Ты здесь?

«Здравствуй, мой ангел. Твое письмо буквально только что попало мне в руки, и я уже спешу писать тебе ответ. Все-таки, война – штука непредсказуемая, кто знает, что будет спустя секунду, а заставлять тебя ждать моего ответа я не посмею даже в самых смелых думах. Я уже не первый раз в письме прошу тебя о том, чтобы ты не переживал за меня настолько сильно. Прошу, заботься о себе как следует, а со мной непременно все будет в порядке, потому что мои глаза все еще помнят твою улыбку. Знаешь, как оказалось, война – это не так страшно, как я представлял себе. За все это время, что я здесь, а прошло уже больше месяца, я еще ни разу не участвовал ни в одном сражении, но оно и к лучшему. Мне здесь даже, посмею сказать, нравится, но все же было бы намного лучше быть рядом с тобой, непременно. Я заметил, что война объединяет людей. Команда нашего судна на удивление дружная, а солдаты оказались очень даже неплохими парнями. Но больше всего меня удивляет наш адмирал-чудак. Он такой смешной порой бывает, даже мне трудно сдержаться перед ним. Я всегда знал, что японцы немного странные, и Чон – не исключение. Далеко не исключение. Однако, эта странность красит его и делает его интересным парнем. На вид он выглядит серьезным, отважным мужчиной, но стоит только провести с ним чуть больше минуты, все это впечатление разбивается вдребезги, как хрусталь. Он очень глупо шутит, но это почему-то смешит меня. Я думаю, вы с ним могли бы неплохо подружиться. Он так же, как ты, всегда сверкает своей лучезарной улыбкой, и поэтому на судне у него прозвище «Солнце». Этот чудак на службе уже больше десятка лет, но больше всего меня насмешил его ответ на мой вопрос, почему он пошел именно в море. Он ответил, что в воде наверняка нет змей, которых он ненавидит и боится до ужаса, именно поэтому он предпочитает воевать на воде. Он слишком странный, но в хорошем смысле этого слова, я думаю. Он отказывается пить обычную воду, пьет только с лимоном и сахаром, и именно из-за одного Чона экипажу пришлось запасать в два раза больше сахара и дюжину лимонов. За ним интересно наблюдать, хаха. Когда во время перекуса нам подают бутерброды, он накрывает их еще одним куском хлеба сверху. Несмотря на все свои странности и причуды адмирал оказался еще и умным человеком, и когда мы беседуем с ним, он говорит очень много правильных вещей, и на многое он заново открыл мне глаза. Он зовет меня своим другом и, кажется, я тоже могу назвать его так. Слышал бы ты его акцент, Чимини! Первое время я порой сталкивался с трудностями, чтобы понять его, но потом как-то привык к нему, и его «Я ненавижу змей» уже не так режет слух. Это действительно удивительный человек, потому что даже мне на секунду стало не по себе, когда его разозлил один из наших. Когда он зол или сосредоточен, он становится совершенно другим человеком, и именно в этом я нашел ответ, почему же этот чудик вообще стал военным, да еще и дослужился до адмирала. В общем, мне тут не соскучишься. Однако, я все же сильно скучаю, мой ангел. Каждый день живу лишь мыслью о том, что становлюсь на шаг ближе к тебе. Рано или поздно это все равно закончится, и каждый день может стать последним для этой войны. По крайней мере, я очень надеюсь на это. Я безумно хотел бы вместо того, чтобы писать это письмо сейчас, быть с тобой рядом, обнимать, целовать, говорить с тобой сутками напролет… Но меня радует хотя бы то, что я имею возможность писать тебе и получать от тебя письма в ответ. Это действительно чуть ли не единственное, что дает мне силы не потерять голову от того, насколько я соскучился по тебе, жизнь моя. Я пишу это почти в каждом письме, но мне не надоест говорить тебе о своих чувствах. Дождись меня, Чимин. Жди меня, и я вернусь. Непременно вернусь к тебе. Целую в самую красивую щеку. С превеликой любовью твой Мин Юнги.» — С улыбкой на лице про себя читает Чимин, бегая глазами по строчкам, пока по груди разливается это приятное теплое чувство, которое мягко греет его душу. Письма от Мина сейчас стали для барона чуть ли не единственным смыслом жить новый день. Каждое новое письмо от виконта становилось для Пака гарантией того, что его любимый еще жив, что он все еще дышит полной грудью, что его сердце все еще бьется, ради того, кто верно и преданно ждет его здесь, в Лондоне. В столице Англии стало слишком пусто, серо и грустно, куда ни посмотри. Хоть война и не затронула саму столицу, люди из домов выходят очень редко, а Чимин наоборот стал чаще прогуливаться наедине с собой и со своими мыслями, которые двадцать четыре часа в сутки были забиты одним только виконтом, которого уже так долго нет рядом. Прошел всего месяц, но для Пака это слишком долго. Этот месяц тянулся для него целой вечностью, и самое страшное то, что он даже и не знает, сколько еще Юнги придется находиться там, как долго им еще придется терпеть разлуку и скучать друг по другу. Это сильно гложет его, но еще больше его волнуют мысли о том, что Юнги может и вовсе не вернуться к нему, что они больше не увидятся. И как бы барон ни старался выгонять эти мысли из головы, они крепко-накрепко засели в его светловолосой черепушке, даже не собираясь оставлять его и отдавать свое место только светлым думам. Время, хоть и тянулось невыносимо долго, но все же шло в своем темпе. День сменяется днем, неделя — новой неделей, а месяц — следующим месяцем. Чимин сидит на широком подоконнике большого окна в своей комнате и, слушая тихую музыку на пластинке, смотрит на то, как снежинки одна за одной медленно, невесомо падают с неба прямо на дороги, на тротуары Лондона, который пока что серый, но еще немного, и станет ослепительно белым, если, конечно, повезет, и этот снег не растает в ближайшие пару часов. Он смотрит на падающий снег и думает о том, что где-то там в море его Юнги, его герой воюет во славу Англии и всего союза Антанты. По итогу почти двух лет с начала этой войны лидирующей стороны так и не выявилось. Несмотря на то, что германские операции с треском проваливались под давлением российской, английской и французской армии, а итальянцы и венгерцы тоже не имели большого успеха, страны Антанты тоже теряли много своих людей, кораблей и орудий. Война безжалостно, будто сама смерть, косит людей десятками, сотнями, тысячами… Непременно, война — самое страшное, что только может случиться с государством и его жителями, но эта война была кровопролитнее, безжалостнее и свирепее, чем любая из ранее бывших войн. Это мировая война, так ее называют уже сейчас, и так она будет зваться и в истории, оставшись в ней большим, темным, страшным пятном, которое всегда будет символом жадности, глупости и опрометчивости людей. В это время где-то близ японского острова Ицукусима, также известного как Миядзима старший лейтенант Мин сидит в своей каюте за столом с перьевой ручкой в руках. Совсем недавно ему довелось снова участвовать в бою с германскими кораблями. Это уже далеко не первый его бой, он видел собственными глазами взрывы, видел то, как корабли разбивались, рассыпались на мелкие щепки и тонули в глубине. Он собственными руками потопил уже больше десятка кораблей и собственными глазами видел гибель уже больше десятка своих товарищей. Определенно, война кардинально меняет людей, и Юнги не стал тем самым исключением из правил. Сейчас виконт понимает, что отец Пака поступил даже правильно, отгородив своего сына от войны. Если Мина она просто изменила, причем в не самую лучшую сторону, то барона она просто сломала бы, да еще и без особых усилий. Видеть смерть — одно, а вот осознавать сколько жизней отнял ты сам — совсем иное. Юнги и без того не был мягкодушным мужчиной, он был таковым только с теми, кого сильно любит — отец, Чимин и ранее мать. Но сейчас он стал еще более хладнокровным и безразличным ко всему, что происходит вокруг него. Жизнь здесь ничего не стоит. Жизнь других, но не твоя. Именно такими мыслями руководствуется Мин, когда в очередной раз поджигает фитиль, пробивая деревянные борты вражеских кораблей пушечными ядрами. Естественно, это пришло к Юнги со временем, и в свой самый первый бой он растерялся, но быстро собрался с мыслями. Раньше он неосознанно шугался взрывов, слишком громких всплесков и подобного, а сейчас он и глазом не моргнет, если ядро упадет в воду в метре от корабля. Мин так давно не слышал ничего, кроме свиста снарядов, так давно не видел кого-нибудь помимо людей из команды. Это немало давит на него, но он просто-напросто не может позволить себе сломаться. В одном из писем, каждое из которых старший лейтенант бережно и аккуратно хранит в шкатулке под подушкой, Чимин написал: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир. Рано или поздно он сам прогнется под нас, и будет праздник уже на нашей улице». Эти слова засели глубоко в голове старшего и мотивировали его каждый раз, когда ему нужна была поддержка. Но ничто не помогало ему настолько сильно, как письма от его возлюбленного, которые, к сожалению, доходили до него очень долго, все зависело от того, как скоро их судно причалит к берегу. Если бы можно было протереть дыру в письме глазами, все письма Пака были бы просто изорваны, истерты. Мин так часто перечитывал их, что скорее всего некоторые из них уже знает наизусть. Война, будь она проклята, отняла у него самое главное, оставив возможность говорить с любимым только на бумаге и видеть его только на небольшой фотографии, которую виконт всегда носил в левом нагрудном кармане своей военной формы. На этом снимке, который, кстати, сделал сам Мин, Чимин заливисто смеялся, и посмотреть на него без теплой улыбки было невозможно. Юнги всегда держал фотографию рядом со своим сердцем и считал ее своим счастливым талисманом. Сегодня в морях близ Японских островов штиль. Ветер молчит. Для января в здешних землях это необычно. Начало шестнадцатого года было трудным, полным сражений и потерь. Солдаты каждую секунду гибнут как на суше, так и в морях, все предприятия выполняют по три-четыре дневные нормы, но этого все еще недостаточно, все еще мало. Все работают на износ, пока военные рискуют собственной жизнью, сами не понимая за что они стоят стеной. Однако, сегодняшний день был на удивление тихим с самого утра. До этого три дня едва ли не без перерывов один бой проходил следом за другим. В момент, когда из вражеского корабля раздается залп, понимаешь, насколько дорога и важна жизнь. В этот самый момент верх берет эгоизм, он полностью берет человека под свой контроль. Кто знает, день еще только начался, в любую секунду что-то может произойти. Тишь и гладь на воде дали Мину возможность наконец ответить на письмо Пака, написать ответ на которое он не мог все эти три дня. С улыбкой снова перечитав каждое слово, виконт берет в руки перьевую ручку и кладет на стол чистый лист бумаги. Юнги никогда не был многословен, но отвечая на письма возлюбленного бывало и такое, что он не вмещал все, что хотел сказать, на одном листе бумаги. Он будто не контролировал собственную руку, которая передавала на бумаге все переживания виконта и все, о чем он думал. — Слишком тихо, — как-то настороженно бубнит себе под нос адмирал Чон, стоя прямо на носу корабля. — Не нравится мне это. Никто, даже сам Чон не мог и подумать о том, что эти слова могут стать последними его словами. Судьба — та еще стерва, она может быть снисходительной, но в любой момент фортуна может отвернуться от любого, кто бы то ни был: адмирал морского судна или обычный горожанин. Судя по тому, что происходило в следующую секунду, немцы хорошо постарались перед тем, как судно под командованием адмирала Чона прибыло в эти воды. Они буквально кишат минами, причем хорошо спрятанными и совсем незаметными. Сколько народу следит за обстановкой на воде, никто даже и не подозревал, что здесь будет целое минное поле, что вся команда поляжет здесь в этих тихих водах в этот теплый январский день. В один миг вода резко начинает дрожать под кораблем, а всю команду оглушает звонкий, резкий грохот ровно в тот момент, когда Юнги ставит последнюю точку в своем письме. Пылающие пламенем обломки корабля летят в воздухе, падая в воду уже обугленными деревяшками. Корабль разносит в щепки от носа до самой кормы. Щепки и обломки летят во все стороны, все горит ярким рыжим, даже красным пламенем, застилая все вокруг плотной, черной, непроглядной пеленой. Объятый огнем и дымом адмиральский корабль, а точнее те куски, что от него остались стоят на воде еще недолго, скоро медленно и обреченно опускаясь на дно. Все произошло слишком быстро, чтобы кто-то сумел понять и сориентироваться, все произошло слишком резко. Было слишком тихо, чтобы все закончилось хорошо. Прошло уже около трех недель с того дня, и больше месяца с того момента, как Чимин отправил свое письмо Мину. Естественно, он отправил еще несколько, но ответа до сих пор так и нет. Раньше ответное письмо приходило барону в крайнем случае через две с половиной недели после того, как он отдавал его на отправку. Сейчас же он снова стоит около пустого почтового ящика, движемый надеждой о том, что хотя бы сегодня письмо будет там. Тревога за старшего буквально сжирала Пака ежедневно еще с того самого момента, как тот только отправился на войну, но сейчас сердце барона стонет и горит болью от мысли о том, что с его Юнги, с его любимым могло что-то случиться. Мин никогда не откладывал ответ, всегда писал, как только давалась возможность, и это затишье сильно тревожило юношу. Он уже третий день ничего не ест и выходит из собственной комнаты только чтобы сходить к почтовому ящику и в очередной раз неотрывно смотреть в его пустоту по несколько минут. Барон, как какой-то безумец, разговаривает сам с собой, убеждая себя же в том, что Юнги не мог погибнуть, он ведь обещал, он поклялся, что, черт побери, вернется. И у него, кажется, получалось. Этот день ничем не отличался от предыдущих. Чимин все еще никого, даже родную мать, не впускал в свою комнату и сам почти не выходил из нее. Он все так же перечитывает письма Мина, которые хранит все до единого, не смея потерять, а уж тем более выбросить хотя бы одно. На улице была жуткая метель, из окна было видно лишь белый, мутный туман, в который Пак неотрывно смотрел, как обычно, сидя на своем подоконнике. Он уже не знает, какое сегодня число, не знает, какой день недели, не знает какой месяц на дворе, но знает, что с того дня, как барон в последний раз получил ответ от любимого прошло уже полтора месяца. Юноша смотрит в эту белизну за окном и ничего вокруг не замечает, снова утопая в своих мыслях и пребывая где-то там в собственном подсознании, пока стук в дверь не вернул его в реальность. — Чимини, мой дорогой, прошу, выйди из комнаты, — ласковым, мягким голосом просит Элизабет, стоя за дверью и не смея даже приоткрыть её, чтобы увидеть сына. — У нас гости. К нам прибыл граф Мин и просит тебя увидеть. Пак, будто ошпаренный соскакивает с подоконника и в следующую же секунду спешно распахивает дверь, игнорируя мать, которую чуть не сбил с ног. Буквально слетев вниз по лестницам, он скоро оказывается в просторном и светлом главном холле своего дома, видя отца своего Юнги, но по нему сразу было видно, что в дом Паков граф пришел совсем не с радостными новостями. Его взгляд был пустым, но в то же время был полон скорби и грусти. Он потерял все, что у него было. И жену, и единственного сына. Теперь он совсем один и это читается в его мокро блестящих глазах. — Я не буду ходить вокруг да около… — начинает граф, смотря прямо в глаза Пака, который смотрит на него с такой надеждой в глазах, молясь сейчас всем богам о том, чтобы только не услышать о смерти виконта. — Юнги и вся команда героически погибли в морях близ Японского острова Миядзима двадцать второго января нынешнего года. Если хочешь узнать подробности, возьми это письмо, я не могу его видеть. Всего хорошего. Граф, не оборачиваясь и отказавшись от предложения проводить его, покидает поместье семьи Пак, а барон так и стоит посреди холла с письмом в дрожащих руках. Он не хочет осознавать и принимать, что это все-таки случилось, но реальность с каждой секундой, словно плетью, бьет по нему, лишая даже возможности вдохнуть. Виски пульсируют, гулким стуком отзываясь в ушах, руки, как и все тело, дрожат и немеют, будто ватные. Пак ничего не слышит и ничего не видит, будто бы он под водой, будто бы он в самых темных, холодных и мрачных глубинах совсем один. Он не может дышать, он не может даже пошевелиться, лишь неосознанно сжимая бумагу в руках до хруста и не произнося ни звука. Он чувствует, как его мир по кирпичику распадается, разрушается прямо сейчас, прямо в этот самый момент. Он чувствует, как то, что было так дорого ему, что так грело его душу, уходит, оставляя после себя только глухую, холодную пустоту, которая причиняет барону невыносимую боль. Юноша краснеет, бледнеет, его бросает в жар, а потом резко в холод, он покрывается мурашками и дрожит, он будто чувствует абсолютно все в один момент: и грусть, и боль, и скорбь, и утрату. Чувствует все, но в следующий же миг не чувствует уже ничего: ни холода, ни страха, ни боли, ни того, как слезы обжигают его щеки. Он стоит и смотрит на письмо в своих руках и не ощущает абсолютно ничего, будто бы потеряв всякий смысл в чувствах, будто бы потеряв дальнейший смысл жить. Так оно и есть. Случилось самое страшное. Случилось то, чего он так боялся все эти дни. Все потеряло свое значение для него, и он даже не слышит сейчас взволнованных криков родителей, что склонились над ним, лежащим на полу и бьющимся в истерике.