Нечаев

В опорном пункте всегда пахло сыростью. Дубовая дверь тяжело скрипела на ржавеющих петлях, с решёток на окнах хлопьями облезала краска. «Нехорошее место», — люди так говорили про этот дом, даже когда тут жил председатель сельсовета, Федот Маркелов. Маркелов перед войной сбежал: собрал семью и пожитки и исчез в одну ночь. В его пустующем доме фашисты устроили казематы, набили на забор колючую проволоку. Безмолвными ночами, когда сельчане затихали в домах, отсюда постоянно доносились ужасные вопли. «Федотова погибель», — шептали каждый раз, когда приходилось пробегать мимо, и тихо, незаметно крестились. После оккупации Федот Маркелов не вернулся назад, и начальник районного штаба НКВД, товарищ капитан госбезопасности Комаров, распорядился переделать «Федотову погибель» в опорный пункт. — Как же тут… б-р-р! — сморщилась Нюра, переступив высокий, грязный порог. В сенях не водилось совсем ничего, пустые стены, выкрашенные в холодный грязно-бежевый цвет. Красили минимум раза три. Сквозь прорехи виднелись три разноцветных слоя: бледно-голубой, зелёный и, наконец, вот этот, грязно-бежевый. На краску вкривь и вкось налепили листовки «Внимание, розыск!» Под облезлым потолком мигала тусклая лампочка, и вокруг неё кружился какой-то мелкий блёклый мотылёк. Опорный пункт — единственное место в Черепахово, куда из райцентра провели свет и телефон. Даже в лазарете, и то, электричества не было, на операциях светили карбидными лампами. Из сеней девчата попали в тесный коридорчик, где нещадно разило мышами и сыростью. В узком простенке пристроился колченогий табурет, а справа и слева от него высились две одинаковые двери. «Казематы», — гласила табличка на левой двери, и под ней красовалась картинка с перечёркнутым человеком. В казематы нельзя заходить… Да ни Таня, ни Нюра не решились бы. А ведь тут и сидела Алёнка Кутерьмина в ночь перед казнью. И наутро тут нашли мёртвыми четверых солдат, которые пытались её допросить. На правой двери тоже висела табличка: «Тов. старший лейтенант госбезопасности Замятин С. Б.» Вот туда им и нужно, в кабинет товарища Замятина. Но сделав шаг, девчата разом застыли. Где-то там, в казематах, зарождался неясный жалобный звук, будто бы кто-то завывал, или плакал. Хоть и тихо, но наяву. Тане сделалось жутко: кто там у них? Она заметила, что и Нюра тоже оглядывается. Звук повторился ещё и ещё — протяжный вой и скулёж. И тут Таня поняла: это в будке на заднем дворе скулит Тристан, служебный пёс. Его почти не кормят, чтобы он был злым, а пёс, бедняга, совсем отощал. — Опять Глебка кость зажилил! — сердито заметила Нюра. — Неужто сам их грызёт? — Может, и сам, — Таня пожала плечами. Ей тоже было жалко Тристана, большую овчарку с добрыми глазами и одним порванным ухом. Вместе с Нюрой они тайно подкармливали его костями и кашей. Нюра три раза стукнула в правую дверь — погромче, обе двери претолстые, из цельного дуба. — Войдите! — голос из кабинета раздался глухой, и какой-то нетвёрдый, высокий. Это голос рядового Глеба Васяты, а значит, товарища Замятина нет в кабинете. — Глебка сидит, — Нюра посильнее дёрнула дверь. «Кости грызёт», — съязвила про себя Таня. Заглянув в тесную и мрачную коморку, Нюра сморщилась и фыркнула: — Тьфу! А Таня закашлялась, случайно вдохнув порцию удушливого табачного дыма. Накурено тут — натуральная камера смерти. Глупый Васято уничтожал папиросы, решив, что от табака будет басить так же, как его свирепый начальник. — Окно бы хоть открыл! — заругала его Таня. — Помереть же можно! Сесть за стол товарища Замятина Глеб не рискнул — ютился за шаткой конторкой и жевал папиросу, чёрт знает какую по счёту. Около Глеба топтался Павлуха — новенький, рядовой Павел Бобарёв. Ему уже должно быть восемнадцать, иначе не приняли бы в НКВД, но выглядел Павлуха, совсем как ребёнок: круглощёкий, с коротким вздёрнутым носом и прыщиками на лбу. Увидав девчат, Глебка скорчил виноватую рожу и поплёлся к окну, принялся дёргать дребезжащие рамы. Они не поддались ему, только стёкла обиженно зазвенели. — Присохло на краску, — буркнул Глеб, а заметив, как таращится Бобарёв, строго прикрикнул: — Товарищ Бобарёв, чего молчите? Продолжайте! — Есть продолжать! — выкрикнул Павлуха и рубленным движением повернулся к конторке, схватил с неё лист бумаги. Это листовка «Внимание, розыск», и на ней — свирепый усач с толстым носом и вторым подбородком. — Казимир Тырко, или Укрут, — чеканил Бобарёв. — Коллаборационист, фашист, предатель Родины. Враг народа. — Следующий! — перебил Васято, наконец-то, отодрав раму, да так, что посыпалась краска. Он со скрипом распахнул окно и негромко пробормотал девчатам: — Подождите чуток, новенького экзаменую. Товарищ Замятин приказал. Поток свежего воздуха слегка разогнал табачную завесу. Лучи солнца добавили жизни во мрачную, пыльную серость. Павлуха даже улыбнулся, положив Укрута на место, и поднял сердитую даму, чьи волосы были скручены в толстую куксу. — Пелагея Морозюк, роялистка, шпионка, предательница Родины. Враг народа. Вернув Пелагею на конторку, Павлуха ещё одну листовку схватил. С неё скалилась и вовсе, зверская морда: покрытый шрамами злобный фашист с повязкой через правый глаз. — Курт фон Шлегель, оберштурмбаннфюрер СС, палач, враг народа, — Бобарёв определил его и положил около Пелагеи. За Шлегелем явился ещё один немец, обрюзгшая рожа с глазками крысы и с жирной красной печатью на лбу: «Убит». — Отто Шульц, гауптштурмфюрер СС, палач, враг народа, — протараторил Павлуха и негромко добавил: — Убит. — Убит — не значит, сброшен со счетов! Запоминай! — вкрадчиво добавил Васято и сунул в руки Павлухи ещё листовку. Странная такая листовка, выглядела, как глупая шутка. Кое-как намалёванная от руки физиономия, два косящих глаза, неуклюжий нос и тонкая полосочка вместо рта. Павлуха явно замялся, вертя её и загибая угол. — Так, кто же это, товарищ Бобарёв? — Васято на него свирепо напёр, заставляя описывать это недоразумение так же, как настоящих преступников. — Краузе, — голос Павлухи заметно дрогнул. — Радиофантом. Суперкрот. Враг народа. — Что о нём известно, товарищ Бобарёв? — Васято скрестил руки на груди, точно, как товарищ Замятин. — Ничего, товарищ Васято! — тут же нашёлся Павлуха. — Каковы инструкции? — Глебка поднял правую бровь. — Поймать, допросить, расстрелять! — не задумываясь, выкрикнул Бобарёв. — Сообщить в райцентр! — Краузе невозможно просто так взять и поймать, — Васято поднялся и, отняв листовку, помахал ей перед Павлухиным носом. — Он — как паук!.. — Вызвать подмогу, товарищ Васято! — с готовностью гаркнул Бобарёв. — И действовать по ситуации! Обескураженный напором, Глебка аж отступил. Он сунул Краузе в кипу листовок и глухо буркнул: — Товарищ Бобарёв, аттестацию прошли. Подпишите протокол. Довольный, Павлуха рублено отсалютовал и выхватил из чернильницы стальное перо. Васято положил перед ним бумагу, и Павлуха с важным видом поставил корючку под кривоватыми строчками. Роспись это, или просто крючок «для солидности» — а бог его знает. — Наигрался? — осведомилась Нюра у Васяты. — Сам ты, Глебка, паук! Бобарёв вернул обратно перо и молча вытянулся, а Васято нахохлился: дискредитируют, когда он старательно набивает себе авторитет. — И чего явились? — Глеб отчаянно старался басить. — Срываете мне аттестацию! — Работа вам привалила, «товарищ начоперот»! — Нюра хлопнула на конторку партбилет Нечаева и ехидно прищурилась. — Чего это? — Васято вскинул белёсые брови, схватил билет толстой пятернёй. Он пыхтел, пытаясь пролистать слипшиеся странички так, чтобы не разорвать. Одну надорвал и сразу закрыл билет и отложил, глуповато моргая. — На берегу Студёного мы нашли человека, — Нюра докладывала, как настоящий солдат, даже Бобарёв позавидовал. — Назвался Семёном Нечаевым и предъявил нам этот документ! — У-у, — с явным удивлением протянул Глеб и поскрёб побритый затылок. — И где же сейчас этот ваш товарищ-то? — В лазарете товарищ, — ответила Нюра. — Тяжело ранен и жидкость в лёгких. — Туберкулёз? — Васято снова поскрёб затылок. Павлуха помалкивал: мотал на ус, как следует правильно работать в НКВД. — Не знаю, — сдалась Нюра. В медицине она не смыслила, про туберкулёз не подумала. Считала, что это от ран у товарища Семёна такая напасть, тем более что ни тётя Надя, ни дед Матвей не обмолвились про туберкулёз. Васято пожевал губами — не доставало ему папиросы. Его рука опять потянулась к затылку, но Глеб чесаться не стал, а сгрёб партбилет и рявкнул, копируя всё того же Замятина: — Товарищ Бобарёв! Павлуха отдал честь и замер, ожидая приказов. Васято вылез из-за конторки, прошёлся мимо него, заложив руки за спину. Он пытался выдержать свирепую начальственную паузу, чтобы единственный подчинённый боялся его. — Вот что, товарищ Бобарёв! — неспешно протянул Васято. — Задание вам оперативное! — Слушаю, товарищ Васято! — отчеканил Павлуха, глядя Васяте в рот. — Отвезти в Красное сей документ! — Глеб сунул ему партбилет. — Товарищу капитану госбезопасности Комарову передать лично в руки! — Есть, товарищ Васято! — крикнул Павлуха, запрятав билет в карман гимнастёрки. — Выполнять! — отправил его Васято. — Есть выполнять, товарищ Васято! — от звонкого голоса Бобарёва задрожало оконное стекло. Павлуха громко хлопнул каблуками, развернулся и, топоча, промаршировал к двери. — Нюрка, может в Красное съездим? — негромко предложил Васято, когда он исчез. — Товарищ Замятин говорил, там клуб восстановили. — Нет, — Нюра сразу же отказалась. — Некогда мне разъезжать, да и тётя Люба не пустит. Таня знала: Васято ей совсем не нравился — то ли дело, товарищ Комаров! Тут и усы, и выправка. А что — Васято? Бестолочь, только папиросами воняет, не подойти. — Ну, чего ты? — ныл Глебка, позабыв о том, что должен басить. — Потанцевали бы хоть, тошно ведь киснуть. — А вам некогда киснуть, «товарищ начоперот»! — отрезала Нюра. — Вам ещё одна работка привалила, похлеще! — Какая такая работка? — обиженно буркнул Васято. — Лучше бы в клуб… — А у вас фрицы по лесу шастают, «товарищ начоперот», — Нюрка над ним в открытую потешалась. — Мы, вот, стирать пошли на Студёное, а там аж четыре «манцухрика». Вот, товарищ Татьяна вам всё подтвердит. — Подтвердит, — Таня кивнула, пряча улыбку. Как же комично Васято сморщил нос! Ни дать ни взять, первоклассник, которого заставили переписывать арифметику. — Если бы не товарищ Семён, живыми не выбрались бы, — добавила Таня. — А вы что же, «товарищ начоперот»? — Да ничего я, — стушевался Васято, забившись назад за конторку. — Я это, товарищу Замятину доложу, он опять отряд соберёт. И чего заладили: «начоперот», да «начоперот»? Мне до начальника, как до луны на безногой кобыле. — А это чтобы не кисли, — прищурилась Нюрка. — До встречи, «товарищ начоперот»! Нюра шагала по коридору гордая, будто сама всех фрицев перестреляла. Вот, из кого вырастет настоящий начоперот — Таня в жизни не смогла бы так распатронить Васяту. А Нюрка — та с лёгкостью, сразу видно: дядька Сидор в ней говорит. — Слушай, Танюх, — она повернулась к Тане, как только обе вышли во двор. — А может, нам и правда, в клуб съездить? Только без Глебки — Мелашку прихватили бы, а? — Да что-то не хочется, — вздохнула Таня, уставившись на утоптанную тропинку. Без Никитки не хочется. Никитка обязательно стал бы отказываться — застеснялся бы, ведь он неважно танцует. Но Таня бы уговорила… — Странная ты, — Нюрка, как обычно, дёрнула плечом. — Глебка, хоть и дурень, а прав: скисли мы тут, скоро мхом начнём обрастать! Под ноги ей попалась подкова, и Нюрка быстренько её подняла. — К счастью, Танюх! — она улыбнулась, запрятав подкову за пазуху. — А ты не хочешь в клуб. За высоким забором послышалась возня и стук лошадиных копыт. Мелкая трёхцветная кошка вспрыгнула на один из толстых столбов и выгнулась, чтобы не зацепиться за колючую проволоку. На полном скаку во двор залетел вороной жеребец, и девчата отпрыгнули в сторону, опасаясь попасть под копыта. Всадник резко натянул вожжи, и конь, заржав, взвился на дыбы. — Здравия желаю, товарищи! — крикнул сразу обеим лейтенант госбезопасности Пётр Сафронов, заместитель товарища Замятина. — Здравия желаю, товарищ Сафронов! — Нюра помахала ему рукой. Сафронов лихо спрыгнул с седла и взял коня под уздцы. Нюрка, лисица, хитро подмигнула Тане и выскользнула со двора, а вот, Таня нос к носу столкнулась с товарищем лейтенантом. — Тань, — начал он и замялся, теребя сыромятные вожжи. Высокий, ладный, с копной русых волос и с большими светло-серыми глазами, товарищ Сафронов Тане… нравился? Может быть, самую малость — за то, что помог им с тётей Любой чинить прохудившуюся крышу и новый птичник поставил. — Тань, в Красном клуб восстановили, — пробормотал, наконец, товарищ Сафронов, как повторил за Васятой. Таня же глядела мимо него, на красную табличку, которую пристроили между замшелой стеной и забором. «Красный Профинтерн», — значилось на ней посеревшими буквами — Черепахово так называлось до войны, когда тут был колхоз-миллионник. Скорее всего, эту табличку не повесят на место уже никогда: после оккупации от миллионника осталось, всего лишь, двенадцать дворов. — Петь, ты правда, очень хороший, — Таня опустила глаза. — Но ты же знаешь. Сафронов совсем стушевался. Топтался и шаркал, не находя слов, а его конь тихо фыркал и трогал глинистую землю копытом. Таня бросила ему: «До встречи», — и уходила быстро и не оглядываясь. — Ну и что же ты мурыжишь человека? — Нюрка начала стрекотать, едва только Таня прикрыла калитку. — Он и так, и сяк к тебе — да я же вижу! — Точно так же, как ты в клуб пошла с «товарищем начоперотом»! — сердито отбрила её Таня. — Эх, ты! — Нюра махнула рукой и побрела молча. Да и Таня рядом с ней так же, молча брела. Она слышала голос товарища Сафронова: тот строго отпесочивал за что-то Васяту, а Васято, кажется, мямлил. Нет, Таня никак не могла никуда пойти с товарищем Сафроновым. Потому что — а как же Никита? — Послушай, — она тронула Нюру за плечо. — Чего тебе? — буркнула та. — Так нельзя, Нюр, — Таня уверенно свернула к лазарету и Нюрку потащила за собой. — У меня — первая отрицательная. Не могу я бросить товарища Семёна.