☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Как и предполагал Сан, одежда Сонхва и Уёна была пропитана настоем трав, которые и спровоцировали нападение гепарда, Чонхо недобро щурится, но понимает, что султан прав, и наказывать всех прачек не имеет смысла, потому что капнуть настоем могли не только они. Чонхо недовольно щурится, когда Сан просит прекратить активные поиски, но начать максимально незаметную слежку за наместником. Когда все наместники готовы к отъезду, Сан просит подозрительного им альфу задержаться во дворце для обсуждения якобы очень важных дел. Наместник сначала напрягается, а потом расплывается в довольной улыбке, султан умеет быть убедительным, хотя лжёт и нечасто. У Сана же чуть трепещут ноздри, когда Чонхо приходит с докладом. Рыбка на крючке. Спешный отъезд на границу немного спутывает планы, но наместник дожидается его возвращения во дворце, ни о чём не догадываясь. Всё время, пока султан с Чонхо на границах, почти сорок дней отсутствия, наместник наслаждается богатыми яствами и винами, омегами топазового двора и игрой в шахматы с советником, не замечая ничего. Ни пристальных взглядов, ни слежки даже в отведённых покоях, ни подмены переписки. По возвращении Сан обсуждает детали с Чонхо, который так плотоядно усмехается, что султан в который раз понимает, таких людей, как Чонхо лучше иметь в друзьях. Неспроста его называют за глаза Чёрной Смертью. Смуглый и безжалостный Чонхо слишком опасен и хитёр, умеет наводить страх одним лишь взглядом. Во время ужина Чонхо коротко кивает султану и исчезает, чтобы заняться своими обязанностями. К вечеру в сапфировый двор входит вереница скопцов, и Юнхо приходится терпеть, пока его натирают маслом, одевают, украшая волосы тяжёлым очельем с висящими стеклянными гранёными бусинами, в которых преломляется свет, запястья и щиколотки — позвякивающими браслетами, а грудь тяжёлым ожерельем, спускающимся до солнечного сплетения. Юнхо не дышит почти, кусает губы, когда понимает, что масла непростые — от них под кожей разгорается желание, а тело сладко подрагивает в предвкушении. Но сладкая истома, разливающаяся по телу не полностью является следствием возбуждающих масел — Юнхо до зуда под кожей хочется станцевать перед султаном после его долгой занятости делами. Времени было предостаточно, чтобы поразмышлять и оценить происходящее, и Юнхо сделал выводы. На этом приготовления не заканчиваются: перед ним на колени присаживается совсем юный омега и, макая кисть в краску, начинает расписывать открытые участки кожи, щекотно проводя узоры. Зал почти пуст: только музыканты у дальней стены и султан, возлежащий на подушках в неосвещённой части зала, лишь там, где танцует Юнхо огонь светильников горит множеством маленьких огоньков. С первыми перестуками барабанов Юнхо струится в танце, вкладывая в каждое движение всего себя. Сумеречно-синяя с россыпью серебряных звёзд юбка колышется при каждом движении, множество браслетов и тяжёлые бусины рассыпаются слабым звоном, а расписанная сверкающей краской кожа переливается в свете многочисленных масляных светильников. Сан наслаждается видом танцующего омеги, потягивая вино и понимая, что ему невыносимо сильно хочется коснуться изогнутых в призывном жесте пальцев, стереть подушечками пальцев нарисованные звёзды и завитки, впечататься губами в манящие губы и сделать омегу своим. Но он лишь смотрит, поглаживая за ухом урчащего гепарда, думая о том, как в Юнхо смешивался животный ужас при его приближении всего несколько месяцев назад, и как горели глаза, когда он занимался тем, что ему нравится. Как изменился Юнхо за последнее время, как сияли его глаза, когда они с султаном были в бывшем дворце визиря, как его лицо меняла солнечная улыбка, дарованная только одному. Всего двум омегам разрешено поднимать взгляд на султана, и оба смотрят тёмными глазами, Сонхва больше не смотрит, соблазняя, но будто покоряясь чужой воле и что-то утаивая на дне почти чёрных глаз, а Юнхо будто слепец мажет мутным взглядом, который внезапно изменяется, темнеет, становится внимательным и изучающим. Словно омега прикидывает, сколько ему осталось жить в дерзости и неприкосновенности. Будто всё ещё танцует на краю пропасти, боясь, что его одним тычком туда столкнут, и он больше никогда не выберется. Даже возбуждающие масла не делают его взгляд покорнее. Сану нравится этот осмелевший, пронизывающий взгляд. Между широко разведённых бёдер султана вверх-вниз движется голова омеги, который старается и ласкает, пьянея от возможностей и внезапного приближения к телу повелителя. Сан не отрывает взор от танцующего Юнхо, ощущая, как наслаждение течёт в венах жидким пламенем только от мысли, что однажды тот окажется в его руках. Юнхо делает шаг вперёд, но замирает, его глаза расширяются, делаясь ещё больше, и он уносится прочь из зала. Сан властно отодвигает омегу с затуманенным взглядом от себя, поправляет одежды и выходит следом за мелькнувшим меж колоннами словно комета Юнхо. За ним устремляется молчаливый Чонхо и его служба охраны, но покорно замирают у дверей гарема, в который государь входит в сопровождение одного Чонхо. В комнатах сапфирового двора царит почти полная тишина, но в дальней небольшой комнатке мерцает пламя светильника, и тени пляшут по стенам. Из объятого сумерками сада доносится шёпот фонтана и переливы голосов ночных птиц. Лёгкий ветер, словно пробравшийся тайком вор, колышет тонкие шторы у распахнутых дверей, ведущих в сад, путаясь в паутине богатой вышивки. Сан идёт на свет и видит Юнхо, от вида которого ему становится тяжело: омега сгорбившийся, испуганно заламывающий пальцы при виде Чонхо, не поднимающий взгляда. — Прости, повелитель, я… я не знаю, что на меня нашло. Я заслужил наказание. — Чонхо, оставь нас, — Юнхо вздрагивает от голоса султана и всё так же смотрит на свои босые ступни. — Хорошо, я накажу тебя… Юнхо вздрагивает и сжимается ещё сильнее, словно снова ожидает удара, будто всё время, что султан осторожно касался и заботился, уходит водой сквозь пальцы, Сан лишь качает головой, не для того он столько времени потратил на то, чтобы Юнхо не трясся от одного его присутствия, а иногда и искал тепла и защиты. — Я накажу тебя откровенностью. Скажи, что произошло. — Тебя долго не было, повелитель. Я много размышлял над всем, что происходило с момента моего появления здесь. И я решил отблагодарить тебя за… за понимание и то, что ни разу не наказал меня как…как наказывали прежде. И я собрался подойти, но… — Но? — Но заметил омегу у твоих ног, — Юнхо сжимает пальцы в кулаки, ноздри трепещут, когда он тяжело втягивает грудью воздух, но молчит. — Хотел быть на его месте? — А ты? Ты хотел бы этого, повелитель? На этих словах в груди Сана вспыхивает так, словно высушенный на солнце хворост, даже дыхание сбивается, и угасшее было возбуждение накрывает волной. — Я не такой мастер, как другие… — А мне не нужен бездумно выполняющий команды зверёк. Юнхо поднимает глаза на Сана, в них вспыхивают звёзды, а пушистые ресницы взлетают вверх-вниз как дорогие и редкие опахала из перьев чёрных южных птиц. Сан окидывает взглядом комнату Юнхо и берёт его за руку, омега покорно следует за ним в покои султана. При каждом шаге звякают браслеты и ожерелье с тяжёлым очельем, украшенным водопадом бусин. Охрана провожает их до дверей дальних покоев, в которых Сан не так часто и бывает, но сегодняшняя ночь особенная по нескольким причинам. Охрана замирает каменными изваяниями рядом, но Сан со смешком их отсылает. Сан берёт большие ладони омеги в свои, бережно поглаживая, и осторожно касается губами запястий, неотрывно наблюдая за реакцией Юнхо. Зрачки рывком заполоняют радужку, и синие глаза делаются аспидно-чёрными. Юнхо смотрит завороженно и вряд ли понимает, что облизывает пересохшие губы. Щёки полыхают румянцем, и взгляд непривычно мягкий. Сан целует середину ладони, а Юнхо инстинктивно сводит ноги вместе, ощущая волну жара, которая ползёт от места прикосновения губ господина к низу живота, и загорается жарким пламенем. Сан приближает лицо к чужому и осматривает его в максимальной близости, ощущая, как Юнхо задерживает дыхание, чтобы выдыхаемый воздух не тревожил лица султана. Он терпит до последнего, и когда ощущает, что лёгкие сейчас взорвутся, сипло выдыхает сквозь приоткрытый рот, но тут же давится воздухом — потому что его губы накрывают мягкие и осторожные губы Сана. Альфа касается кончиком языка его губ, обводит контур и слегка давит на середине, заставляя приоткрыть рот и впустить в себя настойчивый, но нежный язык. Чем глубже целует султан, тем сильнее разгорается пожар под кожей. Юнхо снова вряд ли дышит, потому Сан отстраняется, глядя только на красиво очерченный контур рта. Юнхо — первый человек, которого он поцеловал в губы. И теперь хочется ещё. Ещё и ещё. — Господин? — голос Юнхо сиплый от нахлынувших чувств и ужасающей правды, которую он собирается поведать, зная, что его как минимум должны иссечь за дерзость, но он должен сказать. — Да? — Можете приказать меня убить, но… я… я скажу это вслух… хочу вас, господин. Бровь альфы вверх ползёт сама, рождающаяся улыбка расплёскивает по телу тепло, и Сан целует снова, обжигает дыханием и без того пылающую кожу. Неспешно, но с нарастающим желанием и жаром. Потому что Юнхо отвечает, обвивая его шею руками и прижимаясь грудью в тонком наряде к обнажённой груди целующего его альфы и отключаясь от реальности. Прикосновения Юнхо лёгкие и несмелые, словно поглаживания невесомым пёрышком, впервые за долгое время накрепко завязанный тугой узел переживаний и эмоций ослабляется и у альфы, и у омеги, мышцы расслабляются, избавляясь от внутреннего напряжения. Тени на щеках Юнхо дрожат тончайшим кружевом, губы от поцелуев краснеют и блестят так маняще, что оторваться попросту нет сил. Сан не спешит, распаляя омегу лишь сильнее, и Юнхо горит в его руках, впивается в губы жадно и глубоко, до сдвоенного стона. Одежда обрывком ночного неба летит на пол, а Юнхо оказывается сидящим на коленях альфы лицом к лицу, и больше ничего их не разделяет, ни сантиметры, ни ткань. Юнхо жмётся бёдрами и цепляется за плечи, когда его горячий бархатистый член касается живота султана. Достаточно несколько раз провести сжатыми в кольцо пальцами, как Юнхо в руках Сана прогибается, запрокидывая голову, сжимает колени и вскрикивает, изливаясь. Он утыкается носом в шею султана и шумно дышит. Дыхание обжигает ключицу, простреливая до самого паха. Сан гладит Юнхо по спине, избавляет от тяжёлого ожерелья, целует, когда Юнхо в его руках оживает. Целует тягуче, касается невесомо, очерчивая позвонки, растирая мерцающую краску по коже прикосновениями. Огладив крепкие ягодицы, Сан сжимает их, чуть разводя в стороны, дожидаясь короткого стона, ласкает долго и нежно, затягивая узел удовольствия всё крепче. Бёдра Юнхо то опускаются, то поднимаются, сопроваждаемые прерывистым дыханием и тягучими стонами. Сходящий с ума от желания Юнхо — это уже прекрасно, но снова жаждущий и дрожащий в его руках — невообразимо. Сану на мгновение кажется, что сердце не выдерживает — заходится в сумасшедшем грохоте барабанов, бьёт под дых сильнее, чем азарт битвы. — Возьми меня, повелитель. Сан в одно движение опускает Юнхо спиной на простыни и нависает сверху, прожигая взглядом раскинувшееся под ним великолепие. Юнхо шире раздвигает ноги и смотрит из-под полуопущенных ресниц, плещет осколком звёздного неба, перед которым устоять невозможно. Султан сдвигается, вынуждая Юнхо удивлённо приподняться, и опускается на локти, щекой касаясь внутренней части бедра. Юнхо крупно вздрагивает и выгибается от прикосновения языка к головке. Юнхо тянет Сана вверх, и он поддаётся, но напоследок широко лижет ствол, отчего Юнхо стискивает пальцы на его предплечьях до синяков. Входит Сан медленно, неотвратимо погружаясь в жаркую и влажную узость. Рваные вдохи вместо аккомпанемента, короткие стоны вместо песнопений. Юнхо выгибается навстречу, движется с берущим его альфой, скребёт пальцами по простыням, шире разводит ноги и стонет, доверяясь и открываясь полностью и бесповоротно. Ритм поначалу медленный и тягучий становится всё жёстче, а когда Юнхо скрещивает лодыжки у него за спиной, прижимая к себе, становится и вовсе яростным. Но это именно то, что им обоим сейчас необходимо, чтобы выпустить на волю весь шквал эмоций. Вскрик и долгий-долгий выдох-стон омеги, от звуков которого можно сойти с ума, вибрирующей нотой зависает в слишком густом воздухе, и Сан сходит с ума, едва успевая выйти. Он содрогается от оргазма, изливаясь на простыни, и падает на Юнхо, прикусывая мочку и что-то неразборчиво даже для самого себя рыча. Отдышавшись, Сан поднимается на локтях, смахивает налипшие на лоб омеги пряди, и долго смотрит в огромные глаза, прежде чем поцеловать, получая жаркий ответ. Столь долгое ожидание стоило того, чтобы получить добровольно отдающегося омегу. — Я люблю тебя, повелитель, — прислонившись щекой к бурно вздымающейся груди султана, шепчет Юнхо. Сан на мгновения перестаёт дышать. — Мне такого никто не говорил. — Даже папа? — Юнхо поднимает голову и с неверием смотрит на Сана, который горько усмехается и качает головой. — Даже омеги твоего гарема, чтобы заслужить место в твоём сердце? — Никто, — Сан касается пальцами щеки омеги, и улыбка трогает уголки его губ. — И я никому не говорил подобного. Может, я не заслужил любви? — Повелитель... Мне кажется, что уж кто-кто, а ты точно заслужил, господин. Неужели ты никогда не испытывал этого чувства? — Юнхо... — тяжело вздыхает Сан, вспоминая тех, кого любил, но любил иначе, папу, брата, друзей. Это всё не шло ни в какое сравнение с тем, что творится в его сердце сейчас. Юнхо прижимается к нему всем телом и мерцает своими невозможными глазами, в уголках которых медленно скапливается стекло слёз. — Нет, такого прежде я не испытывал и... Я должен признаться тебе... — Повелитель? — Я тоже люблю тебя, Юнхо. Поцелуй получается влажный от текущих из глаз омеги слёз, но таким трепетно нежным, что в груди сдавливает сладкой болью. Юнхо дышит снова рвано, будто тщится вырваться из кошмара, цепляется за его плечи и тянет на себя, пытаясь закрыться Саном будто щитом. А кто же тогда султан, если щит для своей любви? Юнхо засыпает у него на груди, а Сан не может перестать улыбаться, поглаживая кончиками пальцев плечо омеги. Это самая приятная победа в его жизни. Самая высокая вершина, которую он взял без боя. Сан тянет покрывало вверх, чтобы прикрыть наложника, а улыбка едва заметно превращается в оскал, но он с наигранной ленцой заводит руку за голову, нащупывая рукоять метательного ножа. — Я подарил тебе этого омегу, я его и отниму. Ты так привязался к этому щенку, — слышится из темноты голос визиря. Сан скалится в темноту — это тот самый просчёт, который может стоить жизни, но дядя слишком упивается своей фиктивной властью, даже не подозревая о подмене переписки и готовности племянника. — Только попробуй, — с угрозой произносит Сан, метая нож на звук. И когда с влажным чавком клинок входит в тело скрытого тьмой альфы, Сан усмехается, прижимая вздрогнувшего Юнхо к себе. Из темноты раздаётся холодный спешок Чонхо, приставившего свой меч к горлу визиря. Сан говорит негромко, но его голос звенит холодной яростью: — Я так долго ждал тебя, дядя. В комнате вспыхивают факелы, и Юнхо вздрагивает ещё сильнее, глаза блестят в жарком свете колышущегося пламени, Юнхо протяжно выдыхает, вжимаясь лицом в грудь султана. Сан прижимает омегу крепче к себе и с усмешкой смотрит, как дядю подхватывают под руки стражники. Нож торчит под ключицей — немного промахнулся, а ведь целился в сердце. Придётся потренироваться ещё бросать нож на звук. Юнхо в его руках почти не дышит, Сан тянет его чуть выше и касается губами скул. Наложник закрывает глаза и пытается дышать. Чонхо не давит расползающуюся усмешку, молча переступая через труп одного из наёмных убийц, трупы ещё нескольких лежат поодаль у ног лучших воинов чёрного легиона. Ни звука не говорило о том, что в покоях убиты несостоявшиеся убийцы. Всё же Чонхо и его люди куда опаснее, чем многие могут представить. Воины уносят мёртвые тела, им на смену спешат омеги с тазами, чтобы отмыть кровь с помощью ароматных настоев трав. Юнхо дышит загнанно, не глядя по сторонам, и Сан лишь крепче прижимает его к себе. Дядя испепеляющим взглядом смотрит на него, но Чонхо медленно проворачивает нож в ране, отвлекая от всего на свете. — Не здесь, Чонхо. Чонхо усмехается, на кивок султана усмешка становится совсем уж кровожадной. Паук наконец поймал в свои сети всех букашек, что готовили смерть султана. И Сан не собирается мешать Чёрной Смерти собрать урожай. Стражники уводят предателя, Чонхо громко распоряжается приставить охрану к дверям государя и удаляется вслед за пленником. — Повелитель? — Юнхо в его руках дрожит всё сильнее, и Сан прикладывает все усилия, чтобы дрожь от страха превратилась в дрожь наслаждения. Сан не любит казни, никогда не испытывал тяги смотреть на смерть беспомощных людей. Он предпочитает честный бой. Но дядя, который плёл заговоры за его спиной, достоин именно такой смерти. Из-за него едва не погиб Уён, когда целью был Чонхо, которого требовалось убрать во что бы то ни стало, дважды Сонхва ходил по лезвию бритвы, он угрожал Юнхо и не раз покушался на жизнь султана. Дядя старше Сана всего на четырнадцать лет, красивый и статный альфа, ни единого седого волоска на смоляной голове. Он не жалеет, что готовил не одно покушение и переворот. Лишь единственный раз Сан видел в его глазах страх, почти ужас, когда Чонхо приволок его сына на допрос. Визирь тщательно скрывал его в селении на краю владений, думая, что так обезопасил мальчишку. Но Чонхо отыскал его и привёл, чтобы получить ответы. Визирь повинился во всём, умоляя не трогать сына. Но Сан бы и не дал обидеть паренька — тот был не в себе с самого детства. До находки Чонхо Сан и вовсе думал, что тот не переступил порога десятилетия. — Твоему сыну обещаю пожизненный уход. В отличие от тебя, дядя, я не чувствую тяги убивать родственников. Казнь всех причастных — единственный выход, и Сан холодно смотрит на трясущихся от страха сообщников визиря, которых выводят на плаху. Лишь дядя смотрит с вызовом и бесстрашно, вызывая у Сана глухую тоску и сожаление. Дядя был для него слишком многим, заменяя отца, которого, как выяснилось, сам же и довёл до смертного одра. После казни настроение совсем испорчено, потому он отправляется в конюшни, послав за Юнхо. Тот подходит к нему и смотрит своими омутами так, что Сан захлёбывается в этой синей бездне и не желает выплывать. Сан отвлекается от Южной Звезды, которого кормил яблоком и улыбается наложнику. Привлекает его к себе и целует, наслаждаясь сладостью его губ. Жеребец громко фыркает и бодает Юнхо, отчего омега наваливается на Сана почти всем весом. Сан не успевает оттянуть Юнхо от жеребца, омега протягивает руку, чтобы погладить. Но вместо ожидаемого укуса, которыми обычно награждал конь всех, кроме Сана, Южная Звезда берёт из его рук наложника кусочек яблока бархатными губами, пока повернувшийся к жеребцу Юнхо мягко треплет его по морде. — Ничего себе, — шепчет Сан. — Государь многого ещё обо мне не знает, — с улыбкой отвечает Юнхо и снова целует султана, наслаждаясь вспыхнувшими в глазах альфы звёздами.***
В последующие дни после случившегося Сонхва с Уёном тщательно избегают взглядов и встреч, так хорошо получается, что Сонхва перестаёт вздрагивать при его появлении, но даёт волю чувствам, когда возвращается в сапфировый двор. Проходит месяц хождения вокруг да около, поговорить не получается, и Сонхва от этого ломает. Словно Уён его боится, султан по-прежнему зовёт только Юнхо, но Сонхва всё равно. В нём прорастает запретное и недозволенное, он гасит и гасит его в себе, но ничего не получается. Он долго сидит над книгами, не понимая смысла, вышивает, слушает пение Юнхо и подпевает ему, но спроси его, что за песня, он не скажет. В один из дней для осмотра Сонхва приходит к Ёсану, и тот строго спрашивает: — Когда ты был в последний раз у государя в постели? — Давно, месяцев семь, может, восемь. — Сонхва, — тяжело вздыхает Ёсан и поджимает губы, разглядывая Сияющего, — ты долгое время был любимым наложником и фаворитом повелителя. Но я не уверен, простит ли он то, что омегу сапфирового, его личного двора, обрюхатил какой-то альфа, — Сонхва испуганно прикладывает руки к животу, глаза расширяются, а сердце стучит так, что он не уверен, что слышит, что говорит Ёсан. Слова вливаются застывающей смолой. — Придёшь в покои, что рядом с лазаретом, чтобы не привлекать внимания и избежать пересудов. Я дам тебе настой, чтобы скинуть плод, срок небольшой, я никому ничего не скажу, потому и султан ничего не узнает. Но если хочешь пыток и смерти, можешь упасть в ноги государю и признаться. Рано или поздно станет заметно. Жду тебя в полночь. — Спасибо, — голос не слушается, и Сонхва крупно дрожит, когда выходит из лазарета, не оглядываясь на Ёсана с заметно округлившимся животом. По пути в гарем Сонхва вряд ли что-то видит. Ничего не должно было произойти, гиперфаза Сонхва минула, гон Уёна тоже, но иногда случаются чудеса, и семя альф может прорасти в омегах. Оттого и дают им настои, когда готовят возлечь на ложе. Сонхва страшно до одури, и если бы не зажатый крепкой ладонью рот, он бы точно закричал бы. Уён втаскивает Сонхва в библиотеку и разжимает пальцы, освобождая омегу от слишком крепкого объятия. — Что случилось? — легко касаясь лица омеги подушечками пальцев, спрашивает Уён. — Ты сам не свой. — Тебе месяц было плевать, а теперь заботит моё состояние? — Сонхва… нельзя присвоить себе то, что принадлежит государю… я совершил ошибку… — А теперь, — Сонхва прожигает его взглядом, испепеляет почти, превращая в груду пепла. Уён разлетается на частицы под дыханием ветра, когда Сонхва договаривает: — теперь эту ошибку мне предстоит выкинуть из своего тела. — Что?! Только не говори, что… — Вот я и не говорю, пусти! — Сонхва, стой. Я не дам тебе этого сделать. Я украду тебя. — Ты идиот, советник. А если я этого не хочу? — Тогда почему я вижу столько страха в твоих глазах от одной мысли, что ты потеряешь то, что не успел обрести? Я спрячу тебя так, что даже цепной пёс государя тебя не отыщет. Сонхва, — Уён хватает его за запястье, привлекая к себе, и целует так отчаянно, что у Сонхва внутри будто осколки стекла режутся. — Я боюсь, Уён. — Я с тобой, не бойся. И я тебя не брошу. — Но как ты?.. — Я знаю многое и могу на многое повлиять, пущу по ложному следу, обведу вокруг пальца, обману всех, но не дам никому обидеть тебя. Даже самому солнцеподобному султану! — голос Уёна сипнет и срывается, становясь совсем тихим: — Но только если тебе это нужно. Тебе это нужно, Сонхва? — А тебе? — Ты совсем как Сан, — горько усмехается Уён. — Вопросом на вопрос. Но да, мне это нужно… Нужно так сильно, что ты даже не можешь себе представить... — Уён прикладывает ладонь Сонхва к своей щеке и смотрит пронзительно, отчего у Сонхва начинают подрагивать колени. Он собирает свою волю в кулак, но голос всё равно немного дрожит. — Что делать? — В назначенное время иди к Ёсану и визжи погромче, когда тебя схватят. Понял? — Кто схватит? — Мои люди. А теперь иди и ни о чём не думай, — Уён целует Сонхва в лоб и улыбается, проводя пальцем по щеке. Сам от себя такого не ожидая, Сонхва целует подушечку пальца Уёна и спешно сбегает из библиотеки. Он старается не подавать виду, но волнение хлещет через край, Сонхва с трудом сосредотачивается и занимается обычными делами, но старается подальше ото всех. Будто назло сегодня день, когда все омеги собираются в большом дворе, чтобы порадовать государев взор. У Сонхва же поджилки трясутся от мыслей, что будет, если кто-нибудь узнает. Что может сделать с ними султан, Сонхва старается не думать. Он больше страшится встречи с Чёрной Смертью в лице Чонхо. Слишком многое он знает о молчаливом ангеле смерти за плечом султана. До полуночи ему кажется, что они сошли с ума и не стоит делать то, что задумали, но испуганно кричит, когда на глазах у Ёсана ему зажимают рот и куда-то тащат. Он слышит, как за ними несётся стража, грохоча кованными сапогами, видит, как зажигаются факелы и начинается переполох, как поднимается тревога и видит мелькающие в саду одежды чёрного легиона, а потом какое-то время видит лишь крепкие ноги коня и его упругую шею. В какой-то момент Сонхва кажется, что он отключился, но открывает глаза, оказавшись в тёплых руках. — Цел? Болит что-то? — Нет. Сердце бьётся так судорожно, словно выскочит, но поцелуи Уёна отвлекают. Фырканье коня стихает, он чем-то хрумкает, то ли яблоком, то ли морковкой. Отвлекаясь на короткие передышки между поцелуями, потому что сердце колотится так, что перехватывает дыхание, Сонхва понимает, кто именно его выкрал, и кто должен вернуться во дворец как можно скорее. — Я постараюсь как можно быстрее прийти снова. Дом пока будет пустовать, но ты не светись, переоденься в подготовленные одежды и жди меня. — Будь осторожен. Уён исчезает в темноте, махнув на прощание рукой. Сонхва некоторое время стоит, прислушиваясь к стуку копыт и вытирая внезапные слёзы. Не так ему всё представлялось. В небольшом доме тихо и пусто, но хозяева явно были здесь недавно — пахнет свежеприготовленной едой и горит маленький светильник, при свете которого Сонхва переодевается и ложится на жёсткое ложе, чутко прислушиваясь к шумам. Забывшись хлипким и зыбким сном, Сонхва вскакивает несколько раз, когда слышит перекличку стражи или стук копыт. Кусок в горло не лезет, Сонхва просто сидит, замерев, и смотрит в стену. Он теперь абсолютно уверен, что следовало ничего не говорить, чтобы Уён не пострадал, чтобы никто ничего не узнал. В Ёсане он уверен, тот бы не выдал омегу мужу. А за Уёна невыносимо болит сердце. Он даже помыслить не мог, что ехидный советник засел в его седце так глубоко, что пустил корни задолго до того, как в гарем вошёл синеглазый Юнхо. Сердце не на месте, он уже успевает пожалеть, что втянул в это Уёна, но к закату к изнывающему от неопределённости Сонхва приходит сон. Тяжёлый и густой, словно фата моргана, зависшая на горизонте во время зноя. — Сонхва, — ласково зовёт Уён, осторожно убирая с лица омеги спутанные пряди. Сонный Сонхва кажется невинным и совсем юным, а когда глаза всё же открываются, и взгляд становится осознанным, Сонхва робко улыбается, пряча смущение под сенью ресниц, и от этого внутри Уёна поселяется боль. Сладкая, исцеляющая боль. Все мысли выветриваются из головы, когда его обнимает альфа и гладит по голове, утешая. Он склоняется над омегой, запечатывая поцелуем последние сомнения. Прикосновения такие лёгкие и нежные, что Сонхва тает под ними, будто воск под натиском огня. Они даже не зажигают светильник, целуясь в темноте и строя планы. Поцелуи горят на коже огненными клеймами, а внутри в одно мгновение смерзается лёд от холодной интонации стоящего в дверях Сана, в окружении стражи: — Что же ты, советник?.. — Повелитель, не наказывайте его, только меня, я виноват во всём! — Сонхва падает в ноги султану, пока стражники удерживают рвущегося к нему Уёна. — Соблазнил его? — Да, господин. — А он покусился? — Покусился, — с вызовом говорит Уён, дёргая головой и крепко сжимая зубы. Он очень многое может сказать, но его слова могут причинить боль не только ему, и он прикусывает язык, произнося лишь только: — Ты знаешь всё и без наших слов, повелитель. — Во дворец обоих, — бросает Сан и спешно покидает дом.