***
«Она хочет меня, и… о, я не жадный!» —думал Олег, когда Марина позвала его к себе. Муж был на работе, а дочка в садике. Он не чувствовал к Марине презрения, а считал себя человеком без предрассудков: «Если девушке хочется, то кто я такой, чтобы осуждать?» Марина нарядилась в бежевое платье, а платья никогда не шли Вере. У Марины были такие озорные ямочки на щеках, когда она улыбалась, и милый лобик с веснушками, который так и напрашивался на поцелуй; а лицо Веры выглядело скучным, потому что видел его Олег часто. А Егор дурак, раз постоянно ругался со своей красоткой. Тогда Олегу казалось, что он уж точно бы не ругался с Мариной, а лишь любовался её личиком, какую бы ерунду она не молола. По дому были разбросаны яркие, разноцветные игрушки их с Егором дочки. Марина извинилась за беспорядок и заварила кофе. Олег улыбался, пожирал её взглядом и ей, кажется, нравилось это. Зачем же она его пригласила? — Скучно, — сказала Марина. — А уйти не могу. Газовщики обещали прийти. «А Вера уехала в деревню к родителям, поэтому ты пригласила меня, а не её. Что же, правдоподобно, — думал Олег. — Но я вижу, как ты на меня смотришь. И твоё вульгарное платье… у себя дома могла ведь обойтись и футболкой». После кофе сели на кухне и закурили в открытое окно, стряхивая пепел в стильную бронзовую пепельницу, привезённую из Турции. Олег засмотрелся на мясницкий нож-топорик. Марина сказала, что запретила Егору этим ножом пользоваться: «Не знаю, зачем он эту бандуру купил. Брызги потом по всему гарнитуру оттирай…». Говорили о пустяках, но Марина вела себя не так, как это было в компании. Она накручивала локон рыжих волос на свой ухоженный пальчик. Олег не мог оторвать от неё взгляда. В штанах давно уже тесно, а взгляд его, видимо, начал настолько выдавать желание, что Марина вопросительно на него посмотрела. И тогда он не выдержал. Только она затушила сигарету, Олег накинулся на неё, как наркоман на дозу. Он вдыхал запах её лака для волос, целовал её лоб, её неподвижные мягкие губы. Реальность перестала существовать. Всё превратилось в сон; а во сне играют чувства, не разум. Он гладил её по спине; мозольные корки его ладоней цеплялись за её платье. Марина не отвечала на ласки, но как прошли секунды замешательства — забилась в истерике. Ногтями она так вцепилась в плечо Олега, что тот зарычал от боли, но не отпустил. Марина заверещала ему в ухо, и лучше бы у него лопнули перепонки! Олег по-прежнему чувствовал себя как во сне, но если сначала сон был приятный, то сейчас превратился в кошмар. Он не мог думать, и ярость… ярость просто вырвалась из него! Олег схватил пепельницу и ударил ей по лицу. На лбе у Марины разошлась багровая ссадина; её волосы покрылись пеплом, и она замолчала, но не разжала пальцы на плече Олега. Тогда он ударил ещё, и ещё. В каком-то исступлении он уродовал лицо, красоту которого боготворил. Он ощутил, как катится с обрыва и уже не может остановиться. Защитники в зале суда это чувство любят называть состоянием аффекта — было это оно, или Олег захотел так думать? Но он бил и бил этой бронзовой пепельницей, пока Марина не свалилась на пол без дыхания. Её пальцы не разжались, и Олег понял, что они уже никогда не разожмутся сами. И только после того, как он на силу их оторвал от своего плеча, осознание непоправимой реальности окатило его ведром ледяной воды. Он заметался по кухне в панике. Хватал сначала тряпку, чтобы вытереть кровь, потом бросал её и хватал мусорное ведро, сам не зная зачем. «Следы преступления! Следы преступления!» — всё, что вертелось у него в голове. Он глянул на своё посиневшее плечо, а потом на Маринины ногти, и ничего умнее не придумал, чем отрубить ей пальцы мясницким ножом. Несколько увесистых ударов ножом оставили вмятины на линолеуме, и кровь... Везде кровь! Он брезгливо обернул отрубленные пальцы в полотенце и положил в свой рюкзак. Кровь… кровь… Отпечатки! Олег наскоро умылся. Тщательно отмыл все возможные и невозможные поверхности на кухне губкой для мытья посуды. Паника не покидала его, и он не мог понять, провозился он час или десять минут. Несколько раз смотрел на время в экране телефона, но, как доставал, сразу забывал зачем это ему телефон понадобился. И убирал обратно в карман, так и не запомнив значение цифр. Раздался звонок в дверь, и Олег окоченел от страха. Наверное, кто-то из жильцов пришёл на крики Марины... Но это были газовщики. Похоже, что Егор часто ругался с Мариной, и соседи просто привыкли к крикам и грохоту. Олег притих и стал ждать, пока газовщики не уйдут. К его облегчению, это была плановая проверка целого подъезда, и работники вскоре направились в следующую квартиру. Схватив свой рюкзак, и окинув взглядом кухню, Олег собрался было уходить, но вспомнил: «Переписка!» И схватил Маринин Смартфон, чтобы удалить все сообщения. «Нет! Ничего не выйдет! Меня упекут и так! Дурак, дурак!» — бил он себя по голове. Но всё же убежал.***
Олега никто не видел у дома Марины в день убийства, а переписку с приглашением в гости он удалил из «телеграма» с обоих телефонов. Благослови Бог Павла Дурова за его политику конфиденциальности! Все знакомые вокруг только и говорили об этом убийстве. Но Олег заболел и узнавал подробности только из социальных сетей. Так было проще — не видеть друзей и не выдавать себя. Психика подводила его. Если бы Вера не была в деревне, то всё бы поняла по тому, как Олег себя ведёт. Несколько раз Олег бредил, урывками вспоминая размозжённый Маринин лоб и рыжие волосы в пепле. Он поклясться был готов, что разговаривал во сне. «Зачем она давала мне эти намёки? Зачем она у себя дома оделась так, точно шла в дорогой ресторан? — думал Олег. — Разве это не приглашение себя трахнуть? Чёрт, да любой бы на моём месте… Нельзя замужней девушке так себя вести!» Через два дня у него пропала температура и он поуспокоился. Можно было играть роль невиновного. Именно на третий день следователи и вызвали Олега на допрос. Он не был первым подозреваемым. Сначала допрашивали мужа, затем соседей, а после начали опрашивать все контакты Марины и Егора. До Олега просто дошла очередь. Он успел сжечь одежду, в которой убивал. Пальцы убитой и пепельница давно были завалены на окружной свалке с одним из десятков привозов, так что Олег на допросе держался спокойно. По-настоящему страшно стало, когда следователи попросили оголить торс для осмотра. И удивлённо переглянулись, когда Олег показал им грубую повязку на плече. — Собака покусала, — сказал он, стараясь держать голос твёрдым. Олег истыкал своё плечо отвёрткой, чтобы скрыть следы пальцев. — И что же, прививались? — спросил следователь, и под корректирующими очками у него промелькнул торжественный блеск глаз. Олегу этот взгляд был знаком. Он называл это «улыбкой глаз» — состояние, которое нельзя скрыть — такие торжественно-улыбающиеся глаза он не раз видел у Егора, когда на рыбалке наконец-то клюнуло. И у Марины, когда она поняла, что нравится ему… — Как раз сегодня хотел идти, — сказал Олег. А сам понял: «Всё пропало». Экспертизе не удалось точно выявить характер травмы — настолько сильно Олег изуродовал своё плечо. Но само наличие травмы, а также сбивчивость показаний, сделали позицию Олега в суде самой слабой из всех подозреваемых. Но он отрицал свою вину до последнего, ведь Вера вернулась из деревни и добилась свидания в ИВС*. При надсмотрщике она спросила Олега, он ли это сделал, и Олег, конечно же, не мог сознаться. Он струсил, глядя в глаза, полные слепой надежды. Веру бы просто убило его признание! Вместе с тем, как гасла надежда на оправдательный приговор, казалось, росла убеждённость Олега в своей невиновности. Обречённость вызывала злобу, а злоба заставляла отрицать свою вину ещё настойчивее, яростнее. Временами Олег сам начинал верить в то, что убийца не он. Это всё ему приснилось, и теперь его заставляют верить, что он дерьмо и изменник! Этот защитный механизм и посещения Веры помогли пережить перевод в СИЗО и месяц изматывающих судебных заседаний. В суде его позиции становились слабее и слабее — адвокат мог устроить волокиту, но не мог добиться оправдательного приговора. Когда же приговор прозвучал, Олегу казалось, что его ждёт ещё одно заседание через неделю, и ничего ещё не кончено!***
В колонии удавалось тянуть лямку. «Тут раз в пять хуже, чем в армии, — прикинул для себя Олег. — Но, как и в армии, можно освоиться». И мужики, и блатные одобрительно смотрели на его мускулатуру и на то, как он схватывает всё на лету. У него не было проблем с тактом. Он понимал, когда можно уступить, а когда нужно стоять на своём. На работу его определили в инструментальную кладовую — очень ответственная, но вместе с этим и уважаемая работа при той колонии. Он мог подсобить работягам, списав ненужный резец, и за это ему оказывали ответные услуги. Появились ништяки, среди которых плохонький телефон, по которому он разговаривал с Верой по ночам. «Вера… Птица счастья завтрашнего дня…» — мысли о ней согревали душу. Но мыслей было мало, и он настаивал на свадьбе. На работе в кладовой у Олега появлялись свободные часы, и он начал читать книги из библиотеки. Больше половины книг это техническая литература и поднятие целины; экспедиции советских студентов и геологов на крайний север; а ещё всякие обучалки по рукоделию и кулинарии. Региональная библиотека в эту колонию, похоже, скидывала самый лютый и нечитаемый трэш. Иногда удавалось урвать «Сталкера» или какой-нибудь детективчик, и то с рук (в этой колонии, слава богу, читать детективы не запрещали). Но со временем захотелось чего-то менее однообразного и более глубокого. Так Олег добрался до «Преступления и наказания» Достоевского. В романе есть нравственный вопрос убийства и, быть может, он бы нашёл для себя какие-нибудь ответы. Чтиво сложное, к такому Олег не привык, но, когда делать нечего, приходится читать, зевая, с перерывами. Местами же книга так захватывала, особенно сцена убийства, что оторваться было невозможно. Но по прочтению Олег не нашёл для себя ответа. Такого ответа, который бы он принял. Тогда он снова переходил на детективы и фантастику, чтобы просто убивать время, не утомляясь, но всё равно возвращался и возвращался к романам Достоевского ради чувства… это чувство называют катарсис, если он не ошибся. «Если ты живёшь для себя, то тебе только в петлю головой», — усмехался Олег после прочтения нескольких романов мыслителя. Почти все романы Достоевского имеют похожий посыл: тот, кто отбросил для себя всё святое — не имеет будущего. Многие его персонажи, которые жили эгоистично, преступали закон и веру, а потом не раскаивались — кончали жизнь самоубийством или сходили с ума. Олега это жутко раздражало. Но со временем он стал вникать в суть добродетели и понял, что нельзя только этим охарактеризовать такое многогранное творчество. Олег начал понимать других и… страдания Веры. Он совершил кошмарный поступок, а Вера чуть ли не с фанатизмом идёт за ним, и даже вышла замуж. За него. За заключённого! Достоин ли он? Он должен сознаться, но как? Когда Вера говорила с ним по телефону, раскаяние разрывало его изнутри, и хотелось нагрубить Вере. «Пусть уж лучше на меня накричит за грубость, чем это всё!» Но Вера слишком его жалела и не могла накричать. Это ещё больше раздражало в нём желание быть наказанным. Он хочет правосудия над собой; полного его исполнения. И Вера… Вера такая добрая, такая хорошая… Он не может её больше мучить, требовать от неё любви… но ему так хорошо с ней! Без неё он будет обречён и погибнет. Но, может… есть Бог? Он спасёт? Но что же с того, если он должен страдать? «Трус! Жалкий трус!» — говорил он себе и снова путался в чувствах. Вся эта свалка в мыслях сказалась на здоровье, и он пролежал в санчасти неделю. «И всё же, надо сказать», — решил он.***
Вера плачет, но Олег не смеет её обнять и успокоить. Он говорит: — Я понимаю каково тебе… столько… всё это время… — Понимает он! — взрывается Вера. Олег раскрывает рот, чтобы сказать что-то. Но Вера, вся красная, как демон, рычит: — Иди нахуй! Она наскоро утирает слёзы краешком скатерти со стола. Берёт сумку и выходит из камеры. В голове Олега была подготовлены десятки складных и метких фраз, которые он хотел пустить в ход, чтобы объясниться, как герои его книжного кумира. Но жизнь — не книга. — Свидание окончено. Дуй обратно на рабочку, мудак, — сказал младший инспектор, войдя в комнату для свиданий через несколько минут после ухода Веры. «Тоже мне, рыцарь хренов! — нахмурился Олег, смотря на инспектора. — Увидел слёзы моей женщины и грубишь… А, в прочем. Ты прав, чёрт тебя еби. Я мудак. Но мудак с будущим… надеюсь».