Нечаев

Таня сжала в руках букет простеньких полевых ромашек и заставила себя сделать шаг. Тропка давно заросла — пришлось прямо по траве шагать, мимо покосившихся ржавых оград. Таня старалась не глядеть ни на разбитые надгробья, ни на кривобокие, а то и упавшие кресты, которые, почитай, три года не красили. Она глядела вверх: вверху — чистое небо, подсвеченное золотистыми лучами восходящего солнца. Вверху — свободные ласточки. Ангелы вверху — интересно, они её видят? — Тань? Таня вздрогнула, когда Нюра положила руку ей на плечо. — Чего это с тобой? Нюрка часто моргала и выглядела всполошённой. — Всё хорошо, Нюр, просто задумалась, — выдавила Таня. — Жутко тут, — Нюрка съёжилась, озираясь вокруг. — Давай поскорее. Я слышала, тут недалеко Сафронов опять стреляет волков. Таня поняла, что застряла по колено в синих колокольчиках — и заставила себя сделать ещё один шаг. Вон она, ограда с хлопьями серой краски. Тоже вся покривилась, а с одной стороны и вовсе, упала. Таня заткнула подол юбки за пояс, чтобы не вымокла от росы, и пошла напрямик, чувствуя кочки и ямки сквозь худые подошвы сапог. Она слышала осторожные Нюркины шаги — та семенила, шурша ногами в траве. Калитка застряла. Таня дёргала её изо всех сил, но та не пожелала сдвигаться. — Давай, помогу, — Нюрка вместе с ней налегла. Вдвоём они раскачивали калитку, а та скрипела, скрипела, как плакала: петли ржавые, да и в землю вросла. — Раз, два, взяли! — кряхтела сама себе Нюрка. — Взяли, — кряхтела вместе с ней Таня. Насилу они сдвинули калитку так, чтобы за неё можно было протиснуться боком. — Вот это пристала, — фыркнула Нюрка, вытирая лоб рукавом. Она первая зашла за оградку и замерла, теребя платок на плечах. Таня медленно лезла: юбка постоянно цеплялась — то за прутья калитки, то за бурьяны. Из высокой травы виднелись «крыши» крестов-голбцов. На мамином даже сохранилась иконка — хоть и потемнела, а ещё различим лик Богородицы, строго глядящей перед собой. Рядом с мамочкой — Крисенька, даже можно прочесть на кресте: «Ампелогова Кристина Владимировна». Тётя Люба вешала на него фотографию, но она, конечно же, пропала давным-давно. Вот, крестик деда Евсея и бабушки Марфы, один на двоих. Тётя Люба рассказывала, что они умерли вместе, взявшись за руки. Их так и похоронили, в одном гробу и под одним крестом. — Здравствуй, дедушка, бабушка. Жаль, что я вас никогда не увидела… — Здравствуй, мамочка. Как же я хочу обнять тебя. Хотя бы, один раз… — Здравствуй, Крисенька. Как тебе здесь? Жить бы тебе и жить… Таня со всеми здоровалась, убирала траву, как могла, и раскладывала ромашки. Мамочке, Крисеньке, бабушке с дедушкой. — Доброе утро, Сан Саныч, — поздоровалась Таня с могилкой, крест на которой почти что, упал. К кресту прикрутили на четыре болта большую табличку. Толстая, металлическая, она до сих пор сверкала, как новая: не потемнела, не заржавела. «Валдаев Александр Александрович», ниже — немного зловещая надпись: «Ты нигде и повсюду. Нет пределов». И потом — странное слово латиницей: «V.I.T.R.I.O.L.» Под всем этим вывели дату рождения, а даты смерти у профессора нет. Вместо неё стоит лемниската, ведь профессор Валдаев не мог умереть. Здесь, на Земле, он исчез, но обязательно появился где-то там, на далёкой звезде. На звезде Изиги. Нет пределов. Табличка запачкалась, на ней висели жухлые остатки травы. Протереть бы, но Таня так и не решилась её потрогать — ни руками, ни тряпкой. Она не знала, кто и когда сделал такую табличку. Даже представить себе не могла человека, который здесь побывал. Неужели, перелез линию фронта только затем, чтобы выкинуть надписанную Таней дощечку и прикрутить «V.I.T.R.I.O.L.»? И что это такое вообще — «V.I.T.R.I.O.L.»? Могильный холмик Сан Саныча совсем провалился. На его месте зияла дыра, да такая, что в неё наполовину ушёл и столбик ограды. — Рылся кто-то у твоего профессора, — пробурчала Нюрка, поворошив ногой рыхлую землю. — Да? — Таня повернулась к ней. — Видишь, рыхлая? — Нюрка пнула один из сырых комьев. — Да и яма такая, будто лопатой прошлись. — Да кто же тут рылся? — Таня с опаской заглянула в дыру. В лицо пахнуло сыростью и мертвенным холодом. Сначала Таня решила, что землю размыло дождём и талой водой. Так бывает, когда оставляешь могилу надолго. Но нет, Нюрка права: покопались, и хорошо. Некий «кладоискатель» вырыл здоровенную яму, у которой даже дна не видать. И что искал только? Да и зачем? «V.I.T.R.I.O.L.» Тане стало не по себе, и она отошла от профессора, но замерла у самой крайней могилки, перед хлипким, наспех сбитым крестом. «Крыша» на нём уже чуть держалась, избавь-трава густо обвила основание и свисала с поперечин пушистыми гроздьями. Синие колокольчики точно глядели в душу, даже немного страшно становилось от того, какие они огромные именно тут, на могиле Никиты. «Гонтарь Никита, 1922 — 1941», — Таня сама старательно выводила белой краской каждую буковку. Надпись стояла у неё перед глазами такая же яркая, как и в тот день, когда Таня прибивала дощечку и вешала на неё чистый рушник. Рушник, который она вышивала на свадьбу. Его давно уже нет, а на тёмной, подгнившей дощечке остались неясные сероватые разводы и пятна от плесени. — Здравствуй, Никитушка, — полушёпотом начала Таня и присела у крестика, протирая плесень и гниль. — Ты не злись… Временный крестик Никиты рассыпался, крошился. В сгнившем дереве завелись какие-то черви. Надо бы выкинуть его и поставить хороший: земля-то осела давным-давно. Родители Никиты в далёкой Москве, а сам он остался здесь навсегда. Навечно, рядом с бабушкой и дедушкой. Но Таня помнила Никиту только живым — как наяву видела его непослушный пшеничный чуб и его глаза, такие светлые, полные жизни. А ведь Таня сейчас не на кладбище и не жмётся к кресту, глотая слёзы. Они с Никитой вдвоём, как обычно, в живом уголке, примостились на подоконнике возле разлапистой пальмы Мерцалова и зубрят перед коллоквиумом у профессора Валдаева. У Тани на коленях пухлый конспект, и она говорит полушёпотом, чтобы не услышала техничка Зоя Егоровна: — Какую идею выдвинул Луи де Бройль в двадцать третьем году? — Материальные частицы обладают и волновыми свойствами, — шепчет Никита и наклоняется ближе. Его рука ложится ей на плечо… ледяная и жёсткая, но Таня этого не замечает. Лишь привычно смущается, опускает взгляд на часики тёти Риммы: давно уже пора в столовку бежать, а то расхватают все булки с вареньем. — Танька, пошли, — голос Нюрки разбил этот лучистый мир в брызги, которые больно хлестнули по глазам. Подоконник, пальма, конспект — всё будто бы медленно улетало вверх, переливаясь цветными лоскутьями. Вокруг пахнет тленом и сыростью, а не свежей сдобой. И Танина юбка промокла от холодной росы, а на колени ей упала колючая ветка, усаженная синими колокольчиками. Тонкая змейка скользнула под крест — Таня заметила её серый, в ромбиках хвост. Маленький принц не умер от укуса змеи, а перенёсся в тот мир, в который хотел. В болезненном забытьи Таня потянулась рукой… — Нам пора, а то тёть Надь шею намылит, — ворчала Нюрка. — Опоздали уже, копошиха! В висках у Тани противно стучало, ломило затылок. Она отдёрнула руку, но «та» реальность не желала её отпускать: среди «лоскутьев» всплывала пальма Мерцалова, клетки с кроликами, которых Зоя Егоровна кормила исключительно по часам, и улыбка Никиты. — Да что ты? — недовольная Нюрка пихнула Таню в плечо. Им давно уж пора подбегать к лазарету, а Таня здесь засиделась. И чуть не схватила гадюку за хвост. Тётя Надя не только шею намылит, да ещё и тёте Любе расскажет, что они были на кладбище, когда настрого запрещено. — Да, да, Нюра, идём, — протараторила Таня, заставляя себя подняться на ноги. Избавь-трава вцепилась в юбку: Никита не хотел её отпускать. Но Таня быстро стряхнула все стебли и пошла прочь, не оглядываясь и наспех прощаясь. Внутри засел подспудный, липкий страх, который Таня никак не могла объяснить. Из-за него холодели руки и ноги, мурашки мерзко бежали по спине, да и зубы стучали, как на холодном ветру. Вроде бы, рядом с ней Нюрка, но… Не даром тётя Люба раньше, убрав на могилках, стремилась сбежать с этого кладбища поскорее. И никогда не оглядывалась. Невдалеке слышался треск и хлопки — облава на волка шла полным ходом. Девчата невольно ускорили шаг: убраться бы, пока шальная пуля не зацепила. Из травы под ногами вывернулся здоровенный русак и унёсся, сверкая длинными лапами. — Вот же, напасть! — буркнула Нюрка, на всякий случай сдёрнув двустволку с плеча. — До чертей зелёных перепугал! Таня улыбнулась, хотя и сама напугалась не меньше. — Идём, великий охотник, — она махнула Нюрке рукой. Но шорох в траве заставил обеих застыть. Нюрка — та и вовсе, с занесённой ногой замерла. Обе вперились в одну точку, где трава колыхнулась, точно некто рыскал там, прикрытый длинными стеблями. Таня видела, как Нюрка прицелилась, как повела мушкой, а у самой сердце будто упало. Волк? — Тихонько отходим назад, — чуть слышно шепнула Таня Нюрке на ухо и осторожно потянула её за рукав. Нюрка не опускала ружьё, но трава улеглась. Сбежал? Или затаился и выжидает, когда они повернутся спиной? Нюрка попятилась, отходя вместе с Таней. Трава шевельнулась, ещё резче и ближе. Подкрадывается. Страх поразил тысячами холодных иголок, и Таня рванула что было мочи, позабыв о больной ноге. Выстрелы гремели всё ближе — цепь загонщиков двигалась полем. Среди частых хлопков прорывалось пыхтение Нюрки и шелест травы у неё под ногами. — Не отставай! — на ходу крикнула Таня, и ей повезло, что не сбилось дыхание. Впереди маячили тонкие кустики, густо увешанные ярко-красными флажками. Кумач! — Перескакивай, Нюрка! — в ужасе взвизгнула Таня. Она хорошо разбежалась и разом перескочила через низко натянутую верёвку. За ней и Нюрка скакнула, но неуклюже зацепилась двустволкой. За спиной Тани громыхнул выстрел и что-то свалилось с грузным треском. — Нюрка! Таня едва не свалилась, обернувшись назад. Лёгкие жгло, щёки сгорали. — Нюрка! — повторила Таня и рванула назад. Нюрка рыдала, сидя в траве, а рядом с ней валялась двустволка. На ствол намоталась разорванная верёвка. — Нюрочка! — Таня бросилась её обнимать, радуясь, что живая. — Я… я, — та всхлипывала, размазывая слёзы по щекам кулаками. — Я упала, она стрельнула сама. — Поднимайся, пошли, — пыхтела Таня, подпихивая Нюрку, чтобы та встала на ноги. — Ружьё надо забрать, — захныкала та. Нюрка попыталась размотать верёвку, но та прочно застряла из-за флажков. Всё перепуталось — их единственное оружие оказалось в «плену». А Нюрка, дёргая, ещё больше запутывала. — Холера! — бранилась она сквозь слёзы. Таня присела возле неё, принялась пилить верёвку огрызком перочинного ножика. Да куда там — витая, толстенная, такая верьва не поддастся ни в жизнь. Выстрелы гремели всё громче — загонщики выгоняли волков на кумача. — Нюрка, кидай! — Таня поняла, что им не отпутать двустволку. Вся красная, Нюрка нехотя бросила дурную работу. — Бежать-то хоть сможешь? Таня оглядела Нюрку с головы до ног — вроде, цела, хоть и болтается порванная в лоскутья штанина. Нюрка молча кивнула. И — попятилась, вцепившись в Танин рукав. Зверь стоял шагах в десяти. Серый волчище опустил морду вниз и размашисто прыгнул. Сейчас же здорово грохнуло — выстрел снёс зверя в прыжке, и он свалился, скуля. — Бежим! — в край перепуганная, Таня прянула наобум, утаскивая за собой Нюрку за руку. Позади бесновалось: сухие хлопки, грохот эха, топот и мерзкая брань — всё слилось в гул, похожий на грохот снарядов. Таня неслась без оглядки — ноги сами несли — и чудилось ей, будто над головой барражирует «Мессершмитт». Нюрка ныла, что потеряла двустволку — но что значит эта железка, когда нужно спасать свою жизнь? Резкая боль, и Таня с размаху полетела на землю. Подставив руки, она сурово наколола ладонь и рухнула в траву носом вниз. — Танька! — тишину распорол Нюркин визг. «Тише», — Таня мысленно просила её и стонала, с трудом приподнимаясь над лохматыми пучками травы. Нога горела огнём. Чёртов, проклятый «фантом»! Таня поняла, что не сможет встать, и услыхала над собой хриплое звериное фырканье. Дикий ужас парализовал, пригвоздил. Таня едва смогла поднять голову. Перед ней замер ещё один здоровенный волчара, чья серая шерсть вымокла от росы. Он глядел на неё и скалил острые зубы, с которых капала голодная слюна. Бессильные слёзы потекли по щекам — Тане некуда деться, её дни сочтены. Волк припал на передние лапы и взвился, готовый обрушиться и в горло вцепиться. Громоздкое чёрное тело вырвалось у Тани из-за спины — второй зверь сшиб волчару в полёте и вместе с ним обрушился, скрывшись в траве. Таня слышала возню и устрашающий рык, и за ним — визг, переполненный болью. Визг оборвался, погрузив всё вокруг в вязкую тишину — она звенела в ушах. Страх звенел. Таня легла, прижалась к земле. От росы вся одежда промокла насквозь. — Танька, — рядом с ней хныкала Нюрка. Но Таня не решалась поднять головы. — Танька, он убежал, — Нюрка задёрнула носом, и её ладонь легла Тане между лопаток. — Да что ты? Ложись! — зашипела ей Таня. — Он убежал, его нет, — дрожащим голосом твердила Нюрка и теребила Таню до тех пор, пока та не уселась. Тихо вокруг. Выстрелов больше не слышно, да и в траве никто не шнырял, лишь ветерок мерно покачивал длинные стебли. Омертвевшее со страху лицо ощутило дуновение и солнечное тепло — Таня глубоко вдохнула, приходя в себя. В ноге противно тянуло, но это уже не боль. «Фантом» отползал, Таня даже смогла пошевелить пальцами. — Тань, бежим отсюдова, — Нюрка звала, и Таня решила не мешкать. Нюрка потянула за обе руки, помогая подняться. На ногу было очень неприятно ступать. Таня хромала — и тут же увидела, что к ним бегут люди. — Фу-х, наконец-то догнал! — отдувался красный от бега Сафронов. — Куда ж вы рванули? Я ж кричал вам — стоять! Чуть позади остановился такой же красный и потный Павлуха. — Напугались мы, Петя, — буркнула Таня и отвернулась. — Выстрелы, волки. — Жутко, товарищ, лейтенант госбезопасности, — вторила Нюрка. — Я, вот, ружьё потеряла. Она обнимала себя, будто зябла, и глазела на собственные сапоги. — Да чего ж вы вообще попёрлись сюда, дурьи головы? — распекал обеих Сафронов. — А если бы шальную пулю поймали? Нет уж, не отпущу вас одних. Давайте, ко мне на подводу, подвезу… куда там вам нужно. Таня собралась отказаться: неудобно, ведь Пётр на службе. Но Нюрка опередила её. — В лазарет, товарищ лейтенант госбезопасности, — попросила она. — Пожалуйста. — Бобарёв, я отлучусь минут на десять, а ты — цыц! — Сафронов поднял кулак, погрозив им Павлухе. — Могила, товарищ лейтенант госбезопасности, — заверил Павлуха. Серая лошадка товарища Сафронова побивала копытом грунтовку и фыркала, дёргая головой. Быть запряжённой в подводу ей явно не нравилось: привыкла, что Сафронов ездит верхом. А тут — оглобли, хомут. Нюрка забралась в подводу первой и протянула руку, чтобы Тане помочь. Таня устроилась на скрипучей доске, нахохлилась, втянув голову в плечи. Солнце поднималось, ласково пригревая, и Тане казалось, что она вынырнула из какой-то холодной пучины. Ужас потихоньку стекал — сначала согрелось лицо, потом тепло пошло по плечам, по груди и рукам. Таня поняла, что Нюрка привалилась к ней со спины — бедная, она вся тряслась и ворочалась. Таня нашла её руку и сжала ледяные дрожащие пальцы. Она корила себя за этот глупый поход. Чёрт дёрнул высунуться, а ещё и Нюрку втянула. Товарищ Сафронов поёрзал на неудобных козлах-доске. Он несильно хлопнул лошадку поводьями, и та потянулась вперёд. — За каким только чёртом вас сюда потянуло? — Сафронов сердито бурчал и иногда поглядывал через плечо. — Приказ же: из села ни ногой, пока не зверя не отстрелим! — На кладбище, Петь, — грустно вздохнула Таня. Она отвернулась, чтобы не видеть, как Сафронов недовольно сморщил лоб и свёл брови к переносице. Лучше уж по сторонам глазеть: на россыпи пёстрых цветов и на кусты у обочины. Или вдаль, на море одичавших колосьев. Таня заметила, как шевельнулись те, что поближе к дороге. Заметила — или почудилось? — чёрную звериную спину. Он мелькнул всего лишь на миг и пропал, будто бы не бывало. Людоед должен получить пулю. Но Таня не знала, говорить про него Сафронову, или молчать. Диковинный зверь растерзал волка, а их с Нюркой не тронул — выходит, что спас? — Да если бы Комаров узнал, всех бы по косточкам разобрал, — не унимался Сафронов, постёгивая лошадку, чтобы быстрее рысила. — Петь? — перебила Таня. Сафронов умолк. Таня поймала его сердитый взгляд и негромко продолжила: — Петь, на могиле профессора Валдаева кто-то копал. — Да? — оживился Сафронов. — Такую ямину вырыли — можно ухнуть с покрышкой, — подала голос Нюрка у Тани из-за спины. — И табличку какую-то странную привесили. — Да? — повторил Сафронов, схватившись за подбородок. — Что за табличка? — Петь, ты на дорогу смотри, — остерегла его Таня. — Там такое написано: «Витриоль». Ты не знаешь, что это значит? Сафронов отвернулся, пожимая плечами. — Впервые слышу, — пробормотал он. — По-фрицовскому, или как? Проверим, в общем. Я доложу Комарову, что сам увидел её, и вы обе молчите. Сафронов спешил. Кобылка то и дело получала поводьями по спине, но торопиться боялась. Повсюду торчали кочки, выбоины опасно зияли, а то и вереницами тянулись воронки. Сам же Сафронов рассказывал, что здесь двое суток подряд артиллерия поливала снарядами позиции Траурихлигена. Всю дорогу Таня слышала, как лейтенант беспокойно бормочет: «Витриоль, витриоль». Будто припоминал. Но так и не вспомнил. В утренней дымке лазарет казался сказочным замком. Таким, какие Таня видела в тёти Римминых книгах по европейской истории. Остаток мезонина — как башня со шпилем, в которой годами томится принцесса. Да только рыцарь уже не придёт. Проехав ворота, Сафронов натянул поводья, сплюнув негромкое: «Тпр-ру!» Кобылка прошла, как прокралась, и Пётр заставил её свернуть так, чтобы подвода скрылась среди кустов. — Лобов, — шепнул он и кивнул на тёмные закрытые окна. Таня с ним согласилась: Лобов тот ещё кляузник. Стоит ему хоть краем глаза что-то заметить, об этом прознает товарищ Сталин в Москве. Нюрка неуклюже выбралась из подводы — зацепилась обрывком штанины и повалилась бы носом, если бы Сафронов её не поймал. — Танюха, мне нужно халат натащить, а то тёть Надь из меня пеницилл приготовит, — Нюрка заволновалась, дёргая пострадавшие штаны. На колене у неё краснела хорошая ссадина, и кровь уже засохла на коже бледно-коричневыми разводами. Таня молча кивнула — ей и самой не мешало бы спрятать пострадавшую юбку. — Двустволку жалко, — добавила Нюрка и скрылась среди веток с мелкими розочками. «Как мангуст», — невольно вспомнилось Тане. А что, если бы она Семёна попросила сходить вместе с ними на кладбище? Нет, она не решилась бы никогда. Да и нельзя ему, пока не выпишут. Нет. — Тань, я это, проверю твой «Витриоль», — Сафронов неуклюже попытался начать разговор. — Да, Петь, спасибо. Пространно кивнув, Таня собралась шмыгнуть мимо него и скрыться в полумгле чёрного хода. — Тань, подожди, — в его голосе скользнули неуверенность и опаска, которых Таня прежде не слышала. Она невольно задержалась, поймав его растерянный взгляд. Смущённая улыбка и красные щёки гляделись нелепо со свирепой красно-синей фуражкой и коричневой гимнастёркой. Он бормотал что-то про помощь в хозяйстве, срывался на Красное и на клуб, и про «Витриоль» уже третий раз повторил. — Петенька, ты, правда, очень хороший, — Таня встала на цыпочки и заглянула ему в глаза. Сафронов не посмел прикоснуться, даже ближе подойти не посмел. Умолкнув, он торчал истуканом. — Но ты же знаешь, — Таня отвела взгляд и шмыгнула к чёрному ходу, не посмев оглянуться. Прохладная сырость окутала её разгорячённое тело. Лазарет ещё спал, и в глухой тишине Тане казалось, что стук её сердца слышно на весь коридор. Она шла наугад в сумраке коридора, где давно уже выучила каждый закоулок и поворот. Да, он знает… Все знают, что она скорбит по Никите. Таня знает, что она благодарна Сафронову. Но никто не догадывается про Семёна. Он ведь просто ещё один раненый. Он поправится, вернётся на службу и исчезнет — навсегда. И Таня была благодарна богу за то, что никто и не догадается, что она готова всё бросить и ехать в Африку — вслед за ним. — Танюха, чего ты так долго? — ворчание застало Таню врасплох. — Нюрка! — выдохнула она. — Подкрадываешься, как фриц! На Нюрке уже был чистый и опрятный халат, на рыжих волосах повязана белая косынка. Она держала ещё один халат — и отдала его Тане. — Чур тебя! — огрызнулась Нюрка, возясь с пояском. — Ждёшь, когда тёть Надь из нас с тобой пеницилл наведёт? — Нюр, пеницилл — это гриб, его не делают из людей, — попыталась отшутиться Таня. Но явно неудачно получилось. Нюра участливо положила руку ей на плечо. — Ты как в воду опущенная. — Не выспалась, — проронила Таня первое, что в голову пришло. — Да и эта табличка. Нюрка несильно потянула её за рукав. Да, надо идти. — Товарищ лейтенант сказал, что она фрицовья, — со страхом шептала Нюрка на ходу. — Мало ли, кто такой твой профессор? — Нет, Нюрка, — отрезала Таня. — Сан Саныч не может быть предателем. Даже не думай! Перед дверью ординаторской Таня отряхнула с юбки траву и засохшие листья да получше запахнулась в халат. Нюрка то же самое сделала — запахнулась и поясом подвязалась так туго, что казалось, будто бы ей трудно дышать. Обе мялись, не решаясь стучать: опоздали на целых двадцать минут. Стенные часы уже показали семь пятнадцать утра, хотя тётя Надя требовала, чтобы на дежурстве были без пяти семь «как штык». Но чем дольше они торчат, тем сильнее опаздывают. И поэтому Таня сделала решительный шаг вперёд. Но остановилась перед дверью, аккуратно выкрашенной в белый. Дверь оказалась чуть приоткрытой. Тётя Надя сидела за столом, и перед ней были разложены фотокарточки. Она низко склонилась над ними, и Таня заметила, как её плечи дрожат. Ясно, что тётя Надя смотрит карточки Яши — и как же неловко мешать! Яша всегда был очень серьёзным, готовился в Москву поступать, чтобы стать детским хирургом. Но война всё разбила. Тётя Надя вздрогнула, будто опомнилась — охапкой сгребла все карточки в ящик стола и придвинула какие-то бланки. Начала в одном из них что-то писать, аккуратно обмакивая в чернила стальное перо. Тётя Надя хмурила брови, прикусывала губу. Пару строк написала и смяла бланк в шар. Только теперь Таня тихонечко постучалась, как поскреблась. Услыхав её, тётя Надя подняла глаза и отложила перо, опасаясь спустить на бумаги кляксу. Конечно же, она сразу заметила и мокрый подол Таниной юбки, предателем торчащий из-под халата, и царапину на коленке у Нюрки. Обе ждали, что тётя Надя заругает и за опоздание, и за кладбище, но та лишь грустно покачала головой. — Нюр, тётя Шура там с ног сбилась — завтрак некому разносить, — тётя Надя отправила Нюрку, и та ускакала с задорным «Лечу!» Таня хотела за ней ускакать, но тётя Надя вновь покачала головой. Она кивнула, чтобы Таня присела на старый табурет напротив стола. Табурет пронзительно скрипнул. — Ходила всё-таки? — тётя Надя снова вздохнула и сцепила пальцы в замок. — Я не одна, я ведь с Нюркой, — пробормотала Таня, разглядывая на полу причудливые узоры из мозаики. Вроде бы как, это цветы. А может быть, облака. Некоторые кусочки выпали, и на их месте теперь просто серый цемент. — Вот же ж, дурёхи — что ты, что Нюрка твоя, — ругнулась тётя Надя, но в её голосе сквозила глухая тоска. — Сколько этих напастей: и фашисты тебе, и Укрут! — Тёть Надь, Никитка скучает, — Таня выпутала из юбки колючую ветку, пушистую от синих колокольчиков. — Сердится, что не навещаю. Избавь-травы у него видимо-невидимо наросло. «Материальные частицы обладают и волновыми свойствами», — навязчиво билось у Тани в голове. Это значит, что всё-таки, существует то, что священники называют «душа», а профессор Валдаев назвал «квантовым бессмертием». Не даром таинственный «фриц» написал лемнискату, да и «V.I.T.R.I.O.L.» не спроста. Петя настырный — обязательно выяснит, что это значит. — Живых любить надо, Танюш, — проворчала тётя Надя. — Товарищ Сафронов к тебе и так, и эдак, а ты дуешься, как мышь на крупу! А товарищ Семён? Мировой мужик, а ты — маринуешь! Таня отвлеклась и не заметила, как уронила веточку на пол. Тётя Надя встала из-за стола и ласково обняла Таню за плечи. Может быть, мама обняла бы её точно так же, тепло… А не как Никита «из нави». — А я… я Никитку люблю, — Таня зажмурилась, чтобы не заплакать. — Профессор Валдаев на лекциях говорил, что энергия не появляется и не исчезает, а переходит из одного состояния в другое. Значит, где-то Никитка живёт… Где-то, там. Тётя Надя снова покачала головой, заглянув Тане в лицо. — Да, мы их любили, мы их помним, — полушёпотом сказала она и вытерла слезу, что скатилась Тане на щёку. — Но, Танюш, не нужно себя хоронить.