☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Юнхо великолепен, наверняка хорошо танцует, потому что, пока шёл к султану, замотанный в ткани, те так и не смогли скрыть грации и плавности движений. На шее — метка торговца. Чёрное солнце с извилистыми лучами. Что-то новенькое и незнакомое. Сан ещё долго рассматривает омегу, молчаливо и с интересом, но он очень сильно соскучился по Сонхва. Он даже тайком несколько раз заходил в гарем, чтобы посмотреть, как омега спит. Он знает, что тот ждёт, изнывая от желания коснуться своего повелителя. С трудом оторвавшись от созерцания омеги, Сан усмехается, кивая дяде: — Порадовал. Спасибо. Визирь благодушно улыбается и выдыхает очередной клуб дыма, глядя сквозь пелену. Сан уходит, наконец-то дождавшись завершения всех расшаркиваний; Юнхо уводят в сапфировый двор. Сонхва ждёт его, словно верный муж, чуть подрагивает от нетерпения и улыбается широко, когда Сан трогает его щёку, проводит пальцами ниже и щекочет шею по кромке тяжеловесного ожерелья. Сан соскучился по Сонхва так сильно, что сводит мышцы, он пьёт и не может напиться чужой страстью, что сквозит в каждом стоне, в каждом хриплом «ещё, повелитель», в каждом тёмном и томном взгляде из-под ресниц. Зарываясь носом во влажные разметавшиеся волосы, Сан жадно дышит, прижимая омегу к себе и благодаря небо, что не забрало его так же, как и папу. Насытив наконец голод, засыпает Сан лишь к утру, но в его тело словно встроены песочные часы, и он подкидывается на постели, сладко потягиваясь. Поцеловав омегу в смуглую шею, Сан покидает покои, направляясь в купальни. Воду он любит так же, как и ночное небо. Вода расслабляет и в то же время дарует энергию, позволяет собраться с мыслями и очистить тело и разум. Завтрак после ночи любви султан предпочитает лёгкий, и тот ждёт его на столике, будто появившись по волшебству. На выходе Сана встречает визирь, и они несколько часов, до самого заката, занимаются выслушиванием прошений и принятием решений, ему хочется зевать от скуки, но иногда споры вельмож пробуждают интерес. К вечеру Сан напряжён до предела, и согнать это напряжение лучше всего несколькими способами. Он решает испробовать все. Для начала седлает Южную Звезду и направляет её вскачь, наслаждаясь лёгким ходом, но жеребец внезапно спотыкается и заваливается на бок, пронзительно заржав. Лишь реакция Сана спасает его от возможности быть придавленным конём. Он подбегает к лежащему и качает головой. Вмиг рядом возникают конюхи, которые занимаются жеребцом, пока Сан задумчиво гладит взмокшую от боли шею коня. Он шепчет что-то успокаивающее, не задумываясь даже над тем, что говорит. Видимой причины для травмы он не заметил, но её показывает один из конюхов — занесённая ветром колючка с длинными иглами, впившаяся жеребцу в ногу, из-за которой конь оступился и травмировался. Сан тяжело вздыхает и вызывает к себе Юнхо и Сонхва. Утеха необычная, но почему бы не попробовать? Он разгорячён и раздосадован, хочется отвлечься чем-то более необычным. В комнату входят двое, и Сан сравнивает омег, понимая, что Юнхо будет точно выше его на полголовы. Но проверять сегодня ему неохота. Времени у него предостаточно. Юнхо выше Сонхва и шире в плечах, вообще заметно крупнее, но какой-то напряжённый, оттого и кажется меньше, чем есть на самом деле. В глазах Сонхва лишь покорность и разгорающееся желание, он не задаёт вопросов, хотя они наверняка есть. Юнхо смотрит в пол. Сан указывает Юнхо на место у изголовья, и омега садится, не поднимая глаз. Сан приподнимает бровь и озвучивает желание: — Смотри. И Юнхо честно исполняет просьбу. Поднимает тёмно-синие глаза на Сана, а потом медленно переводит их на Сонхва, который замирает у подножия кровати, но забирается на неё, стоит султану поманить его пальцем. В груди Сонхва медленно разгорается пожар от осторожных и уверенных прикосновений к нему. — Скучал? — спрашивает Сан, поглаживая обнажённую грудь Сонхва и перекатывая тяжёлые стеклянные капли ожерелья по коже. — Я тоже. Сонхва льнёт под пальцы, но некое напряжение шевелится под кожей ядовитым ландышем, который не вывести. Потому что, сидя у изголовья, на них пристально смотрит Юнхо. Взгляд немного стеклянный, не очень осмысленный, ему приказали смотреть — он смотрит. Но вряд ли понимает. За всё время это впервые, когда султан позвал двоих, хотя тот же Минки любил развлекаться одновременно с тремя, и это было привычным, Сан же предпочитал уединение, потому Сонхва не может до конца расслабиться под чужим взглядом. Сан оглаживает тыльной стороной ладони по шее, ведёт к животу и бёдрам, Сонхва выдыхает, отзываясь на ласки. Сан меняет положение, спиной опираясь в изголовье кровати, оставив Сонхва на простынях, он протягивает руку, цепляясь за пальцы Юнхо, и тянет к себе, молчаливо призывая сесть себе на колени. Юнхо напряжённый, как пересушившаяся натянутая на рамки шкура, но он садится на бёдра Сана, вздрагивая от прикосновения к щеке. Понимая без слов, изучив господина, Сонхва поднимается с простыней и ластится к протянутой для него руке, не заглушая рвущееся изнутри урчание приручённого дикого кота. Он бесстыдно трётся щекой и, подчиняясь указке, обнимает Юнхо со спины. Становится жарко и немного непривычно, потому что Сан не смотрит на него совсем. Всё его внимание поглощено новеньким, а для привыкшего к вниманию Сонхва это внове. Он легко целует шею Юнхо, ощущая на губах привкус масла персиковых косточек, ведёт носом по жёстким высветленным волосам, руки Сана впиваются в бёдра сидящего на нём Сонхва, минуя широко расставленные ноги Юнхо. Жаркие ладони и сильные пальцы в нужных местах напряжённых мышц вызывают желание потянуться всем телом, получив новую долю возбуждающей ласки. Внезапно лицо Сана омрачается и, сдвинув брови, он резко бросает: — Вон! Оба! Сонхва не понимает, что происходит, что он сделал не так, может, дело не в нём, а в Юнхо, но не спорит, слезает с колен, тащит за запястье вряд ли что-то соображающего Юнхо, который идёт за ним на негнущихся ногах, будто не слыша и не видя ничего вокруг. По приходу он уходит к фонтану, прячась под сенью раскидистых деревьев, и не выходит даже к ужину. Сонхва настороженно смотрит на Юнхо и решительно идёт к управителю гаремом. — Я хочу, чтобы новенький разделил со мной комнату. Тот лишь пожимает плечами и кивает слугам, которые переносят немногочисленные вещи Юнхо в новую комнату. Сонхва смотрит на один набор украшений, в котором и прибыл Юнхо, на дорогой наряд и качает головой. Омегу даже не подумали снарядить, но в гареме султана нужды ни в чём нет, и вскоре новичок обрастёт и украшениями, и нарядами. Но всё равно интересно, откуда омега прибыл. Сонхва сам не знает, зачем попросил то, о чём попросил. Но он не слепец — видит, как блестят глаза султана. Тот очарован новеньким. И лучше Сонхва будет держать его поближе к себе, чтобы наблюдать за всем происходящим. Единственное, чего страшится Сонхва, — того, что его могут попросить научить. Он столько времени был фаворитом, что рано или поздно это произойдёт. В комнату входит Юнхо, выглядит странным, не спрашивает ничего, просто ложится в постель и смотрит затуманенным взором в потолок. Во взгляде мерещится пустота и какое-то странное марево, но Сонхва не так много видел омег с таким цветом глаз. Сероглазые и голубоглазые омеги топазового двора не в счёт. Он гасит огонёк светильника и ложится в свою постель, прикрывая глаза. Все мысли о тщательно замазанных синяках, которые начали сходить с тела Юнхо. Такие синяки оставляют только сильные побои. А кто-то их тщательно помог скрыть. Настроение Сана портится стремительно. Омеги едва покинули его покои, а ему хочется рвать и метать. И понять, что ему не так, несложно. Сложнее ответить на вопрос, что ему помешало насладиться тем, чего хотелось. Остаётся всего два способа успокоиться — тренировка и вода. Представив, как в ладонь ложится меч или стрела, Сан качает головой и понимает, спасение — вода. — Уён, — на призыв альфа тут же появляется в комнате. — Седлай коней. Едем к реке. — Что-то случилось? Сан не удостаивает его ответом. Чонхо тут же увязывается следом, хотя султан вполне мог обойтись обычной свитой телохранителей. Но Чонхо редко позволяет себе не быть рядом с султаном. Даже если тот его видеть не желает. Сан ныряет в воду с деревянного настила. Уходит в воду без брызг, гребёт размашисто к середине реки, ощущая, как течение его сносит всё дальше. Неподалёку от него слышны всплески: Чонхо воистину цепной пёс. Лунный свет масляными мазками ложится на кожу, Сан ныряет и разворачивается в воде, плывёт против течения, вкладывая все лишние эмоции во взмахи рук, ощущая, как вода смывает с него усталость и раздражение. Как холодит кожу даже в жаркий вечер. У помоста фыркают лошади, среди слуг ждёт верный Уён с флягой вина. Всё же росли вместе — он знает его как облупленного. Во дворец он возвращается уже более спокойным, но выбирает западные покои, потому что в восточных всё ещё висит тонкий аромат омег, от которого у Сана во рту горчит. Чонхо меняет рокировку стражи, а Уён наливает султану ещё вина, но Сан смотрит на сцепленные руки, а потом вытягивается на постели, прикрывая глаза. В комнате повисает тишина, когда за последним покинувшим комнату альфой закрывается дверь. Сан некоторое время лежит, стараясь дышать ровно, а потом кладёт руку, пытаясь совладать с внезапно гулко стучащим сердцем. Сразу после завтрака с визирем они снова слушают и решают, Уён незримой тенью стоит за спиной, не мешаясь, но в случае чего шёпотом докладывая, кто есть кто из спорщиков. Визирь изредка кидает недовольные взгляды на Уёна, но Сан пропускает их мимо. Он знает, что дядя был недоволен, когда вместо его человека Сан взял Уёна на место советника. К вечеру хочется снова с головой уйти под воду, и благо — это последний день слушаний. — Ты же знаешь, племянник, что у меня есть новые соколы? — мимоходом спрашивает дядя и усмехается, когда глаза Сана вспыхивают. — Слыхал. Хороши? — Не желаешь испробовать? — Ай, дядя, знаешь, чем соблазнить. Сан любит соколиную охоту, это прекрасно знает визирь, который привил ему эту страсть с детства. Дядя рассыпается в описаниях своих угодий, но Сан и так прекрасно помнит, сколько дичи приносит ловчий сокол. Он лишь кивает, когда визирь предлагает отправиться без свиты. Три дня — что за них может случиться? Он собирается взять с собой своего любимого наложника, а на вопросы Чонхо и Уёна просто качает головой: — Вы мне нужны во дворце, что-то не сходится в подсчётах и донесениях или я просто запутался в этих витиеватых словах? Да и отравителей мы так и не вычислили. Охота закончится быстро, мне хватит нескольких слуг. — Без телохранителя, государь, я тебя никуда не отпущу, — насупившись, сообщает Чонхо. — Ты же не простой купец, чтоб только со слугами быть. — Ладно. Но только одного. Мы с дядей охотимся вдвоём уже много лет, просто скажи своему человеку, чтобы не мешался. — Надо было угрожать свитой телохранителей, — усмехается Уён, качая головой. Будущий султан рос в строгости и аскетизме, ему многого не надо, оттого и называли его за глазам «чёрным сыном», что вёл себя как чернь, предпочитая обходиться малым. — Глядишь, тогда было бы спокойнее. Будь осторожен, повелитель. — Вы тоже, друзья, вы тоже. Сонхва от выбора государя буквально светится, нет-нет, улыбка проскользнёт если не на губах, то в глазах. Скрытая под тканью смуглая кожа лишь сильнее привлекает взгляд, а пальцы, словно ласкающие упряжь, и вовсе сводят с ума. Сан не может дождаться вечера и привала, чтобы уединиться с омегой, которого хочется до зуда под кожей. Он ощущает себя зелёным юнцом и усмехается. Гон он провёл с омегами сапфирового двора, пока Сонхва приходил в себя, а ощущения, будто он только начался. И ночь под открытым небом, и ночь по прибытии во дворец визиря Сан проводит с Сонхва, который отдаётся так, что от одной мысли в штанах снова становится тесно. Приходится одну ночь провести отдельно, чтобы выспаться перед охотой. Потому что оторваться от Сонхва у него не выходит. День соколиной охоты всегда начинается до рассвета. Сумрак, Сонхва и слуги, кроме телохранителя, остаются в замке визиря ждать возвращения государя. На руке Сана и его дяди-визиря по кожаной перчатке на правой руке, в клетках по соколу с колпаком на голове, на ноге птицы плотное кольцо, от которого тянется цепочка, чей второй край пристёгивается к перчатке. Прибыв на место, альфы усаживают соколов к себе на перчатки, слуги пристёгивают цепочки, тут же удаляясь, остальные держатся позади. Соколиная охота — дело великих мира сего. Но что Сану особенно понравилось — то, что добычу не бросали псам, как это часто делал его отец. Добычу дядя приказывал приготовить, и вся охота не казалась просто жаждой ненужного убийства. Их всего ничего: человек десять. И то Сану кажется, что они и вдвоём прекрасно бы справились. Как прежде. Но дядя чтит все правила, его племянник — не простой принц, а сам султан, теперь каждому делу нужен отдельный человек. Из людей султана — лишь телохранитель, что держится ближе других, но всё же на расстоянии, чтобы не мешаться. Заприметив высоко в небе тёмную точку, Сан отстёгивает цепочку на ноге птицы и снимает колпак. Сокол с хищным криком взлетает, а наметив жертву, стремительно несётся в небо, расправив крылья. Не останавливая Сумрака, Сан ударяет жеребца по бокам пятками и внимательно следит за соколом и сопротивляющейся птицей, которая взмывает ввысь, пытается уклониться, но хищник её настигает и камнем падает вниз. Сан спрыгивает с коня, не глядя отдавая поводья в руки подоспевшего телохранителя, присаживается у сцепившихся намертво птиц и надевает на сокола колпак, пристёгивает цепочку и усаживает хищника на перчатку, передавая тушку птицы кому-то из подоспевших слуг. У дяди добыча поменьше, и когти его ловчего сокола так же в крови, как и у того, что сидит у Сана на перчатке. — А что скажешь, племянник, если мы заночуем прямо здесь? Давно не ел с костра, да чтоб на угольях. — Ох и великий искуситель ты, дядя.***
Сонхва тщательно причёсывается, зная, как Сану нравятся уложенные волосы с переплетением бусин в смоляном шёлке. Уже стемнело, и, значит, скоро придёт его час. Глаза уже тщательно подведены, накидка и шаровары с тонкой слюдой нашитых чешуек шелестят призывно, тяжело качаются серьги и ожерелье при движениях. Закрепив заколкой очередную нить гранёных бусин, Сонхва застывает, слыша не совсем трезвые голоса за дверью. — Задерживаются на охоте, слыхал? Тоже дичи захотелось. — Ага, вот и гуляют все, пока визирь не вернулся. Ну что, ещё по маленькой? — Наливай. — А что с султаном будет? — Да опоят его, как вернётся, визирь хочет позабавиться с племянником. А потом и с его наложником. Подкравшись к тяжеловесным дверям из морёного дуба с медными витиеватыми заклёпками, он прислушивается к разговору, напряжённо кусая губы и решая, как быть. Единственным выходом видится побег из дворца визиря за подмогой, хоть шансы и невелики, но они хотя бы дают призрачную надежду на спасение альфы, к которому Сонхва привязался. — А если прознает кто? — Да кто прознает-то? Погиб, мол, султан на охоте, дикие звери задрали. И не придерётся никто. Не в первый раз же. — А, ну да, ну да… Слушай, а если мы омегу сейчас того, то никто же не узнает? — Ты больной совсем? Отдай флягу, хватит тебе пить! — Эээ! Тебе тоже хватит! На посту нельзя! Ик. Хотя вон на воротах пьют и в ус не дуют, негодники. Значит, и мы можем. А омегу почему нельзя немного попортить? — Это султанский наложник, а не служка какой-нибудь. И молчать не станет, и визирь тебя без нужного органа оставит, будешь тогда красотой омег только взглядом восхищаться. Сказали охраняй, стой и охраняй. — А если сбежит? — Кто? Омега? Омеги только и знают, что ноги раздвигать, лишь бы кормили, да поили, да в гиперфазу помогали, что ты несёшь? — Ну ты видел его? Дикий какой-то взгляд. Одно слово — южане. — Да что ты заладил, то сбежит, то прознает. В двух днях пути столица, никто не кинется. Что султану дядя-то сделает? Хе-хе-хе. Сонхва медленно отходит от двери, чтобы не создавать шума, и опускается на край роскошного ложа. Он нервно усмехается словам, что слышатся из-за плотной двери, и начинает обследовать комнату, стараясь не шуметь. Омега сбрасывает тяжёлые и сейчас совершенно ненужные украшения, следом летят шелестящие, расшитые тонкой слюдой чешуек накидка и шаровары. На нём остаётся лишь набедренная повязка, но его это заботит мало. Вскоре среди ковров находится дверь, ведущая в смежную комнату. Сонхва долго прислушивается, прежде чем потянуть двери на себя, молясь, чтобы петли были смазаны. В этот момент мир окончательно теряет краски, превращаясь в оттенки серого. Бежит разрядом молнии, пробирающей до костей. Непонятно, почему не убили сразу. Дядя султана обожает забавляться, и как именно — Сонхва понимает слишком хорошо. Хотя вряд ли кто-то думает, что омеге захочется сбежать из золотой клетки. Что гарем султана, что гарем визиря, омеге дело какое? Ноги врозь и стонать в такт. Сонхва ёжится и оглядывается, отовсюду мерещатся шорохи, из каждой тени колонн выступают готовые напасть враги, он крадётся, перебегая от тени колонны к тени небольшой ниши, всё дальше и дальше, пока его не кинулись искать. Он проходит несколько пустых комнат, пока не видит выход в сад. Хочется сжаться в комок на кровати и бесшумно заплакать от безнадёжности и неизвестности. Потому что каждый шаг — в никуда. Стараясь дышать не очень тяжело, хотя в грудине сдавливает, словно под весом завалившегося на него Минки, но Сонхва ступает за пределы, быстро перебегая сад, чтобы скрыться среди колонн анфилады, ведущей к конюшням. Факелов не так много, они безбожно чадят и воняют чёрным текучим горючим. Цвета словно выжгли ещё в тот момент, когда Сонхва понял, что заперли, а разговоры слуг лишь усугубили его состояние. Кожу жжёт от фантомного прикосновения пальцев и орудий пыток. Если его поймают, то быстро умереть не дадут. Но это единственный шанс спасти султана, и Сонхва ступает в темень конюшен, пытаясь по фырканью отыскать Сумрака. В шарящие впотьмах руки попадается нож, и Сонхва крепко сжимает его в руке, направляясь к сёдлам. Он оседлать коня в темноте не сможет, но, если всё получится, перерезанные подпруги дадут ему фору. На улице громко перекликается стража, у Сонхва сердце в пятки падает, и он отступает на шаг прочь от испорченных сёдел и упряжи, делает ещё один, чтобы не заметил проходящий мимо патруль, довольно безалаберно выполняющий свою работу, делает ещё шаг назад и ещё и зажимает ладонью рот, глуша рождающийся крик. Сумрак прикусывает его за плечо и фыркает, перебирая ногами, довольный своей выходкой. Сонхва гладит морду коня и на ощупь пытается отыскать дорогую уздечку, которую, в отличие от седла, султан требует держать рядом со стойлом. Надев её на жеребца, Сонхва взбирается к нему на спину, воспользовавшись загородкой как подставкой. Без седла неудобно, но время дорого. Он направляет коня на выход из конюшни и дальше, к воротам. Уверенность, что план удастся, тает, но он лишь бьёт коня по крупу пятками и пригибается к шее, когда жеребец, взбрыкнув, перескакивает живую изгородь и несётся прямо на стражников. Ворота открыты, стражники шатаются и о чём-то пьяно спорят. Сумрак чует свободу, а Сонхва прощается с жизнью, но стражники отскакивают, не успевая ни закрыть ворота, ни стянуть омегу с жеребца, лишь поднимают гвалт, споря, что делать. Нрав у визиря дикий, признаваться, что упустили омегу, не хочется никому. Сердце рвётся прочь из груди, но он припадает к коню всем телом, немного отпуская поводья. Он уверен, жеребец сам отыщет путь, потому что, когда они отбывали, у Южной Звезды начиналась гиперфаза, а у султана не было планов на жеребят, пока Звезда не окрепнет после полученной на охоте травмы. Сумрак не подводит, он будто за километры чует запах омеги, которого выбрал в тот день, когда увидел. Жеребец преодолевает расстояние как обезумевший, без привалов и передышек, словно пламя лижет его пятки. Сонхва изнемогает, он никогда не был в седле так долго, хотя султан и брал его на конные прогулки и во дворец визиря он ехал в седле. Но сейчас у него горит всё тело, от усталости в голове мутится, а от одной мысли «успеть бы» сводит зубы. Злое и болезненное ощущение вцепляется в горло, когда Сонхва думает, что его тоже казнят, но только свои, потому что не спас государя, а сбежал, но он лишь прижимается к обезумевшему от начинающегося гона Сумраку и просто старается дышать, хотя от усталости мышцы сводит судорогой, а жажда скребёт горло сухим дыханием зноя. К исходу дня взмыленный Сумрак ступает в город. Кольцо султана даёт проход до самого дворца, где измотавшийся Сонхва падает в руки подхватившего его Уёна. — Ёсана сюда! Сонхва, что случилось? Где султан? — Заговор… Визирь… Сбежал, чтобы предупредить. Слова даются с трудом, губы трескаются окончательно, распухший язык ощущает влагу, но мир мутится, кружится и меркнет, Сонхва окончательно обмякает в крепких руках. Звуки распоряжений слышатся туманно, сливаются в гул с ржанием жеребцов и зовом боевых труб.