Останусь пеплом на губах

                    Почему он поцеловал меня, а потом оттолкнул? Не могу найти этому объяснение. Ему снился кошмар. Он точно не проснулся окончательно, когда я его будила. Но почему тогда он отшатнулся так, словно я прокажённая? Вспомнил, что во сне я чуть его не убила? Мне надо обдумать это, но не могу вернуться домой, пока там Пит. Не знаю, как смотреть ему в глаза после случившегося. Но он всё решает за нас: слышу, как хлопает входная дверь. А после — вторая, в его доме. Он ушёл, потому что тоже не хочет меня видеть. Ему неприятно находиться со мной в одном доме. Ну вот, теперь не надо придумывать причин, чтобы уйти в лес — никто не будет удерживать.       Глотая слёзы, пробираюсь обратно в спальню и невольно смотрю на кровать, на подушку, на которой лежал Пит совсем недавно. Сажусь и беру её в руки, прижимаю к лицу — она ещё пахнет им, его неповторимым, самым сладким запахом. Слёзы бегут сильнее, не знаю даже, отчего. Жалею себя, но не могу найти причины для жалости. Просто внутри всё рвётся, душа разлетается в клочья, и я не нахожу в себе сил собрать её. Кто говорил, что я смелая? Как заставить себя сделать несколько шагов, прийти к нему и прямо спросить: что это было? Если бы Прим была рядом, она бы мне помогла. У неё было удивительное свойство — видеть чужие поступки и объяснять их значение правильно.       Прим. Простые слёзы легко перерастают в рыдания, когда вспоминаю о пустоте, что оставил во мне её уход. Как можно жить и радоваться, когда из мира ушёл такой светлый, добрый человечек? Почему в этом мире нет ни капли справедливости? Сжимаюсь на кровати в комок, обнимая подушку Пита, вжимаясь в неё лицом. Оплакиваю Прим, свой мир, который никогда не будет прежним. Оплакиваю собственные мечты, погребённые под кровавым прошлым. Плачу по маме, которая сейчас переживает на другом конце Панема ту же потерю. Наконец слёзы пересыхают, и я засыпаю. А когда снова открываю глаза, за окном уже давно день. Голова болит, чувствую себя совершенно разбитой, с трудом сползаю с кровати и бреду в душ. Уже после, спустившись в кухню, с непонятным чувством смотрю на пустой стол — хлеба нет. Внезапно меня охватывает злость. Пит никогда не бежал от проблем, не закрывался от них, он привык встречать лицом к лицу любую правду. Так почему я не могу сделать так же?       Хватаю пустую корзинку и решительно направляюсь к нему. Но у закрытой двери запал внезапно гаснет, становится страшно. Что сейчас он мне скажет? Прогонит? А может, он уже собрал вещи и уехал на вокзал? Одиночество, тоска, боль — всё это смешивается в сумасшедший коктейль, и я, уже не веря в удачу, толкаю дверь, не надеясь, что она будет открыта. Повезло. Почти не дышу, проходя внутрь, чутко прислушиваюсь к каждому звуку — тишина.       Прохожу через коридор и останавливаюсь, замечая его. Пит сидит за столом в гостиной, спрятав лицо в ладонях, и тяжело дышит. Ему больно? Страшно? Может, сейчас он мечтает о том, чтобы меня убить? Замираю, не могу сделать и шага, но он вдруг поднимает голову и смотрит на меня покрасневшими глазами.       — Я не могу так больше, Китнисс, — произносит он глухо, и моё сердце падает вниз, забывая, как биться.       — Понимаю, — начинаю было, но тут же приходится кашлянуть — голос не слушается. — Я для тебя чужая, а веду себя, как эгоистка. Всё время думаю о том, чего хочу сама, и никогда — чего на самом деле хочешь ты. Ты… — голос всё же начинает дрожать, и я заканчиваю, чувствуя, что вот-вот заплачу, — ты хочешь уехать?       — А ты? — Он вдруг впивается в моё лицо требовательным взглядом. — Ты этого хочешь?       — Нет! — вырывается до того, как я вообще успеваю об этом подумать.       — А чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня?       — Не знаю, — звучит жалко, жалобно. Помоги мне разобраться, Пит, потому что сама я правда не знаю, чего хочу. Чтобы ты был рядом всегда, чтобы любил, как раньше, чтобы вернулся ко мне. Тот Пит, который заставил себя полюбить, который проник в мою кровь, смешался с ней и отобрал у меня всё: душу, сердце, разум.       — Ты никогда не знала, — горько говорит он и снова опускает глаза, смотрит на свои руки. Медленно сжимает их в кулаки, и у меня внутри всё так же сжимается, я даже голову втягиваю в плечи. — Ты никогда не знала, зачем я тебе нужен, — продолжает он, не сводя глаз с кулаков, и когда я уже готова действительно сорваться с места и умчаться к себе, ладони вдруг разжимаются, и я вижу на одной из них свою жемчужину.        — Почему ты сохранила её?       — Ты… — горло сжимает спазм, подношу руку к груди, стараясь не дать выскочить сердцу, — откуда ты её взял?       — Ты сама знаешь. Она ведь лежит у тебя вместе с портретом Гейла, так?       Пусть он не смотрит на меня, но я кожей ощущаю его обиду и боль. Но… Неужели он лазил по моим вещам? Злость поднимается удушливой волной, я открываю рот, чтобы возмутиться, но Пит перебивает:       — Прости, что копался в твоих вещах. Сам не знаю, что на меня нашло. Когда ты сбежала сегодня утром, я… Я подумал, что всё правильно — ты никогда не любила меня. Нет, что-то чувствовала, конечно, но любить — едва ли. Зачем-то сказала, что любишь, но я больше не могу тебе верить.       Пит снова поворачивается ко мне, и ладонь, держащая жемчужину, вновь сжимается, пряча её от меня.       — Я вспомнил, каково это, Китнисс. Вспомнил, каково это — любить тебя. И я не ошибся — это очень больно.       — Пит, — всхлипываю я, не замечая, что по лицу давно текут слёзы. — Всё давно изменилось. Я изменилась.       — И?.. — Он поднимается, тяжело опираясь о стол, подходит ко мне почти вплотную и шепчет: — И что это значит, Китнисс? Ты здесь, одна. Без Гейла. Приехал я, и вроде бы вот он, выбор. Его сделали за тебя. Очень удобно, правда?       — Это не так, — шепчу отчаянно, качаю головой. — У нас с Гейлом никогда ничего не было, а после того, как погибла Прим, я даже смотреть на него не могу.       — А если бы она осталась жива? — спрашивает он, лихорадочно скользя глазами по моему лицу. — Что тогда? Зачем тебе нужен переродок, когда рядом был бы он?       — Я бы всё равно выбрала тебя, — вкладываю в ответ всю уверенность, что живёт сейчас во мне.       — Ты врёшь сама себе, — с грустной улыбкой говорит Пит и делает шаг назад, отступая. Но я не могу так просто дать ему уйти. И не знаю другого способа заставить мне поверить, кроме как схватить его за майку и притянуть к себе, отчаянно впиваясь губами в его губы. Пит вздрагивает всем телом, стоит, не двигаясь, не отвечая. Я настойчиво целую его, так же, как он целовал сегодня утром, но понимаю, что не чувствую ничего — только страх и отчаяние.       — У тебя всегда был только один способ отвлечь меня, — шепчет Пит в мои губы, отстраняясь. — Чтобы заставить поверить, что никуда не пойдёшь. Или в то, что откажешься от затеи вытащить меня. Что на этот раз, Китнисс? Камеры выключены.       — На этот раз это правда, — говорю, пытаясь поймать и удержать его взгляд. — Я хочу, чтобы ты был рядом, потому что мне нужен ты. И только ты. Всегда.       Пит смотрит на меня таким знакомым и родным взглядом, что кажется — сейчас разорвётся сердце. Я так давно ждала его, столько времени представляла, что скажу, когда он всё вспомнит, а сейчас не могу подобрать слов. Он медленно поднимает руку и касается моего виска, обводит контур скулы, подбородок, а у меня под кожей словно тянется горячая ниточка, следуя его пальцам.       Его поцелуй слишком нежный, нерешительный. Он словно впервые пробует меня на вкус, неспешно целуя, касаясь языком, не торопясь проникнуть внутрь. Восторг внутри такой огромный, он занимает каждую клеточку моего тела, и кажется, что сейчас я либо разорвусь на части, либо взлечу. Тихо вздыхаю, кладу руки ему на шею, притягиваю к себе за голову, касаясь волос. Мой Пит, мой любимый, моя жизнь. Жажда растёт, захлёстывает, и становится тяжело дышать, но я не могу оторваться, боюсь, что сейчас он исчезнет навсегда. Но Пит вдруг резко прижимает к себе рукой, в которой продолжает сжимать жемчужину, а вторую запускает в мои волосы, притягивает к себе и шире раскрывает рот, позволяя нашим языкам наконец коснуться друг друга. Поцелуй затягивает, такой глубокий, жадный, и я вжимаюсь в Пита всем телом, мечтая о чём-то большем, а о чём — и сама не могу объяснить.       Чувствую себя вне времени, вне этого мира. Только Пит, биение его сердца под моей рукой, тяжесть его ладони, скользящей по моей спине, его вкус, запах — единственное, что удерживает на месте. Пит шумно выдыхает, отрывается от моих губ и начинает покрывать короткими, влажными поцелуями скулы, шею, обнимая сильнее. Я запрокидываю голову, подставляясь под его обжигающие губы, цепляюсь за его плечо, глажу волосы на затылке, задыхаюсь от ощущений, которые скручивают внутренности, полыхают пульсирующим клубком внизу живота. Пит толкает меня к стене, и я упираюсь в неё, закидываю одну ногу за его спину, чтобы стать ещё ближе. Чувствую, как между ног упирается что-то твёрдое, как камень, что-то, доказывающее, как сильно он на самом деле меня хочет. Его ладонь перемещается на грудь, накрывает её, осторожно сжимает, и кожа покрывается мурашками, сладкими, нежными. Я хочу принадлежать ему вся, полностью, без остатка, хочу, чтобы он это знал, чтобы больше никогда не сомневался во мне и моих чувствах.       — Эй, вы там что, уснули? — как сквозь туман в сознание проникает голос Хеймитча. Он всегда приходит через заднюю дверь, и теперь его шаги уже можно расслышать на кухне. Пит отшатывается от меня, тяжело дыша, смотрит сумасшедшим взглядом, и я, наверняка, выгляжу сейчас не лучше. Судорожно приглаживаю волосы, отворачиваюсь, когда Хеймитч входит в гостиную.       — Вы куда пропали? — голос Хеймитча звучит недовольно. — У Китнисс пусто, ты не открываешь. Или… — Я даже спиной чувствую его насмешливый взгляд. — Я вам помешал, голубки?        — Нет, — отрывисто бросает Пит, а я наконец нахожу в себе силы обернуться. Чувствую, как полыхают щёки, словно меня только что застали на месте преступления.       — Ну-ну, — ухмыляется Хеймитч, окидывая нас внимательным взглядом. — Дело, конечно, молодое и нехитрое, но вам бы научиться двери запирать. Вдруг не я к вам зайду, а кто-то другой?       — Как будто от того, что зашёл ты, легче, — бурчу я, пытаясь скрыть за раздражением смущение. Обхожу Пита, слегка задеваю Хеймитча плечом и скрываюсь на кухне. Уже оттуда слышу голос ментора:       — Ты бы в душ сбегал, парень. А то до вечера мучиться будешь.       Когда Хеймитч заходит на кухню, я успеваю полностью взять себя в руки. Старательно загоняю мысли о Пите и обо всём, что только что произошло (а так же о том, что едва не произошло), как можно глубже. Наливаю себе лимонад и нарочито равнодушно смотрю на Хеймитча.       — Выглядишь, как кошка, наевшаяся сметаны. — Хеймитч никогда не упускает случая уязвить. Чувствую, тем для шуточек у него теперь на год вперёд хватит.       — Отстань, а, — бормочу в стакан. Да уж, спокойствие сегодня не мой конёк — щёки опять начинает заливать краской.       — Да нет, солнышко, я рад. Рад, что у вас всё налаживается. Кстати, я чего зашёл? Мне вчера Эффи звонила, сегодня в наш скромный Дистрикт прибывает Джоанна Мэйсон. Помнишь такую? Хочешь увидеть?       — Джоанна? — я разом забываю обо всех своих волнениях. Кто бы мог подумать, что это имя всколыхнёт столько эмоций? Радость, боль, недоверие, даже счастье?       — Поезд прибудет через час. — Хеймитч хитро смотрит на меня и добавляет: — Или сказать ей, что сегодня вы немного заняты?       — Даже не думай! — возмущаюсь я, со стуком отставляя стакан. — Мы поедем на вокзал вместе.       — Тогда жду через полчаса, солнышко. Скажи своему горячему парню, чтобы поторопился.              Поначалу мы идём молча. Проходим Деревню Победителей, выходим на дорогу. Старательно избегаю смотреть даже в сторону Пита. Кажется, теперь я обречена ходить с вечно красным лицом. Он же, напротив, выглядит таким спокойным и безмятежным, что хочется запустить в него чем-нибудь. Хеймитч идёт между нами и тихонько посмеивается. В конце концов, я не выдерживаю:       — Что? Что смешного?       — Да вы смешные, голубки. — Хеймитч отвечает так охотно и быстро, словно только и ждал моего вопроса. — Ты, солнышко, нахохлилась, как бойцовый петушок. Того и гляди в бой бросишься. А Пит, — он смотрит на него и я невольно тоже. Тут же опускаю глаза. — Пит у нас выглядит, как орёл. Гордый и спокойный. Что, добился своей самочки?       — Хеймитч! — взрываюсь я.       — Правда, Хеймитч, не надо об этом, — глухо просит Пит, и только тогда я успокаиваюсь: вся его бравада напускная. Очередная маска. Он так же растерян. И так же не знает, как быть дальше.       — Как пожелаете, — фыркает Хеймитч, пожимая плечами. — Только потом не бегите ко мне плакаться, что с детьми сидеть некому.       Я закатываю глаза, представляя, как прямо сейчас Хеймитч спотыкается и растягивается в пыли. Прекрасное зрелище. Помогает. Через час добираемся до вокзала, но уже в городе становится легче — здесь все нас знают, многие машут руками и приветливо улыбаются. Приходится останавливаться и заводить ничего не значащие разговоры. Ничего не значащие для меня, потому что все мысли сейчас витают слишком далеко. Пит внезапно оказывается рядом и легонько касается моей руки. Я резко одёргиваю её — от простого прикосновения тело прошибает током. Но тут же, поймав обиду в голубых глазах, возвращаю с виноватой улыбкой. Даже нахожу в себе силы сплести наши пальцы, хотя внутри тут же сворачивается знакомый клубок. Память слишком живо напоминает о том, как этой рукой он меня обнимал. Как гладил спину и как накрыл грудь… От шеи к ушам тут же приливает кровь. Начинает пульсировать, чувствую себя помидором.       — Если тебе станет легче, — шепчет Пит, — мне тоже не по себе.       Судорожно киваю, стискивая зубы. Надеюсь, он не заметил, что от звука его голоса вся кожа покрылась мурашками.       Хеймитча с трудом удаётся оттащить от Сальной Сэй, которая вполголоса сообщает, что белый снова появился на рынке. В итоге на вокзале оказываемся, когда поезд уже уходит. На перроне пусто, и только Джоанна сидит на лавочке, вытянув ноги на небольшой чемоданчик, стоящий рядом.       — Надо же, — тянет она, не делая попыток подняться. — Я уже решила, что вы про меня забыли.       — Хеймитч задержал, — поясняю я, и тут же вспыхиваю, встречаясь со слишком насмешливым взглядом. Джоанна демонстративно смотрит на наши с Питом руки, которые всё ещё переплетены. Приходится приложить усилие, чтобы не выдернуть руку.       — Ладно, уродцы, показывайте, как вы тут живёте.       Джоанна поднимается и идёт к нам, предоставив Питу взять её чемодан. По дороге рассказывает, как пытается жить. Рассказ звучит весело, но за ним — огромная усталость и злое одиночество. День клонится к закату, когда мы доходим до Деревни. Останавливаемся между нашими домами, и Мэйсон, склонив голову набок, окидывает нас взглядом.       — Ну что, к кому меня определите? Я лично не прочь пожить с Питом. Уступишь, Китнисс?       — Ты можешь жить в моём доме. — Готова поклясться, губы Пита дрожат от еле сдерживаемой улыбки.       — Даже так? — Джоанна свистит. — А я думала, вы… — она перебегает пальцем от меня к Питу и обратно.       — А мы живём в доме Китнисс, — спокойно говорит Пит. — Тебе помочь с вещами?       — Сама разберусь, — усмехается она. И, поднимаясь на крыльцо, бормочет: — Хоть кто-то из нас смог начать жить нормально. — Потом оборачивается и громко кричит: — У тебя в доме хоть выпить есть?       — Кто сказал выпить? — лениво усмехается Хеймитч. — Этого добра всегда навалом в доме по соседству.       — Даже так? — Джоанна подбирается, как кошка, и окидывает Хеймитча заинтересованным взглядом, будто видит впервые. — Слушай, нам ведь толком не удалось пообщаться? Может, заглянешь через час? Обсудим общее прошлое.       — Найдём, что вспомнить. — Хеймитч салютует неизвестно откуда взявшейся фляжкой и бредёт к себе домой.       — А с вами мы уже завтра поговорим, — смеётся Джоанна, разглядывая наши вытянутые лица. Нарочито громко зевает и тянет: — Так устала с дороги, не передать!       Она давно ушла, а мы всё стоим у своего дома, не решаясь зайти. Оба избегаем смотреть друг другу в глаза. И почему раньше казалось, что всё станет просто, едва Пит вспомнит? В своих мечтах я представляла, что он обнимет меня, так крепко, как только может. Но что будет потом — не могла и представить. Потому что невозможно представить, как будет биться и замирать сердце, как будет не хватать воздуха, а от смущения онемеет язык. Пит приходит в себя первым. Открывает дверь и говорит:       — Пойдём домой.