☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
— Почему ты не задумывался о наследнике, племянник? — Я задумывался, просто не хочу плодить бастардов, как мой отец. — А достойного омеги так и не нашлось? — Ты же сам знаешь, дядя, — Сан поглаживает оперенье сидящего на руке сокола, давая птице передышку. — Почему не взял в мужья любого из сыновей вельмож? Каждый был бы только рад породниться с султаном. Родились бы дети. И как ты хочешь — законные. Потом бы отослал омегу от себя, когда нашёл того, по ком сердце плачет. — Вот такой я неправильный султан, — смеётся Сан и снимает с сокола колпак, отстёгивает цепочку, и птица с криком уносится вверх, завидев жертву. Охота более чем удачна, отвлекает от мыслей о делах, которые ещё предстоит разобрать, но в то же время после вопросов визиря в душе поселяется непокой. В его возрасте у отца уже было с десяток бастардов, подходящих к четырём годам. У него же ни одного претендента на престол. В случае чего страну могут разорвать склоки и мятежи, но у него есть ещё один год, чтобы выбрать достойного претендента, который хотя бы немного тронет сердце. Сумерки падают внезапно, и уставшим соколам в их просторных клетках дают поживиться, пока слуги заняты приготовлением ужина. Запах жареного мяса тревожит ноздри, дворцовая пища пахнет не так. И иногда Сану кажется, что он отдал бы всё, чтобы жить простой жизнью, есть чуть подгоревшее от поцелуев пламени мясо и спать под открытым небом. Но он не глупец, ему прекрасно известно, что так «просто» могут жить лишь вельможи, которых не заботит вопрос, как сохранить хлеб на своих полях. На вкус мясо тоже другое — насыщенное травами и дикой свободой бесконечного простора. Особенно вкусное, немного суховатое, но ароматное, а с вином и вовсе ощущается пищей богов. Достаточно быстро Сан отходит от костра, за ним беззвучно следует телохранитель. Сан вытягивается на земле подальше от отсветов пламени и поднимает глаза вверх. В иссиня-чёрное небо с россыпью мириадов звёзд. В голове всплывает позабытая песня, которую давным-давно пел папа.Звёзды закрыли ресницы, ночь завернулась в туман; Тянутся грёз вереницы, в сердце любовь и обман. Кто-то во мраке тоскует, чьи-то рыданья звучат; Память былое рисует, в сердце — насмешки и яд. Тени забытой упрёки… Ласки недавней обман… Звёзды немые далёки, ночь завернулась в туман.*
Прошлое кажется таким эфемерным, невозможным и будто нарисованным на песке. Несколько часов — рисунок померкнет, обвалятся песчинки, нарушатся стройные линии, смажется контур. Всего день — и от рисунка не останется и следа. Ночь под открытым небом прекрасна. По-ночному свежо, тишину нарушают лишь стрекот затаившихся цикад да шёпот листвы над головой. Но звёзды ещё прекраснее. Они будто маленькие осколки зеркала красавца-омеги из сказки. Такие же холодные и сияющие, будто кусочки натёртого до блеска серебра. Звёзд так много, что кружится голова. Бесконечность. Завораживающая и пугающая. От её созерцания сердце сжимается от тоскливой боли, сладко ноет в груди. Разом наваливается осознание, насколько человек мал по сравнению с этим небом, расшитым покрывалом раскинувшимся над миром. Тонкий серп луны блестит на бесконечно тёмно-синем бархате, лишь подчёркивая, а не затмевая сияние необъятной красоты, доступной только ночью. Сану хочется сидеть так целую вечность, забывая обо всём плохом, чтобы поутру, глядя на капельки росы на траве, видеть упавшие с неба звёзды. Звёздное небо всегда манило его светом далёких планет. Сан был совсем ещё юн, когда двинулся в один из походов, сопровождая отца. Долгий и изнурительный поход под палящими лучами солнца для усмирения народа южных границ. Там, где сейчас правит Минки. Это спустя время Сан поймёт, что это было расширение границ, а не подавление мятежа. У небольшого залива южного моря войско и устроило засаду. В воздухе остро пахло морем — солью и водорослями. Волны шипели, пытались отгрызть себе кусок берега, но таяли, впитываясь в песок, с шорохом перекатывая мелкую гальку. Пахло кипарисами и розмарином. И Сану отчего-то тогда показалось, что именно так и пахнет вечность. Сана отец определил в правый фланг, где он замер среди такого же молодняка со щитами и мечами в руках. Обучение на крови — так это называли. Правый фланг был наиболее защищён и не должен был попасть под удар. Между юными мечниками и такими же юными лучниками застыли опытные воины. С сосредоточенных лиц стекали капли пота, отблёскивая кровавым в свете катящегося к горизонту солнца. Обычно все битвы разворачивались с утра, чтобы к ночи можно было собрать тела погибших, давая отдых себе и врагу. Но отец Сана решил иначе, и взмыла в небо тысяча стрел, поражая врагов. Стрелы и впрямь пели, свистели, взвиваясь в воздух, срываясь с тетивы, с глухим стуком бьющей по крагам**. Крики раненых заглушили грохот волн, но вместо ожидаемой атаки слева в правый фланг влетел враг. Сыпануло новым градом стрел, всё смешалось. Сработала выучка, молодняк не дал себя вырезать как несмышлёнышей, хотя под ноги взрослым воинам пало немало подростков. Темнело стремительно. Звёзды безучастно взирали сверху. Предсмертные крики холодили кровь, стоны сводили с ума, а меж тем всё смешалось в кашу, казалось, что врата мира демонов разверзлись, выпуская наружу ужас и кровожадных монстров. Запах моря мешался с кровью, и теперь повисший в воздухе смрад Сан не мог больше назвать вечностью — смертью. Вот как это называлось. Впервые слово «смерть» обрело лицо. Сан окаменел, режущая боль скользнула ледяными пальцами по загривку, впившаяся в грудь стрела и вовсе повалила его наземь. Оглушённый болью, Сан застыл во времени, вглядываясь в синее небо с серебряными точками звёзд. Холодных, как дыхание смерти. Оцепеневший Сан видел только их, но вскоре холод угас, осталась лишь одна тёплая звезда, что светила мягко, ласкала кожу, осторожными пальцами зажимая раны. Волны ласкали его руку с зажатым мечом, целовали, пытаясь отобрать металл. Тёплые пахнущие водорослями объятия вод тёплого моря. И бескрайнее небо над головой. Отец пробился к нему, лучшие лекари занимались Саном, в то время как некоторые дети султана остались лежать на берегу моря и золотой холодный песок путался в их волосах. Раны Сана затянулись, оставив после себя шрамы. А вот звёздное небо въелось в сердце навсегда. — Ты всегда любил звёзды, мой мальчик, — тихо произносит визирь, располагаясь рядом с Саном на принесённой слугами циновке. Султан смотрит в небо и молчит. — В детстве ты так же сбегал от огня, чтобы смотреть на звёзды. А потом возвращался к огню, стуча зубами. — Славное было время, — уголком губ улыбается Сан и прикрывает глаза. А на обратной стороне век странным отпечатком чужие распахнутые синие глаза с тающими на дне радужки звёздами. Дыхание сбивается, а в груди заполошно колотится, словно перед боем. Сан распахивает глаза и медленно вдыхает, задерживает дыхание и делает медленный выдох, восстанавливая ритм. В палатке ему не нравится, он будто бы задыхается. Ему надо видеть небо, ему нужны звёзды, и он ощущает себя загнанным в клетку зверем. Словно под кожей бьётся какая-то догадка о скорых злоключениях. Сан встряхивается, радуясь, что спит на улице, хотя палатка дрожит пологом на расстоянии вытянутой руки. Лишь караульные сидят у огня, тихо переговариваясь. Визирь вскоре после разговоров уходит, а сейчас спит в соседней палатке, ткань которой колышется на ветру. Никаких намёков на то, что что-то ждёт. Но кроваво-красный закат поселил в его сердце неприятный холодок. Звёзды в чужих глазах лишь добавили масла в горящее ровным холодным пламенем ощущение, которое никогда Сана не подводило и помогало уйти от беды. Но ничего не сулит тишина, нет в ней того напряжения, которое поселяется в воздухе, когда внезапно умолкают цикады — лучшие стражники и предвестники задуманного зла во тьме. Телохранитель тенью отделяется от палатки и следует за ним по пятам, пока Сан идёт к лошадям с желанием потрепать Сумрака по шее, но со смешком вспоминает, что оставил своего красавца в стойле, предпочтя взять на охоту другого коня. Сан возвращается к своей палатке, бросив взгляд в небо, откидывает полог и ложится на циновку, давя желание разорвать её, сделав себе окно. Он смотрит в темноту матерчатого свода, но видит мерцающие далёкие светила. Тонет в глубоком мраке бездонной ночи, присыпанной серебряной пыльцой звёзд. Сны снятся бессвязные. Лишь одно нерушимо — звёздное небо над головой. И сколько бы Сан ни плутал по нескончаемым ступеням и переходам, сколько бы ни считал колонны анфилад, чтобы понять, в каком дворце он оказался, лишь небо, холодное и далёкое небо взирало на его метания, маня Полярной звездой и задавая направление. Позавтракав до восхода солнца, они охотятся почти до обеда. А потом, передохнув под сенью деревьев, отправляются во дворец визиря. У сёдел слуг приторочено больше двух десятков сбитых соколами птиц. В основном жеребцов пускают галопом, ненадолго переходя на рысь, потом идут шагом, давая лошадям отдохнуть, затем опять поднимают их в галоп. И на исходе дня прибывают на место. К визирю подскакивает слуга с донесением, и визирь мрачнеет, но на вопрос султана лишь криво усмехается и машет рукой. Сан с удовольствием ныряет в горячую воду купальни и благостно вытягивается на воде звездой. Ужинают они раздельно, Сан пьёт лишь кубок вина, предвкушая ласки, которые ему подарит Сонхва, но до спальни не доходит. Перед глазами плывёт, и он словно проваливается в какую-то тёмную муть. Он открывает глаза и не сразу понимает, где находится. Света почти нет, лишь неверное сияние от крохотного подвесного масляного светильника в углу. Каменная коробка, тянет сыростью и стынью. Он заботливо завёрнут в тонкий шерстяной плащ, который сохраняет тепло, не давая замёрзнуть. Странная забота, если заперли непонятно где. Сан на короткое мгновение ощущает себя яркой и одинокой звездой, что под утро остаётся одна, когда другие меркнут. Иногда даже кажется, что они умирают в холоде ночи или — наоборот — сгорают в свете начинающегося дня. Но если бы это было правдой, новые звёзды не занимали бы те же позиции. В голову лезет всякая дурь, Сан встряхивается, но на него противной волной накатывает тошнота, и он инстинктивно прижимает пальцы ко рту. Мир крутится и вертится, будто расписной волчок из детства. Но Сан поднимается на подрагивающие ноги, опираясь на стену. — Очнулся? — Что происходит? — Ты же не глупый, племянничек. Сам догадайся. — Ты столько лет ждал именно этого? — с усмешкой спрашивает Сан, оглядываясь по сторонам. Дверь за спиной дяди массивная, окованная медью, как и все во дворце. Словно каждая дверь готова стать дверью темницы. В углу какой-то тонкий деревянный прутик, словно насмешка, каменный голый пол, окно заложено, если вообще когда-то тут было. Выход только один — через дядю. — Не проще было бы убить меня до того, как я взошёл на престол? — Так интереснее, племянник. Гораздо интереснее. Ты сглупил, когда не оставил наследника, мой мальчик. Но я справлюсь как-нибудь и с этим. А то, что цепные псы далеко, играет на руку. Сан не ощущает себя мышью, загнанной котом в угол, в нём просыпается боевой азарт, хоть перед глазами всё ещё пелена, а тело не так послушно, как прежде. Вопрос лишь в том, что у него голые руки, а у дяди — рапира. Сан сбрасывает плащ, наматывая его на левую руку и облизывает губы. — Где Сонхва? — Тебя заботят такие мелочи, как омеги? Мальчик мой, да ты и впрямь из ума выжил. Предпочитаешь простоту, но так не бывает, не в жизни султана так уж точно. Пытаешься ввести новые законы, поперев заветы предков, словно до тебя правили глупцы. Забавляешься с альфоподобными омегами, детей не заводишь, может, тебе и вовсе омеги не нужны, а альф подавай? Сложил бы добровольно полномочия да пристал бы к войску. Там альф хоть отбавляй. — И передал бы бразды правления тебе? — Смышлёный какой. Развлекался бы битвами и постельными утехами, никто бы слова не сказал. А ты что? Лезешь свиным рылом во взрослые дела… — визирь кривится, а Сану на мгновение становится смешно. Ему двадцать два, за спиной несколько подавленных мятежей и больше десятка битв, а его называют несмышлёнышем. — Не туда твоя головушка заточена, племянничек. Может, ещё не поздно отречься от престола? — Так и так ты жаждешь моей смерти, и, даже если откажусь, живым мне не выйти. — И то верно, мой мальчик, и то верно. Визирь играет — не потому ли в его пальцах рапира. Оружие, привезённое с запада. Острый и тонкий клинок, которым совершаются точечные удары-уколы. Но в умелых руках она умеет не только жалить, но и сечь. Хотя дядя — превосходный фехтовальщик, и, хотел бы убить, сделал это молниеносно, не дожидаясь, пока племянник начнёт защищаться. Он любит играть, это Сан понял очень давно. Но никогда не думал, что однажды станет дичью. Дядя никогда не выказывал крайнего недовольства, быстро умолкал и никогда вслух не осуждал. Сан прекрасно понимает, что живым отсюда не выйдет. И рапира выбрана неспроста — свернут на хищников смерть, и все дела. Сан медленно, шаг за шагом подбирается к единственному «оружию», что есть, — тонкому деревянному пруту, который несколькими секущими ударами можно перебить. Но это лучше, чем ничего. Сан перехватывает поудобнее его в руке, вторая защищена плащом. Вот и всё оружие, вот и вся защита. Он спотыкается о тело лежащего на полу, и в неверном свете опознаёт своего телохранителя. Сжав поплотнее губы, он осторожно переступает через мертвеца и надеется, что Сонхва если не сбежит, то сможет очаровать дядю так, что тот не станет ни измываться над ним, ни убивать. Хотелось бы выбраться, чтобы дать ему шанс. Но Сан не первый раз смотрит в глаза опасности и понимает, что в глазах дяди — приговор. Он не отпустит его живым. А за дверями наверняка стража, которая не даст ему выйти подобру-поздорову. Не время отчаиваться, несмотря ни на что. Единственное, чего не исправить, — смерть. А до неё он постарается показать не только клыки, но и когти, не намереваясь становиться лёгкой добычей. Рапира жалит в подставленную руку, протыкает раз за разом достаточно тонкий плащ, кусает болью, но Сан прикрывает тело каждый раз, уворачиваясь и в ответ ударяя палкой. Слишком короткой и слишком тонкой для хоть какого-нибудь ущерба. Одежда повисает кровавыми лохмотьями — не все удары получается поймать более или менее защищённой рукой. — Ты забыл, кто тебя учил драться, щенок? — Сан прижимает руку к рассечённой брови и усмехается в ответ на ликующую ухмылку. Альфа уверен в себе и своей победе, в отличие от Сана, он на своей территории, знает все ходы и выходы, а у Сана странное головокружение и пол под ногами будто волной идёт. Но он делает тот самый финт, которому научился у Минки в гостях, выбивая не только оружие из рук противника, но и приставляя его к горлу поверженного, который ошарашенно моргает, не понимая, как оказался лопатками на холодном полу и со своей рапирой у подрагивающего кадыка. — Ты забыл, что я хороший ученик, дядя? Поднимайся. Я не буду убивать тебя так, как ты хотел бы умертвить меня. Будет публичная казнь за измену. Визирь прожигает Сана взглядом, и, если бы мог взглядом убить, испепелился бы султан от пронзительного посыла горящих недовольством глаз, и дело с концом. Альфа медленно поднимается и отходит к двери, постукивая, как было уговорено. Слышится звук отпираемого засова, и дверь открывается. Сан оказывается за спиной так быстро, что визирь не успевает отреагировать, когда уха касается вкрадчивый шёпот султана: — Пусть пропустят нас. И выводи меня отсюда. Дядя, хоть и морщится, но отдаёт короткий приказ. Острый клинок рапиры у горла и не те чудеса сотворит. Сан ожидает, что они в подземельях, но за ближайшей тяжёлой дверью не ступени, а мрачная анфилада в лучах заходящего солнца. Слышится пение боевых рогов, во дворце царит сумятица, пол идёт волнами, и Сан оступается, получая удар тяжёлым перстнем в висок. Пошатнувшись, Сан медленно оседает на холодный каменный пол, а перед внутренним взором бескрайняя синева неба с искрами звёзд, таящаяся на дне чужих глаз. Он силится вспомнить, чьи они, распахнутые и огромные, но слышит лишь похожее на змеиное шипение замечание: — Сладких снов, мой мальчик.