Останусь пеплом на губах

                    Рассветает. Думаю, Капитолий не видел такого скопления людей ранним утром… никогда. Колючие снежинки впиваются в лицо, обжигают, царапают кожу. Мы пробираемся сквозь толпу людей, тащащих на себе бесформенные тюки с одеждой. Дети цепляются за руки родителей, ловлю на себе несколько взглядов, растерянных, напуганных. Плотнее запахиваю тёплый плащ, в который меня обрядила Тигрисс, стараюсь не смотреть по сторонам и держаться Гейла. Крессиды и Поллукса нигде не видно, вокруг только люди — безликая цветная масса с одинаковым выражением на лицах. Им всем страшно. Они боятся повстанцев. Боятся меня. Кем меня выставил Сноу? Чудовищем, пришедшим в их дом, лишившим их крова? Злюсь. Снова злюсь и даже не пытаюсь успокоиться: тактика Капитолия всегда одинакова — запугать мирное население, прежде чем обрушить на них всю мощь. Эти люди сейчас ничем не отличаются от жителей Дистрикта-12. Та же растерянность, тот же страх за близких. Мы все равны. Одинаковы в желании выжить.       — В сторону! — раздаётся крик. Толпа шарахается, прижимаясь к зеркальным витринам магазинов, за стеклом которых можно разглядеть такие же напуганные лица. Хорошо, что мы ушли, скорее всего, уже сегодня в магазине Тигрисс станет тесно. Миротворцы проходят по дороге, пока мы с Гейлом в толпе жмёмся к стенам, стараясь не поднимать глаза. Светлеет. Даже усилившийся снегопад не мешает разглядеть впереди, ярдах в тридцати, Крессиду и Поллукса. Оглядываюсь, но не вижу Пита. Зато встречаюсь взглядом с девочкой в ярко-жёлтом пальто. Она смотрит пристально, словно уже узнала, и я тяну Гейла за рукав, заставляя идти дальше.       — Наверное, нам стоит разделиться, — говорю ему еле слышно, кивая на девочку.       Он не успевает ответить — пулемётная очередь пронзает воздух, оглушает, и толпа, дружно охнув, падает на землю. Тишина, и в следующий миг — крики, паника, кто-то стонет. Мы с Гейлом бросаемся в сторону. Прижимаемся к витрине магазина модной обуви, и взгляд упирается в тонкие шпильки, отделанные яркими перьями.       — Кто это? — дышит на ухо Гейл. — Ты видишь?       Не вижу. Ничего не вижу, кроме жёлтого пальто, и девочки в нём, что ползает на коленях, отчаянно визжа, пытаясь поднять женщину, у которой изо рта вытекает чёрная струйка крови. Новый залп заставляет пригнуться, а когда я поднимаю голову, девочка лежит неподвижно, и снег падает на её лицо, скатываясь прозрачными каплями.        — Китнисс! — окликает Гейл, дёргая за ногу.       — Они стреляют с крыши над нами, — хриплю, оглядываясь. Ещё несколько залпов, белые униформы миротворцев заполняют улицы, но стреляют они не слишком метко — скорее всего, это повстанцы. Я знаю, что должна радоваться, что они пробрались так далеко, но то жёлтое пальто не даёт покоя. Перед глазами застывший взгляд девочки, что пыталась поднять погибшую мать. Они просто хотели выжить. Как и все мы.       — Если мы начнём отстреливаться, — сквозь зубы цедит Гейл, — все узнают, что мы здесь.       Он прав. Мы вооружены только луками. Встать в стойку — показать всему миру, где мы и кто мы. Стискиваю зубы и нахожу лук под одеждой, кивая, — нам надо продолжать путь. Поднимаемся и несёмся вперёд, не разбирая дороги. На углу одного из кварталов видим миротворца, который явно ранен. Он просит о помощи, но Гейл бьёт его ботинком в живот и забирает его оружие. На новом перекрёстке он обезоруживает другого, и теперь мы оба вооружены.       — И кто мы теперь? — спрашиваю, примеряясь к весу пистолета.       — Отчаянные граждане Капитолия. Миротворцы будут думать, что мы на их стороне. К счастью, у повстанцев есть другие цели.       Пока мы бежим вперёд, думаю над его словами, но вскоре они теряют смысл, потому что становится всё равно кто есть кто. Повстанцы уже здесь, стреляют без разбора, и хаос поглощает нас, а беженцы мечутся, как мыши в банке. Срабатывает одна из ловушек, и тех, кто бежал впереди, поглощает облако обжигающего пара. Воняет обожжённой плотью, люди падают, ошпаренные, а снег вдруг начинает валить с такой силой, что нельзя разглядеть ничего дальше дула пистолета. Паника усиливается, из снежной пелены на меня постоянно выскакивают люди, кто-то стреляет, но у меня в голове только одна мысль, что ведёт вперёд: «Убить Сноу». Люди спускают курок рефлекторно, я не исключение. Хаотичная стрельба, мозг переключается, я снова на арене. Знаю, что должна выжить несмотря ни на что. Вокруг одни враги, кроме Гейла. Вижу его, следую за ним — мы команда.       Бежим вперёд, добегаем до нового перекрёстка, и мир вокруг взрывается ярко-фиолетовым светом. Гейл отбрасывает меня к чьему-то подъезду, вжимаемся в него, забывая, как дышать. Что там, впереди? Люди бегают по улице, падают, рассечённые надвое — лазером, волной, звуком? Непонятно. Кровь, крики, вонь смерти и страха, и над всем этим — усиливающийся снегопад. У тех, кто попал под луч, кровь хлещет из ушей, глаз, рта. Металлический вкус оседает на губах, и вдруг всё прекращается. Вокруг нас площадь, усыпанная трупами.       Тишина. Я бегу, поскальзываясь на крови, не глядя по сторонам, и снег хлещет в лицо. Наверное, это даже хорошо, ведь он приводит в чувство, заставляет понять, что ещё жива. Тихо-тихо-тихо.       — Ложись! — шепчу Гейлу и сама падаю на землю, тяну его за собой. Моё лицо приземляется в лужу обжигающей крови, задерживаю дыхание, пока мимо идут повстанцы. Они задевают сапогами руки, голову, ноги, и только когда уходят, поднимаю лицо и киваю Гейлу. Бежим дальше, как в страшном сне, который всё не кончается. Впереди улица, широкая, полная беженцев. Под ногами начинает дрожать земля. Я понимаю, что происходит, за пару секунд до того, как асфальт прогибается и начинает проваливаться. Хватаюсь за первую попавшуюся опору — фонарный столб — отталкиваюсь от него и цепляюсь за бордюр. Дорога просто проседает, открывается под углом в пятьдесят градусов, и меня обдаёт вонью сотен гниющих тел. Истеричные крики падающих вниз людей звучат в ушах, а я, вцепившись в камень, ищу Гейла. Нахожу его рядом, почти в десяти ярдах от себя. Он цепляется за ручку двери, руки скользят. Плечом сбрасываю с себя автомат, взвожу и стреляю по замку. Гейл подтягивается, выбивает дверь, и я ликую, но не успеваю порадоваться, как вижу белые перчатки миротворца. Гейла втягивают внутрь, а он беззвучно кричит что-то, или я просто лишилась слуха. Надо его бросить. Не выдавать себя, уйти.       Земля возвращается на место, я лежу, пытаясь отдышаться, глядя, как Гейла уводят, а он только и может, что кричать:       — Уходи!       Мотаю головой, перехватываю крепче автомат и бегу прочь. Гейл в плену, Крессида и Поллукс наверняка погибли, Пита я не видела с момента, как мы ушли от Тигрисс. Я одна. Наконец. Стоит порадоваться, что никто не помешает, но чувства давно отключились. Пит наверняка вернулся обратно. И принял морник, если скрутил приступ. Морник. У Гейла его больше нет. Его нет, а значит… Падаю на колени — ноги не держат. Прижимаюсь лбом к стене, не думая, что кто-то обратит на меня внимание. Я должна была убить Гейла. Это был наш договор. Но я не смогла. Опять не смогла сделать то, что обещала. Теперь Капитолий убьёт его. Заберёт. Превратит во второго Пита. И этого я точно не вынесу. А значит, цель становится ясней — убить Сноу, как можно быстрее.       Мимо пробегает пара миротворцев, не обращая внимания на рыдающую Капитолийскую девчонку. Перевожу дух, беру себя в руки. Мне надо исполнить задуманное. Поднимаюсь, выворачиваю плащ наизнанку — из красного в чёрный. Накидываю капюшон и прибиваюсь к кучке стариков, бредущих в Капитолий. Иду с ними, прижимая автомат к груди. Шаг за шагом, сквозь снег, боль и страх. Поднимаю голову и вижу, что мы оказались на Центральной площади Капитолия. Она забита людьми. Они лежат, сидят, говорят и плачут. Пробираюсь через толпу, спотыкаясь о тюки с одеждой. Впереди — стены, высокие, футов на десять, они вздымаются к серому небу. Может, это люди, которых отобрали, чтобы впустить внутрь? Но, подойдя ближе к стенам, замечаю — вокруг меня дети. Испуганные или обмороженные. Они жмутся друг к другу,       Смотрю на них, и осознание приходит медленно, но верно — это не беженцы. Это щит для Сноу. Он специально согнал сюда детей, чтобы не дать повстанцам уничтожить себя. Оглядываюсь в поисках ловушек, вижу миротворцев, что окружили площадь. Выход закрыт. Вдруг толпу ведёт влево, меня подхватывает, тянет, кто-то кричит: «Повстанцы! Повстанцы!». Толчком меня прибивает к флагштоку, и я вцепляюсь в него, подтягиваюсь за верёвку к основанию и поднимаюсь над толпой. Да, повстанцы прорвались. Они отталкивают беженцев и бегут вперёд, к воротам. Замираю. Сейчас сработают ловушки. Наверняка сработают, не могут не. Но происходит совершенно другое.       Планолет с эмблемой Капитолия зависает прямо над детьми, и небо расцвечивается серебром — парашюты спускаются к вытянутым в воздух рукам. Еда, медикаменты, подарки. Все знают, что обычно присылают в таких парашютах. Все смотрели Игры… Дети тянут коробки, привязанные к ним, пытаются развязать узлы замёрзшими пальцами. Планолёт улетел, проходит около пяти секунд, когда парашюты начинают взрываться. Кровь, крошечные части человеческих тел, белый снег — эта картинка отпечатывается в мозгу одним непрекращающимся стоп-кадром. Большинство детей погибает сразу, но есть те, кто контужен, они бродят по площади, глядя на парашюты в своих руках. Те, что не взорвались. Вижу миротворцев — они разбирают баррикады, чтобы броситься к детям. Явно не ожидали подобного. Ещё одна группа в белом просачивается на площадь — медики повстанцев. Я узнала бы эту форму даже во сне. Они суетятся вокруг детей, опускаясь на колени и раскрывая аптечки.       Сначала вижу русую косу, перекинутую за спину. Потом, когда она снимает пальто, чтобы накрыть кричащую девочку, замечаю утиный хвостик её выбившейся наружу рубашки. Внутри всё застывает. Страх окатывает, накрывает с головой, как в тот день, когда Эффи назвала её имя на Жатве. Руки слабеют, разжимаются, падаю к основанию флагштока, но тут же поднимаюсь, расталкиваю толпу, рвусь вперёд, не переставая кричать. Звать по имени, срывая голос. Я уже почти у баррикад, мне даже кажется, что она слышит меня. Поднимает голову и шевелит губами, произнося моё имя. И в этот момент взрываются остальные парашюты.       Огненные шары рассекают воздух и приземляются в толпе. Один попадает в мою спину, превращая в что-то новое. В пламенное, пылающее существо. Огненного переродка. Я горю, не переставая, не вижу, не слышу, не чувствую ничего, кроме ослепляющей боли, рвущей внутренности, нервы, ломающей кости. Я — огненная птица Цинны, летящая высоко над землёй. У меня огненные крылья, и если распахнуть их шире, можно обнять весь мир. Я бью крыльями, пытаюсь разжечь пламя сильнее, чтобы сгореть дотла и никогда не возрождаться. Напрасно. Наконец крылья ослабевают, я теряю высоту и лечу вниз, прямо в пенное море цвета глаз Финника. Падаю на спину, и она продолжает гореть под водой. Не могу пошевелиться. Не могу закрыть глаза, чтобы не видеть их. Мертвецов, что пришли ко мне. Они обступают, тянут на дно, и я покорно погружаюсь в темноту, слышу только своё дыхание, когда пытаюсь избавиться от воды, выталкивая её из лёгких.       — Дайте мне умереть. Дайте мне уйти вслед за остальными, — прошу я темноту, но она молчит, не выпускает. Сколько я здесь? Дни, годы, может, века? Не живая, но и не умершая. Зависшая где-то посередине. Пусто. Вокруг так пусто. Здесь нет никого и ничего. Только я и пустота. И морфлинг. Он приходит резко, убирая боль, делая тело легким, как пёрышко. Как морская пена. Она обволакивает моё тело, выталкивая на поверхность. Мир оживает, чувствую саднящую боль в горле. И слышу голос мамы, которая зовёт меня где-то далеко-далеко. Вздрагиваю, рвусь, пытаясь вернуться обратно, в пустоту. Чтобы не помнить то, что так хотела забыть. Я не птица. У меня нет крыльев. Я просто Китнисс Эвердин. И у меня больше нет сестры.       В ослепительно белой больнице Капитолия врачи творят чудеса с моим телом, наращивая новые слои кожи взамен сгоревших. Терпеливо сгибают руки и ноги, проверяя их на прочность. Говорят, что мне повезло. Повторяют снова и снова. Что они знают о везении? Мои глаза нетронуты, лёгкие тоже. Буду как новенькая — так говорят они.       Когда нежная кожа восстанавливается, приходят посетители. Вижу Хеймитча с жёлтыми зубами и без улыбки. Цинну, который шьёт мне новое свадебное платье. Отца, который раз за разом поёт «Виселицу» на одной ноте. Финника, обнимающего Энни одной рукой, а в другой подбрасывающего трезубец.       Мне не дают уйти. За меня опять всё решают. Я должна есть. Пить. Ходить в ванную. Разрабатывать мышцы. А потом приходит Койн.       — Не волнуйся. — Она смотрит внимательно, и грязно-серых глазах можно прочесть скрытый триумф. — Я сохранила его для тебя.       Врачи не могут понять, почему я не могу говорить. Связки не повреждены, и в конце концов, доктор Аврелий, главный врач, делает вывод, что немота связана не с физическими повреждениями. Я стала безгласой из-за нервного потрясения. Не могу спросить ничего и ни у кого, но мне рассказывают и так. Капитолий пал в тот же день. Президент Койн руководит Панемом, войска направлены на подавление остатков сопротивления. Сноу арестован и ожидает суда и приговора. Крессида и Поллукс вместе с многими отправлены в дистрикты для устранения разрушений после войны. Гейл получил две пули при попытке бегства и сейчас с миротворцами в Дистрикте-2, Пит до сих пор в ожоговом отделении. Значит, это был он на площади. Он пытался потушить меня. А может, заставил принести сюда. Мама пытается найти забвение в работе. А я — одна. Наедине со своим горем, которое полностью владеет мной. Держусь только ради обещания, данного Койн. Я убью Сноу, а потом наступит пустота.       Меня выписывают из больницы и определяют в одну из комнат Капитолия с мамой. Но она здесь почти не бывает, и обязанности по уходу за мной ложатся на Хеймитча. Это непросто, ведь я не сижу на месте — постоянно брожу по дворцу, заглядываю в кабинеты, ванны, бальные залы. Ищу скрытые тайники и прячусь там, проваливаясь в пустоту. Сжимаюсь в крохотную точку в шкафу с мехами, в шкафу в библиотеке. Мечтаю раствориться и исчезнуть. На руке браслет с диагнозом. Кручу его снова и снова, пытаясь удержаться на краю, не соскользнуть в пустоту раньше срока.       Я Китнисс Эвердин. Мне семнадцать. Мой дом — Дистрикт-12. Я — Сойка-пересмешница. Я свергла власть Капитолия. Сноу ненавидит меня. Он убил мою сестру. А я убью его. И мои Голодные Игры закончатся. Иногда прихожу в себя в своей комнате. Не знаю, что приводит меня туда: потребность в морфлинге или Хеймитч, нашедший в очередном тайнике. Я ем, принимаю лекарства и иду в ванную. Но не для того, чтобы мыться. Для того, чтобы смотреть на своё отражение, на то, что некогда было моим телом. Новые участки кожи розовые и выглядят, как ожоги. А старая кожа белая, гладкая. Я, как лоскутное одеяло, сшитое из разных кусков. Волосы обгорели почти полностью, местами неровно обрезаны. Я — Китнисс Эвердин, огненная Китнисс, вышедшая из пламени. Меня бы не волновал мой внешний вид, если бы не память о пережитой боли. И о том, почему это боль пришла. И о том, что случилось до того, как она пришла. Как я наблюдала за Прим, когда она превратилась в пылающий факел. Я закрываю глаза, но это не помогает — огонь ярче горит в темноте. Иногда приходит доктор Аврелий. Не делает попыток уверить меня в том, что всё будет хорошо, что я в безопасности, что когда-нибудь обязательно буду счастлива. Он просто спрашивает, не хочу ли я поговорить, а когда я молчу, засыпает в кресле. Может, он приходит просто для того, чтобы поспать. Такой расклад устраивает нас обоих.       Вскоре узнаю, что суд над Сноу состоялся. Его признали виновным и приговорили к смерти. Мой костюм Сойки-пересмешницы появляется в комнате. Даже лук приносят. Правда, без стрел. Наверное, мне теперь запрещено иметь оружие. В один из дней, поздно вечером, выхожу из комнаты и бесцельно брожу по коридорам, пока не оказываюсь в незнакомой части дворца. Здесь тихо, спокойно, никого нет. Здесь можно прятаться и не ждать, что найдут. Иду дальше, пока не замираю, поводя носом — в воздухе разливается запах роз. Моментально прячусь за шторой, забывая дышать, жду, что вот-вот появятся переродки. Но вокруг по-прежнему тихо. Приходит понимание — это просто цветы. Переродков нет. Разве что, я.       Выхожу из своего убежища и иду на запах, размышляя о том, что может быть впереди. И натыкаюсь на закрытые двери, которые стерегут мужчина и женщина из повстанцев. Перевязанные, в рваной одежде, они смотрят на меня, как на ожившего призрака, неуверенно поднимая пистолеты.        — Вы не можете пройти, мисс, — говорит мужчина.       — Солдат, — поправляет женщина. — Вам нельзя туда, солдат Эвердин. Приказ президента Койн.       Я просто стою и жду, когда они опустят оружие. Мне нужна роза. Всего лишь одна роза, чтобы сорвать её и воткнуть за лацкан пиджака Сноу, прежде чем убью его.       — Пропустите её, — раздаётся смутно знакомый голос за спиной. Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с командором Пейлор из Дистрикта-8.       — Я считаю, она имеет право зайти туда.       Это её солдаты, не Койн. Они опускают оружие и дают мне пройти. В конце коридора стеклянные двери. Вхожу внутрь и оказываюсь в огромном влажном помещении, полном ярких красок. Розы здесь пахнут так сильно, что вскоре перестаю ощущать удушливый аромат. Я брожу между рядами, пытаясь отыскать одну-единственную, необходимую мне розу. Наконец нахожу — полураспустившийся бутон. Протягиваю руку, чтобы срезать его, когда слышу голос:       — Она милая. Конечно, цвет красивый, но ничто не сравнится с белым.       Оглядываюсь. Кажется, звук идёт из-за куста красных роз. Я медленно обхожу его и вижу Сноу, сидящего на скамейке. Он как всегда одет с иголочки, но на ноге отслеживающее устройство, а на руках кандалы. В ярком свете его кожа выглядит болезненно зелёной. Он держит белый носовой платок с каплями крови. Но даже в этом состоянии его змеиные глаза излучают блеск и холод.       — Я надеялся, что ты найдёшь дорогу в мои апартаменты.       Его апартаменты. Когда-то он пришёл без спроса в мой дом. Теперь я пришла к нему. Думала, его держат где-то подземелье, но нет. Видимо, таким образом Койн подстраховывает саму себя — кто знает, насколько продлится её власть?       — Я хотел сказать, что сожалею о твоей сестре.       Даже сейчас, притуплённая наркотиками, я чувствую острую боль. Напоминание, сколь безгранична его жестокость.       — Так расточительно и так лишне. Каждый мог видеть, что в игре поставлена точка. На самом деле, я уже принял официальное решение капитулировать, когда они сбросили свои парашюты. — Его глаза устремлены прямо на меня, видимо, не желая пропустить реакцию на его слова. Но ведь они не имеют смысла. Когда они сбросили парашюты? — Ты ведь не думаешь на самом деле, что это я отдал приказ? Вспомни об одном очевидном факте: если бы имел рабочий планолёт, я бы сбежал. Но если я так не сделал, какую цель преследовал? Мы оба знаем — я не гнушаюсь убийством детей, но я не расточительный. У меня на всё свои причины. Но уничтожение убежища, в котором полно капитолийских детей — я не вижу в этом смысла. Никакого.       Сноу содрогается в приступе кашля, а я лихорадочно обдумываю его слова. Врёт. Конечно он врёт.       — Однако должен признать, это был мастерский манёвр со стороны Койн. Идея, что я бомбил беспомощных детей, отвернула от меня последних преданных людей. Знаешь, это показывали в прямом эфире. Ты могла видеть, что Плутарх приложил к этому руку. Парашюты. Это ведь из Игр, не так ли? Я уверен, он не хотел стрелять в твою сестру, но такое случается.       Сознание уплывает в Дистрикт-13. Я с Гейлом и Бити, они обсуждают что-то, какую-то ловушку, основанную на человеческом сострадании. Первая бомба убила жертв. Вторая спасателей. Если вспомнить слова Гейла. Сноу продолжает говорить. О планах Койн по захвату власти. О том, что она использовала и меня, и его. О том, что он слишком поздно разгадал её план. Не верю. Есть вещи, в которые я просто не могу поверить. Слова вырываются прежде, чем я успеваю подумать:       — Я вам не верю.       — О, моя дорогая мисс Эвердин. Мне кажется, мы договорились не лгать друг другу.       Когда я выхожу, меня ждёт Пейлор. Она спрашивает, нашла ли я то, что искала. Молча показываю ей бутон розы и бреду к себе. Ставлю его в стакан с водой, сажусь на пол и смотрю на цветок — расплывающийся белый на белом фоне. Сноу лжёт. Всем известно, что он лжёт. Для Дистрикта-13 жизни детей священны. Но есть что-то, что царапает разум — я знаю, что Гейл и Бити разрабатывали оружие, схожее с тем, что взорвалось на площади. Знаю и то, что они готовы были победить любой ценой, пойти до конца, не считаясь с потерями. А ещё есть Койн. И её желание убрать меня. Вспоминаю слова Боггса о том, что если я не знаю, чью сторону принять, то автоматически становлюсь слишком опасной. Что на площади делала Прим? Ей ещё нет четырнадцати, как бы хороша она ни была, кто мог позволить ребёнку участвовать в боевых действиях? Только если кто-то высокопоставленный не попросил об этом. Чтобы смерть сестры подтолкнула меня к самому краю.       Тру браслет на руке с такой силой, что выступает кровь. Пит тоже делал так, пытаясь прийти в себя. Помогает, хотя и слабо. Мне нужна помощь. Нужен кто-то, кто поможет разобраться в этой головоломке. Но все, кому я доверяла, мертвы. Цинна, Боггс, Финник, Прим. Есть Пит, но кто знает, в каком состоянии сейчас его разум? Остаётся лишь Гейл, но он сейчас далеко. К тому же, как сформулировать вопрос? Как сказать, что его бомба убила Прим? Остаётся лишь один человек, который всё ещё может быть на моей стороне. Хеймитч мог рисковать моей жизнью на арене, но он точно не сдаст меня Койн. Иду к нему, и когда на стук никто не отвечает, просто толкаю дверь. В нос бьёт вонь пропавшей еды и белого. Сам Хеймитч спит на скрученных в узел простынях, и чтобы разбудить его приходится вылить кувшин воды.       — А, это ты, — хрипло говорит он пьяным голосом.       — Хеймитч, — начинаю я.       — Вы только послушайте, Сойка-пересмешница обрела голос. — Хеймитч садится и вытирает лицо. — Плутарх будет счастлив. — Он садится и делает глоток из бутылки.       — Мне нужна твоя помощь.       — Что случилось, солнышко? Опять проблемы с мальчиками?       Не знаю, почему, но эти слова ранят меня так, как Хеймитчу редко удаётся. Срываюсь с места и уже у двери слышу, как он просит остановиться. Поздно. Выбегаю в коридор, петляю по дворцу, пока не забегаю в гардеробную. Срываю вещи на пол, зарываюсь в них, нахожу в кармане таблетку морфлинга и спешно глотаю её, чтобы предотвратить надвигающуюся истерику. В коконе из шёлка чувствую себя уродливой куколкой, из которой больше никогда не вылупится красивая бабочка. У меня нет крыльев. У меня нет близких. У меня нет будущего.       Не замечаю, как проваливаюсь в очередной кошмар, полный ос-убийц, переродков и запаха роз. Меня находят, когда я захожусь от крика, запутавшись в ворохе одежды. Пытаются успокоить, отводят к себе. По пути бросаю взгляд в окно — над Капитолием разливается серый снежный рассвет. В комнате уже ждёт Хеймитч, но я не хочу с ним разговаривать. Иду в ванную, погружаюсь в воду и смотрю на розу — она успела распуститься. Дверь открывается, появляются Вения, Октавия и Флавий. Вения тут же заливается слезами, глядя на меня. Неужели настал день, когда мне надо убить Сноу? Они пришли вернуть людям Сойку-пересмешницу, хотя от неё мало что осталось. Из-за страха повредить или сделать больно, Флавий аккуратно укутывает меня в халат. В комнате ждёт ещё один сюрприз — Эффи.       — Привет, Китнисс.       Она поднимается и целует меня в щёку, словно ничего не произошло с момента нашей последней встречи вечером перед Квартальной Бойней.       — Ну что же, нас ждёт один большой-большой-большой день. Так почему бы тебе не начать подготовку, а я зайду ненадолго и проверю все приготовления.       — Говорят, Плутарху и Хеймитчу с трудом удалось сохранить ей жизнь, — вполголоса говорит Вения, когда Эффи уходит. — Её бросили в тюрьму после твоего побега. Это её спасло.       — И всё-таки хорошо, что Плутарх вывез вас троих, — отвечаю я.       — Мы единственная оставшаяся в живых команда подготовки. А все стилисты Квартальной бойни мертвы.       Не хочу уточнять, кто именно их убил. Не так уж это и важно. Вскоре из зеркала на меня смотрит Сойка-пересмешница. Удивительно, как это удалось стилистам — вернуть прежний облик, хотя внутри у меня пусто. Раздаётся лёгкий стук, и в комнату входит Гейл.       — Уделишь минуту?       Стилисты, сталкиваясь друг с другом, скрываются в ванной, а я смотрю на наше отражение, пытаясь найти тех мальчика и девочку из Дистрикта-12. Что случилось бы, если бы девочка не попала на Голодные Игры? Может, она влюбилась бы в мальчика, вышла за него замуж, родила детей и сбежала в лес. Была бы она счастлива? Или тень Капитолия всё равно висела бы над ними?       — Я принёс тебе это. — Он протягивает колчан с одной-единственной, простой стрелой. — Это должно быть символичным. Ты сделаешь последний выстрел в этой войне.       — А если промахнусь? Койн найдёт стрелу и принесёт обратно? Или просто сама выстрелит Сноу в голову?       — Ты не промахнёшься. — Гейл затягивает колчан на моём плече. Мы стоим здесь, друг напротив друга, но не смотрим в глаза.       — Ты не навещал меня в больнице. — Он молчит, и я, наконец, просто говорю: — Это была твоя бомба?       — Я не знаю. Бити не знает. Не всё ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.       Он ждёт, что я буду отрицать. И я хочу отрицать, но это правда. Даже сейчас я вижу вспышку, чувствую запах огня и горящей плоти и знаю, что никогда не смогу отделить это воспоминание от Гейла.       — У меня была одна реальная задача — забота о твоей семье, — говорит он. — Стреляй метко, ладно? — Он касается моей щеки и уходит. Я хочу вернуть его и сказать, что неправа. Что смогу смириться, смогу простить, вспомню, при каких условиях создавались бомбы. Приму в расчёт собственные проступки. Докопаюсь до истины, кто сбросил парашюты. Докажу, что это были не повстанцы. Прощу его. Но поскольку я не могу, то буду просто терпеть боль дальше.       Приходит Эффи, чтобы отвести на какое-то собрание. Я вспоминаю про розу и иду в ванную. Нахожу там своих стилистов, поникших, прижавшихся друг к другу. У них тоже растоптали весь мир. Я жду, что это будет что-то производственное. Плутарх скажет, где стоять и как стрелять… Но вместо этого мы приходим в кабинет, где вокруг стола сидят шесть человек. Пит, Джоанна, Бити, Хеймитч, Энии и Энобария. Все они носят серые мундиры Дистрикта-13 и выглядят неважно.       — Что это такое? — спрашиваю я.       — Мы не уверены, — отвечает Хеймитч. — Похоже, что сбор оставшихся победителей.       — Мы все, кто остались?       — Это цена известности, — отвечает Бити. — Мы были мишенями для обеих сторон. Капитолий убил победителей, подозреваемых в связях с повстанцами. Повстанцы убили тех, о ком думали, что они в связи с Капитолием.       Джоанна хмурится и смотрит на Энобарию.       — В таком случае, что она здесь делает?       — Она находится под защитой, которую мы называем Сделкой Сойки-пересмешницы, — говорит Койн, входя в кабинет. — Китнисс выполнила свою часть соглашения, а мы свою. Пожалуйста, Китнисс, присаживайся.       Сажусь между Энни и Бити и ставлю перед собой стакан с розой.       — Я собрала вас здесь, чтобы решить один спорный вопрос. Сегодня мы казним Сноу. В течение предыдущих недель были рассмотрены дела сотен его сообщников. Страдания дистриктов были настолько ужасны, что казни для них будет недостаточно. Многие выступают за полное уничтожение всех, кто имеет капитолийское гражданство. Но мы не можем себе это позволить.       Через воду в стакане я вижу перекошенное изображение одной из рук Пита. Следы ожогов. Теперь мы оба огненные переродки. Мой взгляд перемещается выше, туда, где пламя лизнуло его поперёк лба, спалив его брови и едва не задев глаза. Те самые голубые глаза, взгляд которых так часто встречался в школе с моим и тут же ускользал. Прямо как сейчас.       — Таким образом, выбор за вами, — продолжает Койн. — Вы должны проголосовать, решение будет принято большинством, отказаться нельзя. Мы решили провести последние символические Голодные Игры, используя детей — прямых родственников тех, кто бы обличён самой большой властью.