Нечаев

Товарищ Замятин взашей выкинул Бобарёва во двор, а тот не устоял на ногах и рухнул в траву. Павлуху взяли на мушку: Сухов с Артёмом наставили на него пистолеты. Оба выглядели сконфуженными и жалкими. Желторотым новичкам ещё не приходилось арестовывать сослуживцев. Бледный, как поганка, Павлуха хлюпал носом и давился соплями, а товарищ Замятин рявкнул: — Арестованный, встать! С кустов спорхнули мелкие птицы, завыл в вольере Черныш. Люди, собравшиеся во дворе, невольно вздрогнули. Товарищ старший лейтенант госбезопасности так обозлился, что выгнал наружу почти всех. Только тётя Надя и тётя Шура остались с Катенькой Радивонник, и бестолковая баба Клава упёрлась лбом в стену и дальше не пошла. Перекошенный флюсом Васято подвывал от боли. Дашутка стояла в шеренге, между тётей Любой и Таней. — Есть, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — пробулькал несчастный Павлуха и, шатаясь, поднялся на ноги. Его колени заметно дрожали, с подбородка слёзы и сопли капали на гимнастёрку. — Приговор полевого суда! — свирепо зарычал товарищ Замятин. — За невыполнение приказа, халатность на посту и потерю стратегически важного военнопленного, товарища Бобарёва Павла Петровича расстрелять, как врага народа! Лицо Бобарёва вытянулось, глаза широко раскрылись. Посиневшие губы дрожали, а из горла невольно вырвался хрип. — Приговор привести в исполнение незамедлительно! — изрыгнул товарищ Замятин и прицелился Павлухе в лоб из именного «ТТ». Артём и Сухов посторонились, тётя Люба прижала Дашутку к себе так, чтобы она не видела, как Замятин прикончит Павлуху. Все молчали. Даже товарищ Гавриленков не посмел пикнуть наперекор товарищу старшему лейтенанту государственной безопасности. — Позвольте, товарищ, — неожиданно раздалось в нездоровой тишине. За секунду до того, как товарищ Замятин нажал на курок. Нервный Замятин рывком обернулся на голос. Со злости он навёл пистолет на того, кто помешал ему расстрелять Бобарёва. Глаза Замятина жутко сверкали, казалось, что вот-вот, и он испепелит взглядом Семёна Нечаева, ведь это он говорил. — Позвольте обжаловать приговор, товарищ Замятин, — Нечаев улыбнулся с пугающей невозмутимостью. Товарищ Семён сидел в инвалидной коляске расслабленно, даже вальяжно. А когда Замятин запыхтел, не в силах подобрать нужных слов из-за ярости, и вовсе закинул ногу на ногу. — Вы тело обследовали, место преступления осмотрели? — говорил товарищ Семён, пока Замятин ярился. — Свидетелей даже не опросили, а уже спешите терять оперативного работника! Багровый Замятин ерошил усы и не опускал пистолета. Сейчас, вдавит курок и пристрелит Семёна вместо сопливого Павлухи. Но лицо товарища старшего лейтенанта госбезопасности из разъярённого стало задумчивым. Работников-то маловато. А ещё Укрут, ещё волки и эта проклятая Гайтанка Кутерьма повисла, как камень на шее. Бобарёв-то один её и видал — а он возьмёт и пустит в расход Бобарёва. — Чёрт возьми, — сплюнул товарищ Замятин и опустил пистолет. Чёртов Семён сверлил его взглядом. Да кто ж он такой? Самое время на него напереть. — Нечаев Семён Витальевич, Нечай по прозвищу, — товарищ Семён цедил, растягивая гласные. — Старший лейтенант. Канителил, будто специально, чтобы выбить Павлухе ещё пару минут. Нечаев выдержал паузу, хитро ухмыляясь, и добавил: — СМЕРШ, товарищ Замятин. Товарищ Замятин нервно сглотнул, забив пистолет в кобуру. Нечаев… из Москвы. Неужели это и есть тот самый Нечаев из СМЕРШа, который занимался делом Пелагеи Морозюк? — Товарищ старший лейтенант госбезопасности! — Замятина отвлёк какой-то задавленный оклик и стук лошадиных копыт. Во двор влетел взмыленный жеребец, и красный, взмокший солдат соскочил с седла, едва не свалившись. — Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант госбезопасности! — выдавил он, глотая слова. Расхристанный весь, ворот расстёгнут, волосы дыбом, а пилотка съехала на затылок. Товарищ Замятин слышал, как шепчутся люди. В шепотке сквозил страх и — недовольство работой Замятина. — Рядовой, привести себя в порядок и доложить по уставу! — сухо изрёк товарищ старший лейтенант госбезопасности. Изо всех сил он пытался выглядеть спокойным, как глыба, как и подобает командиру. Однако у него поджилки тряслись: что случилось? Солдат спешно оправлял гимнастёрку, пригладил волосы пятернёй и кое-как нахлобучил пилотку. — Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант госбезопасности! — повторил он, тщательно скрывая одышку. Щёки солдата напоминали два бурака, по лбу стекали ручейки пота. — Разрешаю, — угрюмо буркнул товарищ Замятин. Ясно, что ничего хорошего он не услышит. Даже слушать не хочется, потому что в голове навязчиво вертелась Пелагея Морозюк и Нечаев из СМЕРШа. Вроде как, его от Пелагеи Морозюк отстранили. — В поле обнаружены тела двоих бойцов, — затараторил солдат. — Оба загрызены. Их везут сюда, на медосвидетельствование. — Да что ж ты будешь делать! — разразился товарищ Замятин. Он приказал Сафронову устроить облаву на чёртовых волков. Кто на кого ещё устроил облаву? Во двор медленно въезжала подвода — вся тряслась и противно скрипела осями. Солдат-возница подгонял пятнистую лошадь, а на краю сидел мрачный Сафронов. Лейтенант спрыгнул, едва подвода подъехала ближе. — Здравия желаю, товарищ Замятин! — он силился соблюдать устав, но бегающие глаза и перекошенный рот выдавали его с головой. Убитых солдат накрыли плащ-палатками с головой, но сквозь плотную ткань всё равно проступили кровавые пятна. А, кроме людей, на дне подводы валялись волчьи туши. А здоровенные же какие — с телёнка, чёрт их дери! — Товарищ Замятин, нам удалось отстрелить три особо крупные особи, — бормотал Сафронов, кивая на этих самых волков. Среди них не было чёрного, все три одинаково серые. Однако чёрной шерсть могла просто-напросто показаться в темноте и в тумане. — Я считаю необходимым сличить их зубы с ранами на телах, чтобы выявить людоеда, — предложил лейтенант. — Есть вероятность… — Позволь-ка, служивый, — Сафронова перебил дед Матвей. Он подошёл к подводе, поднял одну плащ-палатку. Солдатик под ней лежал совсем молодой — наверное, такой же, как несчастный Стрельнов. И у него точно так же было вдрызг разорвано горло. Вся гимнастёрка в крови, да только вот, целая — ни единой дыры. Зверь хватал его точно за горло, чтобы загрызть наверняка. Дед Матвей попытался согнуть мёртвую руку, однако не смог: солдат успел окоченеть. — Хм, ночью загрызен, товарищи, — дед Матвей взялся за собственный подбородок. — Но вот, незадача. Товарищ Сафронов, вы говорите, что ваш волк — людоед. Как вы можете объяснить то, что он не попытался съесть этого бойца? Товарищ Сафронов замялся. И верно, у обоих солдат нет других ран, кроме горла. Дед Матвей хохотнул и указал пальцем на страшную рану. — А теперь, товарищи, поглядите сюда, — он подозвал обоих кивком головы. Замятин с Сафроновым подошли, а дед Матвей показывал им на неровные края и выдранные клочья кожи и мышц. — Это не волк был, а собака, товарищи, — заявил он, ошарашив обоих. — И Стрельнова вашего тоже загрызла собака. Замятин с Сафроновым переглянулись. — Матвей Аггеич, я видел этого зверя: по облику — чистейший волк, — возразил товарищ Сафронов. — Я с собаками работаю несколько лет… — И ничего о них не знаете, товарищ! — насмешливо перебил дед Матвей. — Облик — это одно, а в тумане могло и почудиться. Главное тута-ка прикус. Волк режет зубами, а собака — рвёт! Горло-то у обоих разорвано. Значится, собака это была, а не волк! — Это ж какая должна быть собака! — изумился Сафронов. — С такой челюстью-то? — Большая собачина, не поспоришь, — кивнул дед Матвей. — Но не волк. Не-ет, товарищи, волком тут даже не пахло. Считайте, медосвидетельствование произошло, и делайте выводы! Товарищ Сафронов тихо бранился, а товарищ Замятин, пожевав губами, отдал приказ: — Товарищ Бобарёв, к службе приступить! На «губе» трое суток посидишь и хватит с тебя, чёрт. После окончания следствия по делу, чтоб его. — Есть! — оживился Павлуха. Носом он всё ещё хлюпал, но в глазах загорелся огонёк. На «губе» трое суток — это же сущий пустяк по сравнению с клеймом «врага народа» и публичным расстрелом! Сухов c Артёмом спрятали пистолеты и заметно расслабились: Бобарёв останется жив, а им не придётся казнить сослуживца. — На повестке дня! — прикрикнул товарищ Замятин. — Пункт первый: осмотреть подвал! Пункт второй — вернуться к собакам! Замятин прошёлся мимо людей. Те топтались, хотели уйти. Товарищ Гавриленков шаркал, Тольша поджал ногу, с которой только вчера сняли гипс. Дашутка уткнулась в подол тёти Любы, а из коляски насмешливо щурился товарищ Семён. — В понятые пойдёте, — бросил он сразу всем, и тогда вышла вперёд тётя Люба. — Можно хотя бы ребёнка увести? — она не просила, а сердито потребовала, повернув Дашутку так, чтобы она не видела растерзанных солдат. Таня знала, что она злится на товарища Замятина за то, что тот её не навестил, в бане париться не пришёл. Да ещё и не взял пирогов, а начал бурчать, что он при исполнении, а пироги — это взятка. — Так, — буркнул Замятин, обведя всех людей угрюмым взглядом. — Неходячие, дети и прочий балласт — разойтись! Остальным — шагом марш! — Ишь, балласт мы ему! — проворчала на прощание тётя Люба и поспешила увести Дашутку подальше от трупов. Нечего ребёнку глядеть на кровищу и мертвецов, над которыми уже мухи летают.

***

— Сафронов, пишите протокол, — распорядился товарищ Замятин, осторожно спускаясь вниз, в очередной подвал, которых он терпеть не мог. — Есть, — Сафронов ответил ему почти шёпотом. Эхо в подвале такое, что и самый тихий разговор превращается в неприятный вой и рокот. Замятин взял с собой Сафронова и Бобарёва, а Васяту прогнал чистить флюс. Какой толк от Васяты, если он ничего не видит дальше раздутой щеки? — Вот чёрт! — вырвалось у Замятина, едва он увидал Августа Клоппа. Васято с Бобарёвым не трогали ни его, ни карбидный фонарь Катеньки Радивонник. Немец валялся на булыжнике, разбросав руки и ноги. А его башка оказалась сурово свёрнутой на бок. — Батюшки святы, расшибся! — закудахтала позади Замятина тётка Зинка и сама чуть не растянулась на острых ступеньках. Она пошла понятой только потому, что товарищ Гавриленков пошёл. А иначе ни за что не слезла бы в подземелье, на растерзание Дуняше Черепаховой. — Молчать, товарищ Зимина! — недовольно поморщился старший лейтенант госбезопасности. Скрипучий голос Зинаиды отскакивал от стен, и казалось, что кто-то воет за замшелой дверищей… Тот, кто сделал все эти вмятины на крепком стальном полотне. Карбидный фонарь Катеньки отлично освещал самого Клоппа, часть двери и пол. — Да нет, Зинуль, — возразил Дед Матвей, присмотревшись. — Видите, товарищи: крови вокруг него нет. Значится, не падал. Похоже, прав дед Матвей. На полу крови — ни капли, и на ступеньках тоже нет крови. Рожа Клоппа, хоть и пошла серыми пятнами, а не расквашена, халат и пижама чистые. Да даже если бы немец и шлёпнулся с лестницы, то, скорее всего, сшиб бы стол и раскидал чашки Петри. Но никак не попал бы под «Дуняшину» дверь. — Кто ночью дежурил по лазарету? — сухо осведомился товарищ Замятин, жестом показав всем: к трупу не подходить. — Меланья! — сердито позвал дед Матвей. Сонная Меланка топталась позади всех, у самого выхода. После ночного дежурства она плоховато держалась на ногах и поминутно зевала. Так и присела бы прикорнуть на ступеньках, если бы они не были такими сырыми. — Давай, признавайся: спала на посту? — потребовал от неё дед Матвей. — Да нет, что вы, деда Матвей, — перепугалась Меланка. — Всю ночь глаз не сомкнула. Она встрепенулась, моргая большими и спросонья пустыми глазами. Вроде бы и не спала… Когда только прозевала проклятого Клоппа? — Эх, ты, засоня! — дед Матвей от неё отмахнулся и вернулся к Замятину. Старший лейтенант госбезопасности решился приблизиться к Клоппу. Присел на корточки возле него, заглянул в рожу, в мутные рыбьи глаза. Клопп не пугался, к нему подошли неожиданно и, скорее всего, сзади. Схватили за хилую шею — медвежьей лапой, такой здоровенный синяк расплылся по серой коже. Ни кровиночки: он не застрелен, не избит и не падал. Его очень аккуратно придушили и оставили здесь. — Сафронов, Бобарёв, — пробормотал Замятин, встав на ноги. Оба негромко хлопнули каблуками. — Сафронов, что вы скажете об этой двери? — буркнул Замятин. Дверь его беспокоила: что за ней спрятано? Открыть её невозможно, снять тоже: зараза, привешена так, что петли внутри. Взрывать динамитом? Нельзя, развалится весь лазарет. Товарищ Сафронов задумался. Чёрные отметины на полу ясно видны, а значит, дверь открывали. Но как? Заперто намертво, в замке — столетняя ржавчина. Если у кого-то и есть ключ, что толку с него как с козла молока. — Дактилоскопировать невозможно, товарищ Замятин, — осторожно начал Сафронов. Сама дверь и ручка-воробышек очень сырые. Даже если кто-то и брался руками, из-за влаги не оставил следов. Сафронову показалось, что на воробышка можно нажать. Лейтенант осторожно тронул его перчаткой, но ручка оказалась намертво закоревшей. Была бы собака! Товарищ Замятин терзал Бобарёва. Бестолочь, убийцу прошляпил. Но хоть что-то ж он видел! — Версии, версии, Бобарёв! — старший лейтенант госбезопасности напирал, а Павлуха от него отодвинулся к самой стене. Что он там видел? Дрых на посту Бобарёв и сон видел, как он просто сидит и рыбачит, а война провалилась к чертям. — Дуняша Черепахова за дверью живёт, — в нос прогудел Бобарёв. — И мстит за то, что её тут закрыли. — Бобарёв, ну что за бредни? — скорчился товарищ Замятин. — Я понимаю, старухи буровят, но ты-то? Совсем, что ли, того? Товарищ Замятин постучал кулаком по собственному лбу и отвернулся от бестолочи к деду Матвею. — Что за дверью, товарищ? — старший лейтенант госбезопасности попытался терзать и его, но дед Матвей коротко хохотнул. — А никто не знает, товарищ. Байка ходит… — К чёрту собачьему ваши байки! — Замятин живо отмёл байки к чертям. — Сафронов, составил протокол? — Так точно, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — согласился Сафронов. — Разрешите обратиться? — Ну? — Замятин сплюнул не по уставу. Он понял, что в подвале, пока что, нечего ловить. Нужно освидетельствовать Клоппа, нужно понять, как открывается дверь. А ещё — устроить засаду и в этом подвале, отловить «чёртика», который умеет её открывать. И потом вернуться к Нечаеву. Пелагея Морозюк тоже колом стоит — как растворилась, чёртова баба! — Товарищ Замятин, служебно-розыскная собака смогла бы определить всех, кто заходил в подвал в ближайшие сутки, — начал Сафронов. — Мы бы существенно сузили круг поисков. Смогла бы, тут нечего спорить. Но из Красного пришёл однозначный ответ: все псы заняты на разминировании колхозных полей. А значит, не будет собаки. — Поднять труп для дальнейшего освидетельствования, — глухо приказал товарищ Замятин. Да, Тристана он недолюбливал. Вообще собак не любил, однако пожалел о потере. Это же надо такое: именно сейчас завёлся чёртов волк! — Понятые, подписать протокол и свободны, — Замятин потащился из подвала наверх. Давно пора уже их разогнать. Чёртовы суеверные бестолочи, забили Бобарёву башку. Меланка стену ковыряла и хлюпала носом. Зинаида даже сейчас топталась и что-то плела про дурацкую мавку. А товарищ Гавриленков — тот устранился. Он около Зинаиды стоял и «потреблял опиум для народа». И только когда Замятин к нему подошёл, сделал вид, что интересуется следствием. — Ну как, товарищи, версии есть? — выпалил Михал Михалыч. А глаза у него, что у снулого карася. — Скоро появятся, товарищ замсекретаря, — отделался от Гавриленкова товарищ Замятин. Один только дед Матвей среди них с головой, хоть и замашки у него порой — антисоветчика. Васято снова торчал на крыльце. Задёргивал носом и щурил глаза, а левый от флюса уже стал заплывать. Увидав, что к нему приблизился дед Матвей, Васято болезненно съёжился и попросился: — Может, не надо там чистить, Матвей Аггеич? Само как-нибудь рассосётся? — Ты давай, не сиди! — дед Матвей дал Глебу пинка. — А то без дубовой башки останешься, дуралей! Васято слетел с крыльца и чуть не шлёпнулся носом. Одарил деда обиженным взглядом. — Пинать-то зачем? — прогудел он, поднимаясь на ноги. — Да затем, что ты — дурень! — дед Матвей крепко схватил его за шиворот и потащил за собой.

***

Тётя Надя достала из шкафа варенье, сняла с примуса старенький чайник с бледными васильками. Железные кружки были такие же, старенькие, и васильки у них на боках тоже выцвели и ободрались. Тётя Люба и Таня сидели на стульях для посетителей перед её столом, а тётя Надя разлила кипяток в кружки и вынула из тумбочки трофейный шоколад. Таня не ела с утра. Она положила в кипяток полную ложку варенья и принялась размешивать, чтобы получился вкусный компот. СМЕРШ — вот, оказывается, где служит товарищ Семён. Служил. Дед Матвей обязательно напишет ему, что к строевой он негоден, и его комиссуют. И тогда товарищ Семён вернётся в Москву. Навсегда. — Ешь, совсем позеленела! — тётя Люба подсунула Тане шоколад. Та взяла дольку, и снова её мысли занял товарищ Семён. Какой же он всё-таки, смелый и добрый. Не отогнал попрошайку-Сашку и не побоялся спорить с Замятиным — спас жизнь непутёвому Бобарёву. Если Марина существует на свете, то как же ей повезло! — Надь, ну что там, с Дашуткой? — бурчала тётя Люба и дула в горячий компот. — Да хоть сегодня бы выписала её, Любань, — вздохнула в ответ тётя Надя. — Да Комаров окаянный упёрся… Товарищ Комаров, всё твердил, что свидетели должны оставаться на месте. Так уж хотелось ему, чтобы Дашутка рассказала ему про Укрута. Его не волновало, что после жуткой встречи с Казимиром Тырко она онемела — всё равно, выписывать не разрешал. А тут ещё и Клопп проклятый «нарисовался». Конечно, мерзкому фрицу поделом. Кто-то правильно поступил, заломав его до смерти. Только Дашутке плохо в больнице. Таня медленно пила горячий и сладкий компот. Он из малины, которую тётя Надя вместе с тётей Любочкой собирали в лесу. Свежий ветерок залетал в окно и колыхал белые занавески. В углу, возле шкафа, дрогнула тень, словно бы кошка шмыгнула вдоль стены и исчезла. Наверное, снова Пушок приходил. Говорят, что коты охраняют людей от напасти — и никакие миры им не преграда. «Скажи Никитке, что всё хорошо, — мысленно попросила его Таня. — И мамочке тоже скажи, и про папу не забудь».

***

Август Клопп окоченел. В какой позе нашли его в подвале, так и валялся он теперь на грубых полатях, по соседству с загрызенными солдатами. Дед Матвей подвигал его челюсть, попытался повернуть голову, согнуть руки и ноги. — Часов шесть-семь прошло, — пробормотал он. — Ноги ещё гнутся, а руки уже нет. Рыбка с головы коченеет, как говорится! Дед Матвей выдал смешок, от которого вздрогнул Павлуха. А вдруг и впрямь, мавка озорничает? — С вечера прикончили, — процедил Замятин. — Подозреваемые? Надумали что-нибудь, товарищ? Старший лейтенант госбезопасности окинул деда Матвея цепким взглядом. Прищучить решил, однако дед Матвей хохотнул ещё жёлчнее. — Пленный — ваш, — дед Матвей моментально спихнул с себя любую ответственность. — Вам виднее, кому на хвост наступил! Замятин нервно подёргал усы. Как же прав этот Нечаев из СМЕРШа! Можно было с треском прикончить Павлуху. Но толку-то терять оперативного сотрудника, когда круг подозреваемых не обозначен и в общих чертах? — Ваш лазарет! — парировал Замятин. — Кому, как ни вам, знать, кто тут хозяйничает по ночам! Да и вы у нас кто такой — деревенский шарлатан? Замятин разозлился на собственное бессилие и решил напереть, однако дед Матвей ничуть не испугался. — У товарища Склифосовского диплом защищал, — он полностью сбил с Замятина спесь. — И у товарища Эрисмана практиковался. — А что вы тогда здесь делаете, товарищ? — поразился Замятин. Как же, защитил диплом у самого Склифосовского, и в какой-то глухомани засел. — Эх вы, не всем по Москвам обретаться, товарищ! — с укоризной заметил дед Матвей. — На селе тоже люди живут! Вы немчика-то раскусили? Замятин молчал и мрачнел. Товарищ Комаров считал, что Эрих Без пяти минут — и есть Траурихлиген, к Журавлёву его поволок. А Замятин не считал ничего, слишком уж много задач прижало его плечи. — Кукиш, не раскусили, — определил дед Матвей. — Вам бы у него как-то выпытать, кто способен в один хват шею сломать! — В один хват? — вскинулся товарищ Замятин. Он глазел на рожу немца, подёрнутую мертвенной бледностью, и ничего не понимал. Да чтобы шею переломать, и стащить в подвал дохлую тушу, сил нужно, как в битюге. А ещё — чёртов ключ! — В один хват, — кивнул дед Матвей и показал синяки у Клоппа на шее. Они походили на те, какие Замятин видел у Семёна Нечаева: след широкой пятерни. — А убийца — не промах, — продолжал дед Матвей. — Видно, умелый товарищ: отследил и сразу напал. Версии, товарищ старлей? Есть у вас такие товарищи в розыске? В розыске, в розыске. В розыске полно их, а толку? Кто мог пройти в лазарет мимо собачины, которая ломает вольер и хватает за ноги? — Ясно, что убийца внутри! — настоял товарищ Замятин. — Давайте, товарищ, мне список больных! Он вынул из сумки-планшета потрёпанный блокнот с трофейной авторучкой — приготовился писать длинный список. — Ну что ж, — согласился дед Матвей. — Начну, пожалуй, с товарища Гавриленкова. Очень любопытный случай аппендицита, скажу я вам! Сложив руки на груди, дед Матвей прищурился, ожидая от старшего лейтенанта ответа. — Нет, товарищ, — товарищ Замятин сразу отмёл Гавриленкова. — Товарища замсекретаря райкома партии я подозревать не могу. Кто ещё? Ну, а кто ещё? Баба Клава? Со дня на день преставится. Тольша, глухонемой дурачок? Тоже нет. Нога у него в двух местах сломана, только вчера дед Матвей убрал гипс. Но Тольша, скорее всего, на всю жизнь охромеет. Да и силищи такой у него от роду не бывало. Нет, и не Тольша. Товарищ Замятин теребил фуражку да шаркал сапогами, оставляя на белых досках чёрные полосы. За проклятого Клоппа начальство не погладит по голове. Тут как бы пулю не схлопотать — Так, всех девок, которым докучал Клопп, ко мне на допрос! — сухо распорядился Замятин и развернулся, чтобы уйти: пора с Нечаевым поговорить. А что, две-три девки вполне могли бы его унести, тем более что ключ от подвала у них есть. Надоел им Клопп, вот и прикончили. И на что только надеялись, тёмные дуры? Правда, что ли, на мавку убийство спихнуть? — Погоди-ка, товарищ старлей, — очередной смешок деда Матвея пригвоздил Замятина к месту. — А шею-то кто ему поломал? Неужто, девки, а, товарищ? — А это выясним на допросе! — отрезал товарищ Замятин. Он отлично понимал, что одними девками не обойдётся, в лазарет наведался кто-то ещё. Стоп, а это ведь хорошая версия: какая-то из девок — враг народа и связана с немцами. А может быть, и с Укрутом.

***

Катеньку Радивонник положили у окна. Она вся скукожилась, подтянув к подбородку колени, и плакала навзрыд. Аж завывала, бедная, вытирая слёзы рукавами больничной рубашки. Товарищ Семён сидел рядом с ней на табурете, а перед ним стояла Дашутка. Семён расчёсывал её волосы гребешком и заплетал в красивые косы. Он тихо рассказывал какую-то сказку — сразу обеим. Дашутка развесила уши и ни разу не пикнула, хотя её кудрявые волосы совсем не легко расчесать. Катенька же время от времени замолкала, поглядывала на Семёна и с новой силой начинала рыдать. Таня принесла обед для больных и с трудом заставила себя зайти в палату. Катенькин плач терзал и резал слух — такой горький, такой надрывный. Но товарищ Семён неожиданно улыбнулся, не отвлекаясь от Дашуткиных кос. — Хорошо всё будет, товарищ Татьяна, — заверил он и ловко поднял всю сложную причёску Дашутки наверх, закрепил на затылке. — Вы только взгляните, какая Дарья Краса у нас получилась! Вот это краса — косы, как у царицы на музейных портретах. И где только товарищ выучился такие плести? Довольная как слон, Дашутка побежала вертеться у маленького надбитого зеркала, а Таня поставила на свободную тумбочку три миски: Дашутке, Семёну и Катеньке. Но Катенька, похоже, к обеду и не притронется. Что-то плохое случилось… а тётя Надя ничего не сказала. — Всё будет хорошо, — повторил товарищ Семён. Его беззаботность Таню даже немного пугала: почему это он так уверен? Тётя Шура неслышно скользнула в палату и закрыла за собой дверь, чтобы не было слышно, как топочут в коридоре солдаты. — Да что ж вы слетелись сюда, сокола? — она принялась всех разгонять по местам. — Покой нужен девице, а вы как на вокзале. Товарищ Семён опёрся о подоконник и поднялся с табурета. Сам — Таня собралась помочь, но он отказался: «Пилигримы за ручку не ходят». — Идёмте, товарищ Татьяна, — Семён легко взял Таню за плечи. — Нам с вами Дашутку кормить. Дашутка вертелась у зеркала: и так повернётся, и эдак. Никак не могла насмотреться на косы. — Вот, стрекоза! — заметила тётя Шура. — Ну вы и выдумщик, товарищ Семён! Она отвернулась к Катеньке, стала поправлять её смятые простыни и скомканные подушки. — Ну, и чего ты рыдаешь? — ворчала тётя Шура. — Кого жалко-то? Катенька задёрнула носом и уставилась на неё, размазывая кулаками слёзы. — В семье я пятая дочка, — запричитала она. — «Кыстаман» означает: «Хватит девчонок». Я и на войну пошла, потому что меня дедушка Амирхан из дому выгнал. — Ай-ай-ай, — тётя Шура покачала головой. — Сын у тебя родился, целых четыре кило. До потолка прыгать должна, что сама родила такого большущего! А ты сырость тут развела. Катенька хлопала большими глазами, а тётя Шура погрозила ей пальцем и отдала строгий солдатский приказ: — Так что, подбери сопли, причешись и улыбайся: сейчас тебе сына кормить принесу. И не смей мне рыдать, а то молоко пропадёт! Катенька уже не плакала, а распевала песни, и под её напевы товарищ Семён скармливал Дашутке бульон. — Ложечку за тётю Надю, ложечку за тётю Шуру, — приговаривал товарищ Семён. — Ам, ам, — повторяла Дашутка, съедая ложку за ложкой. — Ложечку за деда Матвея. Дашуткин отец погиб под Москвой, мать и сестрицу застрелил поганый Укрут — и товарищ Семён ни разу о них не обмолвился. Какой же чуткий он человек — наверняка, у него есть дети. Дочка, раз умеет косы плести. Дверь хлопнула резко и громко, даже сердито — в палату маршевой поступью вдвинулся товарищ Замятин, а за ним и Павлуха просеменил. Катенька сразу умолкла и зарылась под одеяло по подбородок, Дашутка вздрогнула, и даже Тольша хлебать перестал. Но товарищ Замятин вёл себя странно. Он подошёл сразу к Семёну, но не стал грохотать, да и садиться не стал. Старший лейтенант госбезопасности полистал блокнот с кривыми неразборчивыми записями, сделал вид, что читает. А потом — наклонился ближе к Семёну. — Вы что-то хотели, товарищ? — поинтересовался Семён. — Товарищ Нечаев, есть у меня к вам один разговор, — негромко протарахтел товарищ Замятин. — Это о чём же? — товарищ Семён удивился, что Замятин на него не рычит. — Про мой партбилет? Когда готов-то будет, товарищ? — Не знаю, — буркнул Замятин. Он и забыл уже про какой-то там партбилет. — Направлен в Москву, как придёт ответ — сообщим, — добавил Замятин, чтобы не казаться некомпетентным. — А вот, разговорчик-то не для чужих ушей. Товарищ старший лейтенант госбезопасности обвёл палату недоверчивым взглядом. Ему показалось, что здесь очень много людей, которые могут подслушать. — Товарищ Замятин, я ребёнка покормлю, — Семён не спешил разговаривать с Замятиным. — А после — выйдем, во дворе посидим. — Ладно, — товарищ Замятин заметно сдулся, даже обвисли его торчащие усы. Товарищ Замятин потянулся прочь из палаты. Не маршировал больше, а устало тащился. — Здравствуй, Прасковьюшка, — бормотала баба Клава пустой стене. — Заждалась меня, милая? Недолго осталось, скоро будем с тобой плясать. Товарищ Замятин обошёл бабу Клаву подальше: пугала она его, деморализовала. Замятин ушёл, а Павлуха Бобарёв задержался. Поглазел на пустую койку Августа Клоппа: околел проклятый фашист, туда ему и дорога. — Возьмите гармошку, товарищ Семён, — Павлуха вынул её из кармана и протянул Нечаеву с растерянной пространной улыбкой. — Я всё равно играть не умею, а вы… — Не надо, Павлуха, — отказался товарищ Семён. — Твой ведь трофей, ты немца убил. — Да нет, вы возьмите, — Павлуха пристроил гармошку на тумбочке. — И это… спасибо, товарищ Семён. В дверях Павлуха посторонился, чтобы пропустить тётю Шуру. Та вернулась с белым свёртком в руках и протянула его Катеньке Радивонник. Катенька осторожно взяла, отогнула пелёнку, чтобы видеть лицо малыша. Она улыбалась, и на её лице читалась неподдельная радость. — Как назовёшь-то? — спросила у неё тётя Шура. — Тигран! — с гордостью заявила Катенька, но вдруг приуныла. — Жаль, дедушка Амирхан его не увидит. — А ты письмо напиши дедушке-то, — подсказала тётя Шура. — Вот как покормишь — садись и пиши, я бумагу с пером тебе принесу. — Тёть Шур, ты мне два листика принеси, я и Ромашке напишу, — попросила Катенька, а тётя Шура ответила ей: — И Ромашке пиши. Дашутка глядела на них, глядела: как Катенька кормит, как тётя Шура присела на табурет. А потом — подкралась к тёте Шуре на цыпочках и прошептала: — А можно и мне посмотреть малыша?