14. Игры, в которые играют люди
7 июня 2020 г. в 15:37
— Я должна отправиться в Капитолий! Я — Сойка-пересмешница! — заявляю с порога, распахивая дверь в Штаб. Все смотрят на меня удивлённо, Койн — с неприязнью.
— Твоей целью было объединить Дистрикты, ты справилась, — сухо говорит она. — Когда всё закончится, мы отправим тебя туда за сдавшимися.
Сдавшимися? Сейчас, когда моя цель так близка, когда появилась реальная возможность убить Сноу, меня хотят оставить здесь, рядом с незнакомцем, которым стал Пит. Я не могу здесь оставаться. Не хочу здесь оставаться. Только не здесь.
— Я лучший стрелок, который у вас есть! — прибегаю к последнему аргументу. — Гейл едет.
— Гейл не пропускал ни одной тренировки. А сколько занятий посетила ты?
Ни одного. Я делала всё возможное, чтобы избегать их, и никто не тащил меня насильно в тренировочный зал.
— Я охотилась, — чувствую, как жалко звучат мои оправдания. — И тренировалась с Бити в отделе Спецвооружения.
— Это не одно и то же, Китнисс, — мягко говорит Боггс. — Ты не знаешь основ выполнения приказов, а нам в бою нужны солдаты. И, давай прямо, — ты не на пике своей физической формы.
— В Восьмом или Втором вас это не волновало, — не сдаюсь я.
— Там тебе не позволяли вступать в борьбу, — замечает Плутарх и смотрит тяжёлым взглядом, напоминая, что он некоторых моих самовольных поступках Койн не известно.
— И оба эти случая привели к твоим травмам, — напоминает Боггс. Он тоже меня покрывает. Внезапно вижу себя его глазами: взъерошенная семнадцатилетняя девочка, которая даже дышит с трудом, потому что рёбра не успели зажить. Та, за которой постоянно надо наблюдать. Обуза в настоящей операции. Неконтролируемая. Сумасшедшая.
— Мне надо поехать, — стараюсь, чтобы голос не выдал отчаяния. Я должна убить Сноу. Я не могу остаться с Питом. Я просто хочу, чтобы всё это, наконец, закончилось. — Из-за Дистрикта-12. Они уничтожили его. Я хочу отомстить.
Койн с сомнением смотрит на меня, и под её грязно-серым взглядом хочется съёжится, обнять себя руками.
— Хорошо, — наконец говорит она. — У тебя три недели. Если успеешь подготовиться и твою кандидатуру одобрит Распределительный Совет, можешь ехать. Если нет — никаких споров.
Это звучит справедливо, и я должна бы это понимать. Но не могу. В душе растёт обида — когда я была нужна, мной пользовались так, как пожелают. А когда дошло до дела, ради которого я согласилась на все их условия, меня отодвигают в сторону. Понимаю, что виновата в этом сама — надо было готовиться. Но кто знал, что бег трусцой с автоматом наперевес мог стать таким важным занятием? Сидеть в тёмном углу, пытаясь собрать ускользающий разум казалось гораздо важнее.
В госпитале бушует Джоанна — ей тоже отказали. Сейчас понимаю её, как никогда, и кажется, между нами даже устанавливается что-то вроде… Не дружбы, нет. Союза. Да, теперь мы союзники, у нас одна цель, одно желание, ради которого мы готовы на всё. Рано утром мы уже в тренировочном зале, и тут реальность бьёт нам в лицо — мы действительно в ужасной форме. Нас распределяют к новичкам четырнадцати- и пятнадцати лет, но даже на их фоне мы слишком слабые. Гейл тренируется в другой группе, с теми, кто уже отобран для штурма Капитолия.
Растяжка, бег, силовые упражнения — всё это выматывает, стремительно лишая сил. Я не могу заставить себя бежать даже под оскорблениями Джоанны, которыми она сыплет, как из рога изобилия.
— Рёбра, — поясняю тренеру, серьёзной женщине, к который мы должны обращаться: солдат Йорк. — Они всё ещё повреждены.
— Чтобы они зажили полностью, солдат Эвердин, потребуется как минимум месяц.
— Но у меня нет месяца.
— Разве врачи не предлагали тебе ускоренного лечения? Они всегда говорят, что других способов нет, но я могу порекомендовать. Только учти — это будет больно.
Спустя полчаса я уже лежу на койке и стискиваю зубы, стараясь удержаться в сознании — двадцать четыре укола в грудную клетку, кажется, что чувствую, как срастаются кости. Боль неимоверная, может, рёбра не срастаются, а их заново ломают? Мечтаю о морфлинге, готова молить о капельнице, но меня предупредили: вместе с тем, что мне колют, морфлинг может быть опасен. Надо терпеть. Эта ночь кажется бесконечным адом. Я горю изнутри, задыхаясь от боли, а Джоанна на соседней койке корчится от ломки. На рассвете она не выдерживает и вытаскивает меня на тренировку.
— Не думаю, что смогу, — признаюсь хрипло. В горле так сухо, словно из меня выкачали всю жидкость.
— Ты сможешь. Мы обе сможем. Мы победители, помнишь?
Да, мы выжили там, где другие погибли. И наверное, это понимание должно помочь. Снаружи льёт, как из ведра, и Джоанна, видя дождь, замирает и сереет на глазах.
— Это просто вода, — говорю тихо. Она сжимает челюсти и шагает прямо в грязь. Её трясёт во время занятий, трясёт на обеде, после которого выворачивает в туалете. Когда начинаются занятия по сборке автомата, Джоанна не может совладать с руками, и я тайком помогаю ей, пока не видит солдат Йорк. После занятий Джоанна говорит, что нам надо уйти из госпиталя, потому что все смотрят на нас, как на больных. Но я понимаю — ей некуда идти. Поэтому предлагаю жить вместе, напротив отсека мамы и Прим. Хеймитч поддерживает нас, и теперь у меня новая соседка.
Принимаю душ, Джоанна обтирается мокрой тряпкой, а после бегло осматривает новое место и открывает ящик, в котором лежат мои жалкие пожитки.
— Прости, — пожимает плечами и захлопывает его.
— Ничего, — говорю, думая, что у Джоанны нет ничего. Ни одной вещи, которую она могла бы назвать своей. — Можешь покопаться, если хочешь.
Она достаёт медальон, рассматривает фотографии Прим, мамы и Гейла, а потом вытаскивает серебристый парашют и трубку для воды, усмехаясь:
— Один только её вид заставляет испытывать жажду.
А после берёт в руки жемчужину. Я сглатываю — один из плюсов тренировок — у меня нет времени думать о Пите. Совсем.
— Хеймитч говорил, что ему лучше, — произносит она.
— Может быть. Но он изменился. — «Так изменился, что ты себе и представить не можешь».
— Ты тоже. И я. И Финник. И Хеймитч, и Бити. Не говорю уже об Энни Креста. Арена прожевала нас и выплюнула. Или ты всё ещё чувствуешь себя прежней девочкой, той, что была до Игр?
Я молча качаю головой, пытаясь найти в её словах смысл и надежду.
— Есть одна вещь, по поводу которой мой доктор прав. Назад пути нет. У нас теперь только одна дорога — вперёд. Продолжать жить или сдохнуть где-нибудь под забором, когда всё закончится. — Она складывает мои вещи обратно и забирается в кровать. — Не боишься, что ночью я тебя убью?
— Будто бы я тебя не одолею, — отвечаю я. Мы смотрим друг на друга и начинаем смеяться — обе чувствуем себя настолько выжатыми, что даже пошевелиться сложно, не то, чтобы попытаться на кого-то напасть.
Тренировки продолжаются, день за днём, стиснув зубы, мы идём в зал, и вскоре солдат Йорк даже хвалит нас за успехи. Давно не чувствовала себя такой значимой и довольной. Сегодня мы собираемся в столовой с Финником и Энни, которые так и светятся, не отпуская друг друга даже во время еды. Рядом сидит Делли Картрайт — Хеймитч говорит, она мой первый защитник перед Питом. Каждый раз, когда он начинает сходить с ума, она пытается его успокоить и постоянно говорит обо мне только хорошее. Мы едим и смеёмся, Финник рассказывает что-то про черепашку, забравшуюся ему в шорты, когда я поднимаю глаза и вижу его.
Пит стоит за спиной Джоанны, рядом со свободным местом за столом. И смотрит на меня. Его руки скованы наручниками с короткой цепью, и поднос он держит неловко, как-то криво. За его спиной стоят два охранника, готовые в любой момент прийти на помощь.
— Что за миленькие наручники? — оборачивается на мой взгляд Джоанна.
— Мне ещё не совсем доверяют. — Его голос звучит спокойно и ровно. Почти без эмоций. — Я даже присесть к вам не могу без разрешения.
— Конечно, присаживайся! — Джоанна хлопает по месту рядом с собой. — Мы с Питом старые друзья, знаете ли! Наши камеры были рядом, мы научились узнавать друг друга по крикам. Весело было, да, Пит?
Энни при словах о камере затыкает уши и начинает медленно раскачиваться. Финник бросает на Джоанну укоризненный взгляд, но ей всё равно. Она широко улыбается и подмигивает Питу.
— Мой врач сказал не держать в себе плохие мысли. Это часть моей терапии.
За нашим столом повисает молчание. Напряжённое, оно давит на нервы, и первой не выдерживает Делли.
— Энни, а ты знаешь, что это Пит украшал ваш свадебный торт?
— Спасибо, Пит, — слабо улыбается Энни, но видно, что она сейчас очень далеко отсюда.
— На здоровье, Энни, — отвечает он с улыбкой, и я могу поклясться, что слышу старые нотки доброты в его голосе. Финник крепко прижимает Энни одной рукой, другой сгребает их подносы и поднимается, говоря, что они собирались погулять.
— Не обижай её, Финник, а то я могу попытаться увести её у тебя, — небрежно бросает Пит, словно подчёркивая, что вокруг полно девушек. Что меня для него больше не существует. От этих слов сердце болезненно сжимается.
— Не заставляй меня жалеть, что спас тебе жизнь, — криво улыбается Финник, бросая на меня обеспокоенный взгляд.
— Он спас тебе жизнь, Пит. И не один раз, — укоризненно говорит Делли, когда они уходят.
— Всё ради неё, — отрывисто говорит Пит. — Ради восстания. Не ради меня самого. Я ему ничего не обязан.
— Может да, а может и нет, — не выдерживаю я. — Мэгз мертва, а ты жив. Это должно хоть что-то да значить.
— Многие вещи должны иметь какое-то значение, Китнисс, только его почему-то незаметно. У меня есть воспоминания, к которым, я думаю, Капитолий не прикасался. Например, о тех ночах в поезде.
И снова намёки. На то, чего на самом деле не было. Правда лишь в том, что только руки Пита, которые меня обнимали теми ночами, не дали мне сойти с ума. И теперь это ничего не значит. Больно чувствовать, когда самое драгоценное, что у тебя было, на глазах рассыпается в пыль.
— Так, а вы двое теперь официально вместе? — Пит указывает на нас с Гейлом ложкой. — Или они продолжают использовать легенду о несчастных влюблённых?
— Продолжают, — отвечает за меня Джоанна. Руки Пита вдруг сжимаются в кулаки, а потом разжимаются так медленно, словно он представляет, как душит меня. Гейл рядом напрягается, я жду, что он бросится через стол, но он лишь произносит:
— Никогда бы не поверил, если бы не увидел лично.
— О чём ты? — Пит склоняет голову набок.
— О тебе. О том, что они заменили тебя злобным переродком, — говорит Джоанна.
Пит молчит. Смотрит на свои руки. А мы с Гейлом встаём и уходим. Стараюсь идти медленно, держать себя в руках, хотя хочу запустить подносом в стену и кричать, пока не сорву голос.
— Я же говорю тебе — он меня ненавидит, — говорю тихо, когда мы выходим в коридор.
— То, как он тебя ненавидит… — медленно начинает Гейл, — это так знакомо… Я чувствовал себя так же, когда смотрел, как ты его целуешь на экране. Только я знал, что был к тебе несправедлив. А он этого не видит.
— Может, он просто видит меня такой, какая я есть. — Мы подходим к двери моего отсека.
— Китнисс, поверь мне, он просто не видит, кем ты на самом деле являешься, — тихо говорит Гейл, целует меня в щёку и уходит. А я закрываю за собой дверь, сворачиваюсь клубком на кровати и думаю, думаю, думаю. Неужели мне всё это приснилось: кольцо его рук, стук сердца, тихое дыхание, запутавшееся в моих волосах? Неужели он не помнит, как смотрел на меня тогда, как приходил ночь за ночью, прогоняя кошмары? Как признавался, что его единственный кошмар — потерять меня, и что когда я рядом, он не боится? Сегодня я видела Пита почти нормальным, но даже если он окончательно вылечится, прошлое никогда не вернётся к нам. Для того, чтобы любить, нужна причина. Раньше Пит любил меня вопреки всему. Теперь, благодаря всему, он меня ненавидит.
— Ты пропустила всё самое интересное, — заявляет Джоанна, заходя в отсек. — Пит вышел из себя, а Делли ругала его за то, что он к тебе несправедлив. У неё такой писклявый голос, словно мышь тыкают вилкой.
Джоанна трёт живот рукой, и я замечаю грязь под её ногтями. Интересно, жители Дистрикта-7 моются только по праздникам? Мы экзаменуем друг друга, проходимся по военным терминам, которые надо вызубрить назубок. Потом я забегаю к Прим и маме, а после, уже лёжа в кровати и готовясь ко сну, спрашиваю Джоанну:
— Ты правда слышала, как он кричал?
— Это было частью их плана, — могу представить, как она пожимает плечами в темноте. — Знаешь, как те сойки-говоруны на арене. Только всё было по-настоящему. И не прекращалось через час. Тик-так.
— Тик-так, — тихо откликаюсь я.
Белые розы на кровавом поле. Переродки, грызущие друг друга. Сойки-говоруны, смотрящие с ветвей. Глазированные рыбки на торте. Я среди этого. Сегодня в моих снах все заходятся криком, не прекращающимся ни на секунду.
Я с головой ухожу в тренировки. Стиснув зубы, не думаю ни о чём, кроме цели — попасть в Капитолий. Нас допускают к Уличному Стимулятору Сражений, который называют просто Кварталом — выстроенный макет улиц Капитолия, полный различных ловушек. Нам всё чаще удаётся пройти его без потерь, хотя иногда замаскированная мина или снайпер выбивают из строя. А в один из дней к нам присоединяется Пит. Я вижу его на другом конце зала и думаю: если он может начать спорить сам с собой из-за обычной перепалки с Делли, разве можно подпускать его к оружию? Но Плутарх говорит, что это для роликов, и никто не даст ему в руки реальное оружие. Они так же снимают нас с Джоанной, Гейла, Финника и Энни. Но весь Панем сейчас интересуется Питом. Как его состояние, что с ним происходит, как сильно его сломал Капитолий. Плутарх предполагает, что они могли бы снять нас вместе. Пусть не целующимися, но хотя бы счастливыми. Я тут же ухожу. Этого не будет. Никогда. Даже если бы Пит позволил себя уговорить, я больше не могу играть на камеру в любовь. Потому что теперь моя боль — слишком личное, чтобы делиться с другими.
За несколько дней до отправки первой партии войск, солдат Йорк говорит, что допускает нас с Джоанной к экзамену. Он состоит из четырёх частей, и проходить его надо самостоятельно. Я даже испугаться не успеваю, когда прохожу первые три задания на отлично. Жду, когда подготовят четвёртое — что-то лично для меня, основанное на психологических тестах. Говорят, что задание основано на наших слабостях. Какая у меня слабость? Их слишком много, меня могут подловить на чём угодно.
Джоанну вызывают первой, провожаю её взглядом и немного завидую — лучше бы я пошла раньше, чем сидеть здесь и гадать, что там, за дверью. Вскоре приходит моя очередь. Обычная вылазка в группе, даже странно. Прохожу почти до конца, когда вижу группу миротворцев и мину впереди. В наушниках голос командира — лечь на землю. Но ведь одним выстрелом я могу уложить их всех! И тут понимаю — вот моя главная слабость! Я не умею слушать чужие приказы. Падаю на землю так быстро, как только могу. Кто-то другой взрывает мину. Миротворцы умирают. А я прохожу свой экзамен на отлично. Вылетаю, как на крыльях, мчусь в Штаб, хотя вообще-то не должна сейчас здесь быть — мне, как и остальным новобранцам, должны стричь волосы. Но вместо этого я подхожу к Боггсу, а он смотрит на моё запястье, где красуются цифры 451.
— Ты со мной. Специальное подразделение снайперов. Присоединяйся к отряду. — Смотрю в сторону, там стоит Гейл, Финник, пять человек, которых я не знаю. Должно быть, мы очень важный отряд, потому что остаёмся в Штабе, когда приходит Плутарх и начинает объяснять, что мы будем делать. Он рассказывает о множестве ловушек, подстерегающих на каждом шагу, говорит, что многие из них остались с Тёмных времён, но многое он придумал и сам, пока был Распорядителем Игр. Я расталкиваю людей и подхожу к голограмме, раскинувшейся над столом. Протягиваю руку к мигающим зелёным огонькам, означающим ловушки, и чувствую движение за спиной. Конечно, это Финник. И, конечно, он видит то же, что вижу я. Арена. Наполненная смертельными ловушками, контролируемая Распорядителями Игр. Пальцы Финника касаются ровного красного сияния над одной из дверей на голограмме.
— Леди и джентльмены… — тихо начинает он. А я громко, звонко заканчиваю:
— … семьдесят шестые Голодные Игры объявляются открытыми!
Я начинаю смеяться. Громко, отрывисто, зло. И Финник подхватывает, пока все морщат лбы и пытаются сложить два и два и понять, что происходит. Не лучшая была идея — пускать в бой двух победителей, которые давно сошли с ума на почве арены и всего, что там произошло.
— Не понимаю, зачем ты даже беспокоился о том, чтобы мы с Финником проходили все тренировки, Плутарх, — говорю, отсмеявшись.
— Да уж, мы два самых лучших солдата, которые у вас есть, — самодовольно улыбается Финник. Я киваю. Плутарх лишь машет головой, призывая вернуться в строй и не мешать продолжать презентацию. Мы замолкаем, берём себя в руки и ждём. Я жду, когда смогу вырваться в лес и от души прокричаться. Или расплакаться. Или выругаться. Или всё сразу. Кажется, арена никогда меня не отпустит. Когда всех распускают, меня просят остаться, и я заранее замираю, ожидая подвоха. Но оказывается, это лишь приказ о том, чтобы я пропустила стрижку — Сойка-пересмешница должна выглядеть максимально женственно для арены. Точнее, для камер. Точнее… неважно.
— Что я скажу Энни? — шепчет Финник, поджидавший меня в коридоре.
— Ничего, — решительно отрезаю я. — Как ничего не узнают мама и Прим. — Им ни к чему знать, что мы снова возвращаемся на арену. На свои третьи Игры.
— В конце концов, — говорю снова, больше чтобы успокоить себя, — это не настоящие Игры. И выживших может быть много. И… нам не привыкать, верно? К тому же, — я улыбаюсь, — в этот раз Сноу тоже будет игроком!
Прежде чем мы успеваем договорить, появляется Хеймитч и говорит, что Джоанна снова в больнице.
— Всё произошло, когда она находилась в Квартале. Они пытались обратить против неё её же слабости и затопили улицу.
Это ничего не объясняет. Джоанна умеет плавать. Я точно помню, как она плавала во время Квартальной бойни. Что не так?
— Её пытали в Капитолии, — поясняет Хеймитч. — Обливали водой и били током. В Квартале у неё случилась паническая атака. Сейчас её накачали лекарствами, она спит.
Мы с Финником не знаем, что говорить. Я вспоминаю, как думала, что она не любит мыться. Как она вышла под дождь, словно это была кислота.
— Вы должны навестить её. Кроме вас у неё нет никаких близких.
Не могу сказать, что это меня радует. Джоанна для меня почти чужая, я едва её знаю. Знаю — обрываю сама себя. Возможно, лучше всех, не считая Финника, конечно. У неё нет вещей, в шкафу пустота. И в жизни тоже. Пусто. Финник сразу идёт к Джоанне, а я дожидаюсь Боггса, объясняю ему, что хочу сделать, и получаю пропуск от его имени. Потом иду в холл, беру один из крепких белых бинтов, которые привезла из Дистрикта-12. То, что нужно.
В лесу я нахожу сосну, рву целую охапку хвойных иголок и заматываю их, делая комок размером с яблоко. Сверху торчат ярко-зелёные иглы, источая запах хвои. Возвращаюсь к Джоанне и некоторое время просто смотрю на неё, думая, почему раньше не замечала очевидного? Того, что она — просто одинокая и испуганная молодая женщина. У которой нет никого. И вся её жестокость, жесткость — показные. Защитная реакция, чтобы не позволить причинить боль. Сейчас она лежит и борется с успокоительным, пытаясь не закрывать глаза, просто потому что боится вновь оказаться в своих кошмарах. Я подхожу к ней и протягиваю пучок иголок.
— Что это? — хрипло спрашивает она.
— Что-то, что ты сможешь положить в свой ящик, — говорю тихо. — Понюхай его.
— Пахнет домом, — в её глазах стоят слёзы.
— На это я надеялась. Ты же из Седьмого и всё такое. Помнишь, когда мы встретились. Ты была под деревом. Ну, недолго.
Она молчит какое-то время, а потом вдруг резко притягивает к себе за руку:
— Ты должна убить его, Китнисс. Поклянись всем, что тебе дорого. Поклянись своей семьёй.
— Клянусь, — говорю, стараясь не морщится — она слишком крепко сжимает мою руку. — А зачем по-твоему я иду туда, глупая?
Последние дни проходят за тренировками. Я стреляю из лука, что мне сделал Бити, Гейл — из своего, модифицированного. Финник с трезубцем, который тоже стал опаснее. Иногда мы стреляем по чучелам миротворцев. Если попадаешь в цель — они истекают искусственной кровью. Ещё с нами пятеро бойцов — женщина среднего возраста, Джексон, две сестры лет двадцати, мы называем их Лиг 1 и Лиг 2, и двое взрослых мужчин: Митчелл и Хомс. Они никогда особо не разговаривают, но могут попасть в пылинку на твоём ботинке с пятидесяти ярдов. Мы действительно отличные стрелки. Поэтому, когда Плутарх собирает нас вместе, надеемся, что наша цель — захватить Сноу.
— Отряд 451, я собрал вас здесь для специальной миссии. У нас есть огромное количество снайперов, но очень мало съёмочных групп. И поэтому мы специально отобрали вас восьмерых для того, чтобы вы стали нашим «Звёздным отрядом». Вы будете лицами этого нападения.
Разочарование, шок, злость отражаются на лицах каждого, включая моё.
— То есть, вы хотите сказать, что мы не будем участвовать в сражениях, — зло выплёвывает Гейл.
— Вы будете участвовать в реальных сражениях, но, возможно, не всегда на передовой. Если это вообще возможно для вас — быть на передовой в этой войне.
— Никто из нас не хочет этого, — говорит Финник. — Мы собираемся сражаться.
— Вы будете настолько полезными на этой войне, насколько возможно, — отрезает Плутарх. — Было решено, что вы подходите больше всего для того, чтобы вас транслировали. Одна лишь Китнисс, бегая в костюме Сойки-пересмешницы, смогла перевернуть восстание и направить его в нужное русло. И, заметьте, она единственная не возражает, потому что понимает важность этого дела.
Китнисс не возражает по одной причине — я собираюсь покинуть Звёздный отряд, как только мы прибудем в Капитолий. Но я молчу, хотя понимаю — совсем не возражать будет слишком подозрительно. Поэтому спрашиваю, будет ли это напоказ, или по-настоящему. На что Плутарх заверяет, что опасность будет самая реальная, и просит, чтобы мы не подорвались нигде ненароком, ведь заменить нас будет некому. На утро прощаюсь с мамой и Прим. Думаю заглянуть и к Питу, но понимаю, что не смогу посмотреть на него. Просто беру жемчужину и кладу в карман формы, как последнее напоминание о том, что потеряла.
Нас привозят в Капитолий на товарном поезде. От станции на десяток кварталов тянется военный лагерь, здесь нас располагают, здесь мы ждём дальнейших приказаний. Три дня мы сходим с ума от скуки, иногда стреляем по объектам, и это снимает Крессида, чтобы потом смонтировать ролики. Но больше ничего не происходит. Со мной костюм Сойки-пересмешницы, но снимают меня только в форме, словно хотят не дать забыть о том, что я есть, но вместе с тем понизить от символа восстания до простого солдата. Наверняка Койн таким образом пытается снизить моё влияние. Будто это имеет для меня какое-то дело.
Пока все заняты бездельем и пальбой по пустышкам, я продолжаю работать над своим планом. Приходится изучать город по картам. У каждого командира есть прибор с голограммой, такой же, что показывал нам Плутарх. Она называется голограф, и простым солдатам доступ к ней недоступен. Он активируется голосом командира, и украсть его у Боггса сложнее, чем вырвать у него зуб, пока он спит.
На четвёртое утро Лиг 2 попадает в ловушку, но вместо мошек-переродков, которых мы ждали, её тело утыкают десятки дротиков, один из которых попадает в голову. Она умирает раньше, чем мы успеваем привести медпомощь. Плутарх обещает прислать замену. Следующим вечером привозят новенького. Без наручников. Без охраны. С автоматом наперевес. Мы все смотрим на Пита и номер 451 на его рукаве.
— Это ничего не изменит, — говорит нам Пит. — Койн сама лично послала меня сюда. Решила, что моё присутствие оживит промо ролики.
Это меняет всё. Это значит, что Койн послала Пита для цели, которая для неё важнее промо роликов. Ей нужна моя смерть. И Пит обязательно ей в этом поможет, даже если сейчас так не думает.