☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Казнь для главаря работорговцев показательная, чтобы другим неповадно было. Сан издаёт указ об ужесточении наказаний за нарушения нового свода законов. Запретить работорговлю он не сможет, подпольную же искоренить будет гораздо сложнее. На казни он не присутствует, удовольствия этот метод не доставляет никому, только толпе, жадной до зрелищ. Этот вид казни с востока привёз отец, и какой бы мерзкой она ни казалась, владелец сети «Чёрное солнце» её заслужил. Сан презрительно поджимает губы, когда Уён сообщает, что альфа скончался на вторые сутки после начала. Его бы воля, он бы растянул муки негодяя во времени. Пособников отправили на рудники, а Чонхо раскинул сеть, чтобы отыскать по возможности всех людей. Собираясь уезжать, Сан выбирает для себя Южную Звезду, всё такого же своевольного жеребца, который лишь к нему ластится и бодает головой, выпрашивая ласку или угощение. Сумрак несёт на своей спине Юнхо, всячески пытаясь обратить на себя внимание Южной Звезды. Но конь гордый, делает вид, что Сумрака не существует, а если нагло лезет, то получает в ответ весьма недвусмысленно звучащее фырканье. Словно и не было дня, когда Сумрак покрыл его. Сумрак всё равно тянется к Южной Звезде, а потом взбрыкивает. Юнхо испуганно натягивает поводья, пытаясь удержаться в седле, Сан же тянет за уздечку Сумрака на себя и склоняется, шепча одному ему известные слова, утихомиривая готового гарцевать, а то и взвиться в свечку коня. Но вовремя отстраняется и придерживает за пояс тяжело дышащего Юнхо, который вот-вот свалится из седла. Омега поднимает глаза на альфу, встречаясь со странным взглядом султана и тяжело сглатывает. Сан помогает ему выпрямиться и трогает пятками бока жеребца, отъезжая в сторону, пока Южная Звезда не покусал слишком ретивого Сумрака, в котором снова взыграла кровь. По возвращению, Сан занимается осмотром территории, его сопровождает Чонхо, который делает доклад, пока Ёсан восхищённо бродит среди трав, отдавая приказания семенящим за ним служкам. К вечеру у комнаты Ёсана и Чонхо скапливается ворох корзин, в которые поутру сложит заготовленные травы лекарь. Сан же просит Юнхо взять лютню и явиться в его покои. — Выбирай место по нраву, — говорит Сан, а сам забирается на кровать и садится в позе лотоса, не сводя глаз. Юнхо проходит к окну и устраивается на широком подоконнике. Густое лунное мерцание очерчивает его силуэт, и Сану видно, как пальцы Юнхо немного подрагивают, когда он касается струн. Сан задувает огонёк светильника и наслаждается сумраком, расчерченным лунным светом. Мелодия струится от ласки струн мягким эхом отбивается от стен. Сияние добирается до постели, ползёт по шёлковым простыням, переливаясь серебром в переплетении нитей. Сан подзывает Юнхо к себе. Омега мнётся какое-то время, пересиливая себя, но откладывает застонавшую лютню на подоконник, соскальзывает с нагретого места и подходит к ложу. — Ложись. Юнхо колеблется, но медленно опускается на простыни и замирает. Сан целует обнажённое плечо и поднимает глаза на Юнхо. Омега отвернулся и не смотрит на него, напряжённый и готовый отдаться, но не по собственному желанию, а по принуждению. Потому что так надо. Потому что страх, что если с ним не сделают того, что делали раньше, то отдадут прежнему хозяину-садисту, а если не ему, так кому-нибудь другому, который не станет церемониться. Слёзы, скопившиеся на ресницах крепко зажмуренных глаз, делают ещё больнее. Заплаканные глаза Юнхо хуже яда в крови. Сан отстраняется и одним слитным движением скатывается с кровати. Брать неприступные крепости не равно брать непокорных омег. Ни интереса, ни азарта. — Господин? — в голосе Юнхо страх борется с ужасом, и от этого мерзко на душе. — Я не трону тебя. Спи. — Повелитель… — Я не хочу, чтобы ты сегодня возвращался к себе. Ты понял? — Да, господин. Пока Сан смотрит в окно, глядя на волнующийся за стеклом чужой, будто впервые в жизни виденный сад, принадлежавший некогда его дяде, он слышит непонятное копошение за спиной, и оборачивается, чтобы сжать челюсти до скрипа зубов: Юнхо свернулся клубком на полу у подножия его ложа. — Поднимись с пола и вернись в постель, — устало просит Сан и трёт виски. — Ты не пёс, Юнхо. Юнхо медленно поднимается, ощущая себя пересушенной травой под крепкими пальцами, сминающими его в порошок, но медленно ложится на самый край постели и не сводит глаз с султана. Но тот сидит на подоконнике и смотрит в окно. Юнхо забывается зыбким сном и снова проваливается в кошмар. Вне себя от страха, он бежит из рощи на цветущий луг, окружённый вершинами гор. Всего несколько дней назад ему казалось, что нет конца и края песчаным барханам и иссушающим ветрам, а сейчас хочется быть там, а не здесь. Изумительная красота гор не вяжется с тем ужасом, сковывающим его сердце. От страха раскалывается голова и всё плывёт перед глазами. Может, это следствие падения с лошади, может, чисто парализующий страх. Он спотыкается и рвёт одежду, в волосах путаются мелкие веточки, но он смахивает слёзы и бежит, стараясь обходить острые как лезвия зубы скал. Иногда он выглядывает из-за валунов, но парализующий страх не позволяет ему задерживаться, гонит вперёд. Покрытый ссадинами и царапинами от ударов колючих кустарников, он бежит вверх по пастушьей тропе, боясь оглянуться и задержаться, и в то же время проклиная себя, потому что там, в высокой траве лежит его последний родной человек. На высокой горе, окружённой глубокими ущельями и острыми скалами, он приходит в себя и долго смотрит на трясущиеся руки с содранной кожей. Но звук погони слышится снова, и он разворачивается и несётся вниз по горным тропам, спугивая диких коз и затаившихся в траве птиц. Юнхо замирает у небольшого быстрого ручья, высматривая переход, а потом ловко перепрыгивает с камня на камень, но на последнем оскальзываясь и проваливаясь по колено в ледяную воду. Он выскакивает на берег и замирает, глядя на приближающуюся погоню. Враги на жеребцах почти догнали его, но пока его не видят, потому Юнхо, продирается сквозь густые заросли. Не чувствует под собой ног, задыхается, но движется, потому что остановка значит лишь одно — смерть. Выбираясь из очередного терновника, Юнхо вскрикивает и поспешно зажимает себе рот двумя ладонями, падая ничком и корчась от мучительной боли в вывихнутой ноге, которой умудрился попасть в заячье кубло. От ужаса перехватывает дыхание, он слышит грохот копыт приближающейся погони. Жужжание в воздухе — не рой потревоженных пчёл. Это пение стрел. Юнхо сжимается и уворачивается, сам себе напоминая червяка в попытке избежать смертоносных прикосновений. Силы стремительно покидают его, и омега с ужасом смотрит на приближающегося врага. Отвратительный смех завидевших добычу охотников и вовсе превращает тело в студень. От солнца Юнхо отделяет тень врага, протягивающего к нему свои руки, и Юнхо кричит, не зная, что лучше бы погибнуть в высокой траве, чем попасться в руки врага и быть клеймлёным чёрным солнцем. Кошмар повторяется раз за разом, но Юнхо так и не привык к ужасу, каждый раз, как в первый. И мучительно не может проснуться, глядя на раскалённое добела солнце сквозь решётчатое окно, извиваясь под рукой татуировщика, а потом утопая в боли, стыде и страхе, не имея сил вырваться из кошмара. Сан просыпается от протяжного стона и тут же склоняется над блестящим в свете луны лицом Юнхо. Бисеринки пота переливаются драгоценной росой, стон рвётся сквозь сомкнутые зубы, слёзы срываются с ресниц, прочерчивая дорожки по влажной коже, и, кажется, что Юнхо задыхается, пытаясь разодрать шею и грудь. Сан сжимает пальцы омеги, не позволяя сдирать кожу. — Тише, мальчик мой, тише. Ты в безопасности. Юнхо в его руках дрожит, бьётся раненой птицей и задыхается. Сан перехватывает Юнхо поперёк тела, не давая рвать кожу в клочья и согревая теплом и шёпотом, он не сразу понимает, что Юнхо смотрит на него широко распахнутыми глазами, а лунное серебристое мерцание, тает в его глазах, растворяется без следа. Сан медленно разжимает руки, стирает солёные дорожки со щёк трепетно и легко. В груди заполошной птицей бьётся сердце, сухие слёзы душат теперь его, но Юнхо плачет за двоих, отчаянно цепляется за шёлковые простыни, медленно приходя в себя после кошмара. Сан держит чужое лицо в ладонях и осторожно касается губами лба, желая забрать боль омеги навсегда. — Всё хорошо. Юнхо смотрит испуганно и растерянно, ощущение что он не проснулся до конца не оставляет, слёзы неспешно иссякают, но полувздохи-полувсхлипы всё ещё рвутся с искусанных губ. Сан отстраняется, но продолжает поглаживать напряжённые плечи, больше всего желая коснуться чуть припухших век губами. Юнхо тяжело сглатывает и одними губами шепчет: «Спасибо». Губы Сана трогает едва заметная улыбка, он лишь качает головой и ложится, отодвигаясь подальше, чтобы Юнхо ненароком не слетел с постели в попытке отодвинуться. Омега переворачивается на бок, лицом к окну, Сану остаётся лишь тяжело вздохнуть и прикрыть обнажённое плечо покрывалом. Юнхо засыпает мгновенно, подтверждая предположение, что он пребывал в полудрёме и вряд ли что-то до конца осознавал. Поутру Сан делает вид, что ничего не произошло, и Юнхо немного расслабляется, переставая шарахаться от любого шороха. Больше спать в свою комнату Сан Юнхо не отпускает, ложится на вторую половину ближе к краю, чтобы ненароком не зацепить во сне Юнхо. Новостей пока никаких, и их с Чонхо подозрения не находят подтверждения. Но Сан понимает, что затишье обычно перед бурей. Несколько дней Сан ещё осматривает новые владения, обсуждает с Чонхо найденные потайные ходы и фальшивые стены. Чонхо с охраной просматривают все подозрительные места, зарисовывают и записывают механизмы на случай необходимости скрыться или же отыскать беглецов. Дворец визиря полон сюрпризов. Юнхо всё ещё смотрит настороженно, будто пытается понять, приснилось ему или нет, но Сан словно не замечает его взглядов и так же мягко указывает на ложе, омега молча ложится в постель султана, сворачиваясь на краю калачиком без слёз и дрожи, а там и засыпает под его боком, иногда просыпаясь от кошмара и тут же погружаясь в сон от мягкого шёпота, словно волны уносящего его в тёплые и лёгкие сны. Дворец визиря находится у бурной реки, роскошные ивы у воды и высокий серебристый ковыль на высоком берегу с богатыми зарослями трав, от которых в восторге Ёсан, с головой ушедший в заготовку. Сан помнит ивы громадными великанами. И с тех пор они мало изменились. Ивы старые, раскидистые, с перевитыми стволами, тонкие гибкие ветви и двухцветные листья, тёмные на верхней части и серебристые снизу. Шелест листвы всегда перекликается с шумом быстрой реки. Деревья явно видели не только совсем юного визиря, но и его предков. В детстве, когда он гостил у дяди вместе с многочисленной свитой отца, его и других детей пугали тем, что в заводях живут русалы, чьи голоса вторят шороху листьев и напеву потоков, что заманивают они поздних путников и непослушных детей в свои холодные объятия и навсегда оставляют меж зарослей водорослей, на холодном и равнодушном илистом дне. Вода в реке всегда холодна, течение быстрое, и купаться можно лишь в специальных заводях, если уж сильно захочется охладиться в знойный день. Сан помнит, как на берегу реки играл отец со своими омегами, с завязанными глазами пытаясь поймать всех омег со связкой бубенцов на точёных лодыжках. А они ускользали, прятались за деревьями, звонко посмеивались, гибкие и ловкие, словно серебристые форели в реке. Иногда подставлялись, позволяли себя поймать. Султан оглаживал гибкие станы, целовал куда ни попадя и отпускал, чтобы снова поймать притворно взвизгивающих омег, выгибающихся в его руках. Сан не знает, что он чувствовал тогда, но сейчас он смотрит на одетого в белоснежные одежды Юнхо, стоящего среди высокого серебра ковылей, и знает, что такого смятения в душе прежде не было никогда. Юнхо идёт чуть впереди, задумчиво трогает кончиками пальцев травы и что-то едва слышно напевает.Они молча идут по берегу, поднимаясь всё выше и выше. Берег становится всё круче, тропинка вьётся и петляет, выводя их на заросшую ароматными травами поляну. Фиолетово-синие рвущиеся к небу свечи шалфея, пучки золотой пижмы, белоснежные зонтики тысячелистника. Сан ложится в траву и смотрит вверх. Раскинувшееся над ними небо кажется ослепительно синим, к солнцу тянутся травы, шелестят над головой, снизу кажутся намного выше, кажется, вот-вот пронзят цветочными верхушками небо. Птицы заливаются песнями. Под кожей разливается благостность. — Русалы существуют, повелитель? — спрашивает Юнхо, и Сан садится и смотрит на Юнхо, застывшего у края, глядя на несущуюся внизу реку. — Веришь в сказки? — Не знаю, — честно признаётся Юнхо. — В любом случае красивы и сказки, и, должно быть сами русалы. Юнхо ощущает внутри какую-то лёгкость впервые за долгое время, он поворачивается к султану, что сидит в травах, почти полностью скрывающих его, и собирается сказать, что в прошлой жизни он слышал сказки о разных русалах. О морских и пресноводных, но поделиться отличиями не успевает, нога внезапно уходит вниз, и Юнхо заваливается на спину, но удар следует не сразу, а когда он ударяется спиной, над головой смыкается холодная вода. Юнхо не помнит полёта, просто во рту становится сухо и шершаво, будто он давно не пил, а внезапный удар о воду выбивает из лёгких весь воздух, боль разливается по телу, непонятно, что болит больше. Исчезает всё — остаётся лишь дикий, всепоглощающий страх и жуткая безысходность. Он успевает наглотаться воды, но бьёт в воде руками и ногами, всплывая на поверхность. Плавать он не умеет, и от этого сердце с ужасом сжимается. Течение мощное, уносит его прочь, но среди поднятых им брызг он видит, как в воду с высокого — небо, какого высокого — берега прыгает Сан. Отплёвываясь от заливающейся в рот воды, Юнхо старается держаться на плаву, изредка уходя головой под воду. Кричать не выходит — страх сжимает ледяные пальцы на горле, руки и ноги болят, их сводит от усталости и холода, но он взбивает ими воду, пытаясь не утонуть. В какой-то момент он, видимо, всё же теряет сознание, потому что открывает глаза от того, что вода идёт горлом, а чьё-то острое колено больно давит на грудь и живот. Когда он откашливается, его переворачивают на спину и склоняются над ним, загораживая яркое солнце. Юнхо переводит дыхание и понимает, что лежит на берегу в нагревшейся от солнца траве, от запаха которой сводит дыхание. Хотя Юнхо врёт. Дыхание сводит от обеспокоенных глаз напротив. С волос султана капает вода ему на лицо, и Юнхо морщится от прикосновения холодных капель, но не может ни взгляда отвести, ни сесть. Потому что в груди ещё пожар от побывавшей там воды, до сих пор кажется, что там рыбки плещутся, а в голове мутится от усталости и пережитого страха. Зуб на зуб не попадает, и Юнхо пытается сесть, хватаясь за предложенную руку. Его немного ведёт, но крепкие руки поддерживают. — Лучше снять одежду, быстрее согреешься. Да и она быстрее просохнет. Растели на солнце, а сам немного в тень отойди, чтобы не перегреться. — А ты, повелитель? — Юнхо смотрит, как раздевается султан и тяжело сглатывает. — А я буду ждать, когда ты будешь готов на обратный путь. Кликнешь меня. — Да, повелитель… спасибо, что спас меня, — но последние слова он уже договаривает в спину, в обнажённую смуглую спину, исполосованную шрамами. Юнхо некоторое время смотрит на удаляющегося султана и поджимает губы. Юнхо раздевается, выкручивает одежду и раскладывает её на солнце, согреваясь и сам под его лучами. Его всё ещё потряхивает от пережитого, а краска стыда запоздало ползёт по щекам и шее. Ведь белоснежные одежды были совершенно прозрачны от воды. Хотя, казалось бы, чего султан там не видел? Но стыд преследует Юнхо, душит его. Он обнимает сам себя, вздрагивая, пока солнечные лучи ласкают его кожу. Когда он согревается полностью, тело наливается совсем уж неподъёмной тяжестью, и веки стремительно тяжелеют. Юнхо перебирается под сень раскидистых деревьев и прикрывает глаза. Просыпается Юнхо оттого, что сместившееся к закату солнце светит ему в глаза, превращая крепкий сон в окрашенный красным маревом пожар. Юнхо спешно одевается, оглядываясь и на секунду думая, что его бросили. И от этой мысли становится как-то двойственно, но больше страшно. И когда он уже готов позвать султана, тот выходит из-за деревьев и несёт что-то в пригоршнях. — Это тебе. Юнхо смотрит на султана непозволительно долго, но, спохватившись, подставляет ладони, в которые альфа ссыпает ягоды земляники. Они пахнут так одуряюще, что рот тотчас наполняется слюной, а в животе бурчит. Они пропустили обед, время движется к ужину, и Юнхо становится стыдно. Ощущая вину за то, что свалился в реку, Юнхо хочется провалиться на этот раз под землю. Юнхо жмурится до пятен под веками, но тут же распахивает глаза, когда губ легко касается ягода. Он открывает рот, и земляника, отдающая солнцем и дикими травами, тает на языке. Альфа приглашающе протягивает руку. Султан смотрит на него так, что Юнхо становится жарко, а руки он не разводит только потому что ягоды собирал сам султан, а он и так никак не может угодить альфе. За подобное от омег обычно избавляются или наказывают. И Юнхо подсознательно ждёт того дня, когда его с головой снова окунут в боль. Альфа всё так же протягивает руку, и Юнхо, пересыпав ягоды в одну ладонь, вкладывает в рук альфы свою, ощущая горячие пальцы. Идут они долго, Юнхо успевает устать, но преодолевая усталость, он шагает вслед за альфой, не выпускающим его руку из своей. После принятия ванны и ужина Сан снова зовёт его к себе, не позволяя остаться в комнате, которая была подготовлена для Юнхо, но так за всё время и не дождалась хозяина. Этим вечером омега ложится в постель без прежнего страха, а когда в комнату пробирается ночная прохлада, Юнхо сам подползает ближе к спящему альфе, чтобы согреться его теплом. Султан немного возится, а потом обнимает Юнхо, не просыпаясь. Зато Юнхо впервые за долгое время спокойно засыпает, не вздрагивая от каждого шороха. В очередной раз гуляя вдоль реки, Юнхо не уходит от султана далеко, а когда тот ложится в густые травы, Юнхо садится рядом и начинает плести венок. Немного мышиного горошка, цветы которого похожи на маленьких птичек, немного белоснежных ромашек, розовые головки клевера, золотые солнца пижмы, фиолетовые свечи шалфея и немного душистого ползучего чабреца. Завершив плетение, Юнхо кладёт венок себе на голову и прикрывает глаза, глубоко вдыхая аромат собранных трав, что переплелись в его волосах. Юнхо смотрит на быстрое течение едва не поглотившей его реки и собирается спросить, как она называется. Юнхо трогает султана за колено, и альфа тут же садится, глядя на Юнхо с немым вопросом в глазах. Юнхо кусает губы, думая, что он всё-таки распоследний глупец в этом мире, но вместо того, чтобы спросить, что собирался, Юнхо снимает со своей головы венок и кладёт его на голову альфы, удивляясь, насколько мягкие у того волосы. Альфа озадаченно поднимает глаза вверх, а потом меняется в лице. Сердце Юнхо падает вниз, но с губ султана срывается не ругательство, а смех. Отсмеявшись, альфа снимает венок и рассматривает цветы, принюхиваясь к каждому. Юнхо так и стоит на коленях перед султаном, когда тот кладёт венок на его голову, легко касаясь подушечками пальцев щёк. — Тебе он идёт больше, уверен. — Повелитель, а можно я всё же сплету венок и тебе? — Ну, если лично мне… плети. Открытий у Сана за поездку в резиденцию не счесть. Он не запоминает разрешающиеся его волею дела, охота проходит мимо, и даже долгие конные прогулки меркнут рядом с Юнхо. Сан впервые ощущает что-то настолько мощное и искристое, чему не может найти названия. У Юнхо горячие щёки, упругие, словно румяные персики, возбуждённо краснеющие, когда он увлекается танцем или игрой на лютне. Иногда Сан позволяет себе потрепать его по щеке и медленно растаять, когда глубокие синие глаза обращаются на него уже без тени страха на дне. Иногда омега мечтательно улыбается, наигрывая мелодию и глядя в небо, и улыбка не тает стремительно, как прежде, когда он замечает, что не один в комнате. Улыбка такая же мягкая, как и ощущение от самого Юнхо. Согревающая душу. Тёплая такая. У Юнхо искрящийся, мягкий голос, который хочется слушать каждый день. Он заседает где-то под кожей и заставляет сердце биться чаще, а дыхание иногда становится неподъёмным и рваным, когда Сан ненароком вспоминает как звучат его стоны. Омега больше не дёргается, когда рядом присаживается Сан и просит сыграть ему что-то. Пальцы у Юнхо длинные, пластичные, трогают струны твёрдо и плавно, а мелодия, рождающаяся под ними рвётся к небу, растворяясь в воздухе сладкими отзвуками оседающего на кожу эха. У Юнхо мягкие волосы, непослушные, лезущие в глаза при движении, если их не укладывать специальными средствами, которыми пользуются омеги. Волосы мягко-каштанового оттенка, как дорогой, напоенный тёмной пыльцой мёд. И природный цвет волос идёт ему даже больше, чем высветленные. Уезжать не хочется, но дела зовут, в скором времени соберутся наместники на совет, и без султана никак. Сан впервые очень остро не хочет никуда уезжать, чтобы не разрушить какую-то магию, возникшую между ними с Юнхо. И уже порядком подсохший венок Сан забирает с собой. С возвращением во дворец дел хоть отбавляй, и на время Сан погружается в них, забывая обо всём. Совет его и вовсе выматывает, а после него они с Уёном спорят до хрипоты, кто кажется наиболее подозрительным, а Чонхо выкладывает всё, что знает о том или ином альфе, когда спор заходит в тупик. Особо подозрительных нет, потому что можно заподозрить каждого. У всех свои грешки и тайны. Но однозначного ответа совет не приносит. Пиршества и вовсе не хочется, но его не избежать. И после него Сан ещё несколько дней зовёт омег из сапфирового и топазового дворов развеять своё недовольство танцами и пением.***
Вокруг мечутся лекари и знахари, за дверью слышится голос отчитывающего охрану Чонхо, который готов казнить и никого не миловать, лишь поведи бровью Сан. Уён молчаливой тенью стоит у подножья, сложив руки на груди. Сан покачивается на волнах лихорадки, но отсылает прочь всех, кроме Юнхо. Ему вообще здесь не место и об этом жёстко сообщает Уён. Но Сан фыркает и прикрывает глаза. — Я хочу, чтобы он остался. Уён смотрит исподлобья. Недовольно и осуждающе, особенно после того, как Сан выгоняет причитающих над его раной омег-помощников лекарей, а вместо этого зовёт Юнхо с лютней. Уён молча скрывается за дверью, следом устремляется Юнхо, прижимая лютню к груди. — Не уходи. Останься, пожалуйста, — тихо просит Сан. Музыка, льющаяся из-под пальцев омеги, успокаивает. А именно покой сейчас требуется больше всего. Юнхо вскидывает на него глаза и медленно сглатывает, снова напрягаясь и нервничая. — Сыграй мне что-нибудь. — Господин разрешит спеть? — Что угодно, Юнхо, что угодно. Сан падает на подушки, прикрывая глаза. Он устал, рана горит, а в жилах бурлит кровь. Но ему нужно полежать в покое, чтобы шёлковые нити, удерживающие края раны, обильно замазанной смолой, не трещали при каждом движении. Ему нельзя валяться в постели дольше недели, потому он покорно лежит уже часа два, уговаривая рану срастись быстрее, чем обычно. У границ войско врага, и ему не до хворей, а уж тем более не до ран, нанесённых жаждущими мщения детьми нерадивых родителей. Но он сам виноват — был слишком беспечен, сидя в окружении сладкоголосых омег и погрузившись в мысли. Преступник проскользнул незамеченным даже мимо Чонхо, который упал на колени перед раненным господином и потребовал себе казни лютой и бесчеловечной. Но султан не привык раскидываться верными людьми, потому лишь покачал головой на его просьбу. Кинжал вошёл глубоко в спину, но не достиг сердца, как того хотелось убийце. Тот пал замертво к ногам покачнувшегося Сана ещё до того, как подоспели Уён с Чонхо, а омеги подняли крик. Сан заметил, как побелел вылетевший на многоголосый крик Сонхва, запомнил ужас, отразившийся в громадных глазах Юнхо. Он много чего заметил, когда его под руки уводили в покои, а ноги заплетались всё сильнее. Так гарем лишился одного омеги и двух охранников, которые весьма странно отреагировали на нападение, чем выдали себя. Заказчик покушения и без того известен, но Чонхо всё равно прикладывает максимум усилий, чтобы получить ответы от охранников и омег, пока Сан препирается с лекарем, который не сразу смог вытащить нож из раны. За окном слишком оглушительно поют птицы, за дверью слишком громко шушукаются слуги, Юнхо, сидящий на полу у кровати дышит надрывно, словно ему больно делать вдохи. Сан медленно проваливается в бездну горячки. Юнхо трогает дрожащими пальцами струны лютни, звук рождается дребезжащий, Сан приоткрывает один глаз, находит взглядом Юнхо и усмехается. — Волноваться не стоит, публика у тебя сегодня непритязательная. Юнхо поджимает губы и подбирается, музыка, льющаяся из-под его пальцев выравнивается, Сан отдаётся качающим его волнам, прислушиваясь тихому напеву неожиданно мягкого голоса омеги. Настои действуют — Сан погружается в сон под тихие строки о любви солнца и заточённой в клетку птицы. От боли выкручивает, рана саднит и дёргает, прошивая тело острыми иглами. Всё тело горит от начинающейся лихорадки, плавится восковой свечой под поцелуями огня, отзывается слабостью и мутными видениями под веками. Вскидываясь от ощущения падения во сне, Сан шарит по простыням огненно-горячей рукой в поисках охлаждения и зовёт не советника, не почивших родителей, он одними губами шепчет: — Юнхо… — Я здесь, мой господин.