Наша победа - смерть для врага

Левое крыло северного корпуса с его узкими тёмными коридорами и редкими окнами. На постройке явно сэкономили, не желая тратить сверх драгоценные ресурсы. Из-за чьей-то жадности северный корпус походил на дешёвую пристройку. Вова шагал впереди, конвойный сзади. После случившегося на псарне его должны были расстрелять на месте, но по какой-то немыслимой причине не расстреляли… Позади раздались голоса с отчетливо различимым немецким говором. Вовка из интереса обернулся, заметив бегущий по стене луч фонарика. Ульрих остановился, схватил пленника за шкирку и втолкнул в первый попавшийся дверной проём. Сам же остался снаружи. Вишнёв твёрдо стиснул зубы и ещё крепче сжал кулаки. С ним вечно обращались, как со старой портянкой. Он бы этими вот кулаками высказал немчуру всё, что накопилось в сердце. Вишнёв тихо выругался, не стесняясь в выражениях. На душе стало заметно легче, пускай немчур и не услышал предназначенных ему слов. Пожевав челюстью, Вова ощутил непривычную сухость во рту. Говорила ему мама: «будешь ругаться — язык отсохнет», и как всегда оказалась права. Вова не отказался бы от глотка воды. Заметив на столе графин, Владимир устремился к нему. Жадно опрокинув в себя содержимое сосуда, Вова с прискорбием посмотрел на опустевший стакан. Расставляя всё в точности как было, Вовка нащупал бутылку, которую не сразу заметил в темноте. Перелив немного жидкости в чарку, он, не раздумывая, опустошил и её. Горло неприятно обожгло, Вовка закашлялся, выронив стакан. — Это не вода, — прохрипел он, опускаясь на пол и шаря рукой в темноте. К счастью, стакан упал на ковёр и не разбился. Наспех протерев ободок чарки очень мягкой на ощупь шторой, Владимир судорожно осмотрелся. Никто ничего не видел. Вытерев вместе с тем потное лицо, он направился к выходу. Ульрих сразу уловил тонкий запах алкоголя, выругался и толкнул пленного в кресло. Вова, пребывая в лёгком забвении после спиртного, удобно расположился в нём, тревожно поглядывая на занавеску. Ульрих опустился на пол, даже не взглянув на соседнее кресло. — Что ти делать до война? — Учился, — удивлённо пробормотал Владимир, сонно потирая глаза. — Хде? — Везде, где можно было… — Владимир убрал руки от лица, сверля взглядом затылок Ульриха. — У нас небогатая семья, — зачем-то уточнил он. — А школа? Вовка пожал плечами. Немчуге не обязательно знать правду. Школа в Вовкиной жизни была недолго, как подрос — сразу пошёл работать, хотел родителям помочь. Но началась война, его призвали… — Не закончил, — признался Вишнёв. — Семья? Вовка смущенно отвёл взгляд. — Мама, папа, старшая и четыре младшие сестры, — голос задрожал: Вова надеялся и верил, что все его родные живы и здоровы. Но стоило представить их искажённые ужасом лица, когда на сына пришла похоронка… сердцу становилось очень больно. — А у тебя? — Найн, — немец качнул головой, — никого не осталофь. — Сочувствую, — сухое, притворное соболезнование. В душе Владимир радовался его утрате. На одну нацистскую семью стало меньше, надо было ему в лётчики идти. Сейчас бы парил в облаках и сбрасывал бомбы на фашистские засады. Владимиру нравились самолёты, в особенности штурмовики и перехватчики. — Ти рад? Вовка недоуменно уставился на него. Ульрих точно заглянул в его мысли, иначе не объяснить, чем вызван подобный вопрос. — Ти радуесься смерти, — Ульрих впервые повернул голову, глядя большими усталыми глазами. — Твои глаза говорить за тебя. Мы все тибе враги? Вовка прикусил губу, не желая отвечать. — Воган тоже… Громкий, очень громкий! Клялся уничтожить каждого, хто ходить под другой флаг. От первого столкновения он плакать, не хотеть вновь оказаться под гнётом. Русские жестоки! Жестчее нас и куда хитрее. Вы опасны. Его застрелить свои. Он сойти с ума. Вы всех сводить с ума, заставлять бояться. — А ты, — Вишнёв опустился к нему на пол, — ты боишься? — Ja! — Ульрих кивнул и посмотрел в глаза своему страху. — Я вооружён, ти — нет! Но я бояться тибя, как если бы мы оба были вооружены. Вы уметь воевать, но не уметь прощать. Вовка схватился за голову, туман в мозгу то рассеивался, то сгущался причиняя дискомфорт. Владимир посмотрел на врага другим взглядом: замутнённым алкоголем и искажённым голодом. Ульрих оставался всё таким же человеком, каким он спас его в лесу. Ничем не хуже самого Владимира или Старшины, но и не лучше. Человек… До чего загадочное слово. Вовка потёр глаза и вновь уставился на него. Ульрих сверлил взглядом стол, на котором стояла проклятая бутылка, не позволившая отвести его в барак к товарищам. Перед ним сидел человек, призванный служить своей стране, от которого ничего не зависело и который всеми силами пытался помочь одному-единственному пленному. Вишнёв опустил голову, впервые ощутив стыд. Он не понимал чего именно стыдился: своей слабости, трусости или же мировоззрения, а возможно всего сразу. Беседа с немцем произвела на него неизгладимое впечатление. — Мы умеем… Мы прощаем, но по-своему, — Вова ухмыльнулся, про себя добавив: «к стенке ровным строем под лязг оружейных затвор». Ульрих промолчал: всё, что хотел, он давно высказал. Вова отодвинулся от немца. Ульрих хотел от него услышать не это, и ладно! Вова тоже высказал ему всё, что хотел, пускай в мыслях, но высказал. — Ти думать, как убить менья? Вовка качнул головой: такая мысль не отпускала его от самой псарни. Да, он хотел убить Ульриха, но никак не мог выждать подходящего момента. — Ты думал о том, что будет дальше? — Виктория? , — Ульрих пожал плечами. — Чья? — Вовка напрягся. Немец вновь пожал плечами — не знает. Ляпни он, что победа за Рейхом, Вишнёв кинулся бы в драку. Немец понимал позицию собеседника, поэтому не стал никому присуждать мнимых побед, а, возможно, он потерял в неё веру, когда на собственной шкуре прочувствовал укус врага. Стальным кулаком пробить советскую оборону не вышло, броня слишком толстая. Мысли о грядущем убаюкали Владимира, без тени сомнения верящего в победу своей Родины.

***

Просторный кабинет, молочные стены, дорогие ковры и не менее дорогая мебель. Ержан привычно сел за стол. Тот же стол, стулья, гнетущая атмосфера и бутылка шнапса вместо каши. — Согласен? Не отвечай, по глазам вижу, что согласен, — тараторил командующий. Тот же переводчик, несущий околесицу. Старшина хрипло усмехнулся и потянулся за шнапсом. Раз угощали — грех отказываться. — Ты ж мой мальчик! — усмехнулся штандартенфюрер, закуривая не импортную сигару, а самую обычную армейскую самокрутку. Откуда только взял её? Заметив заинтересованный взгляд пленного, командующий удивлённо посмотрел на него. Ержан неодобрительно покачал головой и, опрокинув в себя немного шнапса, сильно закашлялся. — Водка?!.. — прохрипел Старшина. В пузыре оказался не шнапс, а самая обычная бодяжная водяра. Смахнув выступившие слёзы, Ержан приложил ладонь к горлу. Продрало на совесть, вроде не бодяга, натуральная советская водка. Ержан уважительно пропустил вторую и отодвинул стакан. Не стоило без закуски увлекаться алкоголем. «Эх, сейчас бы батькиной наливки опрокинуть, да под солонину», — тоскливо мелькнула в голове добрая мысль. — Что скажешь? — командующий широко улыбнулся, оскалив жёлтые зубы. — Я… Не знаю. Думать надо. — Конечно, конечно, подумай. Сутки на размышление. Ержан нахмурился. Значит, сутки… А потом к стенке? Или за стену, к свободе! Такой расклад его больше устраивал. Докурив самокрутку, командующий затушил её об удачно попавшуюся под руку бумажку. Затем вынул что-то из нагрудного кармана кителя и протянул пленному. — На, чтоб лучше думалось… Увести! Снимок. Он дал ему тот самый снимок, на котором были запечатлены сидящие под раскидистым деревом две девушки в нарядных платьях с длинными вьющимися волосами. Ержана перекосило от столь неожиданной премии. Он теперь не то, что спать — глаз сомкнуть не смог бы. На обратной стороне имелась надпись, выведенная твёрдым острым почерком. Старшина не смог её разобрать, но, судя по цифрам, фотограф указал дату, место и имена фройляйн. Любил же командующий своих дочерей… Ержану в который раз стало не по себе, стоило только представить реакцию товарищей на столь щедрый подарок. Нужно было избавиться от снимка, незаметно передарить кому-нибудь, но сначала замазать чем-нибудь надпись на обратной стороне. Ему быстро кишки на уши намотали бы и в сугроб бросили за подобные писульки.