Blue Stahli — ULTRAnumb (Exterminated Remix)
После этой ночи Юра крепко задумался над мыслью о том, что ему пора в каком-то из гос. учреждений забирать свой золотой сертификат профессионального клинера. Иначе непонятно, для чего это всё было устроено. Убирались они на пару с Пашей так, что любой бы уборщик с горя уволился — ведь есть две восходящие звезды, мастера на все руки. И совсем не важно, что потратили они на это не час и не два. В мужском туалете на втором этаже театра был самый настоящий погром. Когда они, уставшие и разбитые, решив сначала отпоиться чаем, созрели на уборку, то поняли, что их ожидает. В первую очередь, уложив телефон с фонарем на одну из раковин, Юра осторожно собрал все осколки зеркала, бутылки и щепки от двери в несколько пакетов, чтобы утром вынести на помойку. Паша в этот момент не менее осторожно собрал водоросли в еще один пакетик, а струну отложил отдельно в стол, чтобы Муха не догадался съесть. Тот был падок на любые внешне схожие со струнами вещи — и дождик на старой ёлочке у Нины Павловны, и пряжа её же. Так что находку надо спрятать и обезопасить. Мало ли что случится. Далее предстояло самое сложное — оно как раз и затянулось на несколько часов. Надо было каким-то макаром собрать лишнюю воду в тазик, а остаток протереть тряпками. Задачу усложняли осколки лампы с потолка, полумрак и отвратительный запах, не особо спешивший рассеиваться. Перед началом уборки Юра с Пашей, заметив, что время перевалило за полночь, поспорили о том, когда надо позвонить Анечке, и сошлись на том, что тогда, как только закончат. Ведьма была из тех, кто отрубается рано, если позволяют обстоятельства. А они вроде как позволяли. Да и прошлая ночь была скудна на количество сна — девушка уже, скорее всего, спала часа три, если не больше. Вымести всю воду оказалось сложно. Юра смог во всей красе прочувствовать Пашу с его больной спиной. Уже через минут сорок ползания на коленках тот всё понял и моментально захотел в уже потерянное состояние. Личадеев же, морщась от боли в ноге, мотался туда-сюда со шваброй и сменными тряпками, вытирая то, что Музыченко не смог собрать, просто перелив в коридор. На адреналине тот боли даже не чувствовал. Ни когда чай пили, ни когда убираться шли. Юра тоже совсем забыл про это — не до этого немного. А потом увидел окровавленную джинсу и вспомнил, но было поздно — медиум уперся рогом, утирая пот со лба, и не планировал что-то предпринимать до конца уборки. Скрипач согласен не был, но не перечил. Тот баран, не уступит всё равно. А еще парень был благодарен тому, что эта дрянь не тронула душ, который был невероятно важен. Он мирно висел за отдельной пристроечкой вместо последнего унитаза, и там никаких изменений не наблюдалось. Юра не сразу заметил и то, что стены в туалете теперь были… Какими-то другими. В разводах. Даже рукой потрогал — не стирается. Кафель как будто резко постарел и подпортился от влаги, как это бывает в старых ванных в не менее старых квартирах. Занятно. Потерь вообще было многовато: и лампа, и дверь, и зеркала все. Вернулись они в гримерку почти через два часа, держась за поясницы и болезненно охая при каждом движении в спине. Муха встретил их не совсем героически — уже спал на стуле, свернувшись в Пашиной толстовке, и больше вообще не испытывал никаких неудобств из-за нечисти. Вон, даже лоток чистый. Уже показатель. Анечка была разбужена в полтретьего ночи внезапным звонком. Ответила она не сразу, что неудивительно, и в самый последний момент, когда в трубке уже послышался щелчок, Юра зассал и передал телефон Паше, почти уснувшему. Он наверняка лучше объяснит, что произошло. А пока волшебники разговаривают, можно было заняться более важными делами. Музыченко ставит чайник вновь, зная, что медиум не откажется, и хватает ключи от кабинета Анечки из ящика стола. Откуда-то кровь у Паши появилась — значит, раны есть. Аптечка нужна. Когда Юра возвращается, то медиум уже сам разливает им чай по кружкам, насилуя всё еще тот же чайный пакетик, что и до полуночи. У скрипача аж на душе хорошо становится — кроме Ани, ему давным-давно никто чай не заваривал, никто сахар не мешал. И не так важно даже, что Музыченко не особо хочет чай с сахаром, самое главное, что его делали специально для него. — У меня мания какая-то, — улыбается Паша и подает Юре его кружку, — мне не о ком заботиться, кроме Мухи. Вся любовь ему достается, — медиум гладит своего кота по загривку. Тот недовольно урчит и укладывается на другой бок, даже глаз не приоткрыв, — так что если в моем поле зрения появляется кто-то, то ему лучше бежать, потому что заботиться я хочу просто страшно. Музыченко улыбается ему и ставит на колени аптечку. — Сейчас буду заботиться я, — предупреждает Музыченко, делая глоток чая. Вкусно. Он делает еще несколько и ставит кружку на стол, — штаны давай снимай. Сейчас будет полевая хирургия. Паша смотрит на друга очень сомнительно, но штаны всё-таки с себя стягивает. Скорее всего, они на выброс. Ходить в них — не самое приятное занятие зимой. На бедре разодраны, на коленках протерлись. И мокрые все. Они даже как-то не заметили этого. Посидеть и перевести дух хотелось сильнее. Личадеев усаживается по другую сторону от Юры, чтобы тому было удобнее, и подставляет левое окровавленное бедро, немного смущенно одернув футболку. Музыченко смотрит на чуть подрагивающую ногу. По ней, вторя разрезам на джинсе, шло три длинных-длинных пореза. Почти от линии трусов до колена. Юра присвистывает и лезет в аптечку. — Ничего серьезного, — Паша пожимает плечами и тянется к пластырям сам, — давай я… — Сиди уже, — ворчит на него скрипач и достает из аптечки йод с ватой и запечатанную упаковку пластырей. Он открывает баночку йода, поддевая коротким ногтем, и осторожно окунает в неё зауженный кусочек ваты. Баночку можно было бы и зубами открыть, но разукрашенный в коричневые оттенки рот до завтра иметь не хочется. Юра ставит баночку между ними и аккуратно промакивает первую царапину. Паша тут же шмыгает носом и отворачивается. — Ай, — морщит нос и дергает ногой, выставляя руки назад, когда скрипач, чуть помедлив, приступил ко второй царапине. Муха заинтересованно поднимает голову от стула, услышав хозяина, — больно, — говорит Паша негромко на вопросительный взгляд Юры рядом. — Тебе подуть? — насмешливо спрашивает тот. — Ну уж нет, — фыркает Личадеев и хмурит брови, когда скрипач, пожав плечами, приступает к обработке вновь. Медиум терпит уже молча, но Юра не выдерживает сам. Дует потихоньку на ногу, чтобы не наклоняться к ней, и видит, как Паша шутливо закатывает глаза. Но морщиться перестает. Вслед за ватой в йоде идут пластыри. Музыченко неторопливо открывает каждый и клеит на царапины. Один пластырь покрывает лишь верхнюю половину первых двух — значит, нужно еще целых пять штук, чтобы закрыть всё полностью. Паша уже действительно мог справиться и сам. Но действий никаких не предпринимает, наслаждаясь чужой заботой. Сидит, выставив руки назад, и щурится довольно, как кот. — Жаль, пластыри телесные, — вздыхает Юра, разъединяя еще один, — было бы круто, если бы цветные какие-нибудь. — Зачем? — спрашивает Личадеев, склонив голову набок. От довольной морды не осталось и следа. — Ну веселенькие. С мультиками. С цветочками, — мягко поясняет Музыченко, глядя в непонимающие глаза Паши. — Зачем? — Ты спать хочешь? — сдается скрипач. Это невыносимо. — Хочу, — он кивает, — а откуда ты знаешь? — Юра на это прыскает и добродушной машет рукой. — Забей, — улыбается Музыченко и вновь берется за пластырь. Медиум пожимает плечами и сонно зевает в ладонь, — а на голове кровь откуда была? — Юра, любовно приклеив третий и последний, смотрит на Пашины волосы. Всё еще влажные, собранные за ушами, — на лице у тебя видел. — Не знаю, — тот пожимает плечами и несколько раз несильно бьет себя по голове, — вроде не больно. Может, накапало что. Музыченко недовольно цокает, но Паше доверяет. Раз не болит — тогда ладно. Он складывает всё назад в аптечку и закрывает её крышкой. В это же мгновение он слышит шорох. Муха, до этого проснувшийся и заинтересованно следивший за всем со стула, мягко приземлился на диван. Очевидно, он хочет протиснуться между ними. Кот заинтересованно втягивает носиком воздух, чуя запах чего-то нового. И, конечно же, ощущает, какие царапины на ноге хозяина горячие. Наверняка хочет прилечь рядом, свернувшись, и помурчать, чтобы они быстрее заросли. Но Юра категорически против. — Прости, братан, — извиняется Музыченко перед котом и мягко толкает его на другой край дивана. Муха непонятливо смотрит на него, поведя ушками, — место занято. Революция и смена власти — она такая, — кот всё еще смотрит, — так что не сегодня, — Юра придвигается к улыбающемуся Паше ближе и берет свою кружку со стола, не оставляя коту места. Муха смотрит на него недовольно и обиженно уходит к подлокотнику. У него он демонстративно укладывается задом ко всем, закрывшись хвостом. Анечка приезжает почти ровно через час с момента звонка. Настоящая женщина. На дворе — половина четвертого утра, а она всё равно накрашена и прилично одета. Не исключено, что красилась она в машине на светофорах, конечно, но суть не в этом. Пересказывать ей всё, видимо, было не надо. Паша, так и сидевший рядом с Музыченко на диване в трусах с заклеенным бедром, наверняка рассказал ей самое главное. Ведьма здоровается со всеми, по-хозяйски укладывая пуховик на вешалку, и приземляется на стул у зеркала. Юра молчаливо наблюдает за её какими-то внутренними метаниями. Она, не трогая водоросли пальцем, аккуратно заглядывает в пакет, удивленно хмыкнув. — А струна где? — Серговна смотрит на Пашу, который уже одним глазом спал. Юра от адреналина, который еще внутри бился, спать не хотел даже под угрозой расстрела, поэтому оказался быстрее. Через несколько секунд он выуживает струну из ящика и вручает девушке. Та кивает и осторожно берет в руки. Вертит задумчиво в пальцах, перекатывая вдоль фаланг, натягивает и молчит. Юра её не торопит. Да и вообще никуда не торопится. В его голове выстраивается какая-то странная логическая цепочка. Примитивная. Это что-то, что связано с водой. Удивительно, не правда ли? И задыхались все, и вода у погибших в пазухе обнаружена, и водоросли валяются. Вот только струна эта не вписывается в антураж. Странно было и то, что в остальные разы оно приходило по-другому — оно было привязано к этим несчастным клочкам волос, стучалось почти бесшумно, просто перекрывая кислород, либо же заходило с фанфарами. Но это наверняка объяснимо тем, что эта паранормальщина стала сильнее после смерти Сони. Насытилась, тварь, и теперь может позволить себе немного больше, — короче… — ведьма откладывает струну в сторону и смотрит на ребят, сидящих на диване, — меня осенило прям, когда я ехала, — Анечка закусывает губу и забрасывает ногу на ногу, — Юр, ноутбук дашь свой? Мне нужно залезть в энциклопедию какую-нибудь по скандинавской мифологии. — А… Да, без проблем, — кивает Музыченко как-то заторможено, и Аня забирает со стола ноутбук и укладывает к себе на коленки. Скандинавская мифология? Звучит весело. Вот только пока всё еще ничего не понятно. У Ани наверняка есть какая-то мысль. Уж слишком уверенно она для четырех утра стучит по кнопкам ноутбука, решительно собираясь что-то отыскать на просторах гугла. У Юры аж внутри всё замирает — то есть существует шанс, что они сейчас всё узнают? Кто их преследовал, кто за этим всем стоял? От таких мыслей даже сердце чуть быстрее забилось. Скрипач поворачивается к Паше, чтобы поделиться этим с ним, но тому, кажется, до пизды. Он спал, облокотившись на диван и откинув голову на его спинку. Юра умильно улыбнулся и решил не трогать друга. Пусть поспит, пока есть время, — а мне что делать? — спрашивает Музыченко тише и смотрит на Анечку, которая уже что-то увлеченно читала, закусив губу с другой стороны. Сидеть скрипачу на месте не хочется. Особенно тогда, когда они в шаге от разгадки. — Думаю, что ничего, — ведьма пожимает плечами, не отрываясь от монитора, — мне ты тут ничем не поможешь. Я просто помню… — она замолкает на пару секунд, — я искала уже в скандинавской мифологии что-то. И как раз это самое что-то подходит под описание, — Анечка открывает вторую вкладку и вновь начинает что-то искать, — я смотрю в краткой энциклопедии, небольшой совсем, а как найду — тут же вам скажу и на более обширную переключусь. Я быстро, — Юра на это тоскливо вздыхает и тоже откидывается на спинку дивана около Паши, переводя взгляд в потолок. Ну что такое, блять, опять ждать… Скрипач сидел так, наверное, не очень долго. Думал о чем-то своем, тоже чувствуя, что постепенно начинает хотеть спать. И ему начинает хотеться еще сильнее, когда рядом с ним раздается негромкий, но очень отчетливый и забавный храп. — Паша, бля, не храпи, — улыбается Юра и легко толкает друга в плечо. Тот моментально дергается, закрывая приоткрытый рот, и усаживается поудобнее. — Я не храплю, мне мотоциклы снятся… — сонно отвечает тот тихо и почти моментально вновь начинает сопеть. Музыченко улыбается шире и слышит, как Аня на стуле напротив тихонько похихикала и вновь уставилась в ноутбук. Через некоторое время Юра дергается. Он так залип на потолок, что пропускает момент, когда Паша скатывается вниз прямо на него. Теперь его голова лежала на Юрином плече, и его, кажется, всё совсем устраивало. Дышал тепло, почти горячо, куда-то под шею и посапывал, не открывая глаза. Юра приобнимает медиума за плечо, уложив немного удобнее, а потом накрывает свободной рукой переклеенное бедро. Проводит пару раз по ноге, чувствуя, какая кожа горячая, а потом, поддаваясь какому-то внутреннему порыву счастья, опускает голову и клюет носом Пашу в макушку головы. Волосы еще влажные, но его это не смущает. Да и всё равно Личадеев спит, устроившись так роскошно, не будет ни на что ругаться. А Музыченко ну очень захотелось какого-то контакта на физическом уровне. Ему надо было разделить с кем-то свою легкую эйфорию, от которой даже в ногах покалывало. И Пашка под руку попался так удачно, что даже добавить нечего. Через несколько секунд Юра отстраняется от головы друга, но руки всё равно никуда не убирая. Продолжает держать медиума, чтобы тот не упал никуда, чтобы спалось комфортнее. И Музыченко успевает заметить внимательный взгляд Ани. Она отвела его практически в то же мгновение, когда они посмотрели друг на друга. В её глазах Юра не увидел ничего, кроме подлинного интереса и какой-то непонятной эмоции, нечто среднее между радостью и ехидностью. — Я нашла! — наконец выдает Анечка довольно, растягивая губы в улыбке. Прошло, наверное, еще пару минут — справилась она действительно быстро, как и обещала. Юра резко поворачивает голову к ней и хлопает Пашку легонько по плечу несколько раз, чтобы тот прекращал уже дремать. Медиум просыпается моментально, сонно выдав какое-то негромкое мычание, и поднимает голову с Юриного плеча, кажется, даже не сразу сообразив, на чем он лежит, — смотрите, — девушка наклоняется к монитору поближе и суживает глаза, — «никсы», они же «нёкки». Русалки или водяные в фольклоре германских народов. Но нас интересуют не германские народы, а скандинавские, — Анечка открывает другую вкладку и начинает быстро проматывать страницу. Юра замер в ожидании, а Паша около него зевнул в кулак, поджимая ноги к себе, — мифов, короче, хоть жопой жуй, но смысл один. Нечто среднее между русалками и водяными. При жизни они были злыми и одинокими, а после смерти так и не смогли попасть в рай. В результате Нёкки остались жить в непосредственной близости от воды, чтобы привлечь в нее людей и животных. Единого представления о внешнем облике не существует. Склонны к метаморфозам. Их присутствие на болотах и водоёмах сопутствует запаху гнилой цветущей воды, — девушка делает паузу, — что-то не складывается… — Анечка вздыхает и задумывается. Юра буквально слышал, как в комнате скрипят шестеренки мозгов. — Вопрос, — Музыченко поднимает палец в воздух, — были они в Скандинавии. Могли бы там и остаться, сюда их никто не звал. При чем тут Питер, как это связано? Относительная близость нас с Финляндией, да? — Имеет место быть, — ведьма кивает, — бытует мнение в народе и в литературе, что люди, когда завоевывали новые земли, приносили туда с собой и своих богов. Финляндия — географически очень даже Скандинавия. И не только Финляндия, само собой, — Юра тоже кивает. Такой ответ его устраивает. Но ничего яснее пока не становилось. — Рубрика «интересные факты», — Анечка усмехается, — Нёкки могли использовать красивое пение и музыку, чтобы очаровывать своих жертв. В большинстве мифов нёкк — мастер игры на скрипке. Иной раз он учит людей искусству игры на скрипке в обмен на жертву или, например, человеческую душу. Нёкки собирали для богини Никс — богини хаоса — человеческие души для возобновления цикла, — ведьма цокает и переводит взгляд на Юру. Тот хлопнул глазами и крепко задумался. — Получается, я — нёкк? — выдает Музыченко спустя секунд десять и видит, как Серговна на стуле напротив добродушно закатывает глаза. — Ага, — Паша вновь зевает в кулак, — самый натуральный. — Самый натуральный здесь ты, Паш, — не удерживается Юра от колкости. Медиум тут же прекращает зевать, переведя взгляд на друга. Аня хохочет уже в голос. Кажется, она тоже в курсе этой информации, иначе шутка бы зашла не так сильно, — да чёрт с этой натуральностью, — машет рукой Музыченко, видя, что аккордеонист уже открывает рот, чтобы сказать какую-то пакость, — два вопроса. Как с ними бороться? Что сделать, чтобы всё это закончилось? А, и что нам делать с толчком? — Юра тыкает пальцем на входную дверь, — там пизда полная. — В том, что это они, я не сомневаюсь, — Никитина вздыхает и закрывает ноутбук, — единственное, что вообще подходит. Струна эта, водоросли, вода затхлая. — Сходится идеально, — Паша кивает. — Не совсем, — девушка ведет плечом, — я не могу понять, что их тут держит. Самим по себе приходить к людям, как к вам — этой ночью? Должна быть какая-то причина. То, что ведет их к вам или к другим людям. Раньше это были проклятые волосы. Сейчас они просто стали сильнее — вот и приходят, когда захотят. Мне непонятно, почему оно отстать не может. Зуб кто-то точит на нас, ребята, — усмехается Аня и оглядывает притихших друзей, — бороться надо с этим, а не с ними. Они за что-то зацепились. За смерть чью-то, за душу, которая им для цикла нужна. — Соня? — с надеждой спрашивает Паша, обняв себя за колени. — Чёрт знает, — честно отвечает Серговна и убирает ноутбук на стол. Юра следит за её действиями и задумывается, — надо думать, что и как. Лезть опять туда к ней — ты не вернешься оттуда нормальным, — строго смотрит Аня на затихшего медиума, — теперь мы уже хоть что-то знаем. И как временно бороться, тоже знаем. Они не нагрянут в ближайшее время, поэтому у нас его достаточно. Пару дней точно будет, я думаю. Они стали сильнее, но не настолько, чтобы совершать такие частые вылазки, ни к чему не привязываясь. — А толчок? — влезает Юра. — Да что ты со своим толчком-то заладил! — ведьма раздраженно на него смотрит, — будет тебе твой толчок. Зеркало новое закажем, вообще без проблем. Лампы лопнули от перенапряга. Я думаю, что про зеркала мы соврем, что кто-то из вас перепил и устроил дебош, — девушка говорит это таким тоном, что сразу понятно, что никакие возражения не принимаются, — с дверью уже интереснее. Но, думаю, тоже без проблем. Наложу заговор — будет как новая, — Анечка пожимает плечами, — для всех. — Но на самом деле никакой двери там не будет? — негромко спрашивает медиум. — А ты смышленый, — улыбается девушка хитро, и Юра пытается вдуплить что-то. Никитина видит, что тот ничего не понял, поэтому терпеливо поясняет, — никакой двери там не будет, но я заговорю дверной проем так, что видеть её будут все. И даже открывать и ходить туда-сюда, как будто всё на месте. Никто ничего и не заметит даже, схема проверенная. Побудет такая до тех пор, пока не привезут новую, — Музыченко понятливо кивает и удивленно хмыкает. Недурно, очень недурно. Обманут дураков без кулаков, но с дверными щепками. — А потом мы устроим подпольную установку в ночи? — восхищенно улыбается Паша, опуская голову на колени. Аня, тоже улыбнувшись, кивнула. — Тогда делаем так: я сейчас схожу в тачку за всяким барахлом, а потом уж видно будет, что дальше, — это вроде как вопрос, но ответ на него не требуется — девушка всё решила сама. Юре только и остается что кивнуть.***
Паша, сетуя на судьбу, в универ уехал рано — почти что ровно в полдень. Он так и не ложился сегодня толком. Юра вроде бы поспал пару часов ближе к утру, как только Аня ушла от них, а друг рядом так и не смог. То в телефоне залипал, то просто в стенку пялил. Подремал немного незадолго перед подъемом, но на этом всё закончилось. И поэтому, как только Музыченко распахнул глаза около него, то медиум сразу понял, что день сегодня ожидается хуевым. И Юра подумал об этом же самом. Нежеланный сон, который совсем не придал бодрости, лишь наоборот усугубил ситуацию. Малое количество сна сумело развеять лишь желание поесть и посмотреть, что же случилось с дверью туалета. Юра поймал себя на мысли, что это достаточно странное пожелание в половину десятого утра. Но какое есть, он их не выбирал, они пришли к нему сами. Утро проходит как-то неторопливо. Они вместе пьют чай, сидя на одном диване, Паша кормит Муху покупным вискасом, а после Юра открывает упаковку сушек, которую им принесла Анечка в ночи. Сама девушка пообещала натворить что-то с разъебанным туалетом, а после уехала домой, сказав, что приедет только к полудню. Музыченко покивал и почти тут же завалился спать, заставив себя перед этим расстелить диван. Еще минут десять назад он храбрился и чувствовал, что спать совсем не хочется, а с уходом ведьмы его будто срубило. Сушки были доедены полностью. Есть хотелось очень и очень сильно — даже после мучного желудок продолжал урчать. Юра пообещал пообедать чем-нибудь нормальным и съестным, а Паша прикинул, сколько ему можно потратить в столовой, чтобы жить оставшиеся две недели как нормальный человек. Видимо, нисколько, потому что медиум обещал себе выпить с другом. А теперь еще и джинсы надо будет покупать. Либо походить в них денёк, а потом домой заехать. Когда там уже в коммуналку возвращаться можно? Паша не особо ждал этого момента. Может, он и эгоист, усевшийся на чужую шею, но в гримерке у Юры ему нравилось. Совсем не так, как в квартире, но более интересно. И менее одиноко. Музыченко думал о том же самом: с Пашей ему стало менее одиноко в его достаточно пустой по общению жизни. Да и вообще скрипач много о чем думал. Засыпал он с роем мыслей в голове, а как проснулся — понял, что за ночь они никуда не делись. С ними парень и всю репетицию проводит. Их настолько много, они все такие беспорядочные, что Юра даже структурировать в голове не может ничего — одна другую сменяет. Хоть напивайся, лишь бы гул в башке на минимум сбавить. Он во всех деталях прокручивает ужас предыдущей ночи: как страшно ему было, как у него сердце колотилось, когда он за коньяком этим несчастным бежал. Думал еще и о том, что Анечка им поведала. Она совсем не сомневается в том, что это за существо, и Юра не спорит. Вроде как это единственное подходящее по всем параметрам, что ей удалось нарыть. И на скрипке игра — вот, пожалуйста, струна осталась, и запах тошнотворный, и утопленники. Оставалось только самое главное — выйти на то, что эту гадость держит в этом мире, не дает ей на покой уйти. Внутри у Музыченко стало зарождаться навязчивое беспокойство, но он затолкал его куда подальше, сжимая в пальцах гриф скрипки. Мысли материальны. Ему такого не надо. За этими мыслями прошли все его часы до вечернего отдыха. И скрипач даже расстроился: если в зале он был не один, хоть как-то на работе мог сосредоточиться, чтобы лицо не терять, то теперь же ему придется ждать Пашу в гордом одиночестве тет-а-тет со сворой галдящих мыслей в черепной коробке. На туалет, кстати говоря, как Юра и хотел, посмотреть удалось еще утром. И посмотрел не один, а с Пашей, когда они собирались выйти покурить после сожранных сушек. В сторону интересующей их комнаты направился один из работников труппы, и Музыченко моментально увязался за ним, меняя маршрут. Он чувствовал себя каким-то шпионом — ведь если тот их заметит, то точно возникнет несколько вопросов, почему они парочкой идут за ним молча, глядя в спину. Двери у туалета не оказывается. Юра расстраивается, когда видит это, и аккуратно тормозит у угла, заставляя и Пашу сзади замереть. И спустя пару секунд Музыченко видит красочнейший перформанс: тот самый мужик, старше его лет на десять, поднимает руку и тянет вниз невидимую дверную ручку. Дверь-обманка открывается и поддается внутрь. Работник скрывается за стенкой. — Дела… — произносит Юра негромко, а медиум около него только лишь хмыкает, поморщившись от чуть разогретой в ухе серёжки. План эффектный, базару нет, — а я почему её не вижу? — Потому что ты в курсе, что её там и не должно быть, — терпеливо объясняет Личадеев, а затем зевает, — я вот тоже не вижу. Но если бы не знал — тоже не видел бы. Немного иной случай, — Музыченко на это лишь кивает и выныривает из-за угла. В театр Паша возвращается очень внезапно к семи вечера. Юра совсем его не ждал. Он только-только закончил с репетицией и теперь развалился на диване, протянув ноги, бездумно листая ленту в социальных сетях, чтобы хоть как-то отвлечься от собственных переживаний о прекрасном и далёком. Не очень прекрасном и не очень далёком. Когда распахивается дверь, скрипач даже дергается. Медиум заскакивает в гримерку весь мокрый и взлохмаченный, стряхивая с пальто капли. За окном по-прежнему мело. Музыченко удивляется — у Паши по средам пары до половины одиннадцатого, сегодня он что-то слишком рано. — Если есть на свете всевышние силы, то они на моей стороне, — широко улыбается парень, не задерживаясь в дверях. Он кидает мокрое пальто на вешалку к уже сухой Юриной куртке и направляется к ящику у шкафа. Юра специально расчистил его для немногочисленных вещей парня. Муха, до этого спавший на столе, уже потягивался, лениво наблюдая за хозяином. К самому Юре он пока что не подходил, даже в ногах у него не лежал. Даже если тот клал его силой, кот всё равно фыркал и уходил в место получше. К Мухе Музыченко уже привык. Хоть тот и с характером, скрипачу казалось, что они потихоньку сходятся. Паша достает из шкафа чистую футболку и оборачивается к другу, — вчера пар не было. И завтра тоже не будет, прикинь? — медиум всё еще улыбается, а скрипач ждет подвоха, — а сегодня заменили всякие ерундовые на реально важные. Отрабатывать всё потом придется, — Музыченко на это тихонько хмыкает и осматривает друга. Жёлтые джинсы, всё еще драные на левом бедре. Паша планировал перед парами заехать куда-нибудь и приобрести что-то новое. Но, видимо, не стал. На улице дыры пальто прикрывает, а в универе он всё равно переодевается в театральную униформу. — Ты не купил себе новые штаны? — спрашивает Юра вместо какой-то другой логичной фразы и видит, как медиум с футболкой в руках ухмыляется. — Я сберег деньги, — тот лучезарно улыбается, — я сейчас греться в душ, а то замерз пиздец. Ты пока собирайся. Бухать пойдем, — от этих слов Музыченко опешил, но против ничего не смог сказать. Удивительные предложения поступают не менее удивительным вечером, — мы уже сколько выпить вместе не можем. Каждый раз нам что-то мешает, — и то верно. Вчера, вон, зазря деньги спустили. Но ведь если бы не это, то они вообще сейчас могли бы даже не разговаривать друг с другом. Кто ж знает, — так что всё. Я вернусь — и выдвигаемся, — Паша становится серьёзнее, — никакие возражения не принимаются. — Окей. Договорились, — просто отвечает Юра и плюхается обратно на подушку с улыбкой, предвещая хороший вечер. Хлопает дверь — и в гримерке становится пусто. Это звучит очень заманчиво: пойти в какой-нибудь бар, поесть там, выпить, расслабиться. Да еще и с Пашкой! Нормально так пили они только один раз не при самых приятных обстоятельствах. Сейчас же такой небольшой побег от реальности хоть немного поднимет настроение. Юра очень любил спонтанность, а Личадеев — истинное её воплощение. Так что сегодня ветер удачи должен наконец подуть в их паруса. Пока Паши не было, Юра прикидывал варианты, куда им можно намылиться. Это же Питер — баров тут столько, что только и успеваешь из заведения в заведение бегать. Но никуда ехать не хочется. За окном метель бушует совсем не ласковая. Надо бы выбрать, что поближе. И такой вариант как раз находится. Буквально на соседней улице за поворотом к метро, вторым домом после театра имени Миронова, есть «КиллФиш». Чтобы накидаться — самое то. Еще и бюджетно, и близко, и барное меню разнообразное. Выбор был сделан — выбора больше нет. Музыченко не сомневается, что медиум согласится с любым предложением. От него — инициатива бухать, от скрипача — место. — Кстати, как у тебя с отпечатком этим ебаным на спине твоей? — неожиданно спрашивает Юра, когда они выгружаются на улицу через минут пятнадцать. Всё еще мело. Так сильно, что пришлось даже капюшон накидывать, чтобы лицо скрыть. Колючий снег летел прямо в лицо. — Он стал намного бледнее, — моментально отзывается Личадеев, пряча руки в карманах, — прям намного. Я думаю, что это случилось после очистки хаты моей. Пару дней — и вообще ничего не останется, — на это скрипач кивает. Хоть какие-то хорошие новости на сегодняшний день. В «КиллФише» на Петроградской оказывается не очень людно для вечера среды. Все тусовки еще только начинаются — и, скорее всего, кончатся они достаточно быстро, потому что середина недели как-никак. Персонажи в подвальном помещении оказываются колоритными. Большинство людей — взрослые мужики за сорок с ярко выраженным алкоголизмом. Студентов еще меньше — ими занято всего два-три столика у самого входа и несколько барных стульев у стойки. На входе проверяли паспорта, поэтому школьников в тёмном помещении в приглушенном освещении не наблюдалось. У Юры с отросшей щетиной паспорт спросили наверняка только из-за зелёного Паши рядом. Медиум сначала замирает, спохватившись о документе, но потом лезет в задний карман джинсов. Друзья устраиваются за самым-самым дальним столиком на диванчиках у стены подальше от телевизора. Чтобы никто не смотрел на них, имея честное желание глядеть в телик. Вещей у них с собой не было, кроме кошельков, паспортов и телефонов, поэтому они кидают на диваны верхнюю одежду, чтобы обозначить места, и идут заказывать к барной стойке. Юра в сторону пива даже не смотрит. Они пришли нахуяриваться — делать это надо с чувством и толком, поэтому легкий алкоголь отпадает сразу. Паша под боком — Музыченко видит — увлеченно вчитывается в содержимое шотов. И скрипач, хмыкнув, тоже опускает взгляд на отдельный список внизу бумажного меню-странички. «Длинношоты» в этом баре — отдельный вид искусства. Пять одинаковых шотов по некусачей цене — и ты уже в строю! Юра думает еще немного, а потом заказывает себе два сета: первый — с белым ромом и вермутом, чтобы просто распробовать, а второй — на основе текилы и ананасового сока. Паша оказывается не таким экспериментатором: он просит у коротко стриженного бармена в рубашке в клетку обычный большой коктейль из вина и абсента — на это Музыченко даже присвистывает — и сет шотов с бренди и апельсиновым соком вместе. Начать они решают именно с этого, а дальше уж видно будет, что заказывать и что пить. В итоге, когда они вернулись за стол с подносами, полными алкоголя, Юра понял, что заказывал он не совсем себе. Как и Паша. Они все перепробовали друг у друга. И даже сошлись на мнении, что шоты с ромом и вермутом оказались отвратительными. Музыченко заливал их в себя только потому, что было уплочено. А раз уплочено — надо пить что налили. Пашу с его шотов и коктейля берет слабенько, и он тут же отправляется за второй порцией алкоголя. Юра чувствует себя трезвым как стекло. То ли это грохочущая по ушам музыка, так как они прямо у колонки сели, то ли то, что скрипач заказал себе закуски побольше. Картошку у него под шумок и Личадеев таскал, который от еды за стойкой героически отказался. Медиум заказывает себе еще целых три сета шотов, перекрестившись, и всё-таки, увидев разозленный взгляд друга рядом, нехотя просит какую-то курицу к заказу. Юра на этот раз алкоголь выбирает более продуманно и с умом. Взгляд цепляется за фразу, которая тут же в голову дает — целых двадцать шотов за девятьсот девяноста девять рублей. У Музыченко аж глаза загораются — и он немедля заказывает этот сет и обычный из пяти рюмок. Тот самый, который Пашка себе взял. Уж очень он ему понравился. С «рубиновым» набором из бренди и сока Музыченко расправляется почти что моментально, а вот гигантский сет из двадцати идет намного труднее. Как только первые пять остаются позади, Юра оглядывает обстановку в баре. И понимает, что его внезапно и нехило так подкруживает. Он совсем не ощущал этого и пары минут назад, но алкоголь всё-таки сделал своё дело. И с того самого момента в их пьяном вечере началось самое веселое. Музыченко разбивает на мелкие осколки рюмку какого-то шота, наверное, шестого, случайно задев её другой. От этого становится пиздецки смешно как ему, так и Паше, который смиренно сидел напротив, отложив закуску, и вливал в себя стопку за стопкой. За разбитый шот приходится расплатиться, но скрипачу похер — пусть последнее забирают. Главное, чтобы не спиздили ничего. Он даже по карманам хлопает, проверяя, всё ли на местах. Вроде бы всё. Поддатый и незагруженный Паша очень смешной — он хлопает глазами и постоянно смеется, широко улыбаясь так забавно, что Музыченко самому смеяться хочется. Они разговаривают о какой-то своей дружеской херне, наверное, слишком громко. Но здесь себя так ведут все, поэтому голос скрипач не понижает, когда рассказывает другу очередной анекдот про поручика Ржевского, который и без алкоголя смешной. Юре даже удается выяснить, почему у Паши с универом перерыв. Тот путано объясняет что-то про какое-то обязательное мероприятие-конференцию с приезжающими из Москвы артистами. Скрипач понимающе кивает и берет это на заметку. Когда Юра поднимает голову от, кажется, десятого шота, то не замечает Пашу на диванчике напротив. Тот всё свое уже допил, оставив после себя пустые подносы, и, видимо, отправился либо в туалет, либо на подвиги. Второй вариант оказывается, к сожалению, верным. Музыченко находит потеряшку через полминуты — тот оказывается у барной стойки. Как только Юра, которому наскучило сидеть в одиночестве, подбирается ближе, пошатываясь и не выпуская стойку из вида, чтобы не съехать с курса, то понимает, что Паша его бросил ради, блять, флирта с тем самым коротко стриженным барменом. А парень за стойкой велся: улыбался, оперевшись локтями, и кивал что-то увлеченно рассказывающему Личадееву. Юра, пьяно глотнув воздух, вырастает за спиной медиума как Цербер, заприметив, какой же медиум смешной, когда пытается флиртовать. Волосы все время поправляет, хихикает глупо, ногу за ногу заводит, с удачных ракурсов себя собеседнику показывается, чуть ли не танцует перед ним. Музыченко оттаскивает уже прилично накидавшегося Пашу от барной стойки за шиворот толстовки. Сопротивления друг никакого не оказывает — лишь вновь смеется, беспомощно махнув руками. Да уж, всё как обычно. Личадееву нужно меньше алкоголя, чем другу, чтобы улететь если не на Сатурн, то хотя бы на Луну. Примерно там он сейчас и обитал — на ногах держался, но ему уже явно хотелось бузить или заводить романтические и не совсем связи. — Ради Бога, извините! — Юра искренне просит прощения у парня с именем «Ваня» на бейджике и тащит смеющегося Пашу обратно за стол. Бармен реагирует ровно — лишь смотрит им вслед, но ничего не говорит. — Ну и чего ты наделал… — хихикает медиум, когда друг усаживает его на диванчик. Личадеев смотрит на друга пусто и пьяно, расплывшись в улыбке, — он уже почти номер мне свой дал, я его раскулачил! — А потом тебя, бля, раскулачат, — говорит ему Юра без особой обиды, но с напускной строгостью, — сиди давай и в себя приходи, — Музыченко пропускает момент, когда друг тырит с его подноса шот. Парень шикает и придвигает поднос ближе к себе, слыша, как друг, разделавшись со стопкой, вновь громко смеется. Юра не помнит, когда и при каких обстоятельствах его шоты подошли к концу. Весь свой дальнейший вечер он вспоминает какими-то обрывками. Плохо соображает и с силой заставляет себя держаться на ногах. Больше они в баре ничего не брали — только доедали оставшуюся еду, как голодные дети из Африки, налетевшие на фаст-фуд, потому что жрать захотелось с невероятной силой. Музыченко помнит, как они вместе с Пашей идут до театра, поддерживая друг друга за плечи и громко хохоча на всю улицу — так, что даже идущие домой люди от них шарахались. От сигареты Юру совсем вертеть начало — он даже в сугроб валится у пешеходного перехода, утягивая Пашу за собой. С такого земного и холодного ракурса скрипач подмечает горящие плывущие буквы, сложившиеся в одно простое «продуктовый». — Туда нам надо! — Юра тыкает пальцем в магазин, перекатываясь на бок, чтобы попытаться подняться. От снега, засыпавшегося за шиворот куртки, становится немножко легче, но не так, чтобы полностью осознавать происходящее. Они успевают купить совсем маленькую бутылочку виски на двоих минут за десять до остановки продажи алкоголя, а потом, все еще держась друг за друга, пускаются в путь до театра, героически воюя с метелью. — Я чуть-чуть буду прям! — это Музыченко слышит, когда они уже оказываются в тёплой гримерке. Бутылка виски была откупорена еще в тёмном коридоре на подходе к нужной двери — там скрипач успевает выпить несколько больших глотков. От них его уносит сильнее, как и от тепла, в котором они с Пашей оказались. Следующее воспоминание — как они на диван плюхаются, побросав верхнюю одежду куда-то то ли на пол, то ли на вешалку. Личадеев делает маленький глоточек и, морщась, передает бутылку Юре, — меня отпускать уже немного начало, — вяло признается медиум, облизнув губы. А вот Юру — наоборот. Ему уже всё равно, его понесло. Вслед за первым глотком следует второй, и скрипач хватается за диван позади, чтобы не рухнуть прямо здесь. Всё плывет и сливается в одно: и лампочки эти на зеркале, которые включил предусмотрительный Паша, и сам мокрый от пота Паша перед ним, стянувший с себя толстовку. — Брудершафт? — предлагает Юра, пьяно улыбнувшись, и видит, как друг мотает головой, отмахиваясь от предложенной бутылки, — да давай! Чё ты как этот… Музыченко не помнит, согласился ли Паша. Видимо, согласился, потому что следующий блёклый эпизод настоящего оказывается приятным. Губы у медиума совсем не сухие, а влажные-влажные, как будто тот специально облизал их прямо перед поцелуем. Юра не воспринимает даже то, как именно они целуются, а запечатляет это просто как факт, напирая на парня увереннее. Даже в таком состоянии Музыченко галантный и вежливый: язык без спросу в рот Паше не проталкивает, хотя очень хочется. Он чувствует лишь то, что губы уже даже тянуть начинает — поцелуй, видимо, затянулся. Юре совсем башню сносит — он не осознаёт реальность до конца, лишь ластится к чуть более трезвому Паше, которого уже под себя подмял на диване, желая сейчас только одного. И ещё кое-что помнит — как тот с силой упирается ему в грудь руками, переводя дыхание от нескончаемого поцелуя. — Юра, ты пожалеешь! — говорит он хрипло и так твёрдо, что Музыченко в силу состояния даже согласиться может, если ему так пару разиков ещё сказать. Но желания оказываются сильнее. Алкоголь все карты на столе смешал. — Не-а, — разборчиво отвечает скрипач и вновь лезет целоваться. И слышит вновь прямо в губы, свистящим шепотом в совокупности с горячим хмельным дыханием: — Пожалеешь, блять… — Пашенька, ну не начинай! — пьяно и устало бормочет Юра, нашаривая руками чужую ширинку джинсов, — ну ты же точно не против, я уверен! — парень пьяно глотает воздух, дёрнувшись, и прижимается к чужим губам. Паша больше не сопротивлялся, едва заметно кивнув. Может, самому себе. Лишь прижался крепче, отпуская себя и свои предрассудки. После этого стало совсем тяжело думать. Юра был в шаге от того, чтобы отключиться. Он даже Личадеева перед собой толком не видел: все плыло так сильно, что в сознании Музыченко держали только колени, упершиеся в диван, и рука чужая, тёплая и влажная на члене. Штаны куда-то съехали, но это полбеды. Паша под ним то ли от пьяного угара, то ли еще от чего кажется невероятно притягательным. Стонет громче, чем следовало бы, рукой двигает не так умело, как хотелось бы. И вот это уже беды посерьезней. Но Юра и этого почти не помнит — лишь какие-то куски, всплывающие в памяти, как вспышка фотоаппарата в полной темноте. Резко и неразборчиво, режет глаза и нежную чувствительность. В воздухе ощутимо пахло Пашей, духотой и немного — потом. Музыченко так и отрубается, скорее всего, носом медиуму в шею уткнувшись, даже не запомнив, кончил он или нет. Юра помнит только, что хорошо было до пизды просто. И дыхание Пашкино горячее у уха.***
Когда Юра проснулся, то почувствовал, что веки у него слишком тяжелые, чтобы их открыть. За ними было светло. Новый день уже, вероятно, наступил. А он всё еще мордой в подушку. Во рту по вкусу и запаху откровенно нассали кошки. Музыченко даже сглотнул и облизнул сухие губы, чтобы убедиться, что Муха тут ни при чем. Вкус всё равно не пропал, а слюны как почти не было, так и не осталось. Надо воды. Срочно нужна вода. На голову уже давит похмелье — достаточно слабенькое, что странно. Еще не вечер, конечно, но Юра ожидал большего — как минимум чувствовать себя так, будто его палками пиздили всю ночь. Непонятно. Музыченко разворачивается на бок, еще раз облизнув губы, а потом вспоминает. Потихонечку, словно распутывает спутанный клубок, чтобы привести мозг в чувство. Они пили и ели в баре. Бабок много потратили наверняка. Потом пришли в гримерку. Выпили еще. А после оказались вместе на диване. Господи, блять… Юра распахивает глаза почти что в ужасе. Может, это ему приснилось? Тогда почему воспоминания такие неоформленные, совсем непохожие на сон? Он помнит это очень странно — как-то через какую-то пелену. И кусками. А что видел последним — и вовсе не помнит. Паша лежал рядом отвернутый к стенке. Он не спал, Юра чувствовал. Так люди делают, когда притворяются спящими, чтобы их лишний раз не трогали. Даже под футболкой спина у медиума напряженная, а дыхание у него не размеренное. Во сне Паша дышит совсем не так. Он однозначно не спит. Вжимается в стену почти вплотную, поджав одну ногу к себе, и, скорее всего, просто пялит в пустоту. Музыченко очень не хочет сопоставлять «пи» и «здец» данной ситуации, но, кажется, всё-таки ночью был совсем не сон. Воспоминания — те, что есть, — маячат сильнее, а настроение Личадеева, улавливаемое даже со спины, только подтверждает все догадки. Пиз-дец. У Юры во рту все еще сильнее пересохло, а тошнота рефлексом поступила к горлу. И нет, не от воспоминаний, а от ватного тела и немного помутненного сознания. Это же Паша, блять. Тот Паша, которому он жизнь вчера спас. И тот, который его задницу из пекла не раз вытаскивал. Тот, с которым они всё время проводили вместе в последние дни. Как он только мог так сделать. Как он только мог сам полезть к нему с таким. Какое же он уебище, блять… — Доброе утро, — на это приветствие скрипач решается не сразу. Ему пиздецки тяжело. Это было сказано размазано и неуверенно. Может, это можно списать на похмелье, а не на жгучий стыд, растекающийся по подсознанию. Есть же еще крошечный шанс того, что и правда всё было сном. Ну пожалуйста… — Доброе, — отвечает Паша не сразу и таким тоном, что у Юры внутри всё падает. Тон у друга не холодный — он ледяной и безжизненный настолько, что скрипач прямо сейчас готов начать на себе волосы драть от бессилия. И что, блять, делать? Заговорить об этом? Какой же пиздец. Как он может прямо спросить о том, что случилось ночью? А может, под дурачка сыграть? У Юры в голове с десяток мыслей о том, как же ему поступить. Выбирает он нейтральный путь. — Как спалось? — Нормально, — тут же отвечает медиум таким же тоном, не отворачиваясь от стенки, — а тебе? — Пьяно и очень хорошо, — тут Юра не лукавит. Он забылся прекрасным и алкогольным сном — пустым и тягучим. Действительно, очень хорошо. Вот только утром всё плохо обычно, как показывает практика. И сегодня «плохо» наступило в двойном размере. — Это хорошо, — выдавливает из себя Паша и натягивает одеяло до плеч, устраиваясь поудобнее. Вставать он, кажется, никуда не собирается. Сегодня четверг. Вроде. Вчера была среда… Значит, четверг. — Сколько времени? — Музыченко вновь укладывается на спину и протирает лицо руками. Скорее, от бессилия. Интересно, понимает ли Личадеев рядом с ним то, что голос у него убитый совсем не из-за легкого, что странно, похмелья? — Минут пять назад был час дня ровно. Чего, блять? Юра моментально усаживается на кровати и хватается за телефон. Зря. Его мутит в ту же секунду — парень впивается пальцами в подлокотник, потому что чуть не падает на пол. Тошнота вновь подкатывает к горлу. Наверное, надо идти блевать как можно быстрее. Тогда должно полегче стать. Паша не соврал — время 13:07. Во сколько они пили, блять? Они же уже в десять здесь в театре пить начали — это Юра прям хорошо помнит, он на время посмотрел, когда они алкоголь из горла хлестать начали на этом же диване. Сколько он проспал? Часов тринадцать точно, а то и четырнадцать. Пили они не быстро — уже совсем скоро всё закончилось своим логическим финалом на диване. Музыченко, даже успев охуеть с себя, понимает, что он покраснел. Откладывает телефон, даже не вчитавшись в кучу сообщений там, и опускает руки на лицо. Так и сидит на краю дивана, закусив губу, и смотрит в пол, видя, как четкие линии паркета немного смещаются. Надо идти блевать. Срочно. — Я… — Юра поднимает голову и шумно сглатывает. Видит свое отражение — и еще хуже становится. Видит своё бледное и помятое лицо, еще почему-то влажные волосы. И одежду на себе. Он точно вчера отрубился без трусов. А сейчас они на нем. Блять, Паша еще и одел его, что ли… — я ничего не натворил вчера? — спрашивает Музыченко, опустив глаза в пол. Видит, что отражение Паши — его кусочек — даже не дергается. Бутылка виски, почти полная, стоит под столом — Юру чуть наизнанку не выворачивает только от одного её вида. — Да нет, — отвечает тот несколько секунд погодя и чуть смещается. Судя по тонкой полосочке света, упавшей на стену, у него в руках телефон, — напились и отрубились. Нормально всё, — врет Личадеев, и в комнате раздается ненавязчивая знакомая мелодия. В игру залез, блять. — Окей… — просто соглашается Юра и поднимается на ноги. Его шатнуло, и он вцепился руками в стол. Надо надеть штаны, пойти в туалет и привести себя в порядок. Хотя бы попытаться это сделать. После блевальни становится ощутимее хорошо — аж голову отпускает совсем, будто и не пил вовсе. Вот только отпускает его физически. Внутри заскребло с новой силой. Над унитазом Юра осел капитально так. Даже когда закончил, всё еще трясясь как стиральная машинка, опустил крышку и уткнулся в неё лбом, сжав зубы. Удариться бы башкой да посильнее. Вот только остаток мозгов в его голове ему еще пригодится сегодня, его надо поберечь. Пока хоть что-то осталось. Хотя где-то внутри кажется, что и нет там ничего. На душе становится еще паршивее, когда Музыченко у зеркала замирает. Трещины делают отражение еще более уродливым и искаженным, но Юра думает, что хуже не стало. Всё так, как оно есть. Болит палец. Даже несколько. Скрипач смотрит на них с каким-то страхом — ему всё-таки на скрипке играть надо. Повреждения оказываются почти незначительными: пара царапин на безымянном и среднем пальцах с внутренней стороны. Ах, точно, он же вчера рюмку разбил в баре. Подбирал ползал. Юра морщится от неприятной боли и смотрит ближе — одна из царапин каким-то образом щипала в том месте, где было надето кольцо от Анечки. Музыченко стаскивает его и присматривается — в этом месте царапина чуть припухла и воспалилась. Скрипач вздыхает и машинально пропихивает кольцо в карман джинсов. Курить не хотелось. Хотелось сдохнуть и, если можно, поскорее. Парень долго в свои глаза напротив вглядывался. Будто сам хотел спросить у себя что-то, но не решался. Даже в несколько глаз — трещина прошла как раз на их уровне, разделив зрачки на несколько дополнительных. Отвратительно. Но не менее отвратительно, чем Юра себя ощущает. Паршиво и вывернуто наизнанку. Что ему делать — по-прежнему неясно. Паша наверняка понял, что тот всё помнит. Или не помнит. Музыченко даже не знает, как было бы лучше. Наверняка надо поговорить с ним об этом. Хотя, раз это уже случилось… В самом идеальном раскладе Юра хотел бы забить на это и не говорить от слова совсем. Он не хочет портить отношения с Пашей. Хотя, кажется, уже поздно, и Юра проебался так сильно, как практически никогда до этого. Когда Музыченко возвращается в гримерку, то не обнаруживает Пашу на своем месте. Лишь смятую простынь там, где он лежал, и скомканное одеяло у одного из подлокотников. Юра неимоверно пугается. Но успокаивается, когда видит, что все вещи медиума на месте. И одежда, и рюкзак, и инструмент. Всё здесь. Не хватает только пальто его чёрного, ботинок, пачки сигарет на столе и Юриной зажигалки. Свою проебал, наверное. От сигарет Музыченко воротит — даже видеть сейчас не хочется. Ему только хуже стало в этой душной гримерке, которая теперь навевала воспоминания о вчера. Ладно. Надо дождаться Пашу и поговорить, может быть. Парень достает кольцо из кармана, кладет на стол рядом с зеркалом и приземляется на диван, вздыхая. Муха, сидевший на подоконнике, замер на Юре взглядом, но с места не сдвинулся.***
От сигарет Паше легче не стало. Он неспешно выкурил целых две, натянув на голову капюшон пальто. С утра мело лениво — через пару дней обещали, что морозов больше не будет. Середина марта, пора бы и весне к ним заглянуть на огонек. Людей на улице было мало. Самый разгар дня. И репетиция тоже идет, перерыва пока что нет. Курилка пустая. Но так даже легче — никто душу не травит, Паша наедине с собой побыть может. У него и так было много времени на это. Проснулся он с утра гипер-рано: он попросту не мог спать, умудрившись изгрызть себя даже во сне. Просто лежал и смотрел куда-то перед собой. В телефон залез, чтобы от мыслей навязчивых сбежать. Но тоже не получилось. Похмелье его не особо затихло — так, в плечо лениво ткнуло, но не более. Только пить адски хотелось. Личадеев с утра, когда осторожно вылез из кровати, перелез через Юру и, одевшись, направился в магазин, чтобы пойти проветрить голову и купить что-то, от чего во рту не будет так горько от привкуса алкоголя. Еще даже не совсем светло было, когда он на улице оказался. Но от прогулки тоже не полегчало. Холодно и сыро. Промозгло. Где-то в сознании — почти так же, только похуже. Его не то чтобы беспокоило то, что случилось ночью. Могло бы и сильнее. Может, это отходняк какой-то, но ему не особо паршиво. Медиум докурил, выкинув окурок в мусорку, и направился назад в гримерку. Возвращаться туда не особо хотелось, но выбора у него нет. Как и сегодняшних пар. Надо просто сесть куда-нибудь и поделать что-то для закрытия своих долгов. Сдавать ему дохера всего надо. Вот и занятие найдется. Придет, возьмет аккордеон несчастный, намылится на репетицию. Пропускная способность на разговоры у него, как говорил Вадик, низкая. Вот, точно, Вадик. Разделается с репетицией — и к нему намылится, чем-то поможет, может. Внутри у Паши пустота какая-то. Совсем не разрушительная, совсем не убивающая, нет. Просто пусто и глухо. Не грустно, не весело, а просто никак. Медиум навязчиво пытается отогнать себя от той мысли, что ему даже это всё понравилось. Но не может. В гримерке по сравнению с улицей душно. Паша скидывает пальто и, вздохнув, пропихивает разбитый телефон в карман джинсов. И осматривает комнату. Муха замер на подоконнике, вздыбив шерсть и прижав к себе хвост. Смотрел он прямо на Юру, который зачем-то копался в ящике стола, даже не присев на стул. Медиум хмурится и чувствует, как ухо неприятно прострелило. Больновато. Он хватается за мочку и опускает взгляд в пол. И замирает. Может, после вчерашнего алкоголя мозг работает туговато, но таких банальностей не заметить нельзя. Под потолком горит лампа — слишком-слишком ярко. Это Пашу и зацепило. Он даже быстренько оглянулся — на полу застыла его тень, дружелюбно и молчаливо приветствующая. А потом бегло посмотрел на Юру. На полу тени не оказалось. Мысль пришла слишком запоздало. Медиум медленно сделал шаг назад, не разворачиваясь к Юре спиной, и протянул руку, чтобы нащупать дверную ручку. Но всё равно не успел. К стене его прижали намного быстрее. Сорвался Музыченко с места практически моментально и до Паши добрался еще быстрее. Рука скрипача сжалась на Пашином горле — не сильно, но ощутимо. Медиум успевает заметить, что на этой самой руке, где должно быть кольцо, ничего нет. Палец гол и чист. И только тогда Паша, сглотнув, смотрит Юре, который прижал его к стенке около двери, в лицо. И понимает, что это совсем не Юра. Глаза у него не такие — нет в них и намека на карий цвет. Они пустые и мёртвые, блёклые, но при этом так ярко выделяющиеся, что Паша оторвать взгляда не может. Как будто эти глаза напротив примагнитили его. Музыченко напирает сильнее — пальцы тоже сжались ощутимее, и Паша взволнованно задышал, пока у него есть такая возможность. — Боишься, — удовлетворенно протягивает тот, кто стоит перед ним, растянув губы в улыбке. Она Юрина, без сомнений, лицо его, мимика его. Но это не Юра. Совсем не Юра. Не тот Юра, с которым он пил вчера. Не тот, которому он доверился. Не тот, с кем он делил все свои переживания последних недель. Это далеко не он. — Кто ты такой?.. — спрашивает Паша и сжимает зубы. Он пытался сделать так, чтобы его голос не дрожал, но ничего не вышло. — Боишься, — еще раз довольно протягивает не-Юра, как кот, и прижимается теснее, чуть привставая на носочках. Их лица оказались на одном уровне, и медиум почувствовал, что эти пустые полуслепые глаза напротив вытягивают из него всё что только есть, — хорошо как… — улыбается существо напротив, облизнувшись, и скалит зубы. Паша видит, как Муха, до этого скалившийся на подоконнике, летит вниз, а потом прыгает на Юру. Тот опять оказывается быстрее. По коту он попадет ногой. Как только тело встречается с ботинком, Муха с клёкотом отлетает прочь. Паша дергается в сторону, видя, как полетел его кот, но пальцы сжались еще крепче, уже даже неприятно, не давая сдвинуться. Животное приземляется на лапы и, поджав хвост, прячется куда-то за стол — медиум уже не видит. — Не смей его, блять, даже трогать! — повышает голос Личадеев, сжав зубы, вновь повернув голову к тому, кто стоит перед ним. Моментально прилетает хлесткая пощечина. Больно. Рука у Юры тяжелая. Слезы выступают на правом глазу — как раз на той стороне лица, куда тот и ударил, но Паша терпит, не разжимая зубов. Что-то перед ним смотрит на медиума заинтересованно. Отбрасывает лишние волосы с лица свободной рукой и улыбается широко-широко, от чего у Паши мороз по коже идет, — что ты такое, блять? — вновь пытается спросить он, уже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Интересный ты, — вновь увиливает от темы существо, — не так я тебя представлял, не так. — Кто ты? — вопрос звучит слишком громко и истерично — медиум тут же получает еще одну пощечину, но посильнее. Боль расползается по щеке быстро, словно искра. — А это разве имеет для тебя какое-то значение? — улыбается существо перед ним и ласково гладит по ноющей щеке — Паша аж сжимается весь от ожидания боли. Главное не начинать паниковать. Не начинать паниковать. Воздуха достаточно, несмотря на руку на шее, но если будет паника — о нем можно будет забыть, — Юрка снял кольцо наконец-то. Я уж думал, не дождусь совсем… — нечто вновь улыбается, хоть и не так широко, и несколько раз тихонько-тихонько хлопает по покрасневшей щеке. — Имеет, блять! — шипит медиум, суживая глаза. Нечто смотрит на него с интересом, — хочу знать, кому после надеру задницу. — Ты? — удивленно выпучивает глаза существо с внешностью Юры. Паша пытается это себе внушить. Это не Юра. Это не Юра, — смешно! Даже убивать мне тебя жалко, — нечто грустно поджимает губы и ласково гладит его по щеке снова, а потом надавливает на них пальцами, вытягивает губы. Они у Паши моментально складываются уточкой, — такой весь из себя несчастный, глазки грустненькие, — существо вздыхает, — добраться до меня хочешь… Да ты вообще никто для меня. Поверь, даже та ведьма, с которой Юра твой трахается, в разы тебя обставит. Вот она уже поинтереснее. А ты ничем мне не помешаешь, — что-то улыбается, наконец отпуская щеки Паши, и крепче сжимает шею. Личадеев пытается дернуться или хотя бы замахнуться коленом, чтобы пробить существу в пах или хоть куда-нибудь, но понимает, что не может даже сдвинуться с места, — так что не тешь своё самолюбие. Ты вообще таракан тот еще. Сам Юра, кстати, того же мнения, представляешь? — существо улыбается радостно, а Паша закатывает глаза, чтобы хотя бы секунду не смотреть в пустые — напротив. Воздуха потихоньку начинает не хватать. Пальцы сжимают уже больно, — не веришь? Очень жаль. Наверное, мне лучше знать. Это же я в нем сейчас. А он даже не видит тебя. Не слышит, — существо напирает, почти наваливаясь, и Пашу начинает мутить. На шее расцветает боль от хватких пальцев, они как будто специально впиваются в нежную кожу короткими ногтями, — его тут нет. Только ты и я. Я, который он. Романтика, правда? — Какой ты пафосный для отродья, которое я отправлю назад к чёрту, как только смогу, — сжимает зубы медиум и хрипит. Дышать становится тяжелее. Он уже сипит от нехватки воздуха, но пока еще держится. — А я могу прям поглубже залезть, все секретики грязные выдать. Хочешь парочку? — существо игнорирует смешную для него угрозу и коротко облизывает нижнюю губу. Глаза — всё такие же пустые и блёклые — смотрят с еще большим интересом, с каким-то нездоровым выражением. Паша чувствует, как он потихоньку начинает уплывать. Дергает ногой обессиленно, но облегчения это не приносит. Голова тут же тяжёлым свинцом наливается, почти неподъемным, а вся легкость, наоборот, к ногам отскакивает, — кое-что расскажу. Сегодня утром он аж блевал от отвращения к тебе, — пальцы сжимаются на секунду сильнее — из Паши вырывается сдавленный непроизвольный писк. Он изо всех сил пытается держаться, но понимает, что уже где-то не здесь. Он слышит, что говорит ему существо, слышит и понимает, — он ведь всё-всё помнит. Как пили, что ночью делали. Бедного из себя состроил, дурачка такого, аж стыдно за него. Его от тебя воротит теперь, — существо улыбается. Пальцы давят сильнее — боль от шеи к подбородку и ключицам раскатывается такая, что будь у Паши возможность — он бы уже орал в голос. Но всё равно не может. Воздуха катастрофически мало. Он тихо сипит, не пытаясь вырваться, и видит, как мир идет пятнами. Улетает, — куда это ты собрался?! — голос раздается так гулко и отрезвляюще, что медиум дергается. Пальцы ослабевают, а по лицу вновь прилетает пощечина. Глаза перед ним становятся отчетливее, пятна тоже кто-то стер. К горлу лишь тошнота подступает, а в голени до краев забивается вата, — во, так-то лучше, — не-Юра улыбается и вытирает выступивший пот на лбу Паши. А у Паши только одна проблема — лишь бы не отключиться. Он не может слышать всё то, что он ему говорит. Слышит, но не хочет, — не представляешь даже, насколько ты ему омерзителен. Вся натура твоя. Лицо твоё, голос, манера поведения. Педик, блять. В глаза мне смотри! — существо морщит нос и дает медиуму щелбан. И Паша смотрит, — никому нахуй не сдавшийся педик. Это всё ты в мыслях Юры. После сегодняшней ночи он искренне жалеет, что познакомился с тобой тогда. И ему жаль, что он помог тебе вчера. И раньше. Ты ему нахуй не нужен! Тобой он дыры в своем одиночестве затыкает, лишь бы хоть кто-то рядом был. Его от тебя тошнит уже давно. — Тебе пиздец, я обещаю, — сипит медиум сдавленно, закатывая глаза и приоткрывая рот. Не думать. Не понимать. Надо держаться. Воздуха совсем не хватает. Глотка по швам расходится. Так хочется вдохнуть хотя бы носом. Но ничего не выходит. Пальцы сжимают крепко и туго — но даже эта боль уже не помогает оставаться на плаву. — Вот тебе ещё ирония, — с придыханием улыбается существо, растягивая губы и наклоняясь ближе, почти вплотную к лицу Паши, — вот этой же рукой я дрочил тебе ночью, а сейчас убью, — не-Юра смотрит как-то иначе, с каким-то чуждым восторгом в пустых глазах, — ты так стонал… — Мы найдем всех виноватых, — медиум морщит нос от резкого запаха и пытается сглотнуть слюну, которая вот-вот уже из уголка губ потечёт, — и тебя тоже. Я лично всех найду, и тебе пиздец… — Так искать никого не надо! — радостно заявляет существо. Паша уверен, что он чувствует запах тухлятины. Застоявшейся воды. Запах ударяет в нос, когда не-Юра оказывается почти вплотную. Видит только улыбку широкую и глаза безжизненные, чувствует вонь и пальцы на своей шее, — ты не думал никогда, почему вам податься даже некуда? Почему там, куда бы вы ни шли, след обрывается? Люди какие-то странные. Смертей столько, — существо разочарованно вздыхает, а после склоняет голову. Паша смаргивает выступившие слезы и молится про себя. Хоть кто-нибудь. Ну пожалуйста. Пусть хоть кто-то зайдет сюда. Это невыносимо. Ему хочется вдохнуть хоть немножко, ему хочется дышать. Не-Юра плывет перед ним, вновь покрываясь пятнами. Хватка ослабляется, и медиум жадно втягивает воздух с хрипом, но особо это ситуацию не спасает. Ноги дрожат — держит его только рука за горло у стенки, — правды хочешь? — спрашивает существо, улыбнувшись. Паша не отвечает. Пальцы сжимаются снова, доводя до дрожи уже в руках. Но тот никак не может их поднять и выставить вперед — сил нет. Есть только слабость, растекающаяся по телу. Даже не страшно, — хочешь, я уверен, хочешь, — не-Юра закивал, а потом отодвинулся чуть дальше, — тогда вот тебе такая правда, раз уж у нас с тобой разговоры начистоту, — существо вновь склоняет голову набок, — если так хочешь узнать всю правду эту несчастную, тебе лучше у самого Юрочки спросить. Если получится, — Паша слышит эти слова. Мозг не обрабатывает информацию. Медиум её просто воспринимает без осознания, балансируя на краю между сознанием и пустотой, — он всё-всё знает, всё тебе расскажет. Удобная схема, согласись, — не-Юра кивает сам себе, — против своих же идти. Никто ведь и не догадается, никто ничего не поймет. Глазки построить. Это что, а это как. А в итоге кашу эту сам и заварил! Ирония — до пизды просто и дальше в ноги, правда? Паша сдается окончательно. Если первые слова существа рыли ему могилу, то эти забили последний гвоздь в крышку его гроба. Медиум закатывает глаза, а после прикрывает вовсе, хрипя. По щеке со свистом прилетает пощечина — но на неё реагировать уже даже сил нет. Не так важно, что будет дальше. Личадееву кажется, что ничего и не будет. Это просто всё. — Отдохни немножко. Ты заслужил… — голос Юры растворяется в пустоте и шелесте. Пальцы расслабляются, давая Паше возможность вздохнуть, а потом надавливают уже в другом месте. Больно. Боль заставляет слабого медиума распахнуть глаза. Всё плывет так сильно… Пальцы оставляют артерии на шее в покое. Паша безвольно скатывается вниз по стенке, держа глаза распахнутыми, и не понимает, где он находится. В ушах даже кровь не стучит — белый шум какой-то, звенящий фоном. В себя он приходит через несколько минут. По ощущениям — будто несколько часов прошло. Но Личадеев почему-то знает, что это совсем не так. Ничего не изменилось особо, всё на своих местах. Щека опухла, а шея болезненно ныла. Всё та же гримерка. Только никого уже нет в ней. Ни существа с лицом Юры, ни запаха мерзкого. Медиум видит перед собой свои ноги, странно сложенные, как у куклы какой-то сломанной, и Муху, который ткнулся ему лбом в безжизненно лежащую ногу. Паша протягивает подрагивающую руку вперед и мягко гладит перепуганного кота за ушком, откидывая голову на стенку. Свет больно резал глаза.