***
Феликс присел на завалинку и бросил перед собой дурацкую ржавую тяпку. Из горла рвались ругательства, но Феликс их проглотил. Раненая рука на каждое движение отзывалась пронзительной болью. Впору взвыть, но Феликс крепился, ведь ещё гаже было у него на душе. Он пришёл сюда не полоть огороды, не прятаться, не притворяться контуженным. Его окружали кровавые мальвы, и Феликсу чудилось, что их кладут ему на могилу. Может и к лучшему, если бы он погиб, как герой. Но Феликс верил, что он победит, если выживет. Он выжил. Но разве это победа? — Товарищ Куликов! — с улицы его окликнул задорный девичий голос. Не его, а товарища Куликова… Феликс поднялся и потянулся к забору. Ему махала рукой эта девчонка. Белая — правильная, красивая. У неё странное имя, которое Феликс забыл. Феликс попытался жестами показать, что Семёна нет дома, но та отрицательно мотнула головой и протянула через забор свёрнутый в трубку крошащийся лист. — Товарищ Куликов, мы пока про кружку искали, вот это нашли. Вы взгляните, а потом товарищу Семёну покажете! Феликс закивал ей, мыча. Новый чертёж может быть интересным не только Семёну. Девчонка развернула его, и Феликс удивился. Странный чертёж, он казался начерченным наспех очень плохими чернилами. Они выцвели и растеклись, цифры сделались непонятными, мелкие детали слились в серые кляксы. Феликс открыл, было, рот, но вовремя спохватился и замычал. — Что-то увидели, товарищ Куликов? — девчонка перегнулась через забор, заглядывая в чертёж. Её волосы и косынка пахли карболкой. Феликс отрывисто мукнул и покивал. А поймёт ли она, что он хочет ещё раз услышать её имя? Не поняла. — Вы сюда гляньте, товарищ Куликов, — девчонка показала пальцем на кляксу, что пристроилась в углу листа. Она подняла глаза — такие большие и светлые-светлые. Правильные глаза. — Видите? — в её голосе скользнул страх, и он заставил Феликса присмотреться. В углу листа пристроилась никакая не клякса. Неумелый чертёжник изобразил воробья. Тоже наспех, кособоко, неловко, но воробей крепко вцепился лапками в тонкую ветку. — Н-нм, — Феликс потянул лист на себя. — Товарищу Семёну хотите показать? — улыбнулась девчонка. Феликс выдохнул нечто, похожее на «А-ага», и девчонка отпустила чертёж. — Вот, мы вам тут насобирали баек про кружку, — она протянула Феликсу исписанную бумажку. — Страховитые такие — ух! Девчонка вздрогнула, втянув голову в плечи, а после — звонко расхохоталась. Феликсу вспомнились сказочные серебряные колокольчики, и его тоже потянуло смеяться. Девчонка прыснула, потому что смех Феликса оказался похожим на хрюканье. — Смешной вы, товарищ, — она спрятала улыбку в ладошках. — Как думаете, сможете чертёж разгадать? Феликс снова чуть не забыл, что ему надо мычать. Едва не выплюнул «Да», но вновь спохватился и выдал протяжное сиплое мяуканье. — Диковинный вы, — повторила девчонка. Феликсу показалось, что она немного прищурилась. Он насторожился: заподозрила, что ли? Нет, она не могла ничего заподозрить. Феликс рассеянно улыбнулся и протянул ей веточку мальвы. На бледных щеках девчонки появился лёгкий румянец. Она взяла веточку и опустила глаза. — Меня Меланкой зовут, — пробубнила девчонка и упорхнула. Как синичка-лазоревка, только была, и уже след простыл. А Феликс так и топтался, глазел на пыль, что курилась над улицей. Он мял бумажку, исписанную разными почерками, и не мог сообразить, что ему делать. Остаться с Семёном? Или прихватить все чертежи и сбежать обратно, откуда пришёл? Страшно сидеть под носом НКВД, а убегать ещё хуже. Над головой Феликса маячила смерть — миг, и она взмахнёт ржавой косой. Улица тянулась далеко-далеко, освещённая ярким полуденным солнцем. Издали, будто из небытия, стремительно приближался всадник. Черныш живо вскочил на лапы и понёсся к калитке, но не залаял, только поскрёбся лапами. Феликс понял: вернулся Семён — и живо подхватил чертёж, который выронил, засмотревшись на Меланку. Семён натянул поводья и спрыгнул с коня. А едва он открыл калитку, Черныш прыгнул к нему и едва не сбил с ног. Здоровенный пёс, которого Феликс боялся, визжал, как щенок, и вилял хвостом, облизывая Семёну лицо. Семён смеялся, трепал его по голове, по бокам. — Ну что, товарищ Куликов, тунеядствуем? — Семён осведомился со смехом, однако Феликс ясно уловил стальное «пристрелю!» Тяпка валялась у завалинки, а на грядках ещё остались «враги»: лебеда. Феликс не сразился с ней, а значит, расстрел. — Н-н, — Феликс изображал контуженного, протянув Семёну чертёж и бумажку Меланки. — Так, — бросил тот, развернув ветхую трубку. Он быстренько проглядел всё и, сунув обратно, Феликсу, отцепил от седла корзину маслят. — Новое задание вам, товарищ: почистить грибы! — приказал Семён специально погромче и нагрузил Феликса ещё и корзиной. Корзина большая, в ней до верха маслят, но всё равно, она показалась Феликсу слишком тяжёлой. Из-за подбитой руки он едва дотащил её до завалинки и грузно поставил, чтобы не мешала дверь открывать. Семён закрыл дверь и сразу задвинул засов, едва Феликс протащил корзину в сени. И двери в кухню тоже закрыл, стоило Феликсу шагнуть за порог. Окно до сих пор оставалось за светомаскировочной шторой. Семён не стал её снимать, а зажёг карбидную лампу, чтобы разогнать мрак. В крышку погреба снизу постучал Казимир, однако Семён топнул по ней сапогом и ругнулся: сиди, мол, нельзя вылезать. Феликс слышал, как Казимир обиженно ноет и скребётся, как крыса. — Перемыть и почистить грибы, — негромко распорядился Семён, и Феликсу пришлось тащить из дальнего угла ведро воды. — Сколько ещё? — прошипел Феликс, нервно выхватив из корзины крепкий маслёнок. Семён зачем-то рылся за притолокой — там какая-то дырка, куда часто залезают котята. — А что тебя не устраивает? — якобы удивился Семён и вынул из дырки небольшой плотный свёрток. — Живёшь как сыр в масле, кормлю тебя. Какого рожна? Он положил свёрток на стол, принялся разворачивать. — Да мы как крысы живём! — Феликс завыл, шваркнув на пол недочищенный гриб. — Разве к этому мы стремились? Ярость вскипела — Феликс накинулся на Семёна и вцепился в горло. — Ты мясник, — шипел он, сжимая хватку. — Всю дивизию отправил на смерть. Семён нырнул вниз и, ловко вывернувшись, заломил Феликсу руку. Тот, согнувшись, приложился лбом о столешницу и заскулил от пронзительной боли. Рука трещала — вот-вот, и Семён сломает её. — Ещё раз ты мне выкинешь коник, и все будут гадать, какая чёртова мавка свернула тебе шею, — рыкнул Семён. Выпустив Феликса, он спихнул его на пол. Тот повалился, прижимая руку к груди, и прохрипел: — Ты предал свои идеалы. Его душило негодование и бессильные слёзы. Он ведь верил, он доверял. — Нет, — просто отказался Семён и как ни в чём не бывало вернулся к свёртку. — Я просто прекратил заниматься тем, что мне опостылело. Феликса рвало изнутри. Он готов был… просто валяться и орать в пол, потому что не мог больше ничего сделать. Да как это — просто взять и просто так прекратить? Предать… идеалы? Что теперь есть — идеалы? — Ты предал, — твердил Феликс и сам себя не слышал. Тычок носком сапога заставил его заткнуться. А Семён стукнул ещё раз и побольнее. — Отставить болото, — процедил он, отложив в сторону ткань, из которой сделали свёрток. — Сесть и чистить грибы! Простая работа должна выбить глупости из твоей головы. А если не научишься соображать — израсходую. Как поняли, товарищ Куликов? Семён сделал на «Куликове» ехидный акцент, и Феликс понял, что ему нет дороги вообще никуда. Всюду маячит могила, куда бы он ни пошёл. — А значит, сиди на месте! — хохотнул Семён, довольный тем, что присмиревший Феликс вернулся к грибам. Тот скрежетал зубами, шаркал, шипел проклятия, но хватал из корзины гриб за грибом и скоблил. Порой он злобно швырял почищенные грибы мимо миски, но не подбирал, а брал следующий и скоблил с нездоровым остервенением. Семён Феликсу не мешал. Наоборот, отошёл к свёртку и, разворачивая слои ткани, украдкой поглядывал на него. Семён улыбался, видя на лице Феликса злость и смятение: думает, переосмысляет, не застрял на заскорузлых «идеалах», которые теперь только в могилу сведут. Семён убрал последнюю тряпку: буржуйский носовой платок, щедро украшенный кружевами и вышивкой. Белоснежным он уже не был: по тонкому шёлку растеклись ржавые разводы. В платке оказался завёрнут длинный толстый гвоздь с круглой шляпкой. Желтоватый — может, латунный, а может, с примесью бронзы — а по всей его длине пестрели мелкие бородки и выемки. Схватив его, Семён вновь покосился на Феликса. Тот уже расхватал почти все маслята — не почистил, а скорее, покромсал и испортил, однако Семёну нужны были совсем не грибы. Под маслятами прятался увесистый ларчик. Добротно сбитый из морёного дуба, укреплённый медными вставками, он оброс водяной травой и ракушками. Медь позеленела, покрылась грубым налётом, а замочная скважина засорилась песком и тиной. Феликс выхватил последний маслёнок, но чистить и не подумал, а бросил в миску так, в шкурке и с налипшей травой. — Что за чёрт? — проворчал он, разобравшись, что веса корзине добавил именно ларчик. — Ну вот и поглядим, — Семён вынул ларчик и поставил на стол. Он принялся ковырять гвоздём замочную скважину — убрал песок и аккуратно вытащил тину. Протёр кружевным платком. — Так, — сам себе буркнул Семён и повернул гвоздь в замочной скважине с громким щелчком. Потом засунул его поглубже и опять повернул — в замке заскрипело, и раздался ещё один звонкий щелчок. Семён резким движением сдвинул гвоздь вниз и вправо, снова повернул и сразу же отпустил. Гвоздь сам собой завертелся в замке быстро-быстро, механизм тихо лязгал, пощёлкивал. Гвоздь замер, и крышка, вздрогнув, резко откинулась. — Что за чёрт? — повторил Феликс. Он заглянул внутрь и понял: ларчик пустой. Семён осклабился в ответ на его недоуменный взгляд и ехидно спросил: — Что бы ты сделал с ним, Феликс? — Выкинул, — тот бы плюнул на дурную коробку — за каким чёртом она сдалась, промокшая и пустая? — Ответ неверный, — зло посмеялся Семён. Он запустил в ларчик руку и снял фальшивое дно. Под ним оказался чёрный бархат, совсем сухой — морёный дуб великолепно защищает от протекания. Феликс ахнул, шагнув назад: на бархате зловеще сверкали рубины. В свете карбидной лампы они бросали раскалённые отсветы-искры — вот-вот, и вспыхнут. — Ты думаешь, мы сможем прорваться? — в голосе Феликса мелькнула дурная надежда на невозможное. — Куда? — Семён эту надежду моментально отсёк и показал Феликсу кулак. — Это же с… — полушёпотом начал Феликс. Семён замахнулся, но не врезал, опустив кулак перед самым его носом. — Вот что, — зашипел он, забрав рубины. — Ночью ты зарываешь ящик за сараем и никому ни слова, что видел его. Усёк? Феликс прогудел недовольное «угу» и принялся доскабливать последний маслёнок. Идеалы… Да какие к чертям идеалы, когда рухнуло всё? — Не «Угу», а «Так точно», — глумился Семён, заворачивая рубины в тот самый платок. Он быстренько засунул их в карман и убрал бархат, под которым оказалась плоская шкатулка, закрытая на такой же круглый кодовый замок. Семён не стал её открывать. Запихнув шкатулку за пазуху, он приткнул ларчик под лавку в углу и собрался снова куда-то уехать. Уже отодвинул засовы, но вернулся и прихватил чертежи, которые отдала Феликсу Меланка. — Казика не выпускать! — приказал Семён напоследок и скрылся в сенях. Феликс не глядел на него. Только слышал, как Семён топочет, и ещё — как плаксиво ноет в погребе проклятый Казик. Феликс бесшумно скользнул к крышке погреба и на всякий случай запер её на щеколду. Тырко дурной и трусливый — вполне мог решить, что спасёт свою шкуру, если выползет в опорный и растреплется Замятину. — Дай пожрать, образина! — гаркнул Казимир, словно чёрт из пекла. — Шиш! — коротко прошипел Феликс и отошёл к окну. На подоконнике валялась чёртова астролябия. Феликс собрался смять её, но раздумал. Не хотел получить тумака за бумажную безделушку.***
Опорный стоял на ушах. Сафронов выстроил солдат в шеренгу под полуденным солнцем и притащил треногу с картой окрестностей. Семён сразу узнал Студёное, грунтовую дорогу и Русальную елань, очерченную толстыми чёрными линиями. Сафронов выкрикивал и нервно чёркал по карте какие-то стрелки, обводил полянки кружками. У карты всхлипывала и ёжилась Зинаида, а Любовь Андреевна показывала пальцем и сердито ворчала: — Да не тут они совкались, а вот здесь, по правому берегу! Семён смотрел-смотрел, как Сафронов трёт и зачёркивает одни стрелки, как рисует другие. Что опять приключилось, когда он развесил листовки с приказом сидеть по дворам? — Ужаль выплыл, товарищ Семён! — выпалила Зинаида. Сафронов не успел ничего сказать, а так и замер с раскрытым ртом, потому что Зинаида очень громко орала про светопреставление, Гайтанку Кутерьму и про то, что поднимется из-под земли Велеград, и тогда нечисть весь народ в могилу затащит. — Отставить! — Семёну надоело выслушивать бредни, а от скрипучего визга заныло в голове. Он бросил унылый взгляд на доску за спиной Зинаиды. На ней неровным рядком болтались ориентировки: Краузе, Гайтанка Кутерьма, Рогатый, Немецкий дьявол. А теперь как пить дать к этим «бесам» налепят ещё и Ужаля. — В районе Студёного снова замечены немцы, — Сафронов явно не радовался. Он нервно теребил карандаш, в сотый раз водил им по берегу озера на карте — намалевал жирнющую неровную полосу. — Ишь! Замечены! — перебила Любовь Андреевна. — Нас с Зинаидой чуть не — того! — Но Ужаль окаянных передушил! — влезла Зинаида. Бледная, как поганка, глаза бегают. Зинаида изминала передник запачканными в земле пальцами, от чего он, клетчатый, сделался грязным. — Что за Ужаль? — прицепился Семён. — С этого места подробнее, Зинаида Анатольевна! — Байка… — подал голос из шеренги Павлуха. — Отставить! — шикнул Семён, суровым взглядом дав понять, что будет слушать только Зинаиду. Та клекотала о мифическом чудище, якобы через озеро выходит из Велеграда ужиный царь. Получеловек-полузмей, способный хвостом переломать человеку шею. Семён слушал вполуха — его не интересовала чушь про каких-то ужей и провалившийся город. Он ждал, когда Зинаида опишет того, кто показался ей Ужалем. Но та поёжилась, обнимая себя, будто мёрзла, и полушёпотом выдала: — Зелёный весь, в чешуе! А грива — как тина, запутанная! Семён чуть не плюнул. Понял, что Зинаида ничего путного не расскажет, а будет с перепугу буровить чушь. — Товарищ Замятин где? — осведомился он у Сафронова. Пётр скрипнул зубами, но ответил буднично: — В кабинете, товарищ Нечаев. Семён сделал вид, что не заметил, как он сморщился, и молча кивнул. За забором остановилась подвода. С неё стаскивали новый столб, а ещё — соскочил Гавриленков. Пыля сапогами, товарищ замсекретаря трусил к опорному. Чёрт, да как же похож на неказистый портрет в кабинете товарища Смирнова! И разлапистые усы, и нос бураком. Семён не стал слушать его бормотание — он резво поднялся на крыльцо и погрузился в прохладу сеней. Топая коридором, он сдёрнул со стены две листовки и вместе с ними ввалился в кабинет, не постучав. — Здравия желаю, товарищ Нечаев, — Замятин отвлёкся от бумаги, в которой писал. Семён огляделся и бесшумно закрыл за собой дверь. Огляделся ещё раз и задвинул засов. — Не для протокола, Серёнь, — тихо сказал Семён и подошёл к столу. Он быстро взглянул на замазанные кальки и — как бы невзначай — на бумагу Замятина. Тот составлял радиограмму в Красное, просил подкрепление. — Серёнь, кучей-то не ходи, — Семён кивнул на окно, за которым Сафронов снова чёркал на карте. — Должен помнить, чем закончились твои рейды. Замятин насторожился, отложил перо на край чернильницы. С какого это Семён послал субординацию к чертям? И что значит — «кучей»? Раз распоясалась немчура, надо прибить — как тут без рейда? — Как думаешь, кто в тебя стрелял, Серёнь? — Семён взглянул на старшего лейтенанта в упор. Тот шумно выдохнул, потянулся за папиросой, но так и не взял её. — Близорукий стрелок, — напомнил Семён. — Из «Ортгиса» товарища Перепечи? Замятин молчал. Он так и не узнал, кому достался наградной пистолет Сидора. Семён положил перед ним одну из листовок и продолжал почти шёпотом: — Помнишь горбатую тётку, которая Павлуху огрела? Мы ещё нашли её шляпу. — Ну? — Замятин нетерпеливо кивнул, опустил взгляд. На листовке красовалась дурацкая Гайтанка Кутерьма, в которую он ни капли не верил. — Пёс показал, что стреляла она, — Семён постучал пальцем по «мистическому» лицу под чёрной вуалью. — А теперь подумай, Серёнь: она рылась под чёртовой виселицей, на могилах товарищей Ховраха и Валадаева тоже порылась. Она искала вот это. Семён выложил на стол блокнот товарища Ховраха. Замятин схватил его, распахнул и увидал закорючки. — Я часть прочитал, — Семён подвинул стул и уселся напротив старшего лейтенанта. — Они все работали с Морозюком. Валдаев, Ховрах, профессор Сова — и они всего того! Семён ткнул пальцем вниз, в пол, показав, что все трое давно по могилам. — Кто остался, Серёнь? Замятина будто ледяной водой окатило. А Семён положил вторую листовку. «Пелагея Морозюк», — значилось над неважным портретом. — Пелажка… жива? — Замятин не мог в это поверить. — Да как мы с тобой, Серёнь, — зловеще настоял Семён. — «Синхрон» этот чёртов она ведь смастырила — вот и вернулась за ним. Так что, кучей на неё не ходи. — Синхротрон, — невольно поправил Замятин. Пелагея глядела на него с листовки и ухмылялась с лукавым прищуром. «Враг народа», — казённо напечатали под её портретом. «Горбатая тётка», — обозвал бескультурный Нечай. Но Пелажка на глазах из горбуньи превращалась в неземную мервейозу, окутанную синхротронным излучением вместо хитона. Как в забытьи, Замятин подался к Семёну и схватил его за воротник. — Ты нашёл её? — вопросил он Семёну в лицо. Но тот отрицательно мотнул головой. — Серёнь, — начал Нечаев, отстранив его руки. — Ты рейд отмени. Семён развернул чертёж с воробьём и накрыл им листовки. Чертёж большой и запутанный — настоящий лабиринт Минотавра. — Тут сущий термитник, Серёнь, — Нечаев взял карандаш и резко чиркнул, оставив яркую ровную линию. Семён быстро превратил её в стрелку, и Замятин понял: он обозначил бывший партизанский брод. А под ним — прямо под самым болотом — ветвились эти чёртовы подземелья. И как теперь скажешь, что Велеграда не существует? Вот он. — Пелагея была не одна, — Замятин вдруг вспомнил про немца, которому она выдала секретную информацию. — Ну вот поэтому фрицы и лазают! — Семён чиркнул ещё одну линию — злобную, и карандаш в его руке затрещал. Замятин и тут разобрался: Семён отчертил заброшенную часовню. — Похоже, прячутся где-то тут, — бормотал Семён. — Но ты видишь, под часовней — чёртова паутина? Они знают, как по ней лазать, а мы — ни черта. Передушат людей, как цыплят и, как говорится, «под землю уйдут». — Надо больше людей, — заволновался Замятин. Но Семён переломал карандаш и брякнул куски перед его носом. — Нет, — он идею Замятина зарубил на корню. — Хитростью будем манить. Сделаем вид, что мы уже нашли синхротрон. Уверен, Пелагея зачешется. — Жива, — буркнул товарищ Замятин и даже не услышал себя. Наконец-то, он сможет закрыть это дело. Нет, что там — дело? Впервые за годы Замятин чувствовал жар на щеках. Наконец-то он сможет увидеть её. Он возьмёт её за руку, и Пелажка больше не исчезнет, как исчезала в каждом из его болезненных снов. Замятин попросит прощения. Наяву. — И как ты собрался манить? — быть суровым у Замятина не получилось — голос предательски дрогнул. — Да есть у меня пара идей, — Семён посмотрел в потолок, будто бы там написано было, что делать. А потом вдруг сорвался и выскочил за дверь Товарищ Замятин и рта не успел раскрыть, как Нечаев исчез. Топот его сапог в коридоре очень быстро затих — Семён убежал. И оставил Замятину две листовки, непонятный блокнот, чертежи и переломанный надвое карандаш. Семён толкнул дверь плечом и оказался на низком крыльце. Солдаты всё так же стояли шеренгой и глазели на карту, Любовь Андреевна с Зинаидой топтались в сторонке. Сафронов отвлёкся от них на товарища Гавриленкова. Тот требовал, чтобы его завтра с утра отвезли в Еленовские Карьеры, а Сафронов отказывался, мол не может сейчас задействовать Бобарёва. — Товарищ Сафронов, отбой, — вмешался Семён. — Мы с товарищем Замятиным решили рейд отменить и применить военную хитрость. — Чего за хитрость, товарищ? — изумился Сафронов. — Военная хитрость — значит, военная тайна, — процедил Семён и приложил палец к губам. Он подошёл к тёте Любе и так же, полушёпотом, осведомился: — Любовь Андреевна, у вас ведь телескоп Сан Саныча остался? Та изумилась не меньше Сафронова: на что он собрался смотреть в телескоп? — Ну в сарае, только не телескоп остался, а рожки да ножки, — тётя Люба пожала плечами. — Немчура вщент разломала. — Всё починим в лучшем виде, — заверил Семён. — Только позвольте забрать. — Да берите, товарищ, — позволила тётя Люба. — Мне он без надобности. — Благодарю, Любовь Андреевна! — обрадовался Семён и побежал прочь со двора. Он запрыгнул в седло да умчался галопом, крикнув напоследок: — Починим всё в лучшем виде!