё долгое время отсутствия следил за всем, но есть дела, которые без султана не решить, и Сан погружается в прочтение писем и донесений, на время забывая и о сне, и о пылком новом любовнике. Принцем быть оказывается легче, чем султаном. Дел невпроворот, ещё и он изменения задумал, которые медленно, но верно старались привить в столице и теперь на юге. Минки — ладья его шахматной игры. Освободившись от массы дел, Сан отсыпается, а потом зовёт Сонхва и предаётся страсти сполна, лишь на следующий день желая насытить и обычный голод.       Иногда дела уводят Сана прочь от столицы на несколько дней и недель, но он всегда возвращается во дворец с неистовой страстью, которую лучше всех из его гарема удовлетворяет Сонхва. Он искусен настолько, что с момента приезда во дворец другими омегами султан не интересуется. Так проходит около двух лет, в течение которых Минки делится печальными известиями о пропаже купца Чона и всего его каравана, Сан подавляет несколько мятежей, поднявшихся на западе, и вводит новые законы. Однажды, вернувшись из очередного посещения одного из наместников, просит привести Сонхва.       — Ему нездоровится, государь, — служка возвращается бледным и трясущимся.       — Что с ним?       — Господин Чонхо позвал господина Ёсана, но я ничего не знаю.       Сан, едва придя в себя от долгого переезда, толком не вытирается, накидывает тонкую накидку, перехватывая поясом, и спешно покидает покои. За ним тенью следует Уён. Но ничего не спрашивает, наверняка всё слышал сам и сделал выводы, куда может рвануть альфа, несмотря на своё высокое положение и шепотки за спиной. У дверей гарема расступается стража.       — Где Сонхва?       — В лазарете, повелитель.       Сан разворачивается и устремляется прочь, даже не заглянув в гарем и не поинтересовавшись, что такое серьёзное могло отправить омегу в лазарет. Ведь многие болезни те спокойно переносили в своих альковах. В лазарете его встречает тишина, и Сан направляется к постели, над которой склонился Ёсан.       — Что с ним? — Сан повторяет вопрос, который несколько минут назад задавал служке. На лбу Ёсана капли пота, а вздрагивающий кадык вместе с дрожащими руками служат ответом. Всё плохо.       — Его отравили, повелитель.       — КТО?!       — Чонхо выясняет, мой господин. Как вы и распорядились, комната полностью принадлежит Сонхва, но они вместе с омегами проводят много времени в зале и в саду, иногда встречаются и с омегами других дворов.       — Выживет?       — Я сделал всё возможное, государь. Всё будет зависеть от него.       — Приставить охрану. Впускать только Ёсана и тех, на кого он укажет, — не поворачиваясь к Уёну, бросает Сан, и альфа исчезает за дверью, пока Сан всматривается в бледное — это при всей смуглости Сонхва — лицо с россыпью капель пота и синими губами. — Сделай больше, чем возможно, Ёсан.       — Слушаюсь, мой повелитель.       Сан касается холодной щеки омеги и быстро покидает лазарет, направляясь в сторону гарема. По дороге присоединяется Уён. У лазарета двумя глыбами монолитной скалы высятся стражники, которым даёт указания Ёсан. За дверью гарема стоит гвалт, будто стая галок решила передраться с грачами. Сан толкает дверь, и в сапфировом дворе повисает мёртвая тишина.       — Кто? — Сан не смотрит ни на раскрасневшихся омег, ни на стражников. Он смотрит на Чонхо, который коротко кивает на одного из омег. — Допросить и наказать. А потом изгнать.       — Повелитель! Я всего лишь хотел твоего внимания, — омега заламывает руки, а Сана мутит от его вида, он с трудом сдерживает желание разорвать омегу на куски только за то, что прошлое накладывается на настоящее.       — Для того, чтобы озвучивать желания, боги дали людям язык. И он есть у каждого из вас, — Сан обводит всех тяжёлым взглядом, возвращаясь к омеге, которого будто припечатывает каменной тяжестью, и он застывает, кожа с голубым оттенком, хоть омега и без того очень наделён очень светлой кожей северянина. Сан повторяет свои слова: — У каждого. А травить моего фаворита — подписывать себе смертный приговор. Ты так жаждешь смерти, Сонын, а мой приговор кажется тебе слишком мягким?       — Нет, государь. Но я приму всё, что заслужил, даже смерть.       — Довольно смертей в этом дворце.       Животное желание растерзать на месте он давит в зародыше, отворачивается и так же стремительно покидает гарем, возвращаясь в купальни. Сбрасывает одежду, словно ядовитую змею с груди, и погружается в воду с головой, стараясь не думать ни о чём. Когда он выныривает, на небольшом столике у дальней стены высится кувшин вина с кубками и блюдо с фруктами и ягодами. Рядом сидит Уён, невидящим взором глядя перед собой.       — А с тобой что?       — Ничего, повелитель, — Уён встряхивается и выдавливает из себя улыбку. — Ровным счётом ничего. Вина?       — Наливай, — Сан ныряет и подплывает к краю под водой, лишь потом подтягиваясь на руках и усаживаясь на бортик. Берёт кубок и опустошает его, отставляя прочь. Вино отчётливо горчит.       — Волнуешься.       — Так заметно? — усмехается Сан и кивает на вопросительный взгляд. Уён наливает вина и кладёт в рот дольку хурмы.       — Другие вряд ли бы заметили. Но я вырос с тобой. И знаю, почему первым указом и был запрет на брак более чем с одним мужем. Только в случае смерти дозволяется взять второго, я всё знаю… Сан.       Только ему дозволяется обращаться к султану по имени, только Уён может спорить с Саном, но только наедине или в присутствии Чонхо, не позволяя лишним ушам слышать то, что их не касается. Только эти двое и дядя-визирь знают его настолько хорошо, что могут различить многое без слов. Сан откусывает от дольки яблока половину и задумчиво смотрит на остаток, крутя в пальцах.       — Что отравил Сонын?       — Много чего… — голос Уёна чуть меняется, злости добавляется. — Он действовал наверняка. Сонхва повезло, что он взял лишь дольку отравленного яблока, а не надел отравленные одежды или не смазал тело отравленным маслом. Ты слишком добр к нему, он заслуживает смерти.       — Хочешь показательную казнь? — хищно ухмыляется Сан, но ухмылка тут же меркнет. Достаточно бессмысленных смертей, хотя бы на время. — Если… — он откашливается, но появившийся в горле ком не проходит, тогда альфа отпивает вина и повторяет: — Если Сонхва боги не даруют жизнь… пусть Сонын наденет отравленные одежды, предназначенные для соперника.       Они некоторое время молчат. Вязкая сладость хурмы обволакивает язык, вино горчит всё так же, но Сан опустошает ещё один кубок, глядя, как воду купален серебряными пальцами трогает лунный свет. Внутри будто комкается от плохих мыслей, прошлое пытается пролезть в настоящее, накладывается двумя изображениями друг на друга. И как ни гонит Сан воспоминания, они рвут его сердце острыми зубами. Он слишком привязался к Сонхва и не собирается уступать его смерти.       — Противоядие дали?       — Да, ты же знаешь, Ёсан — лучший в своём деле. Чонхо же даже не пришлось применять знания пыток, Сонын всё выложил сразу.       — Он был не в себе? Кто-то науськал?       — Нет, повелитель. Всё сам.       — Нет, Уён, всё он бы сам не смог. Он где-то достал яд. И я хочу знать, кто ему помог.       Уён кивает и стремительно покидает купальни, оставляя Сана одного. Служек он прогнал, он вновь погружается в отделанный цветной плиткой бассейн и ложится на воду. И без того редкие ночные звуки приглушаются, и слышен только ток крови, пульсацией отдающийся в ушах.       Через какое время возвращается Уён, Сан не знает наверняка. Вода обволакивает тело, пока Сан смотрит в искусно расписанный потолок. В какой-то момент хочется дать указ сделать из него ночное небо, но он никогда не прикажет. Потому что это ещё один осколок воспоминаний о его папе. Уён присаживается на край бортика и терпеливо ждёт, пока Сан обратит на него внимание.       — Ну что?       — Узнать, откуда омега взял несколько видов яда, не удалось, — голос Уёна отбивается от стен купальни, и Сан морщится от навалившейся на него громкости мира.       — Теряете навыки?       — Нет, повелитель, — на лице Уёна ни тени усмешки, лишь глубокие складки у плотно сжатых губ, — омега мёртв.       — Не понял, — навалившаяся после воды усталость улетучивается мгновенно. Сан подбирается и садится на бортик.       — Его отвели в казематы и тщательно записали всё, что он сказал. Потом его закрыли в камере, а когда я спустился, он уже был холодным. Яд.       — Что лишь доказывает, что он работал не один. Я хочу знать, кто виноват.       Сонхва открывает глаза на второй день, и Сан облегчённо выдыхает, когда новость приносит чуть повеселевший Уён. Ёсан возится с омегой, Чонхо с Уёном роют землю, пытаясь найти связь между отравителем и его сообщником, но лишь узнают, что исчез один служка, чьё погребённое в неглубокой яме тело вскоре находят за городом. Но расследование никуда не приводит. Вскоре Ёсан ставит Сонхва на ноги, но Сан не зовёт омегу к себе, давая время ему прийти в себя. Проходит почти месяц, но подвижек нет никаких, словно никогда и не было в гареме взревновавшего Сонына, покусившегося на чужую жизнь. Сонхва восстанавливается, и сегодня должен согреть постель повелителя.       Из-за дверей огромного зала доносится гомон шумной толпы гостей, шутки и смех, музыка и пение, сопровождаемые звоном украшений на танцующих омегах. Сан смотрит на дверь и отчётливо понимает, что ему туда не хочется. Но он правитель и часто вынужден делать то, что не хочется. Тяжёлая дверь распахивается перед ним, и сладкий дурман праздника устремляется в стороны, заманивая так хитро и легко, что многим не дано устоять.       Оранжевые отблески заката затапливают огромное помещение зала, проходят сквозь густую охру тонких штор, лишь усиливая ощущение, что гости вязнут в янтаре. От обстановки, выполненной в тёплых тонах, ощущение лишь усиливается. Свет играет на лицах альф и телах танцующих омег, и Сан отстранённо думает, что он здесь лишний. Ему хочется быть совершенно в другом месте, но он улыбается и кивает гостям, занимая своё место во главе стола.       Танцующие омеги красивы и во вкусе альф — хрупки и похожи на тростинки. Большинство альф и вовсе любят миниатюрных омег, чьи кисти хорошо помещаются в пальцах одной руки. Сану не нравится, что те напоминают не вошедших в пору. Сан любит гибкие лозы, высокие и крепкие, терпкие, как хорошее вино. Утончённые и тонкие омеги, словно сотканные из тончайшей паутины, не привлекают его совсем.       Потому его гарем немногочисленный, сложно найти омег, которые подойдут под его изысканный вкус. Он знает, о чём шепчутся гости, когда думают, что их никто не слышит. Султану нравятся альфы, потому что как ещё можно объяснить влечение к высоким и статным омегам?       Как можно любить не полненьких и жизнерадостных хохотушек, не низких, похожих на подростков омег, не тонких и звонких омег, чей стан поместится в сведённых вместе пальцах рук, а стройных и высоких, сплетённых из мышц и сухожилий, больше похожих на альф омег?       У стен есть уши, а молоть языками не запретишь, разве что отрежешь их насовсем. Сан усмехается, глядя на гостей и чётко зная, кто его за глаза называет любителем альф, но при этом насилует совсем юных либо старых омег, кто любит издеваться, видя чужие страдания, а кто любит, чтобы подчиняли его.       От этих знаний хочется отмыться, но такова судьба владыки — знать почти столько же, сколько и всеведущие небеса.       Омеги подобраны с учётом вкусов, льнут к оглаживающим их рукам, призывно качают бёдрами в прозрачных шароварах, завлекая и маня, чтобы услышать то, о чём не говорят вслух — лишь в постели, разомлев от ласк и наслаждений. Сан берёт бокал и делает глоток, уголком губ усмехаясь смотрящему на него Уёну. Он незаметно кивает, и Уён исчезает между висящих на стенах ковров, словно его и не было.       Дядя-визирь щурится сытым котом, почти не вынимая изо рта трубку кальяна, смотрит сквозь густой дым на вельмож и лишь вскидывает изредка брови, усмехаясь. Тогда Сан внимательнее присматривается к тем, на кого обращено внимание дяди, иногда находя ответы на свои вопросы.       Стоящий за его спиной верный цепной пёс Чонхо ревностно следит за каждым движением, это Сан ощущает кожей. Чонхо лучший в своём деле, его в своё время пытались выманить люди отца, заметившие способности альфы слишком поздно, но Чонхо, приставленный к юному принцу, остался верен хозяину, и остаётся до сих пор. Пока Уён занят порученным делом, есть время послушать лживые сладкие слова, мысленно снимая маски с вельмож.       После ужина в покоях его ждёт Сонхва, но до того, как огладить упругие прелести омеги, упиваясь податливостью и мастерством, нужно высидеть ещё некоторое время, улыбаясь на фальшивые улыбки и делая вид, что он — мало что понимающий юнец, хотя удачных битв за его плечами больше, чем постельных побед, за которые считать наслаждение, которое получили омеги в некоторых из присутствующих объятиях.       Сан без особого интереса смотрит на омег из жёлтого, топазового двора — одного из четырёх дворов гарема. Омеги из двора, полного цветов разных оттенков жёлтого, предназначаются для гостей, омеги на любой вкус, даже на самый притязательный. Там живут даже сероглазые светлокожие омеги, дети севера, и тёмные черноглазые омеги, рождённые в южных краях, поцелованные солнцем до черноты.       Главный — сапфировый — двор, названный так за выложенный синей плиткой бассейн с фонтаном, особым богатством выбора омег похвастать не мог. Омег здесь немного не потому, что часть казнена за интриги или не вынесла обращения с ними ещё до того, как Сан взошёл на престол. Их мало потому, что у султана изысканный и притязательный вкус, за который осудили не раз, но Сану плевать. Ему нравится, что омег не больше десятка, зато в каждом он уверен, хотя Сонхва уверенно занял главенствующее место в его сердце.       В третьем — изумрудном, — получившем название от колоссального количества зелени и зелёной облицовки комнат, живут немолодые омеги, доставшиеся ему в наследство от отца и выполняющие разнообразные работы во дворце.       В рубиновом дворе место для беременных омег, для растящих детей и незамужних омег из прислуги, которых стерегут охранники, не позволяя лишним глазам и ушам появляться на территории, запретной для многих альф. Альфам вход запрещён, а вот омеги могут выходить в специально отведённые для них с мужьями комнаты, чтобы утолить не угасающую на сносях страсть.       Каждый день омеги спорят, кого позовут в эту ночь ублажать господина или его слуг, в зависимости от двора; они играют в игры и читают, танцуют и играют на музыкальных инструментах, поют и вышивают, пьют травы, подстёгивая начало гиперфазы, строят козни и плетут интриги.       Сан, в отличие от многих других альф, всегда ограничивается одним омегой на ночь, изредка выбирая одного и того же на оба дня гиперфазы, наслаждаясь омегой сполна. Ежели нескольких из его личного сапфирового двора одновременно настигает гиперфаза, он всё равно берёт одного, остальными занимаются знахари и лекари, облегчая непростые дни.       Возлегающие на ложе омеги принимают настои, чтобы не забеременеть, потому что, в отличие от отца, Сан осмотрительно относится ко многим вещам и считает, что предотвратить резню, подобную той, что случилась, когда отец слёг, гораздо проще, чем расхлёбывать, выясняя, кто прав, а кто нет. На трон всё равно взошёл он, как единственный законный наследник, но дети султана от наложников тоже жаждали власти и могли на неё претендовать в случае смерти Сана, и попытались учинить переворот, перерезав почти всех остальных наследников в процессе.       В то время шрамов на Сане стало больше, чем в последующие битвы. Покушения на единственного законного наследника следовали один за другим, отец был жив, но парализован, и, пока он оставался прикованным к постели, во дворце рекой текла кровь. Сану достался выбор, казнить двух выживших братьев, сговорившихся убить его и, поженившись, взойти на престол, — один из них был альфой, второй весьма хитроумным и злокозненным омегой, державшим под собой топазовый гарем, — или же отослать. Он готов был отправить в ссылку единственных оставшихся в живых родственников, но Уён с Чонхо и вставший на его сторону Минки переубедили его, приведя не один пример подобных ошибок.       — Хочу сделать тебе подарок, племянник, — говорит визирь и кивает своему слуге.       Тот возвращается быстро. Следом за ним идёт рослый парень, замотанный в ткань, как многие кочевники южных земель за морем. В чём же заключается подарок? В невиданных умениях незнакомца как телохранителя? Парень — циркач? Ответов нет, но Сан рассматривает единственное, что открыто, — густо подведённые сурьмой обращённые к полу глаза. Он принюхивается, пытаясь вычленить среди запахов аромат вошедшего, и брови Сана медленно ползут вверх. Парень — омега.       — Это Юнхо, мой государь. Мой подарок тебе.       — Пусть подойдёт и покажет себя.       Визирь машет рукой, и служка подходит ближе, подталкивая омегу перед собой. При приближении омега кажется и вовсе гигантом — на голову выше служки и наверняка хотя бы на полголовы выше Сана. Под кожей султана поселяется лёгкий зуд интереса. Как чародей, служка одним движением срывает с омеги покрывало, и Сан зачарованно смотрит на открывшееся великолепие.       Омега облачён в струящуюся юбку в пол из синего шёлка, расшитого золотыми нитями, словно тонкой паутиной, на груди массивное золотое украшение с некрупными сапфирами в виде гранёных капелек, в ушах такие же тяжёлые синие капли, увитые золотой проволокой и завершающиеся листьями плюща у самой мочки, браслеты на ногах и руках тоже золотые, с искусной рукой созданными листьями плюща из золота и такими же каплями сапфиров. Поистине царский подарок для сапфирового двора. Волосы выбелены, как иногда делают омеги столицы, подражая бледнокожим и светловолосым жителям холодного моря.       — Посмотри на меня.        Омега едва заметно вздрагивает и поднимает глаза. У Юнхо крепкая, словно выточенная из мрамора шея, увитая крепкими мышцами, со слабо выраженным кадыком, мягко натягивающим кожу красивого оттенка. Узкое, идеально овальное лицо с красивым углом скул и чётко очерченной линией рта. Аккуратный крупный нос с небольшим искривлением, словно, когда боги лепили его из воска, палец соскользнул, немного придавливая, оттого он не вздёрнутый, а с мягким холмиком изгиба, красивой формы уши и взъерошенные волосы, падающие на миндалевидные глаза. Не такие кошачьи, как у Сонхва, но красивые и большие. Во взгляде загораются и гаснут звёзды, в них рождается и погибает Вселенная, и Сана затягивает. Синие глаза — такая редкость.       Сана всегда успокаивало ночное небо, даруя невесомость и лёгкость, словно всё мирское блекло перед необозримым космосом. А ещё в детстве хотелось вернуть упавшие звёзды обратно на небосвод, чтобы они продолжали сиять, но потом узнал, что сорвавшиеся с небес искры иногда тонут в чужих глазах. Как в этих невероятных глазах напротив.