Останусь пеплом на губах

                    Ночь перед последним в нашей жизни интервью мы с Питом проводим вместе. Лежим, обнявшись, думаем каждый о своём. Я засыпаю под стук его сердца, а просыпаюсь, пытаясь понять кто плачет. Над кроватью стоит Октавия, заливаясь слезами. Вения сурово одёргивает её, и она, прижимая ладони к лицу, поспешно выходит. Следом уходит и Пит, и я остаюсь с Венией и Флавием, но даже у них не получается хранить спокойствие. Они тихо плачут, выполняя свою работу — превращая меня в Сойку-пересмешницу, которой уже обломали крылья. Мне не по себе — я считала их легкомысленными райскими птичками, которые только и могут, что перепархивать с ветки на ветку. А они такие же люди. И могут так же переживать и привязываться. Стыдно, что раньше я думала о них так плохо… Когда приходит Цинна, они спешат уйти, на прощание крепко пожимая мои руки. Я больше их не увижу — пусть и не самая великая, но точно потеря.       Цинна смотрит не мигая, очень-очень серьёзно. Слёз от него точно не будет, но есть в его глазах что-то, заставляющее сердце забиться быстрее. Словно он принял для себя решение, которое изменит его жизнь. И отступать уже поздно.       Он помогает одеться в одно из свадебных платьев, тяжёлое, расшитое тысячами крохотных жемчужин. Выбор Сноу — так говорит Цинна, а я смотрю на себя в зеркало и пытаюсь представить, угадать мысли президента. Хочет, чтобы все видели несчастную невесту, свадебное платье которой превратилось в саван? Живот пронзает острая боль, словно кто-то всадил в меня нож — я вспоминаю вчерашний день, проведённый с Питом, тепло его тела, его улыбку и взгляд, который светится изнутри, когда он смотрит на меня. Всё это Сноу отобрал у нас, не дав опомниться. Не получив возможности оценить. Никогда — это очень долго.       — Только учти, корсет очень плотный и тугой. Не поднимай руки, пока не начнёшь кружиться, — говорит Цинна напоследок. Я киваю. В прошлом году моё платье превратилось в пламя, в этом такого не будет — невеста в белом сама по себе притягивает взгляд. Пит уже ждёт у лифта, в чёрном смокинге и белых перчатках, и у меня перехватывает дух — он невероятно красив. И так же невероятно печален. Нам не надо сейчас ничего играть, мы действительно те самые несчастные влюблённые, которым не суждено быть вместе.       Трибуты, увидев нас, смолкают. Кто-то усмехается, Финник интересуется, придумал ли это Цинна. Нет. Это всё — Сноу, и я не собираюсь это скрывать. Не сейчас точно. Финник кивает, а Джоанна, подойдя, чтобы якобы поправить на мне ожерелье, говорит тихо:       — Заставь его за всё это заплатить.       Не понимаю, что это значит, но стоит начаться череде интервью, как всё становится на свои места. Трибуты разгневаны, обижены, обмануты. Почти все так или иначе пытаются высказать своё недовольство, играть на чувствах публики, показать, что её обманули так же, как и их, и всех любимцев-трибутов скоро попросту не останется. Когда наступает мой черёд, зрители безумствуют, требуя отменить Квартальную бойню. Мне даже говорить ничего не надо — все симпатии уже на моей стороне.       Цезарь всё же спрашивает, хочу ли я сказать несколько слов, и я киваю, улыбаюсь и дрожащим голосом говорю:       — Только одно: мне жаль, что ты так и не попадешь на мою свадьбу… Хорошо, хоть успею покрасоваться в белом платье. Правда ведь… правда, оно красивое?       Я начинаю кружиться, и зал вокруг замирает. Тишина, и только серый дым поднимается вверх, а вокруг начинают летать белоснежные обрывки платья, жемчуг катится по сцене, а я исчезаю в пламени. А когда оно стихает, остаюсь в чёрном платье из перьев. Рукава превращаются в крылья, и перед притихшими зрителями предстаёт Сойка-пересмешница.       Это бесконечно прекрасное творение Цинны, и я готова расцеловать его, но понимание обрушивается, придавливает к земле — Сноу этого не простит. Маленький бунт, единственный из всех доступных простому дизайнеру, открытое неповиновение и плевок в лицо президента. Цинну жестоко накажут, и я лишь надеюсь, что сохранят жизнь. Но и в это верится слабо. Я покидаю сцену, место занимает Пит, и остаётся лишь слушать его интервью, дивясь находчивости и лёгкости, с которой он ведёт беседу. Когда разговор заходит о нас, Пит с таким тяжёлым вздохом говорит о нашей тайной свадьбе, что хочется аплодировать. Но он идёт дальше и говорит, что я жду ребёнка.       Это шок. Шок для зрителей, но не меньший — для меня. Я смотрю на него и не могу произнести ни слова. Отступать нам некуда, Пит словно поджёг шнур, который до этого заготовили остальные трибуты, и теперь раздался взрыв. Оглушительный и невероятный: зал кричит, требуя отмены игр, топочет ногами, угрожает. Я же пытаюсь не думать о том, что это действительно могло бы быть правдой. Не возводи я всю жизнь стены, за которые не пробиться, не избегай я любых чувств, не закройся от Пита — кто знает, быть может, этот ребёнок мог стать правдой. И тогда ожил бы не просто мой худший кошмар — я оказалась бы в аду, потому что сделать выбор между Питом и жизнью, которая только-только зародилась, было бы невозможно. Беззвучно плачу.Это сейчас кстати, образ страдающей невесты.       Поворачиваюсь к Питу, который уже стоит рядом, беру его за руку. Слёзы текут по его лицу, и я верю, что они — настоящие. Только сейчас в голову приходит мысль, что он мог бояться того же — заводить детей, отправлять их на Игры. Может, именно поэтому ни разу не делал попыток прикоснуться ко мне как-то иначе, нежели в простом объятии и коротком поцелуе. Может, тоже возводил стену, только его любовь постоянно пробивалась сквозь неё, причиняя ему боль.       Все эти мысли проносятся в голове с быстротой молнии, крепче сжимаю его руку, и вдруг трибуты начинают повторять этот жест: один за другим, мы держимся за руки, показывая, что никакие решения Сноу и распорядителей не разрушат нашего единства. Свет резко гаснет, никто не желает показывать всему Панему, что здесь, в этой маленькой войне, мы выиграли.       Уже в лифте, едва за нами закрываются двери, Пит хватает меня за плечи, спрашивает быстро:       — Мне следует извиниться?       — Нет.       Я не злюсь на него. Наоборот, после случившегося на сцене тело наполняют лёгкость и воодушевление. Пусть завтра мы начнём умирать, но сегодня мы прожили не зря, сегодня люди во всём Панеме узнали — сопротивление возможно. Прощаться с нами приходит один Хеймитч — Эффи и стилистам велели уйти. Хочется сказать ему много чего, но ком в горле мешает вымолвить хоть слово. Я просто киваю в такт словам Пита. Хеймитч останавливается у лифта, смотрит прямо на меня и говорит:       — Китнисс, там, на арене, помни, кто твой настоящий враг.       Пит хочет зайти к себе и принять душ, но я тащу в свою спальню, боюсь, что нас могут разлучить. Мы моемся по очереди, а потом пытаемся заснуть. Оба молчим, но думаем, наверное, об одном и том же. О том, что могло бы быть, если… О том, чего теперь никогда не будет… О том, что с завтрашнего дня у нас есть в лучшем случае несколько дней, прежде чем наша жизнь не оборвётся. Что это — всё…       Цинна и Порция, стилист Пита, будят нас утром. Пора. С Цинной летим к арене, с трудом заставляю себя поесть и попить, вспоминая, как мучила жажда на прошлых Играх. На прощание он прикалывает брошь к моей груди и я, стараясь проглотить комок в горле, благодарю за платье. Мы оба знаем — оно было последним. Я уже стою в капсуле, стекло опущено, но в движение она не приходит. Вижу, как входят миротворцы, как двое заламывают руки Цинне, а третий бьёт по лицу. Снова и снова. Я кричу, колочу по стеклу, но они словно не видят этого, продолжая его избивать. Последний спектакль от Сноу. Специально для меня. На память. Цинну выносят, а я смотрю на кровавый след, и даже не сразу понимаю, что платформа начинает подниматься.       Яркий свет слепит, поначалу не могу понять, где оказалась, пока не привыкают глаза. Кругом вода. Квартальная бойня началась.       Едва оказавшись на суше, буквально натыкаюсь на Финника, целюсь ему в грудь, выстрелю не задумываясь, но он вдруг поднимает руку, показывает браслет Хеймитча, тот, что сделала Эффи совсем недавно. Финник теперь мой союзник, и с этим надо смириться. Я даже рада, что это оказался он — вместе проще найти Пита. Финник помогает ему добраться до берега, а сам уплывает за Мэгз. Вот и все наши союзники: любимчик публики и восьмидесятилетняя старушка, бывший ментор Финника. Вчетвером мы уходим в джунгли, я забираюсь на дерево, чтобы осмотреться.       Вода вокруг Рога изобилия бордового цвета. Пятна крови на песке. Все, кто вчера держался за руки, схватились за оружие и готовы дорого продать свою жизнь. Я думаю о Финнике. О том, что убью его, не задумываясь, не сожалея. Не могу ему доверять и не хочу. Да и можно ли доверять тому, кто с радостью проткнёт своим трезубцем, когда представится время? Арена превращает нас в зверей, ведомых одним инстинктом — выжить. И я не исключение.       Спускаюсь вниз, и Финник будто читает мои мысли — поднимает трезубец, интересуясь, сложил ли кто-то оружие и не поднял ли бунт против Капитолия. На все его вопросы один ответ — нет. Мы все здесь в одной упряжке и ведомы одной целью. Пит, чувствуя растущее напряжение, встаёт между нами, а я едва зубами не скрежещу от злости. Вечное желание решить всё мирно. Когда он поймёт, что здесь ничего нельзя решить простым разговором? Но между тем, это помогает, мы с Финником успокаиваемся и решаем идти дальше. А там будь что будет.       Надо найти воду, жажда быстро лишает сил, мы все дышим тяжело и часто. А Финник ещё и несёт на плечах Мэгз, не выпуская из рук трезубец. Я внимательно всматриваюсь вперёд и вдруг замечаю свечение. Едва заметное, оно напоминает о том, что показывал Бити, один из трибутов, на тренировках. Свечение — сбой в силовом поле. Я не успеваю сказать ни слова, глядя, как Пит заносит руку с ножом, чтобы разрубить лиану. Короткая вспышка, треск, и Пит отлетает к нашим ногам.       Запах жжённых волос забивает ноздри. Я трясу Пита, зову его, но он не отвечает. Склоняюсь ниже, кладу голову на грудь — тихо. Ни малейшего дуновения дыхания, даже слабого. Пит умер. Финник подходит, садится рядом и затыкает Питу нос. Я кричу, вцепляюсь в его плечо, понимая, что он хочет удостовериться, что Пит умер, а может, прикончить, если это не так. Но Финник отбрасывает меня в сторону, открывает Питу рот и начинает с силой вдыхать в него воздух. Сижу, обхватив колени, и медленно раскачиваюсь из стороны в сторону. Неправда. Не так быстро. Не так резко. Не Пит. Земля под ногами расходится, я лечу в бездонную пропасть, не в силах пошевелиться. Чувствую, как внутри растёт, наливаясь, пустота, такая обширная, что ничем и никогда я не смогу её заполнить. Пит умер, больше не вернётся, больше никогда, никогда, никогда… Никогда — это ведь слишком долго!       Не могу отвести глаз от его поднимающейся от дыхания Финника груди и цепляюсь за надежду с такой отчаянной силой, что кажется, вот-вот сойду с ума. Как та девушка из дистрикта Финника и Мэгз. На Играх которой её напарнику отрубили голову. Наверное, так же резко и быстро. Раз — и его не стало. Как Пита.       И тут Пит слабо кашляет, и я, забыв обо всём на свете, срываюсь с места, бегу к нему, чтобы тут же рухнуть на колени, приподнять его голову. Его ресницы дрожат и взлетают вверх. Наши взгляды встречаются. Он шепчет, что там, впереди, силовое поле, а я не могу сдержаться: смеюсь и плачу одновременно. Пит говорит что-то о том, что в порядке, но я не слышу. Зажимаю рот, начинаю задыхаться и давлюсь всхлипами. Спазмы сжимают горло, воздух рвётся наружу громким хлюпаньем, хочу сказать, что всё в порядке, но не могу, только зажимаю рукой рот и продолжаю всхлипывать, отчаянно, громко, судорожно.       — Китнисс? — Пит медленно садится, смотрит с тревогой, я же не знаю, как себя остановить, дрожу всем телом, только начиная осознавать, что сейчас, прямо сейчас, едва не потеряла Пита навсегда. Что его жизнь может оборваться в любую секунду, и я ничего не смогу сделать. Что мы все здесь бессильны и обречены.       — Это у неё гормональное, — говорит Финник. Я вскидываю на него глаза, смотрю сквозь слёзы, собираясь возразить, но вместо этого всхлипываю ещё громче, заливаясь слезами. Финник смотрит озадаченно, переводя взгляд с меня на Пита и обратно. Словно силится решить какую-то задачу, но потом сдаётся и пожимает плечами.       Финник только что спас жизнь Питу. А я всё ещё готова убить его ночью, если понадобится. А вообще странный он, этот Одэйр. Тащит на себе Мэгз, спасает Пита, помогает мне — где правда, а где ложь, как разобрать? Мы решаем двигаться дальше, только медленно, и Финник опять приходит на помощь — срубает для Мэгз и Пита посохи.       Не могу не смотреть на Пита, видно, что ему гораздо тяжелее, чем он хочет показать. Хочется обнять его, положить руку на плечо и помочь идти, но нельзя. Меня и так теперь считают истеричкой, а ведь нам так нужны спонсоры! Спасибо хоть Финник напомнил про мнимую беременность, на неё многое можно списать.       Продолжаем брести через джунгли, пить хочется так сильно, что плывёт перед глазами, кажется даже, что воздух вокруг вибрирует. Когда я объявляю привал, никто не спорит. Финник и Мэгз быстро сплетают циновки из сухой травы, а я бреду на поиски воды, стараясь найти хоть каплю. Натыкаюсь на странного зверька, его мордочка блестит от влаги. Шарю в траве, на стволах вокруг — пусто. От жажды кружится голова, возвращаюсь со зверьком, но не представляю, как его приготовить. Пит слабо улыбается, насаживает освежеванную тушку на прутик и бросает в силовое поле рядом с нами. Она возвращается поджаренной, и мы радуемся, как дети.       Наступает ночь, время подсчёта убитых. На небе появляются портреты, и мы застываем. Пит находит мою руку, я крепко пожимаю её в ответ. Все эти люди уже мертвы, и в этот раз гораздо тяжелее, чем в прошлый. Ведь в этот раз я действительно многих из них знала. Это страшно.       С неба спускается серебристый парашют, мы переглядываемся. Пит достаёт из мешочка странную трубку, узкую с одного конца, немного загнутую с другого. Долго гадаем, что это, пока меня не осеняет: выводная трубка! Папа подставлял такую в ствол клёна, и из него тек сок. Сообщаю остальным, Пит и Финник начинают ножом прорезать дырку в коре ближайшего дерева, вставляют туда трубку, и мы ждём. Вскоре появляются первые капли, и хочется кричать от облегчения — теперь у нас есть вода!       Мы с Финником не спим — слушаем странный звук, похожий на удары гонга, только глуше. Двенадцать раз. Вскоре до нас доносится шум грозы, но ливень идёт где-то в стороне, до нас не доходит. Через час гроза заканчивается, Финник давно спит, а я смотрю в стену джунглей, слышу удар пушки — ещё кто-то погиб. Сверху на нас сползает туман, густые щупальца стелятся по земле, обвивая стволы. И только когда он подбирается ближе, понимаю — что-то не так. Кожа моментально покрывается болячками, и каждая из них взрывается острой болью. Кричу, бужу остальных, Финник сажает Мэгз на спину, и мы бежим сквозь джунгли вниз, к воде, не разбирая дороги. Туман повсюду, он обступает, но пока не спешит нас схватить. Я оборачиваюсь, вспоминая о Пите. Снова бросилась спасать свою жизнь, а про него забыла. Но сейчас поступить так просто не могу, возвращаюсь, нахожу его руку, хватаю сильнее и тяну. Финник, убежавший далеко вперёд, кричит, подбадривая, и мы идём на его голос. Я оборачиваюсь к Питу и с ужасом вижу, что вся левая сторона его лица словно стекла вниз. Мои ноги тоже начинают неметь, значит, ядовитый туман бьёт по нервным окончаниям. Ноги Пита дёргаются, как у куклы-марионетки, я спотыкаюсь, и вдруг что-то выдёргивает его из полос тумана — Финник вернулся.       — Можешь взять Мэгз, я понесу его, — говорит, быстро присаживаясь. Я киваю, хотя сейчас совершенно не уверена в своих силах. Бежим дальше, вниз, но ноги отказывают, и я понимаю, что больше не могу сделать ни шага. Финник оборачивается, смотрит на нас, и я с трудом шевелю языком, говоря, что не могу нести Мэгз. Он смотрит на нас, в глазах блестят слёзы, или это луна так причудливо отражается? Он показывает на свои руки, которые обмякли вдоль тела, и говорит, что тоже не сможет нести. И вдруг Мэгз подходит к нему, быстро целует в губы и нетвёрдым шагом уходит в туман. Мы видим, как она дёргается в белой пелене, а потом воздух разрывает грохот пушки — сердце Мэгз остановилось.       Мы не можем останавливаться. Не сейчас. Бредём вперёд, почти не чувствуя себя, заблудившись в боли, терзающей внутри и снаружи. Падаем на колени и продолжаем ползти, пока впереди не появляется вода. Я первой добираюсь до неё, опускаю руки и шиплю от боли, но вместе с этим замечаю, как из язв вытекает белесый туман. Стягиваю с себя порванный комбинезон, ботинки, забираюсь в воду, Пит следует за мной. Становится лучше, яд покидает тело, и теперь мы помогаем Финнику, поливая его водой — он сам не может дойти.       Постепенно он оживает, и мы тянем его к воде, помогая погрузиться по шею. Когда Финнику становится легче настолько, что он может держаться сам, я вызываюсь сходить за водой, но Пит обрывает — сначала он, надо пробить дыру в дереве. Пока он ходит, а Финник плещется, забираю из лохмотьев комбинезона брошку и прикалываю на бретельку короткого спортивного топа. Хорошо хоть белье уцелело, хороши бы мы были, разгуливая голыми в ботинках по джунглям. Хоть сейчас и не до красоты и подобных мелочей, я бы не хотела, чтобы моим телом в мельчайших подробностях любовался весь Панем. На талии застёгиваю спасательный пояс, который тоже не пострадал — вот и вся одежда.       Финнику гораздо лучше. Он выбирается из воды, и мы вместе идём искать Пита, но не успеваем сделать и пары шагов по джунглям — я чувствую, как что-то меняется. Охотничьи инстинкты буквально вопят об опасности. Поднимаю голову вверх и вижу тёмные тени, следящие за нами. Осторожно трогаю Финника за плечо, и он тоже видит их — обезьяны, подобравшиеся стремительно и бесшумно. Зовём Пита, тихо, напряжённо. Он появляется из кустов напротив, и тут обезьяны нападают.       — Переродки! — кричим с Финником одновременно, бросаясь на зверей. Их много, слишком много, они ловкие, сильные, и, кажется, бесконечные. Лунный свет отражается на их шкурах, я выпускаю стрелы одну за другой, вижу, как обезьяна бросается к Питу, и понимаю, что не успеваю — бросаюсь, чтобы закрыть его своим телом, но вдруг от ствола отделяется тень — морфлингистка из Шестого падает на переродка, и острые клыки вспарывают её грудь. Обезьяны уходят почти сразу, словно распорядителям только и надо, чтобы от каждой напасти умирал один трибут. Несём морфлингистку на берег, там я вспарываю её комбинезон, и взгляду открываются четыре зияющих раны. С такими долго не живут.       Впрочем, она и так не прожила бы долго. Как и Хеймитч, она предпочла скрыться от реальности в зависимости, только морфлинг убивает быстрее белого. Сейчас она дышит с тихими хрипами, цепляясь за мою руку, и Пит начинает говорить ей о цвете и о том, как порой сложно его подобрать. Его голос звучит тихо, проникновенно, и женщина смотрит на него, постепенно затихая. Последний вдох, выстрел пушки. Пит относит тело к воде и возвращается под дерево, садится рядом со мной. Финник вызывается дежурить, я не возражаю, вспомнив Мэгз. Думаю о том, что ещё утром была готова его убить, а теперь не знаю, смогу ли это сделать.