Нечаев

Солнце припекало, над землёй курилось жаркое марево. Кони скакали медленно, даже лениво, и только Тристан нёсся впереди с заливистым лаем. Засидевшийся в конуре пёс и рад был побегать. Кругом — глухомань, запустение, хаос. Даже не верится, что до войны тут был миллионник. Брошенные дома за три года совсем развалились, во дворах зеленели дебри татарника и лебеды. Невдалеке маячили не нужные никому колхозные лабазы, да скотный двор, который давно превратился в запущенный, заросший пустырь. Чёрт возьми, почему товарищ Комаров решил, что арсенал спрятан именно в клубе? Его могли где угодно запрятать, в любом из этих ветхих строений. Но Комаров упрямо скакал разбитой дорогой — когда-то она называлась улица Ленина, а перед самой войной тут даже положили асфальт. Который вываливался большими кусками, пестрел дырками — недалеко и подкову сорвать, если не объезжать их. Фонтан перед клубом так и не открыли. Среди высокой травы маячил круглый бассейн с двумя потрескавшимися журавлями. Они кланялись друг другу в танце, из их клювов должны были бить струи воды. Но у одного переломилась шея, из остатка торчал кусок трубы, а голова — то вообще, потерялась. Второй журавль напрочь остался без крыльев и стоял по колено в осколках. Мох и трава уже покрыли обеих птиц и обломки, проросли сквозь дно бассейна. — Начнём отсюда! — сурово решил Комаров, покинув седло. — Пса пустим вперёд: мало ли, мины? — Тристан, ко мне! — позвал товарищ Сафронов, и пёс послушно сел перед ним, подняв морду. — Вперёд, — Сафронов негромко скомандовал, показав перед собой. Там, среди васильков и ромашек, дремали навечно стихшие пушки, застыли погорелые остовы немецких и советских танков. А за всем этим поднимались к солнцу зловещие серые стены, замшелые, покрытые разлапистыми пятнами копоти. Вот он, клуб, избитый снарядами до зияющих дыр, с рухнувшей кровлей и тремя грустными безголовыми статуями на крыше входного портика. Чуть поодаль от крыльца из двух массивных лестниц, торчала старая виселица: покривившаяся, гнилая глаголь без верёвки, воткнутая в низкий земляной холмик. Пёс коротко гавкнул и потрусил по развороченной мостовой. Он перепрыгивал упавшие фонари, а иногда останавливался и нюхал то землю, то воздух. И проворно убегал всё дальше. Комаров привязал коня к остаткам скамейки и быстро зашагал вслед за ним, обходя воронки и ямы, опасно поросшие травяным ковром. Тристан взбежал на высокое крыльцо, обнюхал остатки перил, массивные колонны, кучки битых камней — и уселся возле одной, виляя хвостом. Значит, опасности нет, можно идти. Ступени казались монолитными и прочными. Но едва Комаров поставил ногу на нижнюю — камень, треснув, кусочками провалился в глухую, тяжёлую темноту. Внизу зародился тихий шорох. Но Тристан оставался спокойным — значит просто сквозняк. Широкую двустворчатую дверь когда-то украшала затейливая резьба. Но одна створка упала и разломалась в куски, а вторая — перекосилась на одной петле. Вся в цементной пыли, в грязи, и опять же, заросшая мхом. Комаров чуть прикоснулся к ней, и она обвалилась. В лицо капитана госбезопасности повеяло сырым холодком. За дверью висела туманная, пыльная мгла, куда товарищ Комаров не стал заходить. — Чёрт, надо проверить, — коротко сказал он Замятину. — Есть, — так же, коротко, ответил тот. Но совсем без энтузиазма: боялся, но не «призраков и чертей», о которых судачат суеверные клуши, а того, что дырявая крыша окончательно рухнет и похоронит всех под грудой камней. — Сафронов, собаку давай, — приказал товарищ Замятин. Сафронов отрывисто свистнул, и пёс подбежал, но в клуб не зашёл, а сел у порога и тихо завыл. Комарова передёрнуло от этого воя: пёс явно учуял недоброе. Чёртовы суеверия! Отринув их, Комаров потоптался, попинал обломки двери и коротко бросил: — В подвал! Спустившись первым, пёс побежал вдоль стены. Иногда останавливался, кружился на месте, нюхая воздух, кусты и осколки, а временами терялся в траве. Комаров невольно ускорял шаг, беспокойно разыскивая глазами рыжую собачью спину. Внезапно пёс громко залаял — нашёл в бурьянах приземистую, низкую арку. Тут очень давно никто не ходил, а Комаров, продираясь сквозь плотные заросли, цеплялся гимнастёркой да хватал на сукно репяхи. Товарищ капитан госбезопасности обрывал их с бранью, кидал под ноги и специально давил. Из-под сапога вывернулся уж и, извиваясь, метнулся под разломанную дверь. Вход в подвал зиял, как чёрная пропасть. Запах плесени вылетал оттуда вместе с холодным сквозняком. Комаров включил фонарик и направил во тьму, но плотный луч света потерялся среди водяной пыли, что сыпалась с потолка. — Чёрт, — Комаров тихо плюнул. — Бобарёв, Власов! Оба вытянулись, ударив каблуком о каблук. — Остаться снаружи, на карауле, — распорядился товарищ капитан госбезопасности. — Остальные, за мной, шагом марш. Товарищ Комаров в тайне ото всех глубоко вдохнул, прежде чем погрузиться во мглу подземелья. Страх подспудно точил его изнутри. Комаров и сам не мог сказать, чего боялся, но оно грызло, а противный голосок в голове зудел повернуть назад. Именно здесь Траурихлиген просидел последние часы, а потом решился на безумную атаку-самоубийство. Его нет, он убит… Но что тогда означает радиограмма товарища Журавлёва? Тристан живо убегал вперёд, и Комаров не медлил, пригибаясь, чтобы не задеть фуражкой низкий и заплесневелый потолок. Солдаты сзади шептались, где-то монотонно капала вода, осколки камней трещали, попадая под сапоги. Узкий коридор закончился — лучи света упали на открытую дверь, что покачивалась и плаксиво скрипела на сильном и холодном сквозняке. Обнюхав её, Тристан присел, ожидая команды. — Отряд, стой, — Комаров отдал приказ совсем негромко, но эхо оказалось чудовищным. Его голос превратился в рёв, а осторожные шаги солдат — в тяжёлый топот. Комаров осветил булыжную стену и увидел сырость и мох. Дверь осветил — она совсем уже прогнила. Провёл лучом по полу — в щелях между булыжниками собирались лужицы влаги. Комаров прислушался, прежде чем идти за прогнившую дверь: шорохов тут полно. Но он плюнул на байки, он давно отмёл суеверия, и поэтому отдал приказ: — За мной, шагом марш. Лучи фонарей вырвали из темноты осклизлые стены и дырявые, грязные трубы. Комаров наткнулся на какой-то сгнивший стол, осветил остатки опрокинутого на бок кресла и разломанный стул. У ножки стула пристроилась кучка осколков, а среди них выглядывало горлышко массивной бутылки, вокруг которого свернулась в кольцо глиняная змея. На столе кипой лежали бумаги. Комаров попытался их поворошить, но вляпался в грязную кашу: раскисли и заплесневели. Оглядываясь, Комаров видел Замятина, как тот освещал ржавые обломки труб. Видел Сафронова, который слонялся из угла в угол да расшвыривал сапогами мусор. Страх Комарова быстро сменялся досадой: эта коморка — не арсенал, а чертовски сырой и холодный тупик. Прямо, могила какая-то, посидишь тут недельку и загнёшься от чахотки ко всем чертям. Комаров не терпел потерянное время — пора убираться и искать в другом месте. Внезапно Тристан широко прыгнул к дальней стене и залился громким лаем. Юркая тень метнулась от него из угла и исчезла во мраке. Комаров краем глаза заметил стремительный скачок. — Тут кто-то есть! — крикнул товарищ Сафронов, шаря по стенам лучом фонаря и дулом пистолета. Тристан прыгал, гоняя кого-то, кто сновал по углам, издавая щелчки и шипение. С громовитым рычанием пёс приседал на передние лапы, отскакивал и напрыгивал, пытаясь схватить неизвестного. Солдаты рывками светили на стены — каждый готов был выстрелить в любой момент. Тень увернулась от их фонарей, вовсе не эфемерная, а настоящая тень, которую отбрасывал кто-то живой. — Стоять! — рявкнул товарищ Замятин, мгновенно повернувшись вслед за ней. Тень застыла, но бросилась прочь, а за ней рванулся Тристан. С лаем пёс загнал в глухой угол какой-то клубок темноты и присел над ним, глухо рыча. Лучи фонарей сейчас устремились туда, ярко осветив нарушителя. В кругу света выгнула спину мелкая кошка. Трёхцветная шерсть встала дыбом, хвост распушился, глаза горели, бросая искорки. Кошка щерилась и сердито фыркала, побивая пол передней лапой с выпущенными когтями. — Так, — Комаров сплюнул и решил её пнуть, да не успел. Кошка сбежала быстрее, чем на неё обрушился удар сапогом. Пёс бросился, было, за ней, но кошка мигом вскарабкалась по трубе и устроилась под самым потолком, на узком простенке, куда ни за что не залезет собака. Оттуда она злобно шипела, но на неё всем стало плевать. — Тристан, фу! — выкрикнул товарищ Сафронов. Послушный пёс бросил добычу и сел возле его ноги. — Так, — повторил Комаров, не замечая, что чешет затылок. Капитан госбезопасности размышлял, на лбу у него пот выступил, несмотря на промозглую сырость. Они нашли чёртов хлам, нашли облезлую кошку. — Искать, Тристан, искать, — приговаривал Сафронов и шарил вместе с собакой вдоль стен. Пёс нюхал, отфыркивался, да задирал морду, поглядывая на кошку. Та злилась, но вдруг спрыгнула на пол и протиснулась в какую-то щель, что темнела в углу. Тристан скакнул, но неожиданно отшатнулся и, пятясь, забился под ноги Сафронову. Лейтенант попытался его подтащить, однако Тристан, скуля, возвращался назад. — Туда! — Комаров бросился в тот злополучный угол, принялся шарить фонарём сверху вниз. Дыру он быстро нашёл, из неё веяло холодом могил. Комаров попытался в неё посветить — за стеной есть пространство, и в нём даже что-то стоит. Ящики, что ли? Узкая дырка, чёрт подери, пролезет, разве что, никудышная кошка! А стена тут другая: вместо булыжников — кривая кирпичная кладка, обляпанная цементными плюхами. — Проход! — обрадовался Комаров. Он попробовал кладку плечом — не поддалась. Проход, размером с обычный дверной проём, накрепко замуровали. Замятин приблизился, постучал кулаком по кирпичам и получил глухой, почти неслышный звук. А значит, кладка не тоньше несущей стены. — Так, отставить ломиться, — буркнул Комаров и схватился за собственный подбородок. — Нужно подумать, тут должен быть другой проход.

***

Павел Бобарёв даже обрадовался, что ему не придётся спускаться «в могилу». Власов, как видимо, тоже. Едва оказавшись под солнцем, он потянулся и вынул махорку с папиросной бумагой. Ловко скрутив «козью ножку», Власов подкурил, пустил облако сизого дыма и кивнул Бобарёву: — Будешь? — Нет, — отказался Павлуха и приложил палец к губам. Он услышал шорох в траве и уловил шевеление, будто бы кто-то быстро сбежал по-над самой стеной. — Чш, — шепнул Бобарёв. — Я кого-то заметил. Возьмём его в клещи. — Я направо пойду, ты — налево, — пробормотал Власов, дымя. Павлуха молча кивнул и двинулся вдоль стены приставными шагами. Власов пригнулся, шагая в другую сторону, и быстро исчез среди зарослей. Бобарёв озирался, чувствуя, как ползёт по спине холодный ужас. Да что же такое — неужели, наслушался баек? Мавки-людоеды, чёртов помещик, Ужаль с ужалками и этот Траурихлиген, который «воскрес» — Бобарёв гнал их от себя, но они как будто ожили. Подбирались к нему из дебрей, подползали, скреблись. — Да чтоб тебя, чёрт, — Бобарёв поплевал через левое плечо, пока не видит Власов. Впереди встал щербатый простенок с декоративным окном, в котором сохранилась лепная буржуйская ваза. Тут даже клумба имелась: из вазы свешивались густые и спутанные плети избавь-травы. Бобарёв собрался обойти простенок, однако услышал какую-то возню и странное скрипучее бормотание. Павлуха застыл. Голос совсем незнакомый — ни у кого из сослуживцев нет такого надрывного говорка. Выхватив пистолет, Павлуха выглянул из-за щербатой кладки. На горке, под самой виселицей, скукожился некто, весь в чёрном. Что-то мешковатое на нём, похожее на балахон, а на голове — плотный чёрный платок и чёрная женская шляпка. Этот некто бурчал, роясь руками в земле. Длинные стебли он вырывал, выбрасывал и начинал деловито, быстро копать — уже вырыл несколько неглубоких ямок. Павлуха хотел окликнуть незнакомца, но передумал и пригнулся пониже к сырым кирпичам. Если он помешает — спугнёт и никогда не узнает, что же такое ищет этот «чёрный». Да и кто он, вообще? Павлуха притаился, пытаясь разобрать бормотание. Голос очень неприятный, надтреснутый, как у старухи, но слов Павлуха разобрать, почти что, не смог. Обрывки невнятных фраз, причитания да отборная, крепкая брань. Похоже, незнакомец ничего не нашёл. Разом он бросил копать и встал во весь рост. Выпрямиться не позволил горб, перекосил спину налево. Кажется, это и правда, старуха: ростом не вышла, плечи узкие, да и одета в длинное чёрное платье, местами запачканное землёй. Старуха громко ругнулась и решила уйти — подобрала суковатую клюку и побрела вперевалку. — Ни с места! — Бобарёв надумал схватить её и выпрыгнул, целясь. Старуха замерла и обернулась. Лицо оказалось закрыто старомодной вуалью-сеткой. Только подбородок торчал: острый такой, с бородавкой. Бобарёв невольно шагнул назад: даже сквозь вуаль ощутил на себе злобный, испепеляющий взгляд. Подбородок старухи вздрогнул, и она зашипела гадюкой, выставила вперёд грязные руки с длинными, заострёнными ногтями. «Как ты посмел?» — разобрал Бобарёв в её шепелявом шипении. И ещё что-то, похожее на «Кутерьма». Старуха замахнулась клюкой, и Павлуха отпрыгнул — чуть по лбу ему не зарядила. Да чёрт, кто же такая? — Я — Гайтанка Кутерьма! — с шёпота старуха перешла на тихое рычание и вдруг прыгнула вперёд с клюкой наперевес. От неё крепко воняло сыростью, червями, землёй… а ещё — табаком. — Да чёрт с тобой! — Павлуха отбежал, не спуская её с прицела. — Ни с места! — Бобарёв! — послышался невдалеке оклик Сафронова. — Чего у тебя? Павлуха отвлёкся, и тут же Гайтанка крепко вкатила ему по затылку. Удар клюкой сшиб Павлуху с ног, в ушах зазвенело. — Бобарёв! — прокричали уже над самой башкой. Павлуха распахнул глаза и увидел цветные круги. — Да чего ты разлёгся? — голос, вынырнувший из звона, был страшно недоволен и зол. Бобарёва сначала жёстко затормошили за плечо, а потом — пнули в бок. Насилу Павлуха собрался и сел. Справа от него сложил руки на груди свирепый товарищ Замятин, а слева высился товарищ Сафронов, подперев кулаками бока. — Чего разлёгся? — повторил товарищ Замятин. — Меня… это, — пробухтел Павлуха, пытаясь сморгнуть проклятые цветные круги. Язык заплетался, Бобарёв едва выговаривал, как каша во рту. — Встать и доложить по уставу! — потребовал товарищ Замятин. Бок Павлухи снова ощутил пинок. Но Бобарёв понял, что не может встать: упадёт. Как же приложила, чёртова ведьма! А вдруг байка про неё — правда? — Гайтанка… Кутерьма, — смог выдать Павлуха более-менее внятно. Он всё ещё сидел на земле, и перед ним валялся его пистолет. — Чего-о? — возмутился, было, товарищ Замятин, но Павлуху спас товарищ Сафронов. — Товарищ старший лейтенант госбезопасности, тут копали! — крикнул он. — Земля свежая. — Это Гайтанка копала, — пояснил Павлуха, насилу поднявшись. Его мутило, перед глазами плыло. — Я собрался её задержать, — добавил Бобарёв. — А она меня клюкой по затылку огрела. — Эх, ты! — товарищ Замятин махнул на него рукой и откочевал к Сафронову. Товарищ Сафронов топтался на горке да разглядывал ямки. — Странно, — пробурчал он, схватившись за подбородок. — Искала чего-то твоя «Гайтанка». Замятин пнул ком земли, который вывернула старуха, и сухо постановил: — Перекопать! Спугнул ты её, Бобарёв! Охота ж было тебе вылезать! — Да сбежать она собиралась, товарищ Замятин, — оправдывался Павлуха, шаря рукой по затылку. Как бы невзначай он взглянул на ладонь: крови нет, повезло. Но шишку Бобарёв нащупал — надувается быстро и мерзко болит. К ним уже грузно топотал Громов и скачками бежал Комаров, а впереди обоих нёсся Тристан. — Искать, искать! — запыхавшийся Комаров загнал пса на горку. Тот побегал вокруг, обнюхал виселицу, обнюхал землю. И сел, тихо фыркнув: горка пуста. — Чёрт, — буркнул себе под нос Комаров и навис над Павлухой. — Бобарёв! — рявкнул он, а у Павлухи искры из глаз полетели. Бобарёв и без Комарова чувствовал себя контуженным. Кажется, эта старуха знает, как бить. — Даю тебе четырёх человек и собаку! — рявкал над больной головой Павлухи товарищ капитан госбезопасности. — Прочесать здесь всё, она не могла уйти далеко! Ты должен был видеть, куда она побежала! — Так точно, товарищ капитан госбезопасности! — Бобарёв устава не нарушал. Но куда побежала-то? Каша в башке не давала соображать. Старая ведьма сбила его и исчезла. А куда? Оглушённый, Павлуха не видел, куда. Но не скажет же он этого командиру. — Выполнять! — отправил его Комаров. В отряде Павлухи был Власов — и он всё дымил «козьей ножкой». А трое других — совсем пацаны: наверное, их отправили под начало к Комарову сразу после учебки. Один — Сухов, второй — Стрельнов, а у третьего фамилия смешная и странная, Артём. Павлуха сначала решил, что его так зовут, Артёмом, а оказалось, что нет, фамилия. Бобарёв взял пса на крепкий кожаный поводок, чтобы не потерять, и скомандовал: — След, Тристан! Тристан ещё понюхал у виселицы, обнюхал Павлуху до пояса, начав с ног. Пёс обернулся и гавкнул, побежал рысцой, припав к земле нижним чутьём. Бобарёв бросился за ним вприпрыжку — какой же проворный, чёрт побери! Нюхая, Тристан оббежал клуб и нырнул в какие-то колючие дебри. Одичавший шиповник цвёл мелкими розочками. Когда-то он украшал парк вокруг клуба, но сейчас Бобарёв нещадно раздирал о шипы гимнастёрку. Пёс не останавливался, а под лапами у него змеилась тонкая тропка. Кто-то тут ходит. Позади Павлухи пыхтели и топотали — маленький отряд старался от него не отстать. Павлуха же вилял за псом, чуть ли, не падая: Тристан подбегал к обломкам скамеек, к кускам фонарей, вертелся вокруг дыр в мостовой. Нюхая всё это, он взвизгивал и снова бросался сквозь заросли, увлекая Павлуху дальше и дальше. — Ну, чего встал? — отдувался Павлуха, когда пёс внезапно застыл у какого-то пня. — Скололся, что ли? — пропыхтел красный и потный Власов. Нагнав Бобарёва, он, наконец-то выплюнул изжёванную вдрызг «козью ножку» и дышал со свитом, как старый дед. — Я т-те дам, скололся! — изобразил злого начальника Бобарёв. Власов отпрянул, а за спиной у него раздались смешки остальных. Павлуха послал их к чертям: пускай гогочут, если умишко, как у гусей. Бобарёв внимательно следил за собакой: Тристан обошёл пень медленно, не поднимая нос от земли, и вдруг рванул прочь нездоровым галопом. Поводок выскользнул из руки Бобарёва, стащив за собой и перчатку. — Эй! — только и успел крикнуть Павлуха, а чёртов пёс уже исчез среди косматых кустов. Павлуха кинулся за ним продираться. Чёрт подери, гимнастёрке конец, да и руки, и щёки, и ноги… Павлуха корчился, получая царапины, но лез дальше. Комаров прищучит его по полной, если он потеряет служебного пса. — Тристан, стоять, ко мне! — орал Павлуха, вертя головой. Ветки хлестали в лицо, а бурьяны становились всё гуще и гуще. — Отряд, марш обратно, — сдался Павлуха, разобравшись, что зарулил в глухомань, где и зайцы не лазают, не то, чтобы люди. Тропинка исчезла. Бобарёв повернулся и стал выдираться, как ему показалось, назад. Но когда дебри отпустили его, понял: он шёл не туда. Павлуха выбрался на поляну, которую видел впервые. Очень просторная, она густо заросла яркими синими колокольчиками. Плети вьюнов опутывали по низу стволы деревьев и взбирались на какие-то холмики вроде курганов. Странные такие, округлые — даже, казалось, их кто-то специально насыпал, только очень и очень давно. Павлуха бранился сквозь зубы: не сотрудник он, а какое-то горе. Получил по башке от старухи, никого не нашёл, пса упустил, да ещё и встрял здесь, ещё и не знает, как ему выбираться. И отстал от товарищей. Павлуха понял, что он на поляне один. Слышал лишь птичий перезвон да шорохи в ветвях. Чёрт, кажется, это задание он провалил. Но не плестись же к товарищу Комарову с пустыми руками! Бобарёв решил хотя бы холмики обойти. Путаясь сапогами в длинных гибких стеблях, он потащился вперёд. Ни тропы тут, никаких следов, как сто лет не ступала нога человека. Но Бобарёв решил, что назад не пойдёт: заблудится в зарослях окончательно. Чувство опасности не отпускало его, Павлуха держал пистолет наготове. Временами он целился, резко оборачиваясь на самые громкие шорохи. Но так и не выстрелил, не в кого: то птицы порхают, то сбежала какая-то мелкая живность. Заяц, а может, хорёк — он поднял по траве «волны». Бобарёв невольно проследил за тем, куда он бежал. И застыл, ощущая в животе злой холодок. Живность — пёстрый хорёк — проворно забралась на скелет, что валялся в траве. Скелет необычно лежал, даже полусидел, попав спиной на земляной бугорок. Его левая рука застыла поднятой, будто куда-то тянулась, сломанный мизинец болтался. На голове мертвеца была нахлобучена проржавевшая насквозь немецкая каска, в распахнутом рту не хватало зубов. С пожелтевших костей свисали обрывки и клочья непонятного цвета, а из глазниц прорастали синие колокольчики, распускались особенно крупными соцветиями. — Да чёрт же с тобой! — ругнулся Павлуха и сплюнул. Скелету тоже на него наплевать, но вот хорёк обвил костлявую шею, как шарф, и сердито щёлкал, шипел. Бобарёв даже хотел его пристрелить, чтоб заткнулся. Но не стал: товарищ Комаров устроит ему нудную пропесочку за бесполезный выстрел и напрасную растрату патронов. О скелете надо бы доложить, только какой в этом толк? Мёртвый «язык» говорить не умеет, «Гайтанку Кутерьму» не покажет и служебного пса не найдёт. — Шисн, — фыркнул Павлуха и прицелился скелету в лоб, будто живому фашисту. Чёртов, чёртов противный внутренний голосок! Так и подкидывал Павлухе какую-то чепуху, будто проклятый скелет способен ожить и в горло вцепиться. В глазницах шевельнулись цветы. — Товарищ Бобарёв? Негромкий голос за спиной заставил Павлуху обернуться в прыжке. Дуло его пистолета упёрлось в лоб товарища Артёма. Тот попятился с шальными глазами, прыщавый желторотый воробей. — Первое задание? — Павлуха напустил начальственную жёсткость. — Так точно, товарищ Бобарёв, — ломающимся голосом согласился Артём. — Провалил! — сухо заключил Бобарёв, стараясь скрыть щенячий восторг, который напал на него, когда он увидал человека. — Никогда не подходить со спины! Повторить! — Никогда не подходить со спины, — виновато промямлил Артём. — Виноват, товарищ Бобарёв. — То-то! — выдал Павлуха. — Това… Бобарёв договорить не успел. Из-за холмиков раздался обеспокоенный голос. — Артём! — «воробья» позвали, и Бобарёв по сиплости узнал, что это Власов кричит. — Что-то нашли, товарищ Бобарёв! — крикнул Артём и исчез, обогнув холмик. Воробей-воробьём, а нервы стальные: на скелет он даже не глянул. Рванув за Артёмом, Бобарёв услыхал негромкий лай и собачье фырчанье. Павлуха сдвинул ветку, которая мешала пройти, и нашёл другую полянку, поменьше. На ней полукругом сгрудились его временные подчинённые. Сухов и Стрельнов молча разглядывали нечто, притаившееся в траве. Тристан это «нечто» усиленно нюхал и даже подпихивал лапами. А Власов стоял чуть в стороне — пытался закурить, запрятав в ладони лицо. — Доложить о находке! — потребовал от них Бобарёв. Новички вскочили, вытягиваясь, и Бобарёв увидел, что пёс нюхает шляпку. Очень старомодную, побитую молью шляпку «Гайтанки Кутерьмы». — Она здесь была! — выдохнул Бобарёв, не дав никому ничего доложить. Павлуха присел, схватил эту самую шляпку, а она в пальцах треснула. Соломенная, шляпка уже обветшала, и прореха на ней далеко не одна. От шляпки здорово несло нафталином и табаком. Крепкой такой, солдатской махоркой. — Искать! — приказал Бобарёв, подсунув шляпку под морду собаки. Тристан громко чихнул, отряхнулся и, немного понюхав траву, побежал обратно — туда, где валялся скелет. Павлуха запыхался, но на этот раз не отстал от собаки. Пёс скакал через кочки и выбоины, забирался в глубокие воронки, на дне которых зеленела застоявшаяся вода. Бобарёв успел промочить сапоги, но не сдавался, уверенный в том, что Гайтанка попалась. — Шевелись! — Павлуха подгонял новичков. Впереди маячил просвет, и Тристан скачками мчался прямо туда, где сквозь листья пробивались солнечные лучи. Сейчас, ещё немного, и… Пёс выскочил к виселице, и Бобарёв замер как вкопанный. Назад прибежал, чтоб его разорвало. И мало этого, на Павлуху уставилось несколько десятков глаз: товарищ Комаров собрал всех бойцов именно здесь и построил шеренгой. Даже Замятина с Сафроновым поставил по краям. Павлуха топтался, сминая на шляпке вуаль. За спиной у него отдувались новички. — Товарищ Бобарёв! — Комаров сейчас же отвлёкся и налетел на него. — Доложить о результатах поисков! У Бобарёва вспотела спина: нет у него никаких результатов. Одна шляпа, с которой сыпались хлопья чёрного лака и пачкали пальцы. Комаров сдвигал брови: сейчас, ещё на «губу» запихнёт за то, что они впятером не догнали какую-то бабку. Но Бобарёв решил не молчать, чеканно рассказывая обо всём, что нашёл. — Хм, — буркнул Комаров, услыхав про скелет. — Обыскал? — При нём только каска, товарищ капитан госбезопасности! — нашёлся Бобарёв, который и не думал обыскивать чёртов скелет. Но там и обыскивать нечего: нечего прятать ни в костях, ни в жалких ошмётках одежды. — А твоя Гайтанка неслабо дымит, — заметил Комаров, забрав у Павлухи вонючую шляпу. Настроение у него заметно испортилось: у Гайтанки тут есть надёжная лёжка. Как бы не пришлось вызывать подкрепление, вырубать дебри и прочёсывать всё здесь вдоль и поперёк. А пока подкрепление прибудет — проклятые фрицы могут перенести арсенал. Гайтанка обязательно «стукнет» о том, что клуб «провалили» — как пить дать она связана с ними. Чёртов Павлуха, как же некстати он на неё наткнулся! — Громов! — рявкнул Комаров и отрывисто назвал ещё десять фамилий. Здоровенный старшина специальной службы грузно шагнул вперёд, и за ним шагнули ещё десять солдат. — Занять позицию, разведать все подземные помещения. Каждого, кто появится в окрестностях, задержать и допросить! — протараторил Комаров. — Есть, — без эмоций ответил Громов. — Товарищ Бобарёв! — товарищ капитан госбезопасности шагнул к нему, и Павлуха едва не попятился. Свирепый, как чёрт, аж оскалился. Сейчас, вцепится — будет Павлуха бедный. — По прибытии в опорный пункт составить ориентировку на подозреваемую, товарищ Бобарёв, — распорядился Комаров, комкая шляпу. Солома в его пальцах жалобно трескалась, а Комаров, подумав, добавил: — Вызвать повесткой всех гражданок старше сорока лет! — Есть, — Павлуха взбодрился. Не то, что взбодрился, с его плеч, буквально, горы валились. Ему разрешили убраться из гиблого места, не ходить больше «в гости» к скелетам, а сесть рисовать за конторку Васяты и черкнуть три строчки в казённые бланки. Старух в «миллионнике» раз два и обчёлся — что стоит принести пару конвертов? — Громов, выполнять! — Комаров отправил Громова в засаду и быстро двинулся к скамейкам, у которых устроили коновязь. — Остальным — возвращаться в опорный пункт! — крикнул он, устраиваясь в седле. — Рысью марш!

***

Едва они убрались, мимо виселицы шмыгнул человек. Неслышно, как тень, он взбежал по разбитым ступеням. Невесомо пробрался за сломанную дверь. Он погрузился во мглу, забежав под сень клуба, сновал, оббегая куски рухнувшей кровли. Незнакомец избегал светлых мест, прятался от солнечных лучей и вскоре исчез, скрывшись в плотной тёмной тени.