Останусь пеплом на губах

                    Больно будет потом. Позже. А сейчас главное — сделать так, чтобы их смерти не были напрасными. Оглядываюсь: Поллукс, Гейл, Крессида, Пит и я. Всё. Поллукс захлопывает крышку люка и запирает её. Крессида достаёт бинты, чтобы перевязать шею Гейла. Только одна фигура продолжает жаться к стене.       — Пит, — мой голос дрожит, когда я подхожу к нему и опускаюсь на корточки, убирая его сцепленные наручниками руки от лица. — Пит? — зову тихо и с трудом заставляю себя удержаться на месте, не отшатнуться, глядя в чёрные, пугающие глаза. Мышцы на его запястьях твёрдые, как камень, он дышит тяжело, прерывисто и смотрит тем жутким взглядом, который направлен не на тебя, а внутрь. В собственную бездну.       — Оставь меня, — шепчет он. — Я больше не могу.       — Нет, ты можешь! — раздражаюсь я. Мы все устали, все хотим, чтобы всё это скорее закончилось. Но не имеем права сдаться.       — Я еле держусь, Китнисс. — Пит моргает, и чернота в его глазах постепенно растворяется, остаётся только боль. — Я сойду с ума. Как и они.       Как переродки, желающие впиться мне в горло. Если Пит бросится на меня, мне всё же придётся его убить. И Сноу победит. Не сегодня! Ненависть обжигает внутренности, скручивает их в тугой узел. С каждой мыслью о Сноу она разносится по венам, наполняя силой. Сегодня он и так забрал у меня слишком много. Пита я ему не отдам!       Я наклоняюсь и жадно целую его, обхватывая его запястья. Пит вздрагивает всем телом, его дрожь передаётся по моим губам к сердцу, но я не могу отступить. Прижимаюсь к нему пока в лёгких не начинает печь. И даже потом, отстранившись, прижимаюсь лбом к его лбу.       — Не позволяй ему забрать тебя у меня.       Пит дышит тяжело и громко, дрожит, а руки сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки.       — Я не могу, — выдыхает он. Сжимаю его руки так сильно, как только могу. Ловлю его взгляд: зрачок мечется, пульсирует бешено от пугающей черноты до узкой точки.       — Останься со мной.       Пит судорожно выдыхает и наконец смотрит прямо в мои глаза. Я скорее читаю по губам, нежели слышу его:       — Всегда.       Помогаю ему подняться, стараюсь не смотреть на Гейла, который тоже отводит взгляд. Подхожу к Поллуксу, чтобы узнать, куда дальше. Новая лестница наверх, чья-то кладовка. Я вылезаю первой и вижу женщину в ярком бирюзовом халате, расшитом экзотическими птицами. Волосы цвета фуксии взбиты в пушистое облако, в руке — колбаса. Женщина открывает рот, собираясь закричать, и я, не раздумывая, стреляю прямо в её сердце.       Она была одна. Квартира пуста, и на крик, скорее всего, никто бы не прибежал. Но теперь это не имеет значения. И я подумаю об этом позже, а сейчас надо двигаться дальше. Оставаться на месте нельзя, как сильно бы этого ни хотелось. Гейл предполагает, что взрыв задержит преследователей ненадолго, вскоре они начнут искать выход, через который мы выбрались. Я подхожу к окну, и вместо разбитых, разрушенных улиц вижу спешащих по своим делам людей. Нам удалось продвинуться вглубь столицы, и Крессида, становясь рядом, говорит, что до резиденции Сноу несколько кварталов. Это радует. Но силы наши на исходе. Рана Гейла продолжает кровоточить, Пит сидит на диване, впившись зубами в подушку, либо борясь с очередным приступом, либо сдерживая крик. Поллукс беззвучно рыдает, облокотившись о каминную полку, и даже Крессида бледна, как мертвец. Я держусь только на ненависти, но и её хватит ненадолго. И что потом? Но всё же надо двигаться дальше.       В шкафах находим множество женской и мужской одежды, обувь и парики. Хочу снять наручники с Пита, глядя на его окровавленные запястья, но он останавливает. Просит оставить, говорит, что когда начинает терять контроль, натягивает их, и боль отрезвляет. Я соглашаюсь — пусть будет не только видимость моей мнимой безопасности, но и что-то, что реально помогает Питу прямо здесь и прямо сейчас.       Какое-то время пытаемся замаскировать друг друга, мажем толстым слоем краски на лица, Крессида заматывает меня и Пита шарфами, но все понимают — шансов, что нас не узнают, очень мало. Но и ждать нет смысла. На улице прохладно, срывается снег, и нас окружает многоголосье с манерным капитолийским акцентом. Обсуждают нас, нашу атаку, нашу смерть, повстанцев и голод. А мы продолжаем идти дальше, не поднимая глаз, стараясь не толкаться. По пути Крессида говорит, что у нас есть один не слишком надёжный, но, похоже, единственный вариант укрытия. Проходим ещё квартал, когда раздаётся вой сирен, и на экранах появляются наши лица. Среди нас всё ещё Кастор и Финник, значит, тела пока не опознали. Ещё немного, и каждый прохожий станет не менее опасен, чем миротворцы.       Идём дальше, стараясь не срываться на бег. Проходим через чей-то сад, срезаем угол, попадаем на пустынную улицу, останавливаемся у запылённой витрины с меховыми изделиями. Крессида уверенно толкает дверь с виду совершенно заброшенного магазина. За кассой стоит странного вида женщина. Мне довелось насмотреться на работу капитолийских хирургов, но даже здесь это навряд ли выглядит красиво. Нос приплюснут, срезан почти до конца, кожа на лице натянута и выкрашена в золотые и чёрные полосы, из щёк торчат длинные кошачьи усы.       — Тигрис! — говорит Крессида, снимая парик.       Тигрис. Я вспоминаю. Она была стилистом на самых ранних Играх из всех, что я могу вспомнить. Не нашего дистрикта, это точно. Что с ней стало, что заставило сделать очередную операцию и перейти грань между красотой и уродством? Тигрис смотрит насторожено, молчит, когда Крессида упоминает Плутарха. Что ж, если Тигрис связана с Плутархом, она может рассказать ему о нашем местоположении. А тот передаст Койн. Не лучший выбор, но другого у нас нет.       Тигрис встаёт и кивает, приглашая идти за собой. Ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Мы проходим через ряды меховых леггинсов, топов, шарфов, пока Тигрис не останавливается у стены и не сдвигает в сторону незаметную панель. За ней — лестница вниз. «Ловушка!» — вопят все нервы. Я поворачиваюсь к Тигрис. Она не Цинна, она не станет жертвовать всем ради меня. Тогда ради чего? Ради мести?       — Я собираюсь убить Сноу, — говорю ей, и Тигрис кривит рот в жутком подобии улыбки.       Пройдя по ступеням полпути, я утыкаюсь в цепочку. Тяну на себя, и помещение освещается слабым светом. Широкое, но невысокое, скорее всего, это промежуток между двумя настоящими подвалами, идеальное укрытие, о котором сложно узнать, если не придавать внимания мелочам. Здесь холодно, сыро, на полу свалены груды меха, который годами не видел света. Если Тигрис не сдаст, никто не сможет нас здесь отыскать.       Гейл с трудом держится на ногах. Мы сооружаем ему кровать из мехов, снимаем снаряжение и осматриваем рану на шее. В углу подвала есть кран и сток в полу, вода поначалу течёт ржавая. Промываем рану и понимаем, что её необходимо зашить. Среди нас нет врачей, выходит, я единственная, кто может держать нитку с иголкой. Достаём аптечку, тяжело сглатываю, глядя на рваные края. Говорю себе, что это не сложнее, чем зашить прореху на платье. Просто материал более плотный. И пальцы липкие. Неровные стежки ложатся один за другим, когда всё заканчивается, перевожу дух, понимая, что всё это время дышала вполсилы. Даю Гейлу болеутоляющее, и он моментально проваливается в сон. А я ещё долго стою на коленях и смываю кровь с рук. Она не смывается. Проступает на коже снова и снова, пока я не начинаю понимать — это кровь всех, кто сегодня погиб ради моей одержимости смертью Сноу. Джексон, Мессала, Лиг 1, Кастор, Финник…       — Китнисс, — окликает Крессида, с тревогой глядя на меня. Пока я мыла руки, они с Поллуксом успели соорудить несколько меховых гнёзд, в которые так и хочется упасть. Смотрю на свои порозовевшие руки и подхожу к Питу. Его запястья покрыты коркой и распухли. Осторожно промываю их, наношу антисептик, перевязываю под наручниками.       — Ты должен держать их в чистоте, в противном случае может начаться инфекция, и…       — Я знаю, что такое заражение крови, Китнисс, — перебивает Пит устало. — Даже если моя мама не лекарь.       Холодный грот, запах дождя и разложения, отчаяние и надежда — меня буквально вышвыривает в пещеру, к другой ране, другим бинтам.       — Ты сказал мне это на первых Голодных Играх. Правда или ложь?       — Правда, — отвечает Пит. — А ты рисковала жизнью, чтобы получить лекарство, которое спасёт меня?       — Правда. — Я пожимаю плечами, стараясь выглядеть равнодушно. Но сердце сжимается, и не понять от чего: от надежды, от боли или сожаления, что ничего уже не вернуть? — Только благодаря тебе я всё ещё была жива и могла сделать это.       — Мне? — Пит в замешательстве. Его глаза расширяются, он снова уходит в себя, вглубь воспоминаний, которые навязал Капитолий, и которые принадлежали только ему. Руки напрягаются, и на перебинтованных запястьях проступает кровь. Я молчу, просто жду, когда это пройдёт, хотя больше всего хочу просто положить руку на его плечо, слегка сжать, обнять и сказать, что всё будет хорошо. Лоб Пита покрывается потом, он обессиленно выдыхает и откидывается на стену, опуская руки и закрывая глаза.       — Я так устал, Китнисс, — говорит он.       — Ложись спать, — отвечаю я. Но Пит заставляет сначала приковать его за перила лестницы. Жутко неудобно спать с поднятыми вверх руками, однако он засыпает почти сразу. Посовещавшись с Крессидой и Поллуксом, решаем, что дежурства нам не нужны: либо нас поймают здесь и перебьют, как крыс, либо нет. Всем надо отдохнуть.       Когда просыпаюсь, бодрствует только Крессида. После того, как поела, вытягиваю ноги, прислоняясь к стене, и начинаю загибать пальцы. Митчелл и Боггс, Мессала, Лиг 1, Джексон, Кастор, Гомес, Финник. Восемь человек. Восемь жизней за двадцать четыре часа. Восемь жизней на моей совести, на моих руках. Взгляд падает на серебряные кисточки на сапогах. Чужих сапогах. Девять. Ту женщину я тоже убила. Причём, лично.       Все они погибли ради моей миссии, которая теперь кажется настоящим самоубийством. Ради собственной мести, из-за собственной самоуверенности и эгоизма я отправила этих людей на смерть. Я всё ещё жива, а их больше нет. И никогда уже не будет. Мне жить с этим грузом, но остальных на смерть я больше не обреку. Поэтому признаюсь во всём, как только все просыпаются. Гейл говорит, что знал обо всём с самого начала, а Крессида добавляет, что Джексон не доверяла мне, но доверяла Боггсу. А Гейл добавляет, что это было одним из условий Сойки-пересмешницы — убийство Сноу. Так что об этом знали все.       — Но не так, — произношу я. — Это полный провал.       — Не согласен, — качает головой Гейл. — Мы пробрались почти в сердце Капитолия, смогли всем показать, что их защиту можно сломать. Стали героями всех новостей.       — Плутарх захлёбывается от восторга, — добавляет Крессида.       — Потому что Плутарха не волнует, кто погибнет, пока удаются его Игры.       Крессида и Гейл правы. И не правы одновременно. Они пытаются убедить меня в том, что моей вины в чужих смертях нет. Но я знаю, что вместо того, чтобы бросаться вперёд, должна была уговорить всех и вернуться в лагерь. Пусть там бы решали, разрабатывали план. Я бы дождалась, когда Капитолий капитулирует. Койн обещала мне жизнь Сноу, я смогла бы её выторговать. Вместо этого повела людей на бойню.       — А ты что думаешь, Пит? — я останавливаюсь напротив него.       — Я думаю, ты до сих пор не понимаешь, каким влиянием обладаешь на людей. Никто из погибших не был идиотом. Они знали, что делали. Знали, на что идут. Потому что верили, что ты действительно можешь убить Сноу.       Я застываю. Пропускаю эти слова сквозь себя, чувствуя, что Питу удивительным образом удалось до меня достучаться. И если он прав, если все они правы, у меня перед погибшими лишь один неоплаченный долг.       Достаю карту, и оказывается, что мы совсем близко. До резиденции Сноу рукой подать, но что дальше? На людях он не показывается, после откровений Финника в прямом эфире, желающих его убить прибавилось в разы. Гейл говорит, что Сноу надо выманить на открытое пространство. Но, опять же, как? Вот оно — слепое пятно в нашем плане.       — Сноу может выйти, чтобы убить меня. Если я сдамся, он захочет казнить меня на ступенях своего парадного входа. И тогда Гейл смог бы подстрелить его. Так, Гейл?       — Сноу может оставить тебя и пытать, — не соглашается Пит.       — Оставим это на крайний случай, — нехотя говорит Гейл.       В наступившей тишине слышно шаги Тигрис — она закрывает магазин, а после спускается за нами и зовёт поесть. Я смотрю на чёрствый хлеб и заплесневевший сыр и понимаю, что в Капитолии тоже полно голодных. Предлагаю Тигрис поделиться запасами, но она отнекивается, говорит, что привыкла есть сырое мясо. То ли слишком вжилась в роль, то ли действительно тронулась умом. Мы рассаживаемся вокруг экрана и смотрим новости Капитолия. Там показывают нашу перестрелку с миротворцами, вырезав ту часть, где переродки отрывают им головы. Говорят, как мы опасны. Показывают женщину, которую я убила — кто-то подправил ей макияж для камер.       — Было ли сегодня какое-нибудь заявление от повстанцев? — спрашиваю я Тигрис. Та качает головой. — Наверное, Койн понятия не имеет, что теперь со мной делать, когда я, оказывается, жива.       — Никто не знает, что делать с тобой, девочка, — хрипло усмехается Тигрис. Перед тем, как мы отправляемся спать, она протягивает мне пару меховых леггинсов — дорогой подарок, за который мне нечем заплатить. Но в подвале, вообще-то, жутко холодно. Уже закрывшись и зарывшись в меха, мы продолжаем мозговой штурм, но в голову пока ничего не приходит. Кроме одного — надо пробраться в резиденцию Сноу до того, как я решу принести себя в жертву.       Просыпаюсь среди ночи и невольно становлюсь свидетелем разговора между Гейлом и Питом.       — Спасибо за воду, — говорит Пит.       — Не за что. — Голос Гейла звучит устало. — Я и так просыпаюсь каждые десять минут.       — Чтобы убедиться, что она никуда не ушла?       — Что-то в этом роде.       Пит молчит, слышу, как тихо позвякивают наручники о перила. Наконец он тянет задумчиво:       — Забавно то, что сказала Тигрис. О том, что никто не знает, что с ней делать.       — Ну, мы никогда не знали, — отвечает Гейл. Они тихо смеются, и я бы дорого отдала, чтобы увидеть сейчас выражение их лиц.       — Знаешь, она ведь любит тебя, — снова говорит Пит. — Я понял это в тот день, когда тебя высекли. И потом, утром, когда увидел вас на кухне…       — Не верь этому, — тут же отзывается Гейл. Сейчас мне кажется, что можно расслышать нотки сожаления и даже боли. — То, как она целовала тебя на Квартальной бойне… Она никогда меня так не целовала.       — Это было частью шоу, — равнодушно говорит Пит, но сомнение всё же проскакивает, я слышу его, чувствую.       — Нет, ты завоевал её. Ради неё отказался от всего. Возможно, это единственный способ убедить её в своей любви. — Гейл замолкает и продолжает говорить после нескольких минут. — Я должен был вызваться добровольцем. Тогда бы я защищал её.       — Ты не мог, — возражает Пит. — Она бы никогда не простила тебя. Ты должен был заботиться о её семье. Они значат для Китнисс гораздо больше, чем собственная жизнь.       — Что ж, — хмыкает Гейл. — Это недолго будет предметом спора — сомневаюсь, что мы все доживём до конца войны. А если доживём, решать будет Китнисс. Кого из нас выбрать.       — Интересно, — еле слышно говорит Пит, — с чем будет связано её решение.       — О, я это знаю наверняка. Китнисс выберет того, без кого, как она думает, она не сможет выжить.       Эти слова — как удар обухом по голове. Слышать их обидно и больно. Неужели Гейл видит во мне лишь расчётливую эгоистку, которая прежде всего будет думать о собственной жизни, а не о чувствах? Почему он так сказал, почему Пит не возразил? Почему именно сейчас я чувствую себя особенно одинокой и совершенно никому не нужной? Сейчас мне кажется, что если мы переживём эту войну, я не выберу никого. Прекрасно справлюсь сама. А чувства… Нет никакого смысла доказывать их, если они не нужны ни Питу, ни Гейлу.       Утром уже не до личных переживаний. Мы завтракаем, смотрим новости, которые на этот раз прерываются включениями Бити. Повстанцы продвигаются вперёд, запускают перед собой пустые машины, и те активируют часть ловушек. Правда, срабатывает это не всегда. Подхожу к окну и с удивлением вижу огромную толпу беженцев, которые направляются к центру Капитолия. Многие из них идут прямо в ночных сорочках и тапочках, но некоторые тепло одеты и тащат небольшие чемоданы. Среди них много детей. Испуганные, они жмутся к родителям и молчат. Босые, замёрзшие, идут непрерывным потоком, и в глазах безнадёжность и отчаяние. Думаю о детях из Дистрикта-12, которые пытались сбежать от бомбёжки Капитолия, картинка вспыхивает перед глазами так ярко, что я резко отхожу от окна.       Тигрис запирает нас в подвале, а сама уходит разведать обстановку. Всё время, что её нет, не могу заставить себя сидеть на месте. Расхаживаю взад и вперёд, мельтеша перед глазами.       — Да ты сядешь когда-нибудь?! — не выдерживает Гейл. Я вздыхаю, запускаю руку в волосы, пытаясь успокоиться и придумать хоть что-нибудь. Мы не можем сидеть здесь вечно, ожидая, пока повстанцы захватят Капитолий. Во-первых, это может растянуться на недели, а во-вторых, что потом? Выходить из убежища и поздравлять Койн? Она отправит меня в Дистрикт-13 прежде, чем я успею раскусить морник. Я не для того столько прошла и стольких потеряла, чтобы теперь сдаться на милость этой женщине. Я убью Сноу. Потому что должна, и потому что это поможет защитить не только себя, но и близких. Ведь Пита наверняка отдадут под трибунал — достаточно правильно повернуть записи с камер, представив, что он бросается на нас, и всё — нашей сделке с Койн конец.       Тигрис возвращается к вечеру. Поток беженцев становится всё сильнее, мы смотрим новости, в которых говорится, что вечером ожидается похолодание. Сноу официально заявляет, что откроет свою резиденцию для размещения и настоятельно говорит о том, что беженцев надо пускать в дома. Но здесь, в элитных кварталах, наоборот закрывают окна и двери, делая вид, что никого нет. Мы понимаем, что очень скоро магазин Тигрис может стать пристанищем, и что тогда? Мы окажемся заперты в подвале? По телевизору показывают, как толпа набросилась на парня, похожего на Пита, и забила его до смерти. К слову, на Пита он был похож не больше, чем я, не считая осветлённых прядей. После включается вещание повстанцев, из которого мы узнаём, что повстанцы захватили ещё несколько кварталов. Это надо обдумать.       Я выхожу на крохотную кухню и начинаю мыть посуду. Вскоре ко мне присоединяется Гейл.       — Я уйду завтра, — говорю, открывая кран.       — Я пойду с тобой, — отвечает Гейл. — Что с остальными?       — Поллукс и Крессида нужны нам, они знают город.       Мы оба молчим, думая об одном и том же. О том, что делать с Питом. Но он, на удивление, находит наше решение разделиться разумным. Правда, о том, чтобы просто отсидеться у Тигрис, не хочет слышать.       — Я пойду один.       — Куда? — спрашивает Крессида.       — Я ещё точно не знаю. Но я знаю, что могу быть полезен, отвлечь внимание.       — А если ты потеряешь контроль? — интересуюсь я.       — Попытаюсь вернуться сюда.       — А если тебя снова схватит Сноу? У тебя даже нет оружия, — вмешивается Гейл.       — Я должен попытаться. Мы все сейчас рискуем.       Гейл молчит и долго смотрит Питу в глаза, а потом достаёт свой морник и вкладывает в его руку.       — А как же ты?       — Бити показал, как активировать взрывчатые стрелы. К тому же, — Гейл улыбается, глядя на меня, — у меня есть Китнисс.       Я вижу, как Гейла пытаются втащить в машину, и в голове раздаётся: «Приходи к дубу у реки…» Почему всегда так? Почему я должна делать выбор и поднимать руку на тех, кто дорог? Подхожу к Питу и своей рукой закрываю ладонь, держащую таблетку.       — Возьми её, Пит. Никого не будет рядом, чтобы помочь тебе.       Наутро, после завтрака, Тигрис начинает хлопотать над нами, накладывая искусный макияж и пряча снаряжение за слоями одежды. Даже достаёт нам какие-то свёртки и чемоданы.       — Никогда не стоит недооценивать силу искусного стилиста, — замечает Пит. Тигрис довольно улыбается. Выходим тремя группами: сначала Поллукс и Крессида, потом мы с Гейлом, последним должен выйти Пит, который, если что, сможет отвлечь и создать суматоху и беспорядок.       — Будьте осторожны, — говорит Крессида и уходит.       Мы должны выйти через минуту. Я подхожу к Питу и расстёгиваю его наручники. Он прокручивает запястья, потирает их, а я чувствую зарождающееся в глубине отчаяние, схожее с тем, что было на Квартальной Бойне, когда Бити дал нам с Джоанной моток проволоки. Я опять бросаю Пита. И теперь кажется, что навсегда.       — Не делай никаких глупостей, — говорю ему треснувшим голосом.       — Не буду. Это только на крайний случай. Обещаю.       Тянусь к нему, обхватываю за шею, прижимаю к себе, и он, слегка замедлившись, осторожно обнимает в ответ. Почти как раньше. Я словно попала домой. Ненадолго, но опять ощущаю тепло, уют и его уверенность в том, что мы выживем. Что всё будет хорошо. Заставляю себя отступить, скупо киваю, целую Тигрис в щёку и выхожу. Последний рывок — уверяю себя. Последний рывок, а потом всё закончится.