Останусь пеплом на губах

                    Боггс рассержен, как никогда, я смотрю на него и пытаюсь найти подтверждение своим догадкам. Когда он возвращается после разговора с Койн, то тут же приказывает своему заместителю, солдату Джексон, чтобы приставила к Питу охрану из двух человек. А сам уводит меня в сторону, так далеко, чтобы не услышал никто из нашего отряда.       — Он всё равно убьёт меня, — говорю, стараясь, чтобы голос не дрожал. Одно дело — думать об этом. Совсем другое — озвучить самый большой страх и самую большую боль вслух. — Здесь слишком многое напоминает о плохом. Пит не сможет сдержаться.       — Я буду рядом, — серьёзно говорит Боггс, а я снова вижу в его глазах слишком знакомое выражение. Подобное бывало у папы, когда он обещал, что будет защищать нас во что бы то ни стало.       — Почему Койн хочет моей смерти? Почему именно сейчас? — пытаюсь перевести разговор в менее болезненное русло. Хотя как здесь можно выбирать? Либо обсуждать, как тебя хочет убить тот, кто любил, либо говорить о том, почему та, кто обещала защищать, использовала и теперь готова не просто выбросить за ненадобностью, но и заставить красиво (или не слишком) умереть.       — Ты не нравилась президенту, — говорит Боггс, не сводя с меня пристального взгляда. — Никогда не нравилась. Она хотела спасти с арены Пита, но больше с ней никто не согласился. А потом ты попросила иммунитет для других победителей, тем самым бросила ей вызов. На это можно было закрыть глаза, ведь ты отлично справлялась с поставленной задачей, но…       — Но? — тороплю я, прикусывая губу. Худшие догадки подтверждаются, и земля под ногами постепенно покрывается трещинами. Пока они слишком мелкие и незначительные, но чувствую, что скоро провалюсь туда, и больше никто не придёт на помощь.       — Скоро война закончится. И выберут нового лидера.       — Я не претендую на власть! — я даже пытаюсь усмехнуться, только выходит плохо.       — Никто так не считает. Но ты примешь чью-то сторону. Это будет президент Койн, ответь?       — Не знаю. — Я честно никогда об этом не думала. Меня вообще мало волнует, что станет после войны, по одной простой причине — после войны не станет меня.       — Если это не Койн, ты представляешь угрозу. Ты — лицо восстания. Твоё слово имеет вес, неважно, хочешь ты этого или нет. Китнисс, ты и сама знаешь, какой властью сейчас обладаешь над людьми. И Койн знает. Но так же вы обе знаете: ваш союз временный. Не станет войны — он распадётся.       — Поэтому она решила заткнуть мне рот, — медленно выговариваю я. Интересно, сколько нужно президентов, чтобы убить одну Сойку?       — Ты выполнила свою задачу — объединила дистрикты. Остальное можно сделать без тебя. Последнее, в чем ты могла бы быть полезна — подлить масла в огонь восстания.       — А потом умереть.       — Да. Стать мученицей, умершей во имя всех нас. — Это звучит громко и торжественно, но Боггс не шутит. Кладёт руку мне на плечо и слабо его пожимает. — Пока я рядом, ты не умрёшь, солдат Эвердин. Ты заслужила долгую спокойную жизнь.       Словно она мне нужна. Не спорю, когда мы возвращаемся в лагерь, думаю лишь о том, что не умру, пока не убью Сноу. А потом… Потом сама раскушу морник, лежащий в кармашке формы. Но не позволю Питу убить себя. Он этого не переживёт. И Боггс со своей помощью и покровительством лишь усложняет задачу — как теперь украсть голограф? Смотрю на Пита — он спокойно ставит палатку под наблюдением двоих солдат. Словно ему всё ни по чём. В груди вспыхивает злость, по венам ядом резким, горьким.       — Когда мне в наряд? — спрашиваю отрывисто у Джексон.       — Я не включила тебя в график, — отвечает она, одарив долгим взглядом. — Не уверена, что ты сможешь выстрелить в Пита, если до этого дойдёт.       В голове разом всплывают все его обидные слова. Вскипают желчью, желанием уязвить, показать, что мне всё равно. Что его для меня не существует точно так же, как и меня для него. Я повышаю голос так, чтобы было слышно всему отряду.       — Я бы не выстрелила в Пита. Но его больше нет. Я пристрелила бы его, как и любого капитолийского переродка.       Мне приятно, что все это слышат. Мелочно, но приятно. И даже понимающая усмешка Пита не может испортить приподнятого, истеричного настроения.       — Это говорит не в твою пользу, — сухо отвечает Джексон. Слышу в её голосе укор, но сейчас мне плевать. Я хочу причинить боль Питу, такую же, какую он причинил мне всеми своими словами, намёками, холодом. Я, словно ребёнок, который ударился об ножку стула и в ответ бьёт её ещё сильнее, надеясь сделать больно. Это так не работает — больно всегда лишь мне. Пит смотрит в сторону, все вокруг отводят глаза, а душу заполняет запоздалый стыд — опять выставила себя бездушной тварью, готовой пристрелить бывшего возлюбленного только потому, что он меня забыл.       — Включите её в график, — слышу за спиной голос Боггса. Джексон кивает, говорит мне время дежурства, и я могу, наконец, отправиться в столовую. Уже в очереди за обедом ко мне подходит Гейл и спрашивает напрямик:       — Хочешь, чтобы я его убил?       — После такого нас точно отошлют назад, — пытаюсь перевести это предложение в шутку, но по спине расползается липкий, противный холод. Сколько бы я ни злилась на Пита, глубоко в душе понимаю — не смогу его убить. Никогда. А Гейл предлагает это так буднично, что даже сомнения не возникает, что сделает это, не задумываясь. Стоит мне только попросить. — Я сама с ним справлюсь.       — Пока не сбежишь, да? — тихо говорит Гейл, склоняясь ко мне, чтобы никто не услышал. Между лопаток зудит — я буквально чувствую взгляд Пита спиной. — Бумажная карта, возможно, голограф, если сможешь украсть… Ты ведь не сбежишь без меня?       Поначалу план был именно такой, но теперь понимаю, что с напарником будет проще. Гейл сможет прикрыть спину и не будет задавать лишних вопросов без необходимости. А потом меня уже не будет, всё и так потеряет смысл.       Обедаем, рассаживаясь в круг, но никто не спешит заводить разговор. В воздухе висит тишина, он пронизан напряжением. И поначалу я думаю, что дело в Пите, пока не ловлю на себе несколько откровенно недружелюбных взглядов. Ясно. Мои слова о том, что я смогу убить Пита в случае необходимости, не прибавили мне поклонников. Расправляюсь с едой так быстро, что почти не чувствую её вкуса, и иду звонить Хеймитчу. Говорю о том, что догадалась о плане Койн, а он спрашивает, что теперь я собираюсь делать. И буду ли провоцировать его напасть на меня.       — Конечно же, нет, — отвечаю быстро. — Я всего лишь хочу, чтобы он оставил меня в покое.       — А он не может, — отвечает Хеймитч. Давно не слышала столько злой усталости в его голосе. — У Койн может быть сколько угодно планов на этого парня, но он-то о них не знает! Он вообще мало что помнит и понимает, знает лишь, что не должен тебя бояться. Что ты не несёшь для него угрозы. Так что не смей его винить в том, что…       — А я и не виню! — перебиваю резко.       — Винишь! — Хемитч почти рычит в трубку. — Ты постоянно обвиняешь его в том, что ему неподвластно! Он не может контролировать свою злость, но, чёрт возьми, он пытается, Китнисс! Если бы тебя захватили в Капитолий и промыли тебе мозги, как бы Пит вёл себя с тобой?       Я молчу. Чувство вины как всегда приходит слишком поздно. Разве Пит грозился бы меня убить? Называл бы переродком? Огрызался бы на каждое слово? Упрекал бы хоть в чём-то? Нет. Это ответ на все вопросы. Я принимала его любовь, обманывала, а теперь не даю даже шанса поверить, что всё, что говорили ему в Капитолии — ложь. Я лишь подтверждаю, снова и снова, все те ужасы, что сейчас живут в его голове.       — Ты и я, помнишь? Мы обещали друг другу спасти его. Так вспоминай и спасай.       Хеймитч отключается, а я продолжаю стоять и сжимать трубку, стискивая зубы так сильно, что начинают болеть скулы. Убить Сноу. Как можно скорее убить Сноу и уйти самой. Навсегда и в никуда. Потому что я не умею быть нормальной, нежной, любящей. Я не смогу вытащить его. Не смогу вернуть. Возможно, я действительно единственный человек, кто смог бы это сделать, но просто не могу. Потому что… Не умею. Уж что-что, а свои способности к чувствам я точно переоцениваю.       Думаю об этом весь оставшийся день, вечер и ночь, свернувшись в палатке в своём спальном мешке. Я забыла о Пите, сосредоточившись на единственной цели — убить Сноу. Как всегда выбрала то, что якобы важнее, забыв о приоритетном. О каких чувствах говорил Финник, если всё, что я могу — убивать? Сначала зверей, чтобы выжить. Потом людей, чтобы выжить.       Сна нет. Ворочаюсь с бока на бок, но мыслей в голове слишком много, чтобы провалиться в сон. Выбираюсь из палатки и иду к костру, у которого сидит Джексон. Моё время дежурить вместе с ней, и я смотрю на Пита. Он не спит. Сидит, поставив свой рюкзак на колени, в руках обрывок верёвки, тот же, что давал мне Финник. Пит крутит его в руках, вяжет узлы, и смотрит на верёвку так, словно от неё зависит его жизнь. В голове ярко вспыхивает подвал, в котором мы отсиживались во время бомбёжки. Тогда я задыхалась от страха за Пита, а что теперь? Готова бросить только из-за того, что он вернулся другим? Надо сказать что-то, подбодрить, но слов нет. Всё, что могу — сидеть и смотреть в пламя, прислушиваясь к дыханию спящих солдат и треску дров.       — Последние два года наверное были для тебя изматывающими, — медленно заговаривает Пит, спустя час. — Ты постоянно думала: убить меня, или нет. Да или нет. Нет или да.       Это неправда! Хочется возмутиться, закричать, что он заблуждается. Хочется рассказать о том, как сильно он был мне нужен. Как я боялась за него. Хочется ответить что-то язвительное, но в голове всплывают слова Хеймитча, и я сдерживаюсь, говорю тихо:       — Я никогда не хотела тебя убивать. Кроме тех моментов, когда думала, что ты хочешь убить меня. Когда ты был с профи на первых Играх. Но после я всегда рассматривала тебя, как союзника.       Союзника. Как мало это слово передаёт всю гамму чувств, которые вызывает во мне Пит.       — Союзника, — задумчиво тянет Пит, словно пробует слово на вкус. — Подруга. Возлюбленная. Победитель. Враг. Невеста. Мишень. Переродок. Соседка. Охотник. Трибут. Союзник. Я добавлю это в список слов, которыми пытаюсь охарактеризовать себя. — Верёвка обматывается вокруг его пальца, и его кончик белеет. — Проблема в том, что я не могу понять, где правда, а где вымысел.       Наступает тишина. Только костёр потрескивает. Видимо, все давно проснулись или не засыпали вовсе.       — Тогда тебе лучше спросить об этом, — доносится голос Финника из темноты. — Энни всегда так делает.       — Спросить у кого? Кому я могу доверять?       От этого вопроса в груди становится больно. Словно кто-то стиснул рёбра и не хочет отпускать. Пит кажется сейчас одиноким и потерянным. И новая волна стыда затапливает с головы до ног.       — Ну, для начала, нам, — вступает Джексон. — Мы твоя команда.       — Вы — мои надзиратели, — поправляет Пит. И тут он тоже прав. Ему некому доверять, он здесь вообще никто. А я лишь пытаюсь подлить масла в огонь своими заявлениями о том, что могу убить, если потребуется. Хеймитч прав — я никогда не заслуживала Пита. Я даже рядом с ним стоять не имею права.       — И это тоже, — говорит Джексон. — Но ты спас множество жизней в Тринадцатом. Мы этого не забудем.       В наступившей тишине я пытаюсь представить, каково это — не уметь отличить где ложь, а где правда. Не знать, любят ли меня Прим и мама. Не знать, является ли Сноу моим врагом. А человек, что сидит сейчас напротив — спас меня или пожертвовал мною? Меня пробирает озноб. Такая жизнь похожа на кошмар, и для Пита он — реальность. Я вдруг отчаянно хочу рассказать ему о том, кем является он, кем являюсь я, как мы оказались здесь и почему. Но я не знаю, как начать. Бесполезно. Я бесполезна.       Моё дежурство почти подходит к концу, когда Пит вспоминает мой любимый цвет. А я отвечаю о том, какой цвет любит он. Вспоминаю мелочи, незначительные, но такие важные для меня. Выпаливаю их на одном дыхании и стремительно поднимаюсь. Забираюсь в свою палатку, чувствуя, что задыхаюсь. От эмоций, что переполняют до края, от слёз, которые обжигают глаза. От того, что умею только портить и никогда не смогу ничего создать. От того, что потеряла и никогда не смогу вернуть.       Утром вместе с Гейлом и Финником отправляемся в ближайший квартал, чтобы пострелять для камер. А когда возвращаемся, вокруг Пита собрались в кружок солдаты. Джексон придумала игру «Правда или ложь», и теперь Пит упоминает какой-нибудь факт, который, как он думает, произошёл с ним, а ему отвечают, реальность это или вымысел. Пит спрашивает о доме, о том, кто в этом виноват, надолго замолкает, каждый раз получая новую информацию. Пытается собрать по крупицам прошлое и настоящее, склоняет голову набок, как школьник, обдумывающий серьёзную задачку. Иногда он беззвучно шевелит губами, морщит лоб, и я почти физически ощущаю, как ворочаются в его голове мысли.       С каждым новым вопросом я всё больше понимаю, как глубока пустота в его голове. Он не помнит, как в Дистрикте-12 покупали мыло. Не помнит имён школьных учителей. Не помнит многого из Игр. Представляю, в каком тумане он живёт, как блуждает в нём, отчаянно пытаясь найти выход. То, что я сейчас чувствую к нему невозможно охарактеризовать. Это не любовь, не ненависть, не жалость даже. Это что-то едкое, выжигающее душу, оставляющее в ней дыры.       На следующий день Плутарх с Койн, наконец, решают, что наши ролики слишком скучные. Нас направляют в относительно безопасный квартал, в котором есть всего две ловушки. Все надевают тяжёлые пуленепробиваемые костюмы, берут автоматы. Боггс даже возвращает автомат Питу, громко говоря, что он заряжен холостыми. Я надеваю свой костюм Сойки-пересмешницы, радуясь, что можно делать хоть что-то, двигаться куда-то, а не сходит с ума из-за Пита. Вместе с Питом.       Пока все одеваются, Пит пристально смотри на Поллукса, а потом говорит:       — Ты же безгласый, верно? Со мной в тюрьме было двое безгласых. Дарий и Лавиния. Они были слугами в Тренировочном центре. Я видел, как их замучили до смерти. Лавинии повезло — не рассчитали силу тока, её сердце не выдержало. А Дария долго пытали. Отрезали части тела, били. Они всё задавали ему вопросы, но он не мог говорить, только издавал такие ужасные воющие звуки… Знаете, им не нужна была информация, они просто хотели, чтобы я это видел. — Пит замолкает, глядя в наши потрясённые лица, и спрашивает: — Это правда, или ложь?       — Правда, — глухо говорит Боггс. — По крайней мере, насколько я знаю.       — Я так и думал, — говорит Пит спокойно. — В этих воспоминаниях нет ничего сияющего.       Он отходит, бормоча что-то себе под нос, а я подхожу к Гейлу, утыкаюсь лбом в его нагрудник, и он обнимает меня одной рукой. Дарий. Миротворец, который помог Гейлу, остановил его избиение кнутом. Лавиния — девушка, которую похитили у нас на глазах из леса, когда в Дистрикт-12 приехал новый отряд миротворцев из Капитолия. Две жертвы. Две новые жертвы, которые я добавляю к своему бесконечному списку людей, погибших по моей вине. В нём уже тысячи, и конца не видно. Поднимаю глаза на Гейла, но не нахожу отражения своих чувств. Он плотно стискивает челюсть, наверняка уже представляет, как убивает всех, кого встретит на пути.       Под ногами хрустит стекло. Мы молча идём по разрушенным улицам, каждый думает о том, что рассказал Пит. О том, каким будничным, спокойным тоном он говорил. Впереди показывается квартал, который нам надо захватить. Первая настоящая, хоть и незначительная задача. Собираемся вокруг Боггса, который активирует голограф. Рассматриваем карту, находим ловушку, которая находится в трети пути от начала квартала, под навесом магазина. Нас ждёт пулемётный огонь, который надо активировать, выстрелив по ловушке. Нужен доброволец, и вызываются все, кроме Пита, который, кажется, сейчас вообще толком не понимает, что происходит. Меня отправляют к Мессале — надо наложить грим для крупных планов.       Крессида расставляет операторов, Мессала бросает несколько дымовых шашек для большего эффекта, и наконец можно идти. Передвигаемся медленно, как в «Квартале» на обучении. Прежде, чем Гейл активирует ловушку, мы все падаем на землю. Над головами несколько минут свистят пули, потом можно подниматься. Крессида просит не спешить — ей нужно несколько крупных кадров. Мы по очереди переигрываем реакцию на стрельбу, корчимся, падаем на землю, прячемся в нишах. Дело, которое мы делаем, значит для кого-то очень много. Нам же кажется нелепым. Мы с трудом сдерживаем смех, и даже Боггс, который пытается нас приструнить, улыбается. Он достаёт голограф, чтобы свериться с расположением новой ловушки, делает шаг в сторону, а в следующую секунду раздаётся взрыв. И ему отрывает ноги.       От грохота закладывает уши. Всё вокруг заволакивает дымом, настоящим, не постановочным. Вокруг кровь, ошмётки плоти. Второй взрыв заставляет пригнуться. Я бросаюсь к Боггсу, добегаю до него первая, пытаясь понять, что делать с его раной, с тем, что вообще от него осталось. Боггс сжимает мою руку так крепко, что кажется, треснет кость.       — Голограф, — произносит он, в то время, как его лицо на глазах сереет. Я падаю на колени, скольжу по крови, ползу на четвереньках и вздрагиваю, касаясь ещё теплой ноги. У ботинка, прикреплённый ремнём, голограф. Тяну его мокрыми, липкими руками, возвращаюсь к Боггсу. Нас окружают плотной защитной стеной. Финник пытается привести в чувство Мессалу, которого отбросило взрывом, Джексон кричит по рации о том, что надо срочно вызывать санитаров. Я сижу перед Боггсом и смотрю на то, как Гомес пытается перетянуть то, что недавно было его бедром. Знаю — бесполезно. Насмотрелась на нашей кухне на лужи крови, после которых шансов на спасение уже нет. Склоняюсь к Боггсу, готовясь выполнить ту роль, что исполняла с Рутой — каждому человеку перед смертью нужен тот, за которого нужно держаться.       Но Боггс не обращает на меня внимания, активно работая с голографом. Прижимает палец к экрану для подтверждения отпечатка, быстро проговаривает последовательность букв и цифр. Зелёный луч пересекает его лицо, Боггс говорит:       — Негоден для дальнейшего командования. Передаю первичный допуск к секретной службе солдату Китнисс Эвердин, группа 451.       Он с усилием поднимает руку и подносит голограф к моему лицу.       — Назови своё имя.       — Китнисс Эвердин.       Яркий свет окутывает с ног до головы, я не могу пошевелиться, перед глазами мелькают изображения. Он сканирует меня? Записывает? Пытается ослепить?       — Готовимся к отступлению! — кричит Джексон, Финник показывает на конец улицы. Оттуда к нам приближается маслянисто поблескивающая чёрная волна, которая поднимается до верхних этажей. Мы с Гомесом хватаем Боггса, тащим его за собой, впереди Гейл и Лиг 1 стреляют по стенам и дороге, пытаясь разминировать путь. За спиной нечто чёрное, смертельно опасное, наступает стремительно. Сердце колотится о рёбра, я задыхаюсь, почти оглохла от криков Боггса. Внезапно меня отшвыривает от него, прямо перед глазами — лицо Пита. Перекошенное, жуткое. Он вспомнил свою задачу, или включилась наконец программа. Заносит автомат, целясь прямо в череп. Я перекатываюсь, слышу, как снаряд врезается в улицу. Краем глаза успеваю уловить движение, поворачиваюсь: Митчелл набросился на Пита и прижимает его к земле. Но Пит, и до этого бывший сильным, а теперь подпитанный безумием, подсовывает ногу под живот Митчелла и с силой отталкивает его в сторону.       Ловушка захлопывается моментально. Митчелла скручивает проволока, стягивает с такой силой, что он моментально начинает сочиться кровью. Весь. Я пытаюсь кричать, но рот заполняется вкусом смолы, вязкой и обжигающей. Волна почти докатилась до нас и теперь собирается обрушиться на головы, погребая под собой. Гейл и Лиг 1 стреляют в замок двери углового здания, а затем по кабелям, которые удерживают Митчелла. Остальные пытаются утихомирить Пита. Мы с Гомесом хватаем Боггса и затаскиваем в чью-то квартиру, через гостиную из бело-розового бархата, по коридору, увешанному семейными фото, на мраморный пол кухни, где падаем без сил. Кастор и Поллукс заводят брыкающегося Пита, Джексон с трудом защёлкивает наручники, но это бесит его сильнее, и приходится запереть в кладовке.       Хлопает входная дверь, раздаётся множество шагов, крики. Чёрная волна накрывает здание, мы слышим, как лопаются стёкла, в воздухе разносится отвратительный запах свежесваренной смолы.Финник несёт Мессалу, Гейл появляется последним, кричит: «Газы!» и кашляет. Его начинает рвать над раковиной, а Кастор и Поллукс затыкают все щели вокруг двери.       Боггс с силой всовывает голограф в мою руку и шепчет еле слышно:       — Не доверяй им. Не отступай. Убей Пита. Делай то, зачем ты пришла.       Я отстраняюсь, чтобы увидеть его лицо, но глаза уже смотрят в потолок — Боггс умер. В моей руке зажат голограф, словно приклеенный его кровью.       Дверь кладовки сотрясают безумные удары, с каждым разом становящиеся всё тише. Вскоре они прекращаются, остаются лишь рваные, полные бессилия вздохи. А затем — тишина. Жив ли Пит?       — Он умер? — спрашивает Финник, глядя на Боггса. Я молча киваю. — Надо убираться отсюда. Наверняка за нами следило множество камер.       — Даже не сомневайся, — кивает Кастор. — Они и волну наверняка пустили, когда увидели, что мы снимаем промо.       — И наши радиокоммуникаторы сдохли, — говорит Джексон. — Но я выведу вас с помощью голографа. — Она тянется ко мне, но я прижимаю его к груди.       — Боггс отдал его мне.       — Не смеши меня, — фыркает Джексон.       — Это правда, — включается Гомес. — Перед смертью он передал Китнисс полномочия главнокомандующего. Я видел.       — Почему он так поступил?        Если бы я сама знала ответ! Голова кружится, меня мутит после всех событий, произошедших в течение нескольких минут. Окровавленный, искалеченный Боггс; Пит в припадке гнева; Митчелл в крови, барахтается в колючей проволоке; волна смолы, которая вот-вот накроет. Я поворачиваюсь к Боггсу и понимаю, что он здесь единственный человек, который полностью был на моей стороне. А сейчас я одна. Как Пит. Один. Что Боггс имел в виду? Кому не доверять? Повстанцам? Койн? Почему я должна убить Пита, ведь он знал, что я не смогу. Или смогу? Что делать? Все эти вопросы приходится отодвинуть в сторону, сосредоточившись на двух главных задачах: никому не доверять и забраться как можно глубже в Капитолий.       — Я на спецзадании, — говорю как можно твёрже, хотя уверенности в том, что мне поверят, нет. — Президент Койн дала задание убить Сноу. Боггс знал об этом.       — Я тебе не верю, — отрезает Джексон. — Как твой действующий командир приказываю отдать голограф и передать допуск к секретной работе.       — Нет, — говорю я, и на этот раз твёрдости в голосе не занимать. — Это будет прямым нарушением приказа Койн.       Раздаются щелчки, оружие на взводе. Половина на меня, половина на Джексон. Все молчат, и тут начинает говорить Крессида:       — Это правда. Поэтому мы здесь. Плутарх хотел показать убийство Сноу по телевидению. Он думал, если все увидят, как Сойка-пересмешница убивает Сноу, война закончится.       Джексон молчит, но недолго. Кивает на кладовку:       — А этот зачем здесь?       Я не могу придумать ответ. И правда, зачем бы Койн посылать Пита, который запрограммирован на то, чтобы меня убить? Но Крессида снова приходит на помощь:       — Потому что оба интервью после Игр были проведены в личном кабинете Сноу. Плутарх думает, что Пит может быть полезен в поисках их месторасположения.       Я стараюсь не смотреть в сторону Крессиды. Если сейчас сказать, как я признательна за ложь, всё рухнет. Но надеюсь, она чувствует.       — Нам нужно идти! — говорит Гейл. — Я иду за Китнисс. Если вы не хотите, возвращайтесь в лагерь, но здесь оставаться опасно.       Гомес открывает кладовку и взваливает бессознательного Пита на плечо. Финник снимает с Боггса его автомат, кивает:       — Веди нас, солдат Эвердин.