Зона нейтралитета

Хината режет волосы, и ножницы хрустят по-снежному. — С ума ты сошла, Хьюга. Хината улыбается ровному срезу в отражении. Отражение бьет в ответ горящими глазами и голой шеей: ключицы скалистые, местами пологие и не прикрытые уже волосами, что раньше струились по пояс. Плечи на привязи тонких бретелек, вырез квадратом — ведет пальцами по шейным выступам и гематом не видит. Все внутреннее заживает, видимо, и внешне больше не проявляется. — Я, конечно, понимаю, новая жизнь и все прочее, но стричься под пацана — уже лишнее. Не в сериале живешь, подруга. У Ино волосы по щиколотки, у Хинаты достают едва до мочек уха: разница в больше метра длиной и в целую палитру оттенков. — А мне нравится, — Хьюга срезает сантиметрами. — Помните, как детстве? — скулы в сцепке усеченных волос заточены до режущей кромки: пряди короче, а черты пронзительнее. Тело к тому же свободнее, да и мысли вальяжнее стали. — В детстве длина твоих волос была короче нарутовского терпения, — смеется Сакура, перехватывая ножницы и проходясь штрихами по затылочной области. — Теперь же — вровень с терпением Темари. — То есть запредельно короткие, солнце, — Ино отбрасывает журнал, застывший глянцем на рекламной колонке. — А вообще, вы друг друга стоите: первый руку вдруг приколачивает спустя годы, пока вторая волосы режет почти под корень, — острится коленками, закидывая ногу на ногу. — Развод последнюю адекватность выбил, я смотрю. Хината поднимает голову, выцепив Ино в плоскости зеркал и прикусив зубами улыбку. Пальцы дрогнули инстинктивно и скользнули по раковине лавинно вниз. — Руку? У Хинаты голова вполоборота, а руки придерживают накренившийся тюбик с зубной пастой — мятная освежающая. Сама же она нерешительно вопрошающая, поглядывающая на Сакуру сквозь прорези волос, перекинутых прядями вперед. Хьюга с Учиха пересекались лишь в беседах остальных: в листовках сплетен и сводках немых пересудов. Физически же телами и предметно взглядами встретиться после того дня не удалось. А насколько сильно хотелось бы? — Да, я ведь с тобой последней новостью не поделилась, — все просто, казалось бы: Сакуре неловко, потому что неловко Хинате; Саске больно, потому что болит и не заглушается. — Операция по протезированию на завтра назначена. Сама до последнего не верила, пока Саске не заявился вдруг и перед фактом не поставил. В своем стиле, как обычно. Хината отдирает внимание от щеток в стакане, скользнув по кафельным обрывам. — Надо же... Улыбка пристегнута на застежки — приклеенная, словно приколотая брошью. Стало быть, в порядке он будет? Ножницы гудят над ухом. Стало быть, не упал, а поднимается? — Думаю, он не против будет, если ты его навестишь, — Сакура вклинивается в частокол из хинатовских мыслей. — Так, между делом. Ни к чему не обязывающе, по-дружески неформально. Слова перекатываются камнями: еще немного — и оползень. У Хинаты проблема в том, что много думает, у Саске — что не успевает понять, потому что сразу действует. Хьюга запускает пальцы в волосы, встряхнув у корней, и прикидывает разницу, ощутимую такую, в полметра. — Вы с ним исключительные, Хината, — Ино поднимается со стула и встает по левое плечо. По правое стоит Сакура. — Куноичи, знаешь ли, обычно вдовеют до того, как о разводе успевают задуматься. Хината тычет в нее локтем, смеясь, а Ино лишь усмехается снисходительно, прижимаясь к ней щекой. В зеркале они отражаются портретно: такие разные в оттенках и судьбах, но такие одинаковые в верности друг другу. — Может, выкрасим тебя в пепельный блонд, а, малыш? — рушит симметрию в косом проборе; челку заносит влево. — Учиха тогда вообще в осадок выпадет. Смех в комнате вспыхивает лампочно, потому что зарядом по воздуху. Хината смотрит на себя, остриженную, в контурной обводке тонких черт, и впервые собой довольна. Собой всецелой, уже не мозаичной, где жизнь — витраж из чужих ожиданий. Теперь сама сложить свою личность может, кусочками из "хочу" и паззлами из "сама так решила". Сама решила вымести лишнее, осевшее пылью на полочных мыслях, из углов вымыть остаточное и окна открыть, чтобы воспоминаниями наружу. И Саске навестить в больничных стенах тоже решила сама, потому что ее миссия, как минимум, двухгодичная, а Учиха, скорее всего, все еще на нее обиженный.

***

— Она рехнулась там на свободе?! Какаши смотрит на длинной выдержке: у Саске прибавилось рук, но не преумножилось нервов, видимо. — Спокойно, Саске, — выдыхает, согнувшись в позе на комфорт: подоконник обрывается отвесно под коленом. — Рядовая миссия, просто затяжная. Возможно, на год, — сгибает ногу, устраиваясь на ней локтем. — Может быть, на два, — затылком прикладывается к оконной раме. — Вероятнее всего, на три, — подсекает Саске на провокацию, потому что хорошо клюет и потому что забавен в своем бессилии. — На три? — Какаши кивает утвердительно. — В гребанную Долину Теней? — поддакивает согласно. — Где это вообще? — хмыкает в потолок, прикидывая километраж и уровень учиховского терпения. Расход порядка десяти слов на метр понимания, если больше — поломки на фоне раздражения. — Юго-запад вроде как, — Хатаке ведет пальцем по потолочной карте, которую расчертил мысленно. — На границе со Страной Бамбука, — выруливает глазами у горных цепей, скользнув по северной кромке моря, — около недели пути и... — Блять, да я риторически. — И крайне эмоционально, почему-то, — Какаши сворачивает маршруты; перед глазами вновь потолочные балки, а не топография местности в росчерке меридиан. — Сильно волнует? Саске хочется затереть цензурой все мысли, которые на потоке, да только негодование тиражуется массово: не остановить, только придержать. Он разжимает пальцы и сжимает попеременно. Рука ноет от собственной неудобности и неуместности происходящего. — Долина Теней наращивает военный потенциал, — Какаши говорит доказательно, мол, остудись фактами. — Института по подготовке шиноби практически никакого: ни нормальной базы, ни адекватной систематизации. Хината туда отправляется в качестве поверенного. Поможет программу обучения выстроить и заодно влияние Конохи распространит, — Саске щелкает пальцами: тон-тон-полутон. Бемоль слов в диком отрыве от диеза мыслей. Его все бесит. — В целом, ничего особенного. Больничные цвета в медикаментозных запахах пробивают на тошноту. Местами — на агрессию. Саске порой в ступор впадает от собственной неиссякаемости: полное невротическое покрытие — врожденное или приобретенное в процессе ? — Если хочет сбежать от меня, то слишком уж старается, — к руке еще не привык, к новому статусу разведенного — тем более. — Поменьше самомнения, Саске. Не думаю, что Хината свою жизнь с оглядкой на твою собственную выстраивает. Сухой смешок рикошетит от стен, царапнув когтисто по обоям. Ну конечно, Саске ведь не компасный мальчик, чтобы на него ориентироваться, правда? — Помню, мы когда-то беседовали с ней на тему того, чем занять себя в отсутствие мужа и как в самой себе не увязнуть, — Какаши потягивается, разматывая себя помышечно, и стреляет вхолостую глазами. — Не думал, однако, что решение окажется настолько бескомпромиссным. Взгляд Какаши пробивает стену и делает прокат по коридору. Хатаке замирает: руки завел за голову, а сам подался вперед корпусом. Надо же, решилась и пришла. Сюжет дает новый виток, чередуясь событиями и списком действующих лиц. Заметил ли Саске, что ко второму акту уже переходят? — Нет мужа — нет проблем, верно? — Саске отзывается отрешенно, поддевая кольца бинтов на разломе запяться. Нет, не заметил, потому что кинолента зависла ползунком на бракоразводной сцене. У них семейное творчество — бывшее которое — исключительно в жанре драм и трагедий. Такие вот узкоспециализированные в пару по ошибке встали. Киноведы хреновы. Саске жмет на веки до бензиновых абстракций. — Ну, это ты спросишь у нее лично, — Хатаке ныряет в окно внешнего мира, преодолевая подоконник. Саске цепляется глазами за ремни жилета, словно оттягивая на себя в немом вопросе. — В смысле? — В смысле до скорого, Саске, — салютирует на прощание, передавая знамя следующему в очереди. — А тебе, Хината, здравствуй, — кидает отвлеченно, прежде чем раствориться в дневных красках. Микроклимат уходит из среднебольничного в почти экваториальный, где эмоции в форме осадков и температуры под сорок. У Саске жар в теле поверх холода мыслей. Теряется как Какаши, ускользнувший наружу шлейфово, так и Учиха, застрявший в палате ливневым облаком. "Хината, здравствуй" застревает кубиком льда меж ребер, долетая до нее лишь отголосками. На преамбуле впечатлений Саске выпрямляется в спине, но сжимается фокусом взгляда; двигаясь от завязки до кульминации, хватается пальцами за канатные простыни, чтобы не сорваться с колеи мыслей; на эпилоге чувств решается поднять глаза, понимая, что выглядит сейчас нелепо. Такая цельная на фоне его, разобранного. — Привет, Саске. Он держит безмолвие, здороваясь небрежно глазами, и роняет слова на подходе к связкам. Хината смотрит озадаченно — не молчи, Саске — и преодолевает ров в четыре метра. Учиха считает шаги, потому что автоматика цифр помогает в строю держаться. — Тебе новой рукой помахать или той, которая моя собственная? Заговорил. Хината улыбается на выдохе, понимая, что, кажется, с ним справится. Он все такой же, в знакомых жестах и ожидаемых интонациях, а она уже другая, но по-прежнему помнящая. Выучила его, на подкорке свойства и значения выбила: на столе гроздья пионов — он их терпеть не может; в кружке кофе плещется — две ли ложки сахара?; стены смиренно-зеленые — не из его палитры вкусов уж точно. Страшно даже, потому что знает слишком много. — Тебе идет, — Хината присаживается на край койки; простыня мнется сборками и уходит под нее воронкой. У Саске внимание скачет по деталям, от накрахмаленной наволочки до треснутых плинтусов. — Очень идет, правда. Она заглядывает в его глаза, склоняя голову в немом жесте: выжатая формальность или неподдельная искренность? Саске не знает, Саске различать не умеет и плохо классифицирует. — Тебе тоже неплохо, — Учиха тычет кивком на усеченные волосы: смелость теперь в отрезанных сантиметрах измеряется? — Тату на спине уже набита? Или это следующим шагом по преображению идет? Хината улыбается череде вопросов, встряхнув головой почти вызывающе: просто говори, Саске. — А ты против? — подается вперед на прямых локтях. Саске отклоняется корпусом и срывается вниз глазами, словно сбегая по ступеням: первая — парапетный ворот блузки, вторая — брошь из жемчуга. На третьей спотыкается, потому что сверкнуло кольцо на ее безымянном: снять забыла? — Кто я тебе, чтобы запрещать? — Саске смотрит на полоску обручального кольца. Вшиться в ее кожу не успело, потому что в браке прожили мало. — Не муж уж точно. Хьюга знает, что извиняться ей не за что. Вопрос лишь в том, есть ли на что обижаться ему? Есть, наверное, потому что глазами он идет в обход, телом стоит за периферией близости и мыслями завернут глубоко вовнутрь. — Да, не муж, — Хината берет его руку и словно проверяет на целостность: за слоем бинтов прячутся линии сухожилий и причины его подавленности, — но тот, к мнению которого я прислушиваюсь. Хината тянуть его не хочет, потому что само слово в оттенках принуждения, бросать, наверное, боится, а намеренно избегать не получается. Однако все ее намерения глушатся на тормозах бездействия. Значит, двигаться надо ему. Навстречу или в противоположность — уже неважно, если честно. Главное, с места пусть сдвинется, чтобы не стал частью терзающей ее совести. Саске сжимает ее ладонь, понимая, что для протеза чувствительность удивительная. Жизнь у него — карточный домик без несущих конструкций. Одна планка из основания вылетит — и под откос все бережно воздвигаемое. Теперь вот снова с колодой сидит, разложив карты веерно, и думает, с чего начать следует: одна ведь теперь отсутствует. Вырвалась и сидит перед ним, улыбаясь в оттенках свободы. Учиха перебирает ее пальцы своими. Если он за ней, она все еще от него будет? Или прервался круг, разорванный по шву выстраданного брака? — Сбегаешь, а, Хината? — крутит кольцо на ее пальце. — Долина Теней далековата будет для начала новой жизни. Хинате кажется, что черту драматизировать он перенял уже от нее. У него же она позаимствовала умение отвечать распространенными предложениями. Неба за больничными потолками не видно, но Саске уверен, что облака выстроились телеграфной лентой в хинатовское "спасибо". Всегда пожалуйста, обращайся. Пожалуйста, не за что. Пожалуйста и всего доброго. Пожалуйста, подскажи, куда теперь двигаться. — Это ведь временная миссия, Саске, — Хьюга своей руки не убирает и выгибает параллели их жизней в пересекающиеся. — Смена окружения, смена деятельности... — Смена людей. Саске обрубает ее фразу и улыбается — улыбка приклеенная стикерно, осыпающаяся штукатурно, — и слова идут в противовес глазам. Когда мысли сталкиваются в лобовую, радужки вспыхивают поочередно и Хината сжимает его ладонь сильнее положенного. Ей хочется — нестерпимо хочется, до легочной асфиксии, — чтобы и он скинул все залежалое, заместил и вытеснил. — Раздели со мной обед, Саске, — она заделывает пустоты, ямы засыпает и швы пытается затереть гладящей интонацией. — И расскажи, чем планируешь заняться в ближайшие лет пять, — выправляет челку, упавшую вновь откосно на его глаза. — Почему пять? — взглядом отталкивается от стен и примыкает приливно к ней. — Цифра любимая, знаешь, — вроде говорит, но смыслом кроется не в словах, а в интонациях. Саске вылавливает и интерпретирует по мере сил и возможностей. Пять лет выделяет, потому что цифра красивая. Потому что надеется, что хватит ему срока для поиска путей и жизненной определенности. Именно столько дает для того, чтобы относительно счастливым стать. Саске смотрит. Вовнутрь пытается забраться. Разглядывает и запоминает, чтобы воспроизвести похоже. "А себе ты сколько дала, Хината?"