Останусь пеплом на губах

                    Сегодня ночью жарко. Душно. Горячий ветерок, залетающий в раскрытое окно, лениво приподнимает занавески. Мы с Питом лежим на разных концах кровати — прикасаться друг к другу сейчас слишком жарко. Правда, есть у этой жары ещё один недостаток: Пит лежит без пижамы, в одних трусах, а я страдаю в длинной ночной рубашке, представляя, что бы он сказал, если бы сейчас я её сняла.       — Китнисс, — зовёт Пит тихо. — Ты не спишь?       — Нет, — в тон ему отвечаю я.       — Скажи, — его голос звучит напряжённо, как обычно бывает, когда он пытается что-то вспомнить. — Ты сказала, что любишь меня. Это правда или ложь?       Сердце сбивается с такта. Замирает и летит в пропасть с оглушительной скоростью. Во рту моментально становится сухо, а щёки краснеют. Хорошо, что сейчас темно.       — Правда, — говорю и напряжённо жду, что он скажет.       — Я боюсь любить тебя. — Он вздыхает, смотрит в потолок. — Потому что мне кажется, это очень больно.       Слёзы заполняют глаза мгновенно, словно только и ждали сигнала. Я киваю и осторожно отворачиваюсь, стараясь не показать, как больно. Если прислушаться, можно услышать, как разбивается моё сердце. Справедливо. Ведь я столько раз разбивала сердце Пита. Наверное, я это заслужила.       Всю ночь не могу сомкнуть глаз, и на рассвете выскальзываю из кровати и на носочках спускаюсь вниз — не хочу его видеть. Сбежать бы сейчас в лес, но тогда придётся шуметь, доставая вещи из шкафа. Уйду потом, когда он проснётся.       — Я обидел тебя, — шелестит его голос за спиной. Оборачиваюсь — Пит стоит в дверном проёме, подпирает плечом косяк. В рассветном полумраке его глаза блестят, как светлые огоньки.       — Нет, — грустно улыбаюсь. — Ты сказал правду. Тебе было больно меня любить. Я всегда причиняла тебе боль. Чаще неосознанно, но причиняла. Ты страдал, когда был рядом, потому что я не могла ответить тебе взаимностью.       — А ты хотела? — внезапно спрашивает он, слегка подаваясь вперёд.       Раздумываю, что сказать, и отвечаю предельно честно:       — Поначалу нет. Меня раздражала твоя любовь. Она… — подбираю нужное слово, — пугала. Смущала. Я не понимала, за что меня можно так любить. Чем я заслужила это. Я ведь просто Китнисс. И всё. Но ты иногда смотрел на меня так, словно во мне заключён весь твой мир. И это вызвало чувство вины.       Я замолкаю — слишком больно это вспоминать. Больно вспоминать обо всех словах и поступках, что были когда-то произнесены и сделаны. Больно осознавать, что отталкивала от себя единственного, так сильно необходимого, человека.       — А потом? — возвращает меня в реальность Пит.       — Потом? — задумываюсь и невольно улыбаюсь. — Потом началась Квартальная бойня, и я поняла, что не могу тебя потерять. Потому что без тебя не будет меня. Там, на пляже, когда я впервые… — обрываю себя — вспоминать об этом стыдно.       — Когда ты что? — торопит Пит, делая шаг навстречу.       — Когда я поцеловала тебя, — говорю шепотом, опуская глаза. — Я поцеловала тебя и поняла, что хочу целовать тебя всю жизнь.       — Правда? — Пит уже стоит передо мной, и приходится задирать голову, чтобы посмотреть в его глаза.       — Правда, — выдыхаю, а сердце колотится быстро-быстро, и кровь шумит в ушах. Он склоняется ко мне и осторожно, почти невесомо, касается моих губ своими. Закрываю глаза, тянусь к нему, но он уже выпрямляется и отступает.       Пит молчит и смотрит серьёзно, внимательно. А я вдруг срываюсь с места и выбегаю во двор, хлопнув дверью. Он не выходит следом, за это я ему благодарна. Потому что этот разговор и мимолётный поцелуй выпили, иссушили до дна.       Не могу вспомнить, когда в последний раз в июле было так жарко. Днём печёт так, что лучше не выходить из дома, а ночью духота опускается на землю, звенит комарами. Решение уйти на озеро приходит спонтанно, но раз подумав, я уже не могу остановиться. Прохладная вода так и манит, и в мечтах я уже погружаюсь в неё с головой.       — В лесу есть озеро, — говорю Питу вечером. Из-за жары мы даже есть стали меньше, только пьём. — Знаешь, мы могли бы сходить туда. В лесу прохладнее.       — Озеро? — Пит склоняет голову набок. — Я там был?       — Нет. Хочешь, покажу?       Мы уходим на рассвете, пока солнце не встало. Пит несёт за спиной рюкзак с палаткой и едой. Я — охотничью сумку и лук. Восторг переполняет, плещется внутри. Кажется, словно мы сбежали тайком от родителей. В лесу уже шумно: просыпаются ранние пташки, в кустах шуршат ночные звери, укладываясь спать. Пит заинтересованно оглядывается, и я вспоминаю — в нашем лесу он впервые. Иногда мы останавливаемся, и я рассказываю, как именно здесь подстрелила сразу трёх белок, или за этой корягой нашла маленькую полянку земляники. Пит слушает и смотрит, смотрит на меня так пристально, будто душу наизнанку выворачивает. После того разговора прошла неделя, и теперь я слишком часто ловлю на себе его взгляд. От него в животе всё трепещет, и ноги становятся ватными.       К озеру подходим, когда солнце почти добралось до зенита. Останавливаемся на пригорке и смотрим на бледно-голубую воду, отражающую раскалённое небо. Берег окружают деревья. Они спускаются прямо к воде, а в некоторых местах, наоборот, отступают. Обходим озеро по кругу, выбирая место для лагеря. Ставим палатку, подвешиваем рюкзак с едой повыше, чтобы никто из зверей не добрался. От нетерпения я пританцовываю — так хочется поскорее окунуться! Скидываю ботинки, штаны и майку, оставаясь в чёрном купальнике, — гардероб от Цинны, кажется, будет служить мне ещё много лет. Бегу в воду, невольно взвизгнув, когда она доходит до пояса, и ныряю. Когда вновь оказываюсь на поверхности, поворачиваюсь к берегу. Пит стоит у самой кромки в чёрных плавках и смотрит на воду.       — Иди сюда! — машу рукой. — Я научу тебя плавать!       На его лице написано сомнение, он не спешит заходить, и тогда я подплываю ближе и бью рукой по воде, окатывая его веером брызг. Пит фыркает, а я, не давая ему опомниться, повторяю, плещу на него снова и снова. Он не двигается, только пытается закрыться руками, и тогда я перестаю. Смотрю на него, и к сердцу подкрадывается страх — что, если он разозлился? Что, если прямо сейчас развернётся и уйдёт? Пит опускает руки и смотрит на меня так серьёзно, что страх становится сильнее — обиделся. Но вдруг он резко склоняется к воде, зачерпывает её и окатывает меня целой волной. Я визжу, закрываясь, и начинаю неистово плескаться, не открывая глаз.       Счастье захлёстывает, я буквально захлёбываюсь им, когда Пит вдруг начинает смеяться, сначала тихо, словно пробует смех на вкус. Но вскоре он уже хохочет, и этой музыкой я готова наслаждаться вечно.       Мне всё же удалось загнать Пита в воду, и сейчас он стоит напротив, а в глубине его глаз догорают искры веселья. Он дышит тяжело, часто, его грудь поднимается и опадает. Вода вдруг становится горячей, я смотрю на его губы, влажные и приоткрытые, и мечтаю почувствовать их вкус.       — Я помню, — тихо произносит Пит, — как мы стояли так же. Там. Это правда или ложь?       — Правда. — Веселье как рукой сдувает. Упоминание об арене и всём, что там случилось, режет остро. — Тогда с нами были Финник, Бити и Джоанна. А я… — с трудом сглатываю, — я пыталась уговорить тебя сбежать.       — А я сказал, что надо подождать, — добавляет Пит. — Нам надо было сбежать тогда.       — Надо было. — Плавать резко расхотелось. Я обхожу Пита и выхожу на берег. Он, постояв немного, выходит следом.       Костёр весело трещит, над ним поджаривается утка — после нашего разговора я ушла охотиться, хотя принесённой из дома еды достаточно. Мне просто надо было побыть одной. Чтобы, уйдя в лес, упасть на колени, обхватить себя руками и тихо подвывать, глуша вырывающиеся из груди звуки зажатой в кулак рукой. Если бы Пит тогда ушёл… Если бы нас вытащили вдвоём… Так много если, которые никогда не станут реальностью…       Мы укладываемся спать прямо на траве, расстелив покрывало. В палатке душно, не знаю даже, зачем её ставили. Комаров здесь нет — все они обитают на противоположном берегу, рядом с тростником — это я успела изучить давно. Мы лежим и смотрим на прогорающий костёр. По углям стелется пламя, его игра завораживает, глаз не отвести. Пит придвигается ко мне, осторожно обнимает и шепчет:       — Прости меня, Китнисс. Я должен был тогда согласиться. Если бы я только знал…       Не отвечаю. Накрываю его ладонь своей и подношу к губам. Осторожно целую и отпускаю, и он обнимает крепче, прижимаясь всем телом, зарываясь в волосы. Смотрю на озеро — лунная дорожка убегает вдаль, и хочется пройти по ней, уйти туда, где нет и не было Игр. Туда, где я никогда не теряла Пита. Взять его за руку и сбежать от реальности в страну грёз, в мир, где все счастливы.       Озеро молчит. Чернильная гладь разлита до горизонта, на небе ни звёзд, ни луны — только бесконечная пустота. Слышу тихий плеск и вдруг замечаю, что вода подбирается к нам, подступает. Костёр шипит, уступая её напору, взвиваясь в небо молочным дымом, и я понимаю — сейчас нас тоже поглотит бездушная холодная бездна. Пытаюсь пошевелиться, разбудить Пита, но не могу сдвинуться с места. Вода уже плещется прямо перед нами, ледяная, пугающая. Я знаю, там, под её толщей, прячутся змеи-переродки. С длинными, острыми зубами, они только и ждут, чтобы впиться в нас. Разорвать на части. Одна из змей вдруг показывается прямо из угольной глади, и распахивает рот. Рывок, она огибает меня и кусает Пита. Он бьётся прямо за моей спиной, содрогаясь в конвульсиях, а я, внезапно обретя голос, начинаю кричать.       — Тш-ш, — проникает в сознание. — Всё хорошо, это просто сон.       Не открывая глаз, утыкаюсь в грудь Пита, обнимаю его, обнимаю снова и снова, пытаясь понять, почувствовать — он рядом и он живой. Движения его рук по моей спине осторожные, нежные. Он рядом, и это самое главное. Он рядом, и мне ничего не страшно.                     Любить тебя больно… Эти слова причиняют боль снова и снова, возрождаясь в моих новых кошмарах. В них Пит уходит. Навсегда. В один прекрасный день я просыпаюсь одна и не могу его найти. Брожу по дому, заглядываю в комнаты, потом выбегаю на улицу и мечусь от одной двери к другой, но они все закрыты. И сердце Пита так же закрыто для меня.       Я фактически призналась ему в любви, а он ничего не ответил. Не потому, что хотел причинить боль. Потому что не смог найти ответных чувств в себе. Я живу с незнакомцем, и с каждым днём привязываюсь к нему всё сильнее. Нить, что когда-то казалась тонкой, теперь превратилась в канаты, которые опутали с ног до головы. Хочется сбросить их с себя и снова стать свободной. Вернуться к той жизни, в которой не было пугающих чувств. Но как никто не сможет вернуть мне Прим, так же никто не сможет заставить разлюбить Пита. Я просто физически не могу это сделать. Хотя порой очень хочу.       Как, например, вчера. Мы смотрели телевизор, там шла какая-то программа про восстановление Дистрикта-2. На короткий миг показалось, что я увидела Гейла, но потом поняла — скорее всего, это был не он. Пит вдруг напрягся, нахмурился, беззвучно зашептал что-то, ведомое лишь ему одному. А после поднялся и ушёл. Я не сразу вышла следом, а когда увидела его сидящим на крыльце нашего дома, спрятавшим лицо в ладонях, бесшумно отступила в темноту кухни. Не знаю, что он начал вспоминать, но это что-то не в мою пользу. Потому что на утро он смотрел на меня слишком пристально, словно в душу заглядывал. Но говорить об этом не захотел.        Я словно стучусь в закрытую дверь, стучусь, зная, что открыть её некому. Пытаюсь отогреть Пита, а сама замерзаю, погружаясь в отчаяние, из которого нет выхода. Ненавижу себя в такие моменты. В моменты, когда начинаю сама себя жалеть. В моменты, когда хочу, чтобы Пит вернулся, потому что он нужен мне. Вместо того чтобы желать ему счастья, я не могу его отпустить. Цепляюсь за прошлое, как утопающий за соломинку, хватаюсь за призрачный шанс, за слова Хеймитча о том, что для любви никогда не поздно. Порой любовь уходит без следа, оставляя после себя лишь выжженное поле. И на нём, в отличие от Луговины, ставшей братской могилой для жителей Дистрикта-12, никогда ничего не зацветёт. Даже одуванчики.       После того как мы вернулись с озера, Пит отстраняется всё больше. Я вижу, что он пытается реже касаться меня, отсаживается дальше на диване, хотя не возражает, когда я всё же придвигаюсь к нему, ныряя под руку. Не обнимает сам и не тянется навстречу. Я теряю его, кажется, на этот раз окончательно. Мои кошмары заблудились в его кошмарах, но так и не стали одним счастливым сном на двоих. Мы будто стоим на двух разных берегах и не можем докричаться друг до друга. Точнее, кричу я, а Пит молчит и смотрит, смотрит своими пронзительными небесно-голубыми глазами. Смотрит и вот-вот уйдёт…       Распахиваю глаза резко, пытаюсь отдышаться, оборачиваюсь и, только увидев Пита, затихаю. Он рядом. Он всё ещё рядом. За окном разливается рассвет, ночью похолодало, и долгожданная прохлада наполняет спальню. Повожу плечами — надо бы найти покрывало или хотя бы простыню, чтобы укрыться, но тут замечаю, что Пит дышит тяжело и часто. Его лоб покрыт испариной, с приоткрытых губ срываются стоны, мучительные, полные боли. Ресницы дрожат, он вздрагивает, прерывисто шепчет моё имя, и я цепенею от ужаса — впервые за всё время после того, как Пит кричал во время грозы, вижу, что ему снится кошмар. Склоняюсь над ним и трясу за плечи, стараясь добудиться, но Пит лишь стонет громче, выгибает спину и вновь тихо выдыхает:       — Китнисс…       Трясу его сильнее, хватаю за плечи, зову, умоляю проснуться, не думаю даже о том, что будет, если опять увижу пугающую черноту в его глазах. Пит распахивает их резко, смотрит и не видит, а я шепчу, как сумасшедшая:       — Пит, прошу, Пит, проснись!       Он моргает, коротко выдыхает, смотрит мутными глазами и вдруг с силой притягивает к себе, запуская руку в волосы на затылке. От неожиданности я не успеваю среагировать. Только и могу, что руками упереться в его плечи – он тянет мою голову к себе и впивается в губы. Внутренности делают кульбит. Забываю, как дышать, боюсь пошевелиться, пока он целует меня с такой жадностью, с какой не целовал никогда до этого. Вторая рука скользит по моей спине, обжигает сквозь ночную рубашку, а губы продолжают сминать, терзать мои, поочерёдно втягивая то верхнюю губу, то нижнюю, обводя кончиком языка, пробуя на вкус.       Я совершенно потерялась в ощущениях. Голова кружится, гудит, и кажется, что я падаю, и в то же время чувствую себя потрясающе живой. С трудом отрываюсь от него, чтобы глотнуть воздуха и ответить, наконец, на поцелуй, которого так ждала, но Пит вдруг выдыхает потрясённо, потерянно, и резко отшатывается, отпуская меня, буквально отбрасывая на подушку.       — П-прости… — шепчет прерывисто, проводя по лицу рукой. — Я думал… Думал…       — Ничего, — мой голос тоже срывается, воздух с трудом проталкивается в лёгкие, внизу живота всё горит и болезненно сжимается, требуя продолжения. — Это был просто кошмар.       — Просто кошмар, — эхом откликается Пит, а я вдруг срываюсь с места и бросаюсь вниз. Выбегаю во двор и бегу на другой конец, прячусь в зарослях сирени, сажусь на землю и обхватываю колени руками. Меня трясёт: от росы и холода, а может, от того, что не могу не думать о Пите и его губах. И о том, что мои губы всё ещё пульсируют, а во рту ощущается его вкус. Подношу к ним руку и медленно обвожу контур, надеясь сохранить это чувство в памяти навсегда.