25. Деревня Психов
4 августа 2020 г. в 15:18
Джоанна переезжает к нам через неделю. Удивительно, как быстро можно организовать переезд, если у тебя есть связи в Капитолии. Один звонок Плутарху, и вскоре в нашей Деревне появляется большой белый грузовик. Мы собираемся рядом, готовые помочь, но грузчики достают лишь две коробки. Джоанна машет им рукой, наблюдая, как исчезает за поворотом машина, а потом оборачивается к нам.
— Вот и вся моя жизнь, — нарочито небрежно пожимает плечами. Вспоминаю коробку с папиной книгой, охотничьей курткой, свадебной фотографией родителей и резинкой Прим. У меня вещей было не больше. У Пита не было вообще — всё сгорело вместе с родительским домом. Хеймитч привык довольствоваться малым, кажется, у него только три комплекта одежды. В этом все мы. Когда не знаешь, что тебя ждёт завтра, к чему обживаться, наполнять дом ненужными вещами? Ведь завтра этого может уже не быть.
Новоселье проходит шумно. Джоанна занимает дом напротив Хеймитча, и теперь мы гордо зовём себя жителями Деревни Психов. Кажется, зайди к нам кто-то из города, они точно покрутят пальцем у виска — вместо песен мы кричим в ночное небо о своей боли. О ненависти и страхах.
— Ненавижу тебя, Сноу! — задрав голову, ору я. — Надеюсь, тебя поджаривают на огне каждый день!
— Чтоб ты сдох, Август! — кричит Джоанна, поднимая руки к небу. Потом спотыкается, покачивается и фыркает: — Твою мать, Август, ты же уже и так сдох!
Мы с Питом почти не пьём — только по два бокала вина, которое купили в городе. Джоанна и Хеймитч пьют виски — что-то из личных запасов Мэйсон. Хеймитч и Пит не кричат. Они расселись на крыльце и смотрят, как мы исполняем что-то, похожее на танец, посреди двора. Это странное веселье. Может, и не веселье вовсе. Смесь адреналина, вседозволенности и лёгкого помутнения рассудка. Среди этих людей я могу вести себя так, как захочу, зная — никто не осудит. И каждый из них считает так же, в этом наша сила. Держаться вместе, несмотря ни на что.
А ночью, разгорячённые алкоголем с привкусом сумасшествия, мы с Питом сплетаемся в объятиях, целуемся, как сумасшедшие, забыв о смущении и страхах. Я вся — оголённый нерв, пульсирующий сгусток энергии, жаждущий только одного: быть ближе, стать одним целым, двигаться ему навстречу, стремясь к чему-то невозможному, необъяснимому, но необходимому, как воздух. Я выгибаю спину до хруста в позвоночнике, обвиваю его ногами, сцепляю их за его спиной. Пит стонет, запрокидывая голову, мышцы на его плечах напрягаются, и я тянусь, чтобы коснуться, провести по ним. Моя рука лихорадочно скользит по его шее, скулам, ныряет в волосы на затылке, заставляя нагнуться. Ловлю его губы, целую так жадно, как только могу, и он мычит мне в рот, не переставая двигаться.
По телу начинают пробегать волны наслаждения, такие восхитительно-сладкие, что хочется кричать от восторга, что я и делаю, оглашая спальню короткими, требовательными, умоляющими вскриками. Не знаю, о чём прошу, но Питу не надо объяснять, сейчас мы не просто на одной волне — мы действительно одно целое. Сейчас и навсегда. Сердце замирает, я чувствую себя так, будто зависла в воздухе, и в следующую секунду уже взлетаю вверх, растворяясь в круговороте немыслимых, острых ощущений.
Дрожь в ногах, руках, дыхание дрожит, воздух нехотя возвращается в лёгкие. Ловлю взгляд Пита, думаю, что выгляжу сейчас так же — заблудившаяся на лице улыбка, мутные глаза, взъерошенные волосы. Он тяжело дышит, распластавшись по кровати, пытается произнести что-то, но только беззвучно шепчет, продолжая улыбаться.
— Я тебя люблю. — Читаю по его губам и повторяю вслух. То, что только что произошло между нами, кажется невероятным. Чудом, волшебством, откровением — назови как хочешь, смысл не изменится. Пит мой, только мой и ничей больше, а я — его. И нам больше не надо ничего объяснять, мы просто есть друг у друга, и этого достаточно, чтобы жить дальше.
— Знаешь, — Джоанна сидит на нашей кухне, задумчиво помешивая трубочкой лимонад в стакане. — Сегодня ночью мне стало жаль, что не удалось затащить Мелларка в постель до Квартальной Бойни.
Поперхнувшись лимонадом, я кашляю, удивлённо смотрю на неё, ожидая объяснений.
— У вас окно было открыто, — хмыкает она. — А я, на свою беду, решила подышать свежим воздухом.
— О. — Кровь моментально приливает к щекам, я опускаю глаза, пытаясь вспомнить о звуках, которые вырывались из меня ночью. Нервно тереблю край скатерти, пытаясь придумать какое-нибудь объяснение, но слова не идут на ум.
— Да ладно тебе. Было бы чего стыдиться, тут хвастаться надо.
— Может, не будем об этом? — жалобно спрашиваю я, всё же решившись посмотреть на неё. Джоанна фыркает, но всё же согласно кивает и небрежно пожимает плечами.
До нас доносятся голоса — Пит и Хеймитч вернулись из города, ходили туда за строительными инструментами. Хеймитч решил починить свою крышу — она течёт уже несколько лет. Когда они появляются на кухне, из головы разом вылетают все мысли, а взгляд жадно скользит по Питу. Прошла пара часов, как мы расстались, а я уже соскучилась. Сила, с которой меня тянет к нему, пугает. Она делает меня слабой, уязвимой. Но может, так и должно быть? Я безоговорочно доверилась ему, отдала всю себя, зная, что он не обманет. Не предаст. И больше не уйдёт. Пит словно читает мои мысли: пока Хеймитч рассказывает Джоанне последние новости о жителях, о которых она не имеет ни малейшего понятия, он подходит ко мне, берёт за руку и мягко поглаживает ладонь подушечками пальцев.
Нам не надо ничего говорить друг другу, мысли легко читаются в глазах — одинаковое желание остаться наедине. Не знаю, сколько проходит времени, мы словно выпали из него, только смотрим друг на друга, а в животе всё сжимается, крутит, и сердце бьётся быстро-быстро.
— Кажется, мы тут лишние, — крякает Хеймитч, ероша соломенные волосы. Джоанна демонстративно закатывает глаза и с шумом отодвигает стул, поднимаясь. От громкого звука я вздрагиваю, выныривая из-под действия гипнотического взгляда небесно-голубых глаз.
— Чувствую, крышу до осени я не починю. — Хеймитч насмешливо смотрит на Пита, а он вдруг небрежно пожимает плечами и улыбается.
— Если найдёшь лестницу, за два дня управимся.
— То есть, сейчас ты тактично намекаешь, что я должен вернуться в город за лестницей?
— Можешь Джоанну с собой взять, — я не могу сдержать широкую улыбку.
— И не возвращаться до вечера, — заключает Джоанна. — Знаешь, Хеймитч, — она оборачивается к нему, — пойдём отсюда. Пусть развлекаются, мы тоже найдём, чем заняться. Что ты там говорил о вашей Засаленной Сай?
— Сальной, — поправляет Хеймитч. — Сальная Сай варит отличный белый, ты вчера его пробовала.
— Не хочу пить, — вдруг морщится Джоанна и берёт Хеймитча под руку. — Покажи мне лучше местные достопримечательности, а то я пока, кроме главной улицы и вокзала, ничего не видела.
— Достопримечательности. Это, конечно, та ещё задачка — найти их в нашей дыре. Но, — он склоняет голову и внимательно смотрит на Джоанну, — мы же лёгких путей не ищем, не так ли?
Под нашими удивлёнными взглядами они уходят, и только когда хлопает входная дверь, я отмираю и медленно произношу:
— Никогда не думала, что скажу это, но из них выйдет неплохая пара.
— Ты думаешь? — с сомнением тянет Пит, с трудом отрывая взгляд от коридора. Смотрит на меня и вдруг рывком поднимает со стула и сажает на стол. — Знаешь, — шепчет, обжигая шею, — сейчас я совершенно не хочу об этом говорить.
— Я тоже, — отвечаю, притягивая его к себе. — Я соскучилась.
— Сильно? — Пит склоняет голову набок, а в прозрачной голубизне уже вспыхивают завораживающие искры.
— Очень, — ловлю его губы, ныряю руками под майку. Не знаю, откуда во мне взялось столько смелости, дерзости, бесстыдства, но в данный момент не хочу это анализировать. Хочу просто гладить его кожу, дышать им, чувствовать, как напрягаются мышцы его живота под моими касаниями…
Осень приходит незаметно — мягкая, неожиданно тёплая. Словно природа, сжалившись, не спешит, давая время закончить строительство хотя бы первых домов. Ещё темно — раннее утро, до рассвета час, может, больше. Я сижу у раскрытого окна, смотрю на пустынную улицу, пропускаю через себя тишину. Внутри меня тоже тихо. До сих пор не верится, что прошлое не вернётся. Не заставит собраться на Жатву, трястись от страха за свою жизнь, пытаться сохранить себя на арене… Рядом с Питом меня не мучают кошмары, и хочется верить, что время затянет раны, оставит уродливые шрамы, но заберёт боль.
Поворачиваюсь к кровати и не могу сдержать улыбку: он спит, одной рукой обнимая подушку, из-под одеяла выглядывает нога. Можно вернуться к нему, забраться под бок, наслаждаясь теплом и умиротворением, которое исходит от него. Но я почему-то продолжаю сидеть и смотреть, позволяя нежности медленно затапливать сердце. Только рядом с Питом я поняла, что умею любить. Сильно, безрассудно, по-настоящему. Любить, как женщина любит мужчину, а ведь ещё несколько месяцев назад считала, что пустоту внутри ничем не заполнить. Сейчас он во мне, под кожей, в крови, и я не могу даже представить, как можно было жить, говорить, ходить, когда его не было рядом.
Шум на улице выдёргивает из мыслей. Оборачиваюсь и в рассветном сумраке вижу Джоанну, выходящую из дома Хеймитча. Невольно отшатываюсь — не хочу, чтобы она меня заметила. Из-за шторы вижу, как она идёт к своему дому и вдруг останавливается, поворачивается и смотрит прямо на моё окно. Сердце начинает колотиться, меня бросает в жар, словно кто-то застал на месте преступления. Но Джоанна уже продолжает свой путь, скрываясь за дверью. Я улыбаюсь — кажется, теперь наконец смогу ответить на её вечные подколы. Не только им с Хеймитчем над нами насмехаться. Оставшееся до утра время провожу, обдумывая, что сказать Джоанне, и к завтраку план готов. Пит уходит рисовать — говорит, не хочет терять свет. Неделю назад звонил Плутарх и сказал, что можно провести выставку в Капитолии. Не то, чтобы нас сильно привлекала эта идея, но Плутарх умеет быть убедительным.
Я остаюсь одна, и пока жду Джоанну, собираюсь заняться обедом. Включаю плиту, но огонь вспыхивает не сразу — несколько секунд просто идёт газ, заставляя жать на кнопку автоподжига снова и снова. Яркая вспышка озаряет лицо, обжигает кожу, и меня отбрасывает в сторону. Не знаю даже, как оказываюсь прижата к стене. Только смотрю на огонь, который давно стал обычным, безопасным, голубым. А перед глазами рвутся снаряды, и Прим вспыхивает, как факел, оглашая улицу криками, полными боли. Сползаю по стене — ноги не держат, зубы начинают отбивать дробь, всё тело дрожит. Я снова горю, беззвучно кричу, пока сознание захлёбывается от боли. Пот заливает глаза, струится по спине, мышцы деревенеют, горло сдавил спазм. Широко раскрываю рот, пытаясь глотнуть воздуха, но чувствую только гарь, пепел и страх. Он завладевает сознанием стремительно, лишая разума. Сжимаюсь в комок, крепко зажмуриваюсь, пытаюсь дышать, выдох-вдох, медленно.
— Китнисс! — Джоанна склоняется надо мной, трясёт за плечо, выдёргивая из кошмара. — Эй, давай, садись. Вот так. Хреново? Подожди.
О зубы ударяется стакан с водой, пью крохотными глотками, с трудом проталкивая жидкость по горлу. Постепенно начинаю приходить в себя, моргаю, смотрю на плиту, потому — на Джоанну. Трясу головой.
— Всё в порядке, — голос хрипит и слушается с трудом. — Спасибо.
— Было бы за что благодарить, — отмахивается она, помогая подняться и усаживая на стул. — Когда тебя накрывает, важно, чтобы кто-то был рядом.
— Это точно, — криво улыбаюсь. Воспоминание о пережитом слишком свежо, раны, что только начали затягиваться, снова кровоточат, и чтобы не упасть туда снова, не погрузиться в безысходное отчаяние, цепляюсь за настоящее руками и ногами.
— Тебе бы тоже не помешал кто-то рядом, — наконец говорю, пристально глядя на Джоанну. — Как насчёт Хеймитча?
— Кого? — она вдруг краснеет, да так стремительно, что я потрясённо моргаю и с трудом сдерживаюсь, чтобы не протереть глаза.
— Мне кажется, из вас вышла бы отличная пара, — невинно добавляю, с мстительностью думая, что это смущение — лучшая плата за каждую, пусть и беззлобную, насмешку о нас с Питом.
— Ты думаешь? — голос Джоанны звенит от напряжения и… надежды? — Мне кажется, он не из тех, кто хочет жить с кем-то.
— Кто, Хеймитч? — я фыркаю. — Да он даже гусей завёл, чтобы не быть одному!
— Ты только что сравнила меня с гусём? Ты серьёзно?
— Не сравнила. Я говорю о том, что каждый заслуживает счастья. Каждый из нас. И кому, как не тебе знать — пока есть возможность, надо жить.
— Надо, — задумчиво тянет Джоанна и вдруг опускает глаза, проводит рукой по столу, разглаживая невидимые складки. — Думаешь, у нас могло бы что-то получиться?.. Я имею в виду… Ты ведь знаешь его лучше.
— Всё, что я знаю — он давно не выглядел таким умиротворённым и спокойным. И знаешь, наверное в этом есть твоя заслуга. Может, и пить бросит…
— Ну уж нет! — Джоанна вскидывает голову. — Нет никого скучнее завязавших алкоголиков, уж поверь мне, я знаю, что говорю!
— Не знаю, и знать не хочу, — говорю решительно. — Но если хочешь, можно попробовать узнать, что именно думает о тебе Хеймитч.
Признаться, никогда не видела Джоанну такой. Не ершистой и презрительной, а робкой и сомневающейся. Она всегда казалась непробиваемой, самоуверенной, опытной. И только сейчас я понимаю — в её жизни тоже никогда не было любви. Да, что-то вероятно было. Всё же она долгое время жила в Капитолии, я не могу забыть о том, что рассказывал Финник. Конечно, Джоанна знает о таких вещах, которые даже вслух произносить неприятно. Но именно этот опыт, вкупе с двумя Играми, сделал её такой, какая она есть. Джоанна не умеет открываться, никому не доверяет и не верит, что может быть по-настоящему нужна. Невольно думаю о том, как мне повезло. Если бы Пита не было рядом, что бы со мной стало?
Сегодня мы действительно похожи на самых обычных девушек. Когда-то я посмеивалась, глядя на подружек, ходивших в обнимку по школе и обсуждавших платья и мальчиков. В этот день мы сами стали такими. Очередной кусочек мозаики под названием «Нормальная жизнь». Очередная попытка стать такими, как все, или хотя бы попытаться стать. Платья разложены на кровати, и хоть нарядами нас не удивить, Джоанна задумчиво гладит ткань.
— Знаешь, — наконец говорит она, — а я свои не сохранила. Сожгла. Такой большой, весёлый костёр получился.
— Это всё, что у меня осталось от Цинны, — тихо отвечаю я. — Рука не поднимется их уничтожить.
— Для тебя эти наряды — память о хорошем. Для меня… — Джоанна неопределённо хмыкает. — Ну их нахер.
Мы молчим, думая каждая о своём, но всё же находим в себе силы вернуться к выбору наряда. Джоанна забирает тёмно-синее шёлковое платье и, уже уходя, несколько раз уточняет, уверена ли я, что это сработает. Пит встречает её на пороге, провожает удивлённым взглядом и приподнимает бровь, глядя на меня и ожидая объяснений. О том, что произошло сегодня утром, я не хочу рассказывать, но охотно делюсь всем, что касается Джоанны и Хеймитча. Выслушав меня, Пит начинает громко смеяться.
— Китнисс, — выговаривает с трудом. — Мне кажется, Эффи бы тобой гордилась!
— Может, мне просто хочется, чтобы все вокруг стали такими же счастливыми, как я?
Подхожу к Питу, обнимаю его и смотрю прямо в глаза, запрокидывая голову.
— А ты счастлива? — тихо спрашивает он.
— Очень. Не веришь?
— Хотелось бы получить более весомые доказательства твоего счастья. — Пит подхватывает меня на руки и, не обращая внимания на мои слова о том, что жаркое может сгореть, несёт наверх.
— Что за праздник, детки? — Хеймитч тянет воротник относительно свежей рубашки и с тоской смотрит на бокалы, которые я расставляю на столе. О белом до ужина я высказалась предельно строго, и Хеймитч уже несколько раз доставал фляжку, вздыхал и прятал её обратно.
— Просто давно не собирались все вместе, — невинно улыбаюсь, поглядывая на окно — Джоанна задерживается.
— Не хотим вам мешать, солнышко, — ехидно говорит Хеймитч. — Вы же, как кролики, только об одном думаете. Я всё думаю с огнетушителем прийти, да в городе их сейчас не достать.
Пит подходит ко мне и по-хозяйски обнимает со спины, целуя в висок.
— Может, вместо того, чтобы завидовать, своей жизнью бы занялся?
— Завидовать? — Хеймитч фыркает. — Неловкому подростковому сексу? Ну уж нет.
— Неловкому? — еле слышно шепчет Пит мне на ухо. Я возмущённо шлёпаю его по руке, лежащей на моём животе — от одной только интонации внизу живота становится горячо.
— Вот, — Хеймитч в притворном возмущении вскидывает руку, указывая на нас, — о чём я и говорю!
— Не помешала? — тихо спрашивает Джоанна, замирая в дверях. Хеймитч оборачивается к ней и издаёт короткий нечленораздельный звук. Платье скрывает грудь и шею, но оставляет открытыми руки, а когда Джоанна обходит стол, взгляду открывается её спина.
Хеймитч достаёт фляжку, открывает её и тут же закрывает, не сводя с Джоанны напряжённого взгляда.
— Так говорите, никакого праздника нет? — наконец произносит он.
— Нет, — подтверждаю я, выныривая из уютного кольца рук Пита. — Хотя… — делаю вид, что задумалась. — Сегодня ровно полгода с дня, когда я убила Койн.
— Так бы сразу и сказала, я бы фрак из шкафа достал! — Хеймитч заметно приободряется, хотя нет-нет, да и бросает на Джоанну задумчивые взгляды. Она же словно не обращает на них внимания, по-прежнему язвительная, остроумная. Только иногда хитро смотрит на меня, кажется, вот-вот подмигнёт.
— Энни прислала письмо, — вспоминает Пит, когда мы, покончив с ужином, сидим в гостиной, а Хеймитч наконец припадает к стакану. — У них с Финником родился сын.
Мы передаём фотографию из рук в руки. Мои пальцы подрагивают, когда я беру её и смотрю на улыбающуюся Энни. На её лице написано умиротворение, она будто светится изнутри. А Финник… Никогда не увидит своего сына, никогда не возьмёт на руки. И ради чего? Тихо. Никто не хочет говорить, а в гостиной словно стало на одного человека больше. С трудом стряхиваю с себя оцепенение: мы собрались сегодня ради будущего, а не ради прошлого! Тихо кашляю, прочищая горло, и начинаю петь. Сначала голос дрожит, но потом крепнет, я даже удивляюсь его чистоте. Пит смотрит на меня с задумчивой улыбкой, а Джоанна вдруг тянется и накрывает руку Хеймитча своей. Он вздрагивает, поднимает на неё глаза, но не делает попыток отстраниться. Перехватываю торжествующий взгляд Джоанны и продолжаю громче, заводя одну из песен, что принято петь в нашем Дистрикте на свадьбу. Пит смотрит на меня как-то странно, его взгляд тяжелеет, и песня обрывается, застревает в горле.
— Я хочу, чтобы ты спела её на нашей свадьбе, — твёрдо говорит он. — Ты выйдешь за меня замуж?
Не знаю, что сказать. Не думала, что он попросит меня. Почему? Тоже не знаю, наверное, потому что боялась теней прошлого, которое нас никак не отпустит. Пит с тревогой ждёт моего ответа, а я не могу заставить себя сдвинуться с места, словно приросла к дивану. Хочу ли я прожить с ним всю жизнь, засыпать и просыпаться вместе, ругаться и мириться, делиться страхами и сомнениями?
— Ты ещё спрашиваешь? — медленно говорю, а в следующую секунду уже плачу от счастья, крепко его обнимая. Хеймитч громко аплодирует, Джоанна смеётся, а я прячу лицо на груди Пита, слушая стук его сердца.
На следующий день Джоанна демонстративно выходит из дома Хеймитча и кивает нам, заметив на крыльце. А через неделю мы играем свадьбу. Только жители Деревни Психов и Сальная Сай с дочкой. Простая церемония в мэрии, потом — тихий праздник дома, где мы печём хлеб и, улыбаясь, осторожно ломаем его пополам.
— Если Китнисс и правда помогала тебе его печь, советую есть рядом с туалетом, — хмыкает Хеймитч. Я посылаю ему негодующий взгляд и демонстративно впиваюсь в свой кусок зубами. Пит повторяет за мной и делает вид, что подавился. Все смеются, а я шутливо бью его по плечу.
— Вот видишь, как стала женой, сразу же начала драться. — Хеймитч поднимает палец вверх. — Кто-то потом будет говорить мне о прелестях женатой жизни?
Джоанна поджимает губы, но ничего не говорит. Я ободряюще ей улыбаюсь — не всё сразу. Для любви никогда не бывает поздно, теперь я это точно знаю. И Хеймитч узнает. Со временем. А в середине декабря приходит новость — Пита зовут в Капитолий на выставку. Мне там показываться пока нельзя, и я с тяжёлым сердцем собираю его вещи и иду проводить на вокзал. Кажется, будто вместе с ним уезжает часть моего сердца. Пит долго не хочет выпускать меня из объятий, шепчет, что вернётся так скоро, как только сможет. Но я ничего не могу с собой поделать — поездка в Капитолий всегда будет ассоциироваться с чем-то неизбежным, страшным. С потерей. Держусь, пока он садится в поезд, обнимаю себя руками и даже нахожу в себе силы улыбнуться, когда он смотрит в окно. Но, стоит остаться одной, и меня охватывает отчаяние. Отчего-то кажется, что я теряю его, что он больше никогда не вернётся.