☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Для восстановления султана Ёсан делает всё возможное и невозможное, и Сану очень бы хотелось сопротивляться, но выходит весьма слабо, потому что несколько дней, сливающихся в неделю, а то и больше, он вряд ли что-то осознаёт, мечется в лихорадке, вызванной отравленным клинком. Он разговаривает с мёртвыми и задумчиво смотрит на зелёную поляну, где резвятся его почившие родственники, радушно приглашающие под тень раскидистого дерева. Сан стоит посреди выгоревшей пустыни, тщится сглотнуть горькую слюну с примесью песка и смотрит до рези в глазах на роскошную поляну, на цветущую напитанную водой зелень, на обложенный разноцветной мозаикой фонтанчик с питьевой водой и медленно делает шаги, чтобы уйти к тени и наконец-то напиться. Лишь голоса Юнхо и Сонхва не позволяют завалиться в траву и выдохнуть спокойно. Выяснить нанимателя не выходит, данные путаются, теряются среди людей, которых не вычислить и не найти. Единственная ниточка, за которую хватаются Чонхо и Уён приводит к ещё одному отравленному мертвецу. Чонхо лишь поджимает губы и молча кивает султану, обещая отыскать и наказать. Он ещё чует вину, но упорно молчит, и Сан в который раз оговаривает вслух, что его вины здесь нет. Чонхо сумрачно кивает, вряд ли соглашаясь. Сану не привыкать к ранениям, а небо отводит клинок смерти от него в который раз. Он восстанавливается достаточно быстро и, как считает он, из-за того, что Юнхо перебирает струны не только лютни, но и его души, тихо напевая мелодии степей и гор, быстрых ручьёв и бескрайнего моря, голосом отправляя в путешествия меж просторов и звёзд. Слов благодарности мало, потому три омеги, благодаря которым он выкарабкался, получают новые украшения и золото. Ёсан усмехается и качает головой, осторожно интересуясь, можно ли украшения заменить несколькими днями отдыха для мужа, на что Сан уверенно кивает и для полновесности вместо драгоценностей и отпуска для Чонхо добавляет небольшой серп в украшенных ножнах, которому Ёсан радуется, как дитя. Юнхо прячет глаза и кусает губы, глядя на закрытую шкатулку и так и не решаясь её открыть, пока тихое покашливание одного из скопцов не приводит его в чувство, и он поспешно рассыпается в благодарностях. Но выглядит при этом смущённо и неловко, и Сан усмехается, понимая причину. Юнхо не понимает, за что его благодарят. К Сонхва Сан приходит один, отсылает всех скопцов, всех омег и соглядатаев. Омега сидит на краю фонтана с книгой и не сразу замечает, что вокруг становится очень тихо, а когда поднимает глаза от книги, едва не падает от неожиданности в фонтан. Книгу из выскользнувших пальцев ловит Сан и осторожно откладывает на траву. — Повелитель? — Я хотел бы поблагодарить тебя, Сонхва. Лично, без свидетелей и лишних ушей. За всё, что ты сделал и делаешь до сих пор. — Господин? — Ты получишь золота с тебя весом вдобавок к тому, что полагается за спасение моей жизни при покушении визиря. А ещё вот это, — Сан открывает резной ларец, на дне которого на парчовом подкладе лежит роскошнейшая заколка с прозрачными гранёными камнями. Сонхва неверяще протягивает руку, но отдёргивает её, непонимающе поднимая глаза на султана, который смотрит на него со странным выражением: — теперь в твоих волосах будут сверкать капли драгоценнейшей росы, как и подобает Сияющему. Спасибо тебе, Сонхва. Сан вручает шкатулку в руки омеге, склоняется над ним, быстро целует в щёку, как целуют родных, и тут же стремительно удаляется, оставляя Сонхва у фонтана с недоумением всматриваться в его спину. Сонхва осторожно касается заколки кончиками пальцев, потом берёт в руки, разглядывая, как солнце преломляется десятком радуг в гранёных каплях алмазов, и быстро стирает скопившиеся в уголках глаз слёзы. Дела зовут, и султан покидает дворец с Чонхо и его чёрным легионом. Много времени уходит на усмирение подступивших к границам врагов. Но соглядатаи Чонхо дают им перевес в знаниях о передвижении и дислокации немногочисленных войск. Лишь это позволяет расправиться с врагом гораздо быстрее, чем обычно случается. За два месяца войско торжественно возвращается в столицу. Иногда Сан отстранённо думает, что Чонхо похож на паука, раскинувшего свои сети. Крайне опасного и смертоносного паука. На его должности иначе быть не может, но Чонхо абсолютно спокоен на пытках и в бою, но тает от взглядов своего мужа, как смола на солнце. За ними наблюдать интересно, и Сан с удовольствием смотрит на супругов, когда они оказываются в пределах видимости и взаимодействуют. По возвращении Сан снова занимается рассмотрением дел, с головой погружаясь в бумаги и отчёты. Часто засыпает за столом, просыпаясь с отпечатком рукописей на лице, которые долго отдраивают слуги, нанося выданный Ёсаном настой. Больше он не позволяет себе спать за столом и укладывается в постель. А в одну из ночей просыпается от тёплого тела рядом, с удивлением понимая, что на груди спит Юнхо. Сан долго лежит без сна, перебирая волосы омеги и думая о своём. Заглянув в библиотеку, Сан застаёт Юнхо за чтением и некоторое время стоит, любуясь профилем. В столпах солнечного света вьются пылинки, и Юнхо будто и сам соткан из света. Сан тихо подходит и заглядывает через плечо, с удивлением отмечая, что это книги по астрономии. Юнхо вздрагивает, глядя через плечо. — Не хотел напугать тебя, — Сан шепчет на ухо, легко касаясь начинающей алеть мочки. — Интересно? — Да… — Расскажешь? — Могу ночью показать на небе, если повелитель изволит. — Повелитель изволит, — коснувшись губами волос омеги, Сан отстраняется и покидает библиотеку. Вечером султан с Юнхо поднимаются на вершину башни по винтовой лестнице. Тёплые пальцы омеги лежат на согнутом локте, согревая не только кожу, но и душу. Бесчётные звёзды раскидываются над владениями, кое-где так густо насыпанные, словно пролитое молоко. Юнхо поднимает голову к небу и зачарованно выдыхает, словно давным-давно не видел звёзд. Но в саду гарема обзор всё же слабее, чем на вершине смотровой площадки, продуваемой всеми ветрами. Юнхо зябко ёжится, и Сан просто обнимает его со спины, укладывая подбородок на плечо. Юнхо протяжно выдыхает, но не пытается вырваться из кольца рук, просто показывает в небо. — Вот Полярная из созвездия Большая Медведица.Если научиться опознавать созвездие, то находить Полярную можно без помощи компаса. Симметрично относительно Полярной расположено созвездие Кассиопеи с навигационными звездами Кафф и Шедар, по которым находят путь мореплаватели. — Тебя учили астрономии? — тихо спрашивает Сан, прослеживая взглядом недолгий путь падающей звезды. — Было немного, до того, как… — Не стоит вспоминать плохое. Лучше расскажи мне о звёздах.***
У Юнхо красивый голос — это Сонхва выясняет случайно. Когда вечером выходит в сад послушать тихий шёпот фонтана и подумать о прочитанной книге. Лирика всегда трогает его сердце, цепляет так, что хочется говорить хотя бы с небом, которое молча выслушает его мысли. Сонхва замирает у фонтана, вслушиваясь в тихие переборы струн и мягкий голос, что струится в сумраке сада. В сапфировом дворе их осталось двое, и лишь пение птиц и журчание фонтана нарушают их покой. — Почему ты никогда не пел в гареме? — спрашивает Сонхва и едва успевает поймать выпавшую из рук Юнхо лютню. — И я не помню, чтобы ты вообще говорил. Я думал, ты немой. Это из-за прошлого, да? — Из-за него. — Я рад, что ты перестал бояться всего, — невзначай бросает Сонхва, а потом спешно исправляется, переводя тему. — А ты знаешь песню о лебеде, потерявшем любимого? — Юнхо кивает, а Сонхва легко касается его колена. — Споёшь? — Только если ты подпоёшь. Сонхва подпевает, рассматривая расслабленного Юнхо, прикрывшего глаза и отдающегося воле мелодии, пока пальцы перебирают струны, а голос дрожит чужой болью потери. Он так хотел ненавидеть юного омегу, отнявшего покой султана и подвинувшего его как фаворита, но так и не смог. А Юнхо очень изменился за последнее время. Хоть и не спешит делиться, а Сонхва не пытается настаивать и требовать чего-то, видя, что Юнхо начинает светиться изнутри. Сонхва смотрит на Юнхо и не чувствует ни злости, ни раздражения, ни даже ревности. Всё словно отошло и отболело, хотя вряд ли отболело сполна. Такова участь омег гарема — рано или поздно на их смену придёт другой, кто разделит ложе господина. Эта истина проста и очевидна, впитана ещё в те далёкие дни, когда он, совсем ребёнок, попавший в гарем, слушал наставления старшего омеги, взявшего над ним опекунство. В гареме при «первом» наместнике, которого знал Сонхва, было несколько благородных омег, которые со временем стали не просто наложниками, а законными мужьями. Редкость и удивительное везение, ведь высокий статус омег гарема это исключение, а не правило. Добровольно и сознательно в гаремы шли немногие. Но благородное рождение позволило превратиться в мужей наместника и смотреть на наложников свысока. Когда его хозяином стал Минки, благородных по рождению в гареме не было уже. Все омеги были либо меченными клеймами рабами, привезёнными с невольничьих рынков, либо проданными семьями детьми, либо рождёнными в стенах дворца. Соперничество было, впрочем, как и всегда, но не было тех неприятных презрительных взглядов от бывших, а теперь уже возвысившихся друзей, после которых хотелось отмыться. Юнхо же не смотрит на него так, да и вообще редко поднимает глаза, испытывая некую неловкость в общении с Сияющим. Сонхва бы злиться, строить каверзы и требовать внимания султана, а он лишь с тоской смотрит на Юнхо или Сана, который едва оправившись от раны, уехал прочь из дворца, вновь оставив советника. Уён часто проводит время в сапфировом дворе, развлекая омег чтением или беседами. Умный, образованный, интересный. В такие моменты омеги забывают о толпе скопцов, следящих за ними, и наслаждаются приятным обществом. Разобраться, что за странный клубок перекатывается в его груди, у Сонхва не выходит, но он всё чаще задерживает взгляд на читающем стихи альфе и думает о том, что его общество приятно и не напрягает, как к примеру, общество многих альф, с которыми его сводила жизнь. Если хорошо вдуматься, то таких, с кем было приятно быть рядом, всего двое. Сан и Уён. Минки настораживал его всегда, словно крылось в нём что-то непонятное, а Чонхо и вовсе пугал. Многочисленные альфы времён пребывания в гареме Минки не в счёт. После того, как Минки подарил его султану, в его жизни случился резкий поворот на сто восемдесят градусов. Чувствовать себя единственным и неповторимым было приятно, и он едва не забыл, кто он такой, но жизнь напомнила ему его место. Сан потерял к нему интерес, и это было печально осознавать, но от редких взглядов султана, которые Сонхва ловил на себе, ему становилось и вовсе грустно. И либо Сонхва совсем уж обезумел, либо он видел сожаление, грусть и вину в глазах альфы. И от этого ему становилось не по себе. Ведь в гаремах это было нормой, чтобы наскучивший омега уступил место новому фавориту, так почему же Сан смотрел тогда вот так, словно сломал чужую жизнь, если он не сделал ничего такого? Сонхва сбивается на завершающих словах песни и закашливается, с благодарностью принимая кубок с прохладной водой из рук Юнхо. — Ты плачешь? Сонхва, что случилось? — Всё в порядке, — врёт Сонхва, кусая губы и меняясь в лице, когда видит подошедшего к фонтану Уёна в сопровождении скопцов. — Песня грустная, — тут он не кривит душой, песня, действительно, душещипательная, всегда вызывает в нём массу чувств. — Споём ещё? — Если советник не будет против, — тихо говорит Юнхо, слишком сильно сжимая гриф лютни, когда Уён с усмешкой приземляется прямо на траву. — Советник не против, новостей я вам всё равно не принёс. Государь на границах. Юнхо отворачивается, поджимая губы, но струны начинает перебирать, словно это способ отгородиться от пронзительного взгляда альфы. Сонхва щурит глаза на Уёна, и усмешка альфы ломается, превращаясь в растерянную улыбку. Сонхва приятно видеть реакцию альфы, словно он имеет какую-то власть над одним из сильных мира сего. Но в душе помимо удовольствия проявляется ещё что-то. И это что-то куда более сильное, чем простой интерес, который был полгода назад.***
Султан снова во дворце, новостей о визире всё нет. Уён спешит в библиотеку, задумчиво перебирая подозреваемых в покушении на султана. Отравитель затаился где-то совсем рядом, и Уён подозревает даже Ёсана — мастера зелий. Но замирает, когда слышит рык гепарда, а потом и видит хищника, медленно бредущего по коридору. Гепард не в загоне, как обычно бывает в это время. Рядом Сана не наблюдается. Страх больших пятнистых хищников превращает ноги в желе, даром, что альфа и ничего бояться не должен. Но это точно не к нему. Когда-то в детстве он видел, как вельможи для смеха натравили гепарда на служку, к которому они с Саном в детстве очень привязались, потому что он всегда угощал их сладким и находил доброе слово, когда те были в печали. Сан на тот момент с отцом был на охоте и вернулся через несколько дней. Ему сказали, что немолодой омега умер от старости. А Уён не смог сказать правду, когда Сан плакал в комнате, спрятавшись ото всех. У него до сих пор перед глазами остекленевшие глаза, залитая кровью одежда, крики пытуемых не могут затмить предсмертного хрипа служки. Понимание того, что хищник — это оружие, которое направил человек, помогает не сильно. Потому что хищник, даже приручённый — это хищник. С тех пор гепардов Уён остерегается, и как можно реже ходит мимо них. Когда же Сан берёт хищников с собой на приёмы, властно поглаживая котов между ушами, Уён с трудом может находиться в помещении. Гепарды — символ владыки, гепарды как воплощение сущности их нынешнего султана. Гепарды — урчащие в ночи хищники, несущие смерть. Быстрые, гибкие, смертоносные. Точь-в-точь как Сан. Уён делает шаг назад, но замирает, потому, что показывать страх нельзя. Он судорожно оглядывается, чтобы понять, где второй гепард, но потом вспоминает, что на днях у котов родились малыши, и омега наверняка их кормит. Мысль о том, что гепард не должен ходить по дворцу приходит гораздо позже, когда гепард, не отрывая взгляда делает шаг за шагом, приближаясь. Громкий крик наверняка и вовсе спровоцирует, потому Уён осторожно осматривается в надежде найти то, чем можно защититься. Из бокового коридора слышатся шаги, и между Уёном и хищником замирает Сонхва. Омега ближе к нему, чем к гепарду, Уён ощущает исходящее от тела тепло и запах розового масла. Уён хватает омегу за пальцы и тянет на себя, по широкой дуге отправляя Сонхва за спину. Непонимающий взгляд сменяется испуганным, но в этот момент гепард прыгает. Всё, что успевает Уён — выставить вперёд руку, прикрывая горло, и в неё тут же впиваются острые клыки, и гепард валит Уёна на мраморный пол. Вскрик Сонхва заставляет хищника отвлечься, но, превозмогая боль, Уён дёргает рукой, зажатой в пасти, привлекая внимания на себя снова. — Что здесь?.. Ин, фу. Фу, я сказал! Чонхо! — раздаётся голос Сана. Уён стоически терпит, пока Сан уговаривает гепарда разжать зубы, подсовывая лакомство до тех пор, пока зверь нехотя не подчиняется, тут же начиная урчать и тереться о крепкое бедро. — Цел? — Цел. Но теперь я бы хотел знать, кто выпустил гепарда и кого хотели убрать. — Думается, что меня. Я обычно в это время прохожу здесь, когда осматриваю посты, — холодно говорит Чонхо, помогая Уёну подняться, Сан гладит хищника, оттягивая за ошейник подальше. А Сонхва стоит статуей, боясь пошевельнуться. — Случайно задержался. А ты какими судьбами? — Хотел книгу взять, спонтанно в голову пришло. — Сонхва, а ты? — Отнести решил книгу, — омега показывает книгу в подрагивающих пальцах. — И часто ты без сопровождения в библиотеку ходишь? — с таким холодом в голосе интересуется Чонхо, что даже у Уёна промерзает изнутри, покрываясь изморозью. — Оставь его, — коротко останавливает его Сан. — Когда сапфировый двор сократился до двоих, я разрешил выходить. Тут один небольшой коридор, и эта часть лучше всего охраняется. Я бы мог предположить, что как султан я много кого не устраиваю, но Ин на меня не кинется, потому меня убирали бы иначе. Кому же ты перешёл дорогу, Чонхо? — Не поверишь, государь, в четвёртый раз отверг предложение взять мужем сына твоего наместника с запада. — Но у тебя есть супруг. — Он предлагал умертвить Ёсана и как вдовцу повторно взять мужа, — выплёвывает Чонхо. — Думает, видимо, что все такие, как он. — Значит, время пригласить на аудиенцию этого самого наместника, — говорит Сан, поворачивается к Уёну, остекленевшим взлядом смотрящим на урчащего гепарда, трущегося головой о бедро султана.Из зажатой пальцами раны на пол капает кровь, отчего гепард порыкивает, но не рвётся, натягивая ошейник. — Уён, ты как? — Нормально всё, перевяжу и буду как новенький. Я пойду к себе, государь? — Иди. Когда Уён удаляется на почтительное расстояние дальше по коридору, Сан отпускает ошейник гепарда, и тот падает у его ног, выкачиваясь на полу и выпрашивая ласки, которую Сан даёт, гладит более светлое брюхо и качает головой: — Не понимаю, почему Ин кинулся. Он Уёна знает хорошо, а тот в свою очередь с детства боится гепардов и знает, как избежать нападения. Не понимаю. — Это, видимо, моя вина, господин, — подаёт голос Сонхва, о котором все позабыли. — Я вышел из бокового коридора и мог спровоцировать на бросок. — Не думаю, что всё так просто. Ты в порядке? — Сан осторожно касается его подбородка, но поспешно отдёргивает руку, неловко улыбаясь. Сонхва молча кивает, кроме страха никаких повреждений. Сан тяжело вздыхает, оглядывая коридор, будто не желает смотреть в глаза. — Оставь свою одежду Ёсану и принеси одежду Уёна, нужно кое-что проверить. Чонхо, ты тоже. Не нравится мне всё это. — Да, господин. Сонхва разворачивается и спешно направляется в сапфировый двор, где быстро переодевается под вопросительным взглядом Юнхо, но объясняться некогда и он спешит к покоям Уёна. На его стук некоторое время никто не отвечает, и Сонхва собирается уходить, когда слышит тихий, словно полузадушенный голос альфы: — Открыто. — Господин, повелитель просил вашу одежду, чтобы отдать Ёсану, у него есть какая-то догадка, — Сонхва начинает говорить до того, как заходит в комнату, одежда выскальзывает из рук, и он падает на колени рядом с сидящим на полу альфой. — Господин, как же так? Сонхва тянет с плеч тонкую накидку и заматывает руку, пока Уён отсутствующим взглядом смотрит куда-то мимо. На пол натекло немало крови, но альфе будто бы плевать — его мелко потряхивает и дышит он через раз. Страх Уёна куда сильнее, чем мог подумать Сонхва, когда услышал слова государя. — Господин, я помогу вам раздеться, отнесу одежду и кликну помощь. — Не надо. Помощи не надо, — через силу сипит Уён, поднимаясь на ноги. Сонхва помогает раздеться, привыкший видеть чужую наготу, но глаза нет-нет да скользнут по чужому телу, которое он видит впервые. Он берёт свои и чужие вещи и выходит за дверь. Встретив служку, приказывает нагреть воды и принести в комнату к советнику, бросив напоследок, что было бы неплохо, если в воду добавят тысячелистника. Он бегом несётся к Ёсану, у которого собрались султан и воевода Чонхо, он тихо просит лекарства и чистого полотна и так же быстро возвращается к покоям Уёна, порядком запыхавшись и вздрагивая каждый раз, когда на пути его останавливают стражники, требуя доказательств, что ему разрешили перемещаться среди ночи по дворцу. Сонхва демонстрирует перстень, который дал ему султан, и пробегает расстояние до следующего патруля, замедляясь, зная, что те сначала бьют, а лишь потом спрашивают. Султан сделал ему и Юнхо драгоценный подарок, которым вполне можно воспользоваться в дурных целях, если есть на то желание. Уён по-прежнему сидит на краю кровати, куда он пересел, когда Сонхва занялся его одеждой. Всё такой же обнажённый, как и был. Трясущийся под его дверью служка помочь облачиться, видимо, не мог. Признаться честно, он тоже никогда не видел советника таким, но растерянность он прячет глубоко-глубоко. Куда важнее рана, которую Уён получил из-за него. Тонкая накидка пропиталась кровью, но та больше не капает неконтролируемыми драгоценными каплями, расписывая плитку на полу. Сонхва осторожно отнимает руки Уёна от раны, сбрасывает на пол испорченную накидку и промывает рану тёплой водой. Уён смотрит куда-то мимо, лишь тяжёлое дыхание выдаёт в нём жизнь. И лишь потом наносит мазь и заматывает чистым отрезом ткани. Рана не выглядит страшно, но Сонхва накрывает запоздалым страхом, что на месте руки могло оказаться чужое горло. И страх не в том, что это могло быть его горло, себя ему отчего-то совсем не жаль. Сонхва пугает, что это могло быть горло советника. Столько времени он ловил взгляды Уёна, считая, что это всего лишь интерес альфы к полуодетому омеге, но тот день, когда он сбежал, хотя устоять перед омегой в гиперфазе сложно, а уж тем более альфе, у которого начался гон, заставил Сонхва немного иначе взглянуть на советника. Сегодняшнее приключение поставило окончательную точку в размышлениях. Круг замкнулся. — Я могу ещё чем-нибудь помочь, господин? Уён укладывается на постель, так и не одеваясь, накидывает на себя расшитое одеяло и вытягивается, глядя в потолок. Пальцы поверх одеяла всё ещё подрагивают, но глаза уже не похожи на бусины из дорогого стекла, в котором переливаются разводы краски, искусно впаяной в стекло. Сонхва стоит перед кроватью, сцепив пальцы и смотрит на альфу, пытаясь разобраться в себе. — Ступай к себе. — Не могу, государь приказал присмотреть за любимым советником. — Не хочу, чтобы тебя держал только приказ. Уходи, я сам всё объясню султану. — Никуда я не уйду, — тихо говорит Сонхва. — Не гони меня. Хотя бы сейчас… Уён приподнимается на подушках и напряжённо смотрит на Сонхва, вот только ещё выяснения отношений не хватало. Он думал, что тот случай уже давным-давно позабыт. Сонхва борется с собой, кусая губы, он ещё на все сто процентов не уверен, но всё же гораздо тише произносит: — Меня держит не только приказ. Уён ложится, а Сонхва тщательно смазывает руки маслами и касается ступни Уёна, который лежит без движения, сломанной куклой пялясь в потолок. На прикосновение альфа не реагирует, и Сонхва спокойно начинает растирать ступни, надавливая на нужные точки, согревая окоченевшие ноги и разгоняя кровь. Массажу его научил старый омега из гарема, который проникся к совсем ещё маленькому для гарема Сонхва родительскими чувствами и научил воистину многому, что спасало ситуацию не раз. И тогда, и сейчас. Иногда Сонхва так не хватает его, особенно сейчас, чтобы спросить совета, чтобы разобраться, что за непонятная гамма чувств кипит в его душе. Он, конечно, не может соперничать с придворными массажистами, но знает много и умело этим пользуется, не раз присыпляя султана, который часто ворочался с боку на бок и не мог уснуть с появления в гареме одного синеокого омеги. Мысль о Юнхо и султане улетучивается мигом, когда Уён под его руками расслабляется. Сонхва массажем помогает избавиться от головной боли, что иногда мучит жителей гарема, без лекарств и настоев. Омега увлекается и пропускает момент, когда ступни в его ладонях согреваются, а кисти касаются крепкие пальцы. Сонхва поднимает глаза, выныривая из мыслей, и видит лихорадочный блеск во взгляде альфы. — Господин? — Иди ко мне, — шепчет Уён. В глазах дурман, словно он опоён, дыхание рваное и частое, а Сонхва так давно не звал к себе султан, что под кожей зудит, когда на него смотрят вот так, и он тянется за поцелуем, получая ответный жаркий и жадный, глубокий и влажный поцелуй, от которого вмиг вспыхивает внизу живота. Но это не слепое желание, Сонхва делает шаг осознанно, зная, что пути назад не будет, и желая проверить свои неясные чувства и предположения. На какое-то время Сонхва отключается от реальности, падая в какую-то тёмную бездну, сотканную из его имени и ласки жадных рук. Его ещё никто так горячечно не хотел, ни старый наместник, ни другие альфы, ни новый наместник Минки, ни султан, который был его единственным альфой последние годы. Томная нега струится по телу, когда Сонхва понимает, что движется в ритме с альфой, восседая на его бёдрах, пока губы Уёна мажут по обнажённой груди, а язык ласкает набухшие от желания соски, на мгновение зубы обозначают свою остроту, сменяясь мягкостью губ. И дело не только в том, что у Сонхва давно не было альфы, дело в самом Уёне, который не просто берёт, но и дарит. Сплошное удовольствие и эйфория, ощущение невесомого полёта и наслаждения. Нечто схожее омега испытывал с султаном, но не так остро и не так сладко, как сейчас. Сонхва прогибается до хруста в позвоночнике и распахивает глаза, содрогаясь от сдвоенного наслаждения, когда на пике Уён протяжно стонет, вряд ли отдавая себе отчёт: — Сонхва, мой Сонхва. Ощущение наполненности пропадает не сразу, Уён не спешит отстраниться, и Сонхва наслаждается прикосновениями, напитываясь ими сполна. На какое-то время они так и замирают, успокаивая дыхание и жадно целуясь, не сменяя позиции, забыв обо всём. С Саном поцелуями Сонхва был обделён. Султан целовал кожу омег и позволял целовать себя, но никогда в губы. Уён же терзает его губы, властно врываясь языком и сжимая бока. От поцелуев горят губы, но Сонхва хочется ещё, и альфа даёт ему столько поцелуев, сколько он просит. Уён падает на постель, утягивая следом за собой сладко подрагивающего Сонхва, гладит его по влажным волосам и трётся носом о влажную от пота щёку, обнимая. И лишь засыпая, Уён вздрагивает и едва слышно шепчет: — Небо, что мы наделали? Сонхва искусно делает вид, что спит, а когда дыхание Уёна выравнивается, выскальзывает из объятий и долго смотрит на спящего альфу, освещённого лунным светом. Эмоции и чувства мешаются в безумное варево, когда Сонхва касается щеки Уёна лёгким поцелуем и уходит.