Нечаев

Таня заперла птичник и дёрнула дверь — проверила, крепко ли держит засов. Солнце низко висело над лесом — вот-вот, и закатится. Мошкара танцевала в последних лучах, а по ногам уже тянуло сыростью и прохладой. — Пошли, — Таня позвала Дашутку и Димку. — Сейчас, — буркнул Димка, аккуратно складывая в «голубя» тетрадный листок. Дашутка придвинула ему бумажного змея. — Ты вот сюда, за раму приткни, а я запущу, — сказала она. — Только завтра, когда ветер подует. В воздухе стояла тишина, напоенная запахом цветущих акаций. Не полетит сейчас змей. Димка засунул «голубя» за раму и согласился: — Не полетит. — Куда вы его? — негромко спросила Таня. Она забрала ведро, из которого сыпала в птичьи кормушки, и зашагала к крыльцу. — Я папке письмо написал, — буркнул Димка, повесив нос. — Только не полетит сейчас. Таня остановилась и, поставив ведро, взяла Димку за плечи. — А как же ложка? — она решила его подбодрить. — Или забыл, что сказал дед Матвей? Но как тяжело сделалось на душе, когда Таня заметила в мальчишеских глазах слёзы и глухую тоску. — Не получается ложка, — Димка вздохнул и вытащил из кармана «культяпку». — Снова кривая. Таня обняла его. Димка тощий, как воробей, маленький. Дашутка пристроилась рядом и обняла их обоих. — Идём, — она взяла Димку за руку. — Завтра на рассвете змея запустим. Таня смотрела, как они идут к дому — Димка с «культяпкой», Дашутка — со змеем. Ей тоже пора: Семён велел после темноты сидеть по домам. «Всё будет хорошо, — его голос звучал как наяву. — Тут ира бья.» И почему-то звучал по-французски, терялся в пугающем стрёкоте. — Всё будет хорошо, — прошептала Таня яркой Венере, которая уже загорелась над домом. Она сделала шаг и краем глаза заметила движение у забора. Таня обернулась — у калитки между досок оказалась приткнута большая вертушка. Треугольник чуть поворачивался в окружности, против часовой: тот, кто сделал её, специально подогнул уголки. «Бонжу-юр», — звякнуло из безвременья и слилось с треском кузнечиков. Таня, как зачарованная, подошла к ней и потрогала. Вертушка бумажная, шершавая от подсохшего клейстера. А на окружности нарисованы карандашные метки. Таня обмерла: тонкая лёгкая ткань внезапно легла ей на лицо и закрыла глаза. — Мамзель Тати, ле зи мо уз инвити а рандеву, — прошептали в самое ухо. Таня схватилась за ткань. Этот голос — неужели?.. Она резко сдёрнула полоску тонкого шёлка, рывком обернулась и — рассмеялась. За спиной у неё оказался Семён. — Напугал? — спросил он и рассмеялся вслед за Таней. — Ни чуточки! — Таня вздёрнула нос и решила блеснуть французским: — Е а пропо де се рандеву же пас, мсье Симо-он! Вышло неважно — Таня совсем разучилась говорить версальское «Р», которым гордилась перед тётей Риммой. — А некогда думать, мамзель Тати! — Семён схватил её за руку и выскочил со двора. Они быстро шагали пустынной грунтовкой. Одни под луной и огромными звёздами. Семён быстро увлекал её за собой, а временами кружился, и Таня тоже кружилась, держа его за руки. — Тише, — шепнул вдруг Семён и остановился, приложив палец к губам. — Чш-ш. Он тихо зашипел, а Таня перепугалась, стала оглядываться. Заметил кого-то? Семён тоже огляделся — медленно, с очень настороженным видом. — Маленький народец услышит нас, — шёпотом сказал он. — Дальше нам следует красться! Таня не выдержала и рассмеялась: Семён снова шутит, и у него вышло здорово её испугать. — Какой вам народец? — спросила Таня сквозь смех. — А-а, — протянул Семён. — Вы только послушайте. Семён запел нарочито зловещим полушёпотом, медленно кружась вокруг Тани. — В лунном свете искры блещут. Топот слышно, рык и шёпот… Странная песенка, жуткая. И что-то скользнуло в ней, неуловимо знакомое. А Семён не просто ходил, он танцевал. Танго — Таня узнала движения, такое обожала тётя Римма. Она ловко танцевала его с… Сан Санычем? Или тем самым таинственным Принцем? Семён поклонился, приглашая её танцевать. Но Таня смутилась: тётя Римма не стала учить её танго, а сердито проворчала, что ей не к лицу. Семён ласково взял её за руку, ненавязчиво закружил, напевая на ухо: — Ищет маленький народец, открывает двери, окна… — Да не бывает ничего этого, — перебила Таня, смеясь. — Выдумщик вы! — Вас не проведёшь, — улыбнулся Семён. — Но я уверен, что мне удастся вас удивить! Сбежав со двора, Таня успела забрать вертушку. Медленно поворачивая треугольник, она тихо рассказывала Семёну про ту, другую вертушку, из детства. И пыталась вспомнить лицо человека, который её подарил. Но оно тонуло в пелене сияющих брызг, за той самой гранью, которую хотел перейти профессор Валдаев. Таня не могла её перейти. Семён внимательно слушал и не смел перебить. Но Таня умолкла: ничего больше не помнила, кроме уплывающей ленточки и вертящегося треугольника. Двор тёти Любы уже исчез в темноте, скрылся среди неопрятной зелени. Куда же уводит Семён? — Здорово вы подковырнули товарища Гавриленкова, — заметила Таня, когда они поравнялись с новым телеграфным столбом. Его только что тут вкопали, а старый, повалившийся, увезли. — Не по вкусу пришлась товарищу моя динамо-машина, — улыбнулся Семён и чуть приблизился к Тане. — Вы знаете, — продолжил он, заговорщицки щурясь. — Товарищ Гавриленков мог бы педали и не крутить. — Это как? — Таня удивлённо вскинула брови. — Волшебство, — загадочно прошептал Семён, убрав под её косынку непослушную пушистую прядь. — В прошлом веке жил одинокий волшебник, который мечтал осветить Париж. — Опять вы со своими сказками, — рассмеялась Таня. Но Семён медленно покачал головой, подняв вверх указательный палец. — Волшебник не только мечтал, — тихо рассказывая, он вёл Таню мимо спящих дворов. В одном, брошенном, шмыгнула тень. Просто ветка качнулась. — Ему это удалось! — заявил Семён и остановился возле столба, вскинув руки над головой. Точно бы что-то удалось ему самому — что-то невероятное, как настоящее волшебство. Столб, деревянный, наспех ошкуренный, превращался в вычурный кованый фонарь с литографий из старых библиотечных книг. Семён стоял под ним, в кругу тусклого газового света — одетый во фрак и цилиндр. Тени, тени вокруг, и одна, сгустившись, превратилась в таинственного Антуана. Он положил руку Семёну на плечо и шепнул по-французски: — Гляди! Ещё одна тень поднялась с мостовой и сделалась толстячком с белой бородкой и в плаще, расшитом серебристыми звёздами. Толстячок на цыпочках подкрался к фонарю и сдул с ладони вечную искру. Газовый огонёк вздрогнул и вспыхнул фальшфейером, разогнав сумрак и тени. Антуан испарился, исчез в искристом сиянии маг-толстячок. Остался Семён, и он, рассмеявшись, вновь взял Таню за руку. — Зеноб Теофил Грамм, — Семён назвал имя, и Таня рассмеялась над собственными фантазиями. Конечно же, не бывает волшебников, и плащей в звёздах никто не носит. — Динамо с кольцевым якорем работает по сверхъединичному типу, — говорил Семён, уводя Таню дальше, в звёздную ночь. — Вырабатывает энергии больше, чем нужно на её разгон. Фонарь вновь был обычным столбом, и вокруг ни души. Только Семён — Таня украдкой им любовалась и, развесив уши, слушала уже вовсе не сказку. Семён говорил, как инженер. Всё-таки, в нём есть кое-что от отца, и на Сан Саныча он мимолётно похож. И на товарища Ховраха, и даже от дяди Игната толику взял. — Товарищ замсекретаря мог бы не беспокоиться, — в голосе Семёна скользнула нотка ехидства. — Но надо же было зажечь товарища энтузиазмом. Вот, кто настоящий волшебник — Семён. Всю оккупацию Черепахово тонуло впотьмах, после — тоже тонуло, а товарищ Гавриленков отнекивался. А тут — новые столбы и мотки проводов, которые завтра с утра протянут к уцелевшим подворьям. Семёну бы точно подошёл звёздный плащ, а ещё — длинный шарф, как у Маленького принца. Заслушавшись, Таня и не заметила, как они дошли до калитки Семёна. Тот распахнул дверцу с кованым солнцем, и, поклонившись, протянул: — Же ву при, мамзель Тати. Чуть Таня сделала шаг за калитку, невесомый шёлк снова опустился ей на глаза. — Ой! — Таня вздрогнула. Решила, что оступится и упадёт. Но Семён мягко обнял её за плечи. — Сюрприз, — Таня услышала ласковый шёпот. Снова-таки по-французски, у Семёна идеально выходит версальское «Р». Он медленно вёл её вглубь двора, но снять повязку не разрешал. — Да что там у вас за сюрпризы? Изумлённая Таня пыталась подсматривать, но Семён всякий раз замечал и опускал ткань обратно, ей на глаза. — Сюрприз — на то и сюрприз, что его ни в коем случае нельзя выдавать. Семён чуть коснулся губами её уха. Случайно, конечно же, но Танины щёки вспыхнули не хуже фальшфейера. Как хорошо, что темно — Таня всегда стыдилась, что щёки выдают её смущение с головой. Частые, лёгкие шаги — это Черныш подбежал и ткнулся носом Тане в ладонь. Семён никогда не держал его на цепи, потому что нельзя посадить друга на цепь. Семён остановился, и Таня замерла вместе с ним. Он молчал, убирая платок с её глаз. А Таня аж руками всплеснула, едва увидала сюрприз. — Да это же… — она не могла поверить глазам. Посередине двора, поодаль от динамо-машины, стоял трёхногий штатив, на котором поблескивал в свете луны телескоп. — Вы его починили! — воскликнула Таня, бросив быстрый взгляд на Семёна. Телескоп точно такой же, каким его привозил профессор Валдаев. Всё на месте, даже диагональное зеркало и искатель не потерялись. — А вот, сейчас и проверим, починил, или нет, — улыбнулся Семён и подвёл Таню к телескопу поближе. — Выбирайте объект наблюдений. Таня не глядела в телескоп, казалось, целую вечность. А «объектов» на небе полно: там Орион, и рядом — Кассиопея. Полярная звезда ярко мерцает в хвосте Малой медведицы. — Не знаю, — Таня замялась, ведь на небо можно смотреть бесконечно. Небо — есть бесконечность, а звёзды так никто и не посчитал. «Нет пределов», — писал кто-то таинственный на могилах отца и профессора. — Сан Саныч сказал, что после смерти мы уходим к центру Крабовидной туманности, — задумчиво начала Таня. — Потому что душа — это поток релятивистских частиц. Она шмыгнула носом, вспоминая ту лекцию, которую профессор Валдаев читал со слезами. Переменное магнитное поле притягивает заряженные частицы, и они движутся по кругу, в обратном поле. Навечно. Может быть, это и есть рай — и Никита там, и мамочка, и Крисенька? А вдруг, профессор Валдаев знал, как туда долететь? — Профессор объяснил это синхротронной природой излучения Крабовидной туманности, — Таня неловко запнулась. Формулировки профессора как назло выветрились из головы. И, вместо них, вдруг вспомнилась потрёпанная и очень пыльная библия. Таня, убираясь, нашла её под сервантом у тёти Любы. Книге, неверное, стукнула сотня: кожаный переплёт сильно затёрт, пожелтевшие странички сыпались по краям. От любопытства Таня открыла библию в первом попавшемся месте. Она прочитала всего пару строк — что-то о рае и реках, которые превращаются в водовороты. А потом в комнату зашла тётя Люба, молча отняла книгу и унесла неизвестно куда. — Сан Саныч тосковал по тёте Ирен, — Таня рассеяла тишину неуверенным шёпотом. — Я знаю, он изобрёл синхротрон — чтобы ещё раз увидеть её живой. Семён держал её за руки и глядел с лёгкой, светлой улыбкой. Под глазами у него собирались морщинки. Не верит? Не понимает? — Сан Саныч называл это «мультивселенная», — добавила Таня, припоминая лекцию, больше похожую на волшебную сказку. — Ход времени находится в квантовой суперпозиции, — задумчиво пробормотал Семён. Казалось, он и не на Таню глядел, а куда-то в необъятные дали, сквозь пространство и время, где больше не существует движения только вперёд. — А откуда вы знаете? — Таня вскинула голову. — Товарищ Валдаев и нам читал лекции в рамках ликбеза, — просто ответил Семён. — Только я был очень косолапым студентом — думал о службе и почти ничего не запомнил. Жалею теперь. Семён рассеянно поскрёб затылок, а Таня прыснула и опустила лицо. — Вы чего? — Семён обиделся, но совсем понарошку, шутливо наморщив лоб. — Представила, как вас на лекции строем водили, — хихикнула Таня. Грусть развеялась, и слёзы пропали — какой он, всё же, смешной! Взрослый, серьёзный, но ведь сущий ребёнок. Маленький принц вырос и превратился в Семёна. Таню бросило в жар: она почувствовала на талии его пальцы. И невольно шагнула вперёд, положила ладони Семёну на плечи. Оба замерли — для обоих замерло время. Земля ушла из-под ног, и вместо неё текли небесные реки, завихряясь спиралями. Потоками ультрарелятивистских частиц. — А дядька Сидор тоже там, в вашей туманности? — с улицы раздалось чьё-то нытьё. Реки схлынули шумным потоком — возник дом, сарай и забор. А возле забора неловко топталась Нюрка. Она глазела вниз, под ноги, поддевала носком сапога мелкий камень. — Калитка открыта была, я Таню заметила, — она принялась оправдываться, осознав, что без спроса забралась в чужой двор. — А тут… У меня, кроме дядьки Сидора, никого. — Товарищ Перепеча, — кивнул ей Семён. — Отставить сырость. Айда лучше смотреть в телескоп! — А можно? — Нюрка не решалась приблизиться. Профессор Валдаев всегда отгонял её от телескопа: боялся, что Нюрка уронит его и что-нибудь отломает. — Можно, можно, — Семён этого совсем не боялся. — Товарищ Перепеча, уполномочу вас проверить исправность прибора! Нюрка опасливо подошла и, закрыв один глаз, глянула в окуляр. — Ничего не видать, — она пожала плечами. — Пятна какие-то, товарищ Семён. В Нюркиных глазах плескался испуг. Решила, наверное, что это она поломала, и Семён её отчихвостит. Но Семён даже и не подумал сердиться. — Будем с вами, товарищи, учиться настраивать фокус, — Семён сам взглянул в окуляр и взялся за один из винтов. — Глядите по очереди и говорите, что видно! — Пятна, — повторила Нюрка. А потом ещё раз взглянула и воскликнула: — Ой! Семён подкрутил винт, и Нюрка аж засмотрелась, прильнув к окуляру. Она улыбалась, обхватив ладонями телескоп и бормотала: — Дядька Сидор там, товарищи. Улыбается мне. — Улыбается, — повторила Таня, вопросительно взглянув на Семёна. Тот приложил палец к губам и отошёл от телескопа. Пускай Нюрка смотрит, раз дядьку Сидора увидала. — Улыбается, — Нюрка подняла голову и смахнула слезу. — Танечка, теперь ты погляди. Она отодвинулась в сторону и виновато добавила: — Твоя очередь. Таня дотронулась до прохладной латуни. И словно бы, отскочила на годы назад. Профессор Валдаев снова читает лекции в рамках ликбеза, а они с Никиткой… С Никиткой. Таня понимала, что Нюрка нафантазировала про дядьку Сидора — вот он и показался ей среди неясных, расплывчатых пятен. А вдруг Тане улыбнётся Никитка? Ей стало неловко и зябко: она клялась жить Никиткиной памятью, а сама уже почти и забыла о нём. Нюрка тихонько, с опаской шептала Семёну про ангелов и про «опиум» да оглядывалась: знала, что дядьке Сидору бы страшно не понравились ангелы. Но раз дядька из туманности улыбнулся, выходит, и сам он — ангел. — Товарищ Перепеча, я в этом во всём не силён, — рассеянно буркнул Семён. — Но скажу вам одно: наш с вами энтузиазм никуда не пропадает, а значит-ся, должен где-то вертеться! Наивная Нюрка, а Семён — просто сказочник. Таня отвернулась, спрятав улыбку, прильнула к окуляру, но сразу отпрянула. Семён в телескопе что-то здорово переделал, и теперь, вместо бесформенного пятна, туманность смотрелась вихрями, вспышками. — Как это вы? — Таня оглянулась через плечо. — Улыбается? — глупо спросила Нюрка. А Таня от неё отмахнулась. — Немчура чёртова все линзы переколотила, — Семён будто оправдывался. — Новые вот, подобрал. Невероятный Семён! Оказывается, он ходил по побоищу, куда даже товарищ Замятин не сунется, и вывинчивал линзы из танковых перископов. Только для того, чтобы починить телескоп Сан Саныча. Для неё. Но Таня и подумать не могла, что немчура ввинчивает в перископы линзы с дифракционной решёткой. — Вы глядите, глядите, — у Семёна вышло так буднично, словно бы он каждый день чинил телескопы. — Если неправильно сделал — подсказывайте, будем развинчивать! — Нет, нет, что вы, не надо развинчивать, — Таня замотала головой. — Всё… правильно. Она всего один раз видела такой телескоп, в обсерватории института. Он стоял в стороне, и профессор Валдаев сказал, что это — экспериментальный. Таня запомнила фотографию фрески, висевшую рядом с ним на стене: на камне сделан отпечаток ладони, и под ним — молоденький месяц, почему-то перевёрнутый рожками вниз, и большая звезда. — Кто сможет расшифровать? — загадочно осведомился профессор перед тем, как подпустить к телескопу студентов. Мальчишки глазели, девчата шептались да переглядывались. Никитка, как всегда, вызвался первым — отличник… но так и не расшифровал. Сан Саныч хитро подмигнул и, вытащив списки, принялся вызывать к телескопу по алфавиту. Вихри и вспышки, и среди них — облако светящегося тумана. Таня смотрела, наверное, дольше других, потому что одногруппница пихнула её в бок. А сейчас Нюрка подпихивала со своим «Улыбается?» Улыбается? Улыбается… В вихре неземного сияния Тане улыбнулась девочка с синими лентами в косах, в новом платье с крахмальными крылышками. Да ведь это же Таня — сама, только маленькая, прижала к груди веточку мальвы. Недовольная тётя Римма собралась её обругать, но эфемерные отсветы сложились в другой силуэт. Принц поклонился, с улыбкой взяв тётю Римму за руку, и она тоже ему улыбнулась. Маленькая искорка превратилась в Пушка — шмыгнула мимо них и растаяла. Принц что-то сказал тёте Римме, прострекотал. А та опустила ресницы, с которых сыпалась звёздная пыль. — Ах, Эрик, — голос тёти Риммы слился с плачем сверчков. Таня вздрогнула — и испугалась: а вдруг Семён заметил? В голове вертелось это странное имя, Эрик. Вроде, французское, и откуда только взялось? — Вы в порядке? — Семён сразу заметил Танино замешательство и подошёл. — Вспомнила кое-что, — Таня старалась выглядеть непринуждённо. Взяла вертушку и принялась рисовать кончиком рукоятки — ту самую фреску из обсерватории. — Сможете расшифровать? — Таня подмигнула Семёну так же, как профессор Валдаев. Тот нахмурился, соображая. И Нюрка — та тоже нахмурилась, упёршись в колени руками. — Шарады какие-то, — буркнула Нюрка. — Скорее уж, ребусы, — насмешливо поправила Таня. Черныш понюхал неказистый рисунок и уселся, виляя хвостом. Пёс коротко гавкнул, взглянув на Семёна: давай, человек, ты знаешь ответ. — Солнечное затмение, — протянул Семён и присел над рисунком на корточки, немного исправил разлапистую звезду. — Вы видите, месяц повёрнут? — И… что? — не поняла Нюрка. — Это солнце, — шепнул Семён и приложил палец к губам, мол, не разболтай. Это солнце, а под ним — раскалённый белый песок, на который невозможно глядеть, не прищурившись. Бесконечный песок, и среди бесконечности — две точки, два маленьких человека. Один присел и пытается начертить карту звёздного неба, а второй — откопал два котелка, засунутые один в другой. На дне нижнего котелка собрался конденсат. Человек собрался жадно проглотить всё до капли, но спохватился, и половину воды оставил для друга. — Пей, — он протянул ему котелок. Тот слабо улыбнулся, глотнул прохладной воды. Оба давно ничего не ели, едва двигались, задыхаясь от зноя. И человеческие голоса сначала показались ещё одним миражом. Но нет — потерявшихся путников бесшумно окружили дикари, чьи тела были покрыты разводами белой краски. Их оказалось не меньше восьми, и все раскрашены под скелеты: полосы на груди — это рёбра, а на лицах — чёрные глазницы и зубы нарисованы так, что они похожи на черепа. Дикари лопотали и взрыкивали, грозно трясли заострёнными палками. Путникам пришлось идти вместе с ними: дикари их гнали к оазису, тыкая в спины. Семён спотыкался, Антуан отставал, и за это они получали тычки. Иссушающий зной сменился живительным запахом влаги, впереди маячила зелень — настоящая, не мираж. И среди широких листьев виднелись низкие глинобитные хижины. Дикари собирались, окружая неожиданных гостей, переговаривались… стрекотали — и улыбались. Но крыши и стены их хижин украшены человеческими черепами. Ничего хорошего чужаков тут не ждёт. Нюрка огорошенно присвистывала, слушая, как дикари привязали обоих к столбу. Они били в барабаны, плясали и тянули песни, похожие на вой шакалов. Вот она, смерть: их сварят в котле, как цыплят. Семён громко выкрикнул, разом перекричав вопли и песни. Дикари заткнулись, а один свирепо рыкнул в ответ. Он поднял копьё — разозлился и насторожился, ведь Семён сумел высвободить из пут правую руку. Семён знаками показал: «Развяжите». Но дикарь, в чьих волосах торчали пёстрые перья — наверное, вождь — мотнул головой и замахнулся копьём. «Тогда я закрою солнце», — Семён, как мог, показывал знаками, и вождь, его, кажется, понял. Поскрёб макушку под убором из перьев и зашёлся хохотом, похожим на крик обезьяны. Вслед за ним расхохотались и все остальные, кто-то подкинул веток в костёр. Пламя взвилось раскалёнными искрами, дикари раскричались. Но палящее солнце начало постепенно тускнеть. Крики затихли. Дикари разом подняли головы к небу. Тёмная пелена наползала снизу вверх, быстро заслоняя солнце. Оставила тоненький серп, а потом — закрыла совсем. Оазис погрузился во мглу. Лишь костёр бросал зловещие отсветы — на связанных пленников, на пальмы, на замерших дикарей. Те тряслись и молчали, а в следующий миг вождь проворно подполз под ноги пленникам и завизжал, срывая голос. «Сначала развяжи», — показал Семён. — У нас с Антуаном было целых семь минут, чтобы спустить на сопли целое племя, — хохотнул Семён, дорисовывая под Таниным «месяцем» столб, двух человечков под ним и кривобокую, будто трясущуюся фигурку напротив.  — И как только вы догадались? — поражалась Нюрка, хлопая глазами. — Мы ориентировались по звёздному небу, — Семён взял у Тани вертушку и несильно крутанул треугольник. — С помощью астролябии. Видите, товарищи, смастерить её — раз плюнуть! — Астролябия! — Таня всплеснула руками. И как только она не заметила на окружности риски? Вот, какой треугольник рисовал в блокноте товарищ Ховрах! — Товарищ Ховрах определял координаты Русальной елани, — улыбнулся Семён. — А мы с Антуаном пытались понять, куда нам идти. И заодно рассчитали, когда будет затмение. Нам чертовски повезло не пойти на закуску. — Ну и страху ж вы натерпелись! — в который раз присвистнула Нюрка. — Было дело, — Семён поднялся с корточек и взглянул на часы. — Ого, уж полночь близится! — А Германна всё нет, — шутливо добавила Таня, пряча смешок. — Ну, насчёт Германна бы я не спешил, — Семён с беспокойством взглянул за забор, на тёмную улицу. — Распоясался что-то наш «Германн», пора придушить. Давайте-ка, товарищи, я вас домой провожу. Черныш потрусил к калитке — тоже вызвался в провожатые. Нюрка зевала, да и Таня давила зевки. Обеим давно пора спать, завтра вставать в четыре утра, птицу кормить, помогать в лазарете. — Мамзель Тати, мамзель Анна, — Семён смешно присел, подставив каждой по локтю. — Да вы прямо, буржуикс какой-то, — прыснула Нюрка, несмело беря его под руку. — Вот и рассмешил вас, мамзель, — Семён отдал ей вертушку. — А завтра пользоваться астролябией научу. Нюрка дула на треугольник, и он медленно поворачивался. Она глазела на него, точно бы он волшебный какой. Да и Таня сама удивлялась: как это Семён сумел догадаться, что товарищ Ховрах рисовал астролябию? Такую же, как подарил ей этот странный француз — Эрик, или нет. Выходит, они с товарищем Ховрахом были занакомы. Черныш бежал впереди, время от времени нюхая воздух. Таня оглядывалась — вокруг заброшенные, развороченные подворья. Неподвижные, тихие, утопающие среди тёмных теней, где запросто мог притаиться «Германн». Но с Семёном Тане никакой «Германн» не страшен. С ним так спокойно, с ним можно просто идти и вдыхать чудесную ночную прохладу. Поднимать голову к небу и улыбаться каждой звезде. А где-то в вечности, на грани миров, конечно же, улыбаются мамочка с Крисенькой. И папа там, с ними, и профессор Валдаев. — Медам, мне тут пришла в голову одна замечательная ле понсьи, — Семён подмигнул Тане, подмигнул Нюрке. — Чего? — Нюрка не поняла, что такое к нему пришло. — «Ле понсьи», начит, идея, — пояснил Семён и кивнул вверх, на небо. — Телескоп у нас есть, небо — имеется. Давайте соберём всех и проведём лекцию в рамках ликбеза, как товарищ профессор. — Ой, а у вас прекрасно получится, товарищ Семён! — обрадовалась Нюрка. — К сожалению, я не профессор, — отказался Семён. — Но знаний мамзель Тати хватит не на одну лекцию! — Я? — Таня снова смутилась. Сан Саныч тоже как-то просил её сделаться лектором, а она постеснялась. Выступать на публике — не для неё. — Вы, — уверенно кивнул Семён. — Про Крабовидную туманность расскажете. А после вас и я выступлю. Есть у меня идейка. Знаете, медам, какую штуковину я бы «наколдовал», если бы работал изобретателем? Таня с Нюркой замотали головами одновременно: понятия не имели, какую штуковину измыслил Семён. Тот хитро прищурился — к Тане голову повернул, потом кивнул Нюрке. — Не знаем, — Нюрка ответила за обеих. — Рассказывайте, товарищ Семён. — А вот, поглядите: едете вы, значит-ся, на Студёное, бучить, а в кармане у вас — ма-ахонький телефон. Семён сложил пальцы так, будто бы его телефон размером с папиросную пачку. Вот же, чудной — да разве бывают такие? — А как демобилизуюсь — устроим такую систему: захотели что-то дома узнать — позвонили, дома заволновались — вам звонят, — Семён заверял, словно и впрямь, собрался сделать невероятную вещь. — Водрузим с вами над Черепаховым радиовышку — на ВДНХ её как увидят, так нас с вами сразу примут в Академию наук! — Ну вы затейник, — Таня расхохоталась, пряча лицо в ладонях. — Да и рация есть — какие мы академики? — Нет, нет, нет, — Семён комично замотал головой. — Мамзель Тати, вам не к лицу чемодан. Мамзель Анна, вам — тоже. «Мамзель Тати», — говорил таинственный Принц. Каким же он был? В голове вертелось имя — Эрик — надо бы и про него рассказать Семёну. Но Таня не решалась: вдруг, выдумала? Таня и не заметила, как они зашли во двор тёти Любы. Семён неслышно открыл калитку, пропустил их с Нюркой вперёд. Нюрка зевала, и даже не пыталась прятать зевки. — Спокойной ночи, товарищ Семён, — попрощалась она, и на «Семёне» у неё вышел зевок. Нюрка, поднялась на крыльцо и исчезла в сенях. Таня вслед за ней поднялась, но задержалась. Семён ждал, пока она зайдёт в дом и запрёт дверь на засовы. Давно уж пора, но Таня поняла, что не сможет уснуть. Эрик ей не даст. — Семён, — негромко сказала она и спустилась с крыльца. Семён молча кивнул, шагнул Тане навстречу. Старая яблоня загораживала луну — серебристый свет падал на его лицо пятнами. Семён улыбался. И Тане захотелось сбежать вслед за Нюркой. Как она рада, что ночь спрятала её дурацкие горящие щёки! — К отцу приходил ещё один человек, — пробормотала Таня, сминая подол. — Француз… я вспомнила, как тётя Римма называла его Эрик. Семён насторожился. — Француз? Кажется, он не ожидал «встретить» ещё одного француза. — Тётя Римма говорила с ним по-французски, — зачастила Таня. И уже пожалела, что решилась сказать про Эрика. Он, всё-таки, выдумка. Зря Таня с ним высунулась. — Эрик, — задумчиво повторил Семён и поднял вверх указательный палец. — Видите, как вам помогает французский, мамзель Тати? Он почему-то обрадовался, и Тане сделалось легче. Семён поверил в Эрика. — А давайте мы и его нарисуем? — предложил Семён. А Таня поняла, что не сможет описать его, как дядю Игната. — Я не помню лицо, только имя, — она опустила глаза. — Видела всего пару раз. — Мамзель Тати, — начал Семён и выдержав паузу, продолжил: — Утро вечера мудренее — очень удачная поговорка. Утром всё-всё вспоминается. Семён взял Таню за руку и повёл на крыльцо. — Вам пора отдыхать, мамзель Тати, а по сему спешу откланяться. Семён вычурно поклонился — ни дать ни взять д’Артаньян из немого кино, которое обожала тётя Римма. — До завтра, Семён, — шепнула Таня, пряча улыбку, и шмыгнула в сени. Она задвинула тяжёлый засов. Но в сенях темнота, хоть выколи оба глаза. Таня застыла, не слыша ничего, кроме стука собственного сердца. Глаза потихоньку привыкали к темноте. Нет, мрак не кромешный: в тут есть окошко, в которое проникал свет луны. В нём, зыбком, проступали полки, ведро на полу, старый капкан. Тётя Люба задвинула его в дальний угол, чтобы никто не «попался». Таня сделала осторожный шаг. И встала напротив окошка, но поодаль, чтобы Семён не увидел её со двора. Спиной Таня прижалась к стене — всегда сырой и холодной. Холод сразу проник сквозь тонкое платье, но Таня его почти не заметила. Жар сделался невыносимым, а сердце едва не выпрыгивало. Семён всё стоял во дворе и смотрел — казалось, в упор на неё, прямо в глаза. Неужели, увидел? Почему же он не уходит? В висках у Тани стучало. Как же неловко! Таня юркнула к двери в комнаты, дёрнула ручку — открыто. Повезло, что сонная Нюрка не заперла. Таня с облегчением выдохнула и, проскользнув в узкую щель, прикрыла дверь и сдвинула засов так, чтобы не лязгнул.

***

Семён видел, как Таня стояла напротив окошка. Милая Танечка, он никак не мог на неё насмотреться. Тепло её пальцев до сих пор согревало его ладонь. За ней он вернётся откуда угодно. Да, она обязательно станет женой председателя — не может уже быть по-другому. Каждая из бесчисленных звёзд для Семёна смеётся, как Таня. Он нашёл свою розу и больше не покинет её. Семён медленно повернулся и пошёл со двора. Черныш вальяжно бежал рядом с ним, но вдруг дёрнул за рукав гимнастёрки. Семён обернулся. Мимо птичника скользнула зловещая тень. Семён скрылся: шагнул в темноту и сам сделался тенью. Бесшумно и быстро он обошёл птичник и затаился возле плетня. Долговязый нескладный незнакомец копался в каком-то мешке, а потом завязал его и закинул за сутулую спину. Семён скользнул к нему из укрытия, и гость ничего не успел: не шевельнулся, не пикнул. Семён мимолётно тронул его грязную шею, и тот упал под плетень. Для верности Семён пнул его в бок. Но оглушённый лазутчик даже не дёрнулся. Черныш уселся над ним — схватит, если очухается раньше времени. Кивнув сам себе, Семён поднял его мешок. Внутри — сущая чепуха: несколько яиц, курицу задушил. Чёрт возьми, чёртов хорёк! Фриц-куроцап, чтоб его. Кинув бесполезный мешок, Семён охлопал его прохудившийся серый мундир. А Вальтер у этого «привидения» — что надо. Где-то у них есть ещё один арсенал. — Пойдём, посудачим, — выдохнул Семён, взвалив гостя на плечи. Лёгкий он, кожа да кости. Тем лучше, легче будет тащить. Вернувшись к себе, Семён кинул гада в сарае, закрыл на задвижку, и только тогда поднялся в дом. Феликс не спал. Ёрзал на лавке да таращился на губную гармошку. Хорошо хоть не догадался дудеть. — Я что тебе приказал? — зарычал на него Семён, заметив за столом Казимира. Тот, чавкая, уплетал медовые половинки. Чуть не подавился, гад, когда увидал Семёна. — Начал песни орать, пришлось выпустить, — выплюнул Феликс и повернул губную гармошку вверх гравировкой. — Герра Баума она. — Цыц! — злобно рыкнул Семён и отнял гармошку. — Моя. Какого чёрта ты рылся в шкафу? — Есть хотел, — отбоярился Феликс. — Сейчас, свинцом накормлю, — огрызнулся Семён и спихнул Феликса с лавки. — За мной, шагом марш. — Ку?.. — начал, было, Тырко и раскашлялся: подавился. И поделом. — Укрута расстреливать, — оскалился Семён, злорадно наблюдая за тем, как Казимир зеленеет. — Укрут, во двор шагом марш! — Да не Укрут я, ей-богу! — заныл Казимир. — Ша! — Семён велел ему замолчать. — Марш, значит, марш! Семён загнал обоих в сарай и, воровато оглядевшись, заперся изнутри на задвижку. Он кивнул Феликсу, чтобы загородил дверь, и включил карманный фонарик, осветив человека, скорчившегося на полу. Тот уже очухался — поднял башку, пространно взглянув на Семёна. И отшатнулся с задушенным воплем, вжался спиной в деревянную стену. — Ганс, — узнал его Феликс. Ганс молился, грыз ногти и пытался сдвинуться ещё дальше, но стена не пускала. — Мы все мертвы, — заплетающимся языком промямлил он и съёжился. — Мы все в аду, Феликс. — Ша! — повторил Семён и ему. — Какого рыскал, как крыса? Ганс залопотал, шмыгая носом. Кажется, у него не хватает половины зубов, иначе бы не шепелявил. Казимир пятился, вертел неумной башкой — то на Феликса, то на этого Ганса. — Ты понимаешь его? — пробормотал Тырко, повернувшись к Семёну. — Ещё бы я не понимал по-немецки! — прошипел тот пострашнее змеи. Казимир отскочил и наткнулся на Феликса. — Найн! — рассвирепел «немецкий дьяволёнок» и отпихнул его, не давая сбежать. Казимир решил, что уже в аду — столько чертей собралось. Того и гляди, припрут котёл со смолой. Сварят заживо и сожрут. Но Семён не спешил его жрать. Слушая Ганса, он взялся за собственный подбородок, вытаращился в потолок. — Я понял, за каким чёртом Валдаев решил запесковать елань! — процедил сквозь зубы Семён. — Для какого таскал туда чёртов шаропилот. Он не убирал фонарик, освещая Ганса в упор. Тот щурился, прятал глаза и всё лопотал. Повторял одно и то же, как сумасшедший. — Сбрендил? — предположил Феликс. — Ты дурной гусёныш, — Семён скрипнул зубами и свирепо зашаркал. — А ты — чёртов слизняк! Ганс получил от него сапогом в бок и завыл от боли, закусывая губу. Семён бросил на него испепеляющий взгляд, и Ганс, закрыв руками башку, булькнул: — Ты мёртв. — Катакомбы под еланью — великолепный кольцевой коридор, — Семён бурчал сам себе и, казалось, забыл обо всех. — Какое накопительное кольцо из него можно сварганить… Валдаев знал назубок, где строить идеальный синхротрон, чтоб его чёрт.  — Ты мёртв, — повторил Ганс и отвлёк Семёна. Тот надвинулся на него, присел рядом на корточки. Ужас в бесцветных голодных глазах взбесил Семёна до чёртиков. Ганс был — да какая разница, если этого ничего уже нет? Ганс — это балласт, рот и никому не нужная «канарейка», которой ни в коем случае нельзя зачирикать. Семён похлопал Ганса по левой щеке почти ласково, а потом его рука опустилась на шею. Феликс и Казимир ахнули нестройным дуэтом. Ганс медленно повалился — тихий, недвижимый — мёртвый. — Зарыть, — бросил Семён, поднявшись на ноги. — А я пойду, посплю.