Сад падающих звёзд

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       Из-за Юнхо весь дворец на ушах, и Сонхва с волнением выслушивает новости, всё больше хмурясь. Гиперфаза у омег случается раз в два-три месяца. Это первая гиперфаза Юнхо за долгие месяцы и такая тяжёлая. Сонхва за всё время ещё ни разу не сталкивался с подобным, и ему больно даже думать о том, каково Юнхо было в эти дни.        И то, что не просто альфы поблизости не было, кто бы посмел позариться на омегу из сапфирового двора в здравом уме? Но и султан словно обходил мечущего и жаждущего омегу стороной. И тут возникало ещё больше вопросов, учитывая, что звал он Юнхо к себе с завидной регулярностью.        Семя альф активно лишь несколько дней в году, с пиком во время гона, но султан о зачатии ребёнка пока не помышляет, потому омеги пьют настои, ходят слухи, что их пьёт и государь, чтобы наложники не понесли. В отличие от вельмож, имеющих гаремы, султан против срыва беременности как и против десятков детей.       Всё кроется в его истории, и Сонхва в конце концов узнаёт от сплетников, почему во время гона Сан никогда не позволяет себе расслабиться настолько, чтобы случился замок, дающий надежду на рождение малыша, и почему омеги пьют настои, не позволяющие зачать.        Но почему он избегает Юнхо, которого выделял для себя в последнее время, Сонхва не понимает. Юнхо возвращается в комнату совсем вымотанным, несмотря на то, что под присмотром Ёсана и охраной Чонхо отсыпался несколько суток. Щёки и глаза будто ввалились, и идёт он, спотыкаясь, несмотря на поддержку скопцов. Следом служка несёт корзинку с настойками, и Сонхва протяжно выдыхает, глядя, как тяжело падает на подушки Юнхо, прикрывая глаза.        Лишь спустя почти две недели в их комнату входит один из скопцов, подзывая безмолвного Юнхо, который всё так же молча следует за ним и возвращается спустя несколько часов благоухающий маслами. Скопец кивает на Юнхо, обращаясь к Сонхва:        — Подготовь его.       Юнхо смотрит волком, растягивает губы неуверенно и без какого-либо желания, но Сонхва не может не отметить, что Юнхо чертовски привлекателен. Ничего такого, вроде бы, в нём нет, не изящный, даже напротив, какой-то медведистый, огромный, как для омеги не ладный совсем. Ему бы альфой родиться, но природа пошутила над ним не меньше, чем посмеялась судьба.       Глаза, эти чёртовы бездонные большие глаза, словно гладь ночного озера, в котором отражаются звёзды. Кровь в венах не стынет от осознания собственной старости или непривлекательности, но Сонхва не нравится наставлять новенького в том, как понравиться господину. Потому что Сан крайне редко зовёт кого-то другого из омег, давая Сонхва отдохнуть и восстановиться.       Быть любимым наложником приятно, престижно и крайне опасно. Но Сонхва нравится. А вот заниматься подобным — совсем нет. За несколько лет Юнхо первый омега, который появился в гареме для господина, а не для гостей. Юнхо свободолюбивый, его время ограничено, потому что такие либо ломаются, либо становятся на край пропасти, после которой нет возврата. Будь то смерть или толпа одуревших от желания альф.       Сонхва помнит, как прогнулся под пальцами Сана Юнхо, пытаясь избежать прикосновения, как изменилось лицо Сана и поползла вверх бровь, что не сулило ничего хорошего, и как напряглись все, кто был в зале, ожидая скорой расправы. Но Сан всего лишь усмехнулся и отослал Юнхо обратно, за золотые двери гарема.       Сколько времени ещё Юнхо проведёт во дворце? Вероятнее всего, немного, потому Сонхва скрипит зубами, но обучает Юнхо, как говорить, как двигаться, как смотреть, что любит Сан и как нужно его ублажать, хотя видит небо, что он не то, что не жаждет, вообще не хочет делиться секретами. Хотя многое утаивает в угоду себе, никогда не раскрывая всего.       — Посмотри на меня, — приказывает Сонхва, Юнхо не сразу, но всё же поднимает глаза, и лишь тогда Сонхва касается кистью тонкой кожи век, подводя сурьмой глаза, которым втайне завидует.        Сан должен прибыть через несколько часов, и наложник должен быть готов. Сонхва без вопросов был готов ублажать господина до рассвета или даже до заката, но Сан ещё перед отъездом для проверки дел в новой резиденции выбрал Юнхо, приказав подготовить всё, как следует. И если султан выбрал именно его, то Сонхва сделает всё, что от него зависит, даже если ему это не нравится. Он привык делать всё идеально.       Юнхо выглядит остранённым, замкнутым и напряжённым, словно не в покои господина предстоит войти, а в клетку с дикими львами, которые разорвут его тотчас, стоит учуять запах крови на прокушенных губах. Сонхва недовольно качает головой и смазывает обкусанные шероховатые губы маслами, понимая, что любящий поцелуи на своей коже господин может быть недоволен.       Покорности в Юнхо ни на грамм, и это бесит. Кисть выводит тёмные линии, преображая. Юнхо кажется совершенно неземным с его большими и бездонно глубокими глазами, в которые хочется смотреть. Юнхо манит, несмотря ни на что. Взгляд, в котором тают звёзды чарует даже Сонхва.        Сонхва смотрит, видя отражение своего идеального лица в широко распахнутых глазах. Тонет в подчёркнутых чёрным по ресничному краю омутах. На мгновение он даже забывает, что перед ним омега и соперник, хочется стать ближе, чтобы навсегда увязнуть в топкой черноте зрачков.       Ресницы Юнхо трепещут, и наваждение пропадает. Одним взглядом Юнхо может вскипятить кровь, и этому очарованию устоять невозможно. Сонхва познаёт это на своей шкуре, непослушными пальцами откладывая кисть с сурьмой и подхватывая другую — с ягодной краской, чтобы оттенить губы, придав им кисло-сладкий вкус спелой вишни.       Наряд для Юнхо Сонхва выбирает не без хитрости. Холодные цвета охлаждают желание, более закрытый костюм скрывает почти всё тело, не оставляя глазам ни малейшей возможности насладиться участками обнажённой кожи, и он втайне надеется, что любящий более тёплые тона Сан отошлёт Юнхо, а Сонхва будет готов войти в спальню господина в его любимом зелёном с золотом.       Но на Юнхо даже тёмно-синий с серебром наряд смотрится отлично, а вкупе с огромными глазами, в которых будто в глубоком колодце даже днём отражаются звёзды, он выглядит весьма привлекательно. Сонхва давит растущее в себе негодование и раздражение и подводит Юнхо к покоям, ёжась от слишком внимательного взгляда Уёна, которым тот его одаривает.       Сан, разомлевший после принятой ванны, лежит в постели и из-под полуприкрытых век наблюдает за вошедшим в комнату Юнхо. Тот как и учили, подходит к краю ложа и покорно замирает, опустив глаза и не поднимая головы. Сану любопытно, и он садится по-турецки на постели, не стесняясь наготы, но отмечая, как непроизвольно дрожат и сжимаются в кулаки пальцы стоящего перед ним омеги. Красивые, длинные, такими струны перебирать.       — Подойди.       Юнхо делает шаг, при движении звякают серебряные колокольчики на щиколотках. Сан заинтересованно щурится, улыбаясь проделкам Сонхва, но Юнхо сейчас его волнует куда больше. В тёмно-синей полупрозрачной одежде, скрывающей его едва ли не с головы до пят, с тонкими прорезями серебряных нитей, складывающихся в звёзды, Юнхо походит на сплав ночного неба и водной глади.       — Ложись, — с тихим шелестом омега минует угол постели, забираясь на неё так, словно всходит на плаху. Бровь сама собой ползёт выше, но интерес пока сильнее негодования. — Посмотри на меня.       Трепещущие ресницы не сразу взлетают выше, но Сан узнаёт искусную руку Сонхва, поработавшую над лицом Юнхо. Никто в его гареме не умеет так грациозно и мастерски подчеркнуть глаза и губы, как это удаётся его любимому наложнику. Но очарование, магнетичное, животное, которое льётся через распахнутые глаза, принадлежит Юнхо и только Юнхо.       Глубокие, будто бездонные, словно с выписанными серебром на дне тёмной радужки звёздами, глаза очаровывают и манят. Наряд будто специально подобран, чтобы подчеркнуть глаза, от которых оторваться практически невозможно. Сан склоняется ниже, улавливая, как расширяются зрачки омеги, скрываясь на мгновение за густо наведёнными веками, чтобы посмотреть вновь. Твёрдо и дерзко.       Губы, пахнущие вишней, на вкус кисло-сладкие, мягкие, но напряжённые, с трещинками и подсохшими корочками, словно их кусали постоянно, но Сана смущает не это, под его руками омега напрягается, напоминая перетянутую струну лютни, которая вот-вот со звоном лопнет, оставив по себе тающий крик разорванных шёлковых нитей. А из-под крепко зажмуренных век пробиваются слёзы. Сан отстраняется, хмуро разглядывая крепко зажмуренные глаза и крепко сжатые кулаки.       Желание пропадает мгновенно, словно задули пламя свечи. Юнхо так и лежит, не шевелясь, даже глаза не пробует открыть, и это раздражает ещё сильнее. Но когда всё же открывает, на дне глаз плещется страх, и это совсем не то, что Сану хотелось бы видеть в глазах омеги, с которым делит постель.       — Уходи.       Сонхва заглядывает в покои, зная, что Сан всегда рад его видеть, но тот поворачивается к нему, одаривая таким взглядом, что Сонхва сдувает, но слёзы наворачиваются на глаза сами собой. Его отвергли. Молча, без слов. Но так понятно, что боль рвётся наружу. Он не замечает, как впечатывается в идущего навстречу советника.       — Что он делал с тобой?! — с испугом и злостью восклицает Уён, поднимая голову Сонхва за подбородок, чтобы рассмотреть заплаканное и немного опухшее лицо, натыкаясь на взгляд покрасневших глаз, от которого в животе подтаивает лёд.       — Ничего.        Сонхва качает головой, но Уён не верит. Сонхва не из тех, кто льёт слёзы просто так. Даже когда его невзлюбили в гареме и пытались отравить, чтобы получить хотя бы одну ночь с господином, Сонхва не плакал. Сейчас же кажется, что он вот-вот упадёт навзничь и не поднимется, словно выпил дозу яда и ждёт скорой смерти.       — Что он сделал?        Уён падает перед ним на колени, совершенно наплевав на то, что могут пойти пересуды, он берёт Сонхва за холодные пальцы, — у Сонхва никогда не были холодными пальцы, никогда не были, — но тот выдёргивает руку из захвата, словно обжёгшись.       — Н и ч е г о, — выплёвывает Сонхва. — Понимаешь?! НИЧЕГО! Он за своим Юнхо солнца не видит.       — Идём со мной.       — Ещё чего, ты думаешь, что если я в отчаянье, если я не нужен больше своему господину, я соглашусь стать твоим?       Уён беспомощно смотрит на него, кусая губы. Не об этом он думал, хотя…стоит признаться, что о Сонхва он думал и думает непозволительно много. Ему, как советнику султана, недозволено думать о наложниках господина.       И узнай кто, стоять ему на коленях перед плахой, а не перед омегой. Сонхва выпрямляется и неспешно движется в сторону золотых дверей гарема, за которыми его ждут издёвки омег. Потому что его падение принесло им некое удовлетворение и отмщение.       — Постой. Не ходи туда, — в голосе мольбы куда больше, чем хотелось бы. Уёну больно видеть Сонхва таким. Видеть сладострастно потягивающимся, выходящим из покоев Сана, больно, но вот таким — сломленным и потерянным — попросту невозможно. — Есть пустующие покои, только не иди в это змеиное гнездо.       — Ты предлагаешь мне комнату, что рядом с покоями господина? — Сонхва усмехается холодно и зло, лицо искажает болью, и она отдаётся растущим ледяным сгустком в груди. — Ты предлагаешь мне слушать, как мой господин удовлетворяет страсть с другим? Я вырос, как ты выразился, в змеином гнезде. И как-нибудь справлюсь без твоей помощи.        Сонхва срывается на бег и приходит в себя лишь в своей комнате. То, что Юнхо лежит на соседней кровати, свернувшись в клубок, он понимает не сразу, а когда понимает, рождающаяся в нём ярость на соперника улетучивается.       Юнхо выглядит неживым, лишь крупная дрожь выдаёт в нём жизнь. Даже не дыхание или слёзы. Безмолвный плач пробирается под кожу липкими щупальцами. Сонхва в гареме Сана не первый год и знает, что альфа никогда не вытворяет с омегами того, о чём слышал Сонхва. Но Сонхва только слышал, ведь даже у Минки с ним обращались как с ценным товаром, а не бессловесной игрушкой. А вот Юнхо, видимо, пережил.       Сонхва от одних слов о том, что творят с омегами альфы в своих гаремах покрывается мурашками, а представить, что это происходит на самом деле, жутко. От иллюзорного прикосновения нескольких пар рук или от картинок пыток, от фантомного ощущения чужой плоти на коже и внутри, Сонхва мутит. Он поднимается со своей постели и присаживается на край чужой, намереваясь погладить Юнхо по голове, но тот вздрагивает и сжимается ещё сильнее, словно ожидая удара.       Поджав губы, Сонхва зовёт служку и просит добавить в аромалампу успокаивающий настой, чтобы омеги могли отдохнуть получше. У многих на носу гиперфаза, и просьба Сонхва не выглядит странно. Он бросает взгляд на замершего в своей постели Юнхо, похожего на осколок звёздного неба в своём расшитом серебром тёмно-синем наряде, и качает головой.       Влечение альфы к омеге, которое показал Сан было открытым, без подводных камней и неприятных последствий, хотя иногда Сонхва приходилось прикладывать капустные листья с толчёным и замоченным льняным семенем от синяков, образовавшихся на месте укусов. Сан никогда не берёт омегу, не приняв после дороги ванную с целительными настоями, никогда не издевается и не требует невыполнимого.       То, о чём слышал Сонхва от омег из топазового двора, выглядит чем-то постыдным и грязным, целью которого становится низкое желание отобрать чистоту, сломать личность, заставить подчиняться как зверя. Это представляется не обычной эгоистичной скользкой змеёй овладения и похоти, которую многие альфы не в силах сдерживать, а чем-то совершенно низким и мерзким.        Омеги топазового двора, изредка переговариваясь с ними, рассказывают о том, что слышали, ублажая вельмож. И от этого страшного знания, от которого мороз поселялся под кожей едва ли не навечно, своего султана омеги готовы боготворить, не строили планов сбежать или сменить хозяина.       Хотя без подковёрных интриг не обходится ни один гарем, их новый дом стоит почитать за рай, их не держат за скот, не отдают толпе и жёстко наказывают лишь за серьёзные проступки. Розги не в счёт.       Сонхва помнит всего три раза жестоких наказаний за всё время своего пребывания здесь: первый — омега обокрал гостя, покусившись на украшения из родной страны, дело замяли золотыми монетами и наказанным розгами омегой, которого убрали из жёлтого двора с позором, превратив в обычного поломойку.        Второй — омега синего двора хотел смерти соперника, желая отравить Сонхва в попытке убрать его с пути, отчего Сонхва едва не отправился к праотцам. Его должны были наказать изгнанием из гарема. Но виновный заплатил сполна, даже не дождавшись наказания.       Третий же случай был отличным — омега жёлтого двора вцепился в горло вельможи, когда остался с ним наедине, узнав в нём своего насильника. И когда на крик альфы сбежались слуги, чтобы отодрать бездыханное тело омеги от него, в которого он насмерть вцепился зубами, был наказан вельможа, который выплатил немалый выкуп за загубленного омегу из гарема султана, лишился протектората, остался без владений и сгинул в скором времени.        Сонхва не знает, какие подобрать слова, но садится рядом, зло вытирает слёзы на своём лице и осторожно касается плеча Юнхо. Тот вздрагивает всем телом и медленно поворачивается к Сонхва. На дне синих глаз плещется ужас. Неподдельный, животный ужас.        Сонхва поджимает губы и копается в корзинке с настоями Ёсана, находит нужный и едва ли не насильно вливает его в рот Юнхо, замечая дорожки слёз на щеках, истерзанные искусанные губы, следы ногтей на ладонях от с силой сжатых кулаков. Юнхо дрожит, и Сонхва понимает, что ненавидеть Юнхо у него не выходит совсем.       Он убирает темнеющие у корней волосы, которые перестали красить по приказу султана, шепчет что-то утешительное, а потом не замечает, как начинает напевать колыбельную, укладываясь рядом с медленно расслабляющимся Юнхо, который незаметно засыпает, пока Сонхва поёт и перебирает его волосы.        Просыпается Сонхва как и уснул — на постели Юнхо, который спит, свернувшись клубком на краю кровати. Раньше Сонхва не замечал, как спит сосед. А теперь получает очередную шпильку в сердце. После завтрака Сонхва садится рядом с Юнхо и начинает разговор, но у Юнхо глаза стеклянеют, и Сонхва понимает, что все слова мимо, но продолжает говорить.        — Ты должен понять, что нам повезло с господином. Ты не должен замыкаться и выглядеть так, словно обед просится наружу. Господин нежен и внимателен к омегам, он не сделает больно, можешь мне верить, — говорит Сонхва, но у Юнхо вид отсутствующий и беспомощный, отчего хочется удариться о стену головой. Разговорами тут явно не поможешь. Сонхва поджимает губы и отходит.        Ему бы радоваться, что султану рано или поздно надоест ходить вокруг да около и он позовёт его, любимого наложника, лучшего из всех, идеального. А Сонхва вместо этого расстраивается и жаждет с кем-нибудь поговорить. И этим кем-нибудь внезапно становится заглянувший в библиотеку Уён.        — Ты какой-то непривычно нервный, — бросает Уён, подходя к дальнему стеллажу и разглядывая корешки книг. — Новые интриги?        — Не без них, — усмехается Сонхва и, облизнув губы, спрашивает: — Откуда прибыл Юнхо?        — Пытаешься больше узнать о сопернике? — язвить и отвечать вопросом на вопрос — дурацкая привычка, но сдерживаться не выходит. Уён старается не смотреть лишний раз на Сонхва, но смотрит, жадно и непозволительно долго. Сонхва не зря получил прозвище Сияющий, от него тяжело отвести взгляд.        — Не хочешь отвечать, сам узнаю. Не хочу быть должным советнику.        — Погоди, — Уён хватает развернувшегося на выход Сонхва за запястье, получая солнечный ожог от тяжёлого недоумённого взгляда, которым Сонхва смеряет его пальцы, а потом смотрит в упор. Касаться омег господина запрещено всем, если этого не разрешит сам султан. Уён медленно разжимает будто онемевшие пальцы и показывает руки, молчаливо говоря, что больше не прикоснётся. — Я расскажу, но в обмен на причину твоего интереса.       Подумав немного, Сонхва неспешно кивает и грациозно опускается на расшитые шёлком цветные подушки у окна, заинтересованно поглядывая на Уёна. У того внутри всё кипит и вот вот выльется наружу, но он старательно гасит бурю эмоций, медленно обходя стопки книг и присаживаясь напротив омеги.