***
Товарищ Гавриленков ни разу не шевельнулся. Ни Авдотку не видел, ни Глеба, как тот неуклюже спускался в дыру. Он лежал и лежал, улыбался — когда в темноте растворился свет фонарика, когда за дверью грузно затопотали и когда в замке лязгнул ключ, провернулся «штурвал». Пёс с фырканьем обнюхал товарища Гавриленкова и заскулил, присев рядом. — И этот готов, — угрюмо буркнул товарищ Замятин. — Чёртова Пелагея, — сплюнул Семён, увидав на лице Михал Михалыча чумную улыбку. Таня держалась у него за спиной. Страшно тут, холодно. Какой-то пустой, запылённый, заброшенный кабинет со сломанным креслом в углу и с кособоким письменным столом без двух ножек. На стене попался нелепый плакат: «Не ходи по рыбе!» со здоровяком, который толкает тачку, полную рыбы, и наступает на выпавшую. Яшку Семён загнал в «кабинет» пинком. Гадёныш хлопнулся на пол и скорчился — решил, что пристрелят. — Пшёл! — рыкнул Семён и пнул ещё раз, покрепче. Рано расходовать такого ценного кадра, пока шкуру паялом не припекли. Товарищ Замятин в карманах у Гавриленкова ничего не нашёл и откочевал к столу, принялся со скрежетом выдвигать рассохшиеся ящики. В одном обнаружил дохлую засохшую мышь, в другом — какой-то жухлый цветок. В руках у него цветок рассыпался в пыль. Дверцу тумбочки заперли, но хлипкий замочек сразу сломался, стоило Замятину дёрнуть. Внутрь кто-то доверху напихал пухлые жёлтые папки. Замятин потянул одну, и за ней вывалились на пол все остальные. — Товарищ старлей, подь сюда! — громко окликнул Семён. — Чего? — огрызнулся Замятин. Он раскрыл папку, и из неё полетела пыль да труха. — Обнаружены пути отхода, Серёнь, — Нечаев пропустил негромкий смешок. — Товарищ Авдотья Мартыновна нашего Глебку вентиляцией увела. Замятин краем глаза видел, как Черныш беспокойно бегает и нюхает пол, как Нечай светит фонариком куда-то вниз. Таня присела на корточки и глядит… — Хорош копошиться, Серёнь, за «макулатурой» потом вернёмся, с подводой! — Семён торопил, раздражая. — Чёрт, — сплюнув, Замятин выкинул папку на стол. Нечай прав: «макулатура» не убежит, а вот, товарищей выручать надобно. Лаз оказался узким до чёртиков. Пёс туда ловко спрыгнул, Таня худенькая — протиснулась. Яшку Семён пропихнул, а сам едва не застрял. Чуть втиснулся, Замятину пришлось его подтолкнуть. Замятин начал слезать вслед за ним и понял, что плечами прочно заклинился, ни туда, ни сюда. Замятин дёргался и кряхтел, цедя проклятия сквозь зубы. Но это никак ему не помогло. — Серёнь, ты не дёргайся, подсоблю! — услыхал он снизу глухой голос Семёна. — Как? — разозлился Замятин. Вместо ответа Нечай схватил его за лодыжку и хорошенечко дёрнул. Замятин вскрикнул от боли: ободрал подмышки и руки, ввалившись в холодную сырость. Рухнул бы как мешок, но Семён его удержал. Сапоги хлюпнули, угодив в раскисшую грязь… которая со скрежетом ушла из-под ног. И Замятин понял, что валится в тартарары. Он едва успел ухватиться за какую-то ржавую скобу, забарахтался, но ноги не находили опоры. Над ним чертыхался Семён, Черныш фыркал и пытался зубами тянуть за рукав. Ткань разрывалась. А скоба замшелая, склизкая — пальцы соскальзывали с неё. Сейчас, он сорвётся. Но Семён изловчился в последний момент — поймал за предплечье и поднатужился, вытаскивая из ловушки. Вместе с ним и Таня схватила Замятина за вторую руку, да и Черныш старался — зубами подтягивал за рукав. Отдуваясь, Замятин карабкался вверх и, наконец, улёгся животом в поганую липкую грязь. Первитин потихоньку выветривался — ему всё больше хотелось есть, хотелось спать. Да просто лечь и лежать, он чертовски устал. Даже зевота рвалась, а Замятин душил её: не нужна. Семён светил фонариком вниз — под слоем давешней грязи оказался какой-то металлический пол, а Замятин, свалившись, угодил на крышку неизвестного люка и выбил её. Из зловещего провала тянуло прохладой, а ещё там, внизу, что-то лязгало и странно шуршало, поскрипывало. — Интересно выходит, — Семён опустился на корточки, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Таня присела возле него. Сперва показалось, что внизу ни дна ни покрышки, но луч света упал на груду искорёженных, ржавых обломков, вырвал из кромешного мрака навалы песка. Среди них сверкали осколки словно бы какого-то зеркала — зловещие отблески даже заставляли зажмуриться. — Да что это, чтоб его? — ругался товарищ Замятин. — Велеград это, товарищи, — глухо отозвался Семён. — Разнесли всё к чертям. — Какой Велеград? — изумился Замятин. Семён всё светил и светил, глядел и глядел в жуткую пустоту. Стены внизу в дырьях и трещинах, с потолка сыпалась мелкая сырость. Тане почудилось шевеление — нечто закопошилось, заскрипело в осколках. Стало не по себе, Таня невольно схватила Семёна под руку, невольно прижалась к его плечу. С ним надёжно… но как же Таня боялась его потерять. Только бы не вздумал спускаться! — Проект «Велеград», — бормотал Семён, водя фонариком из стороны в сторону. — Мы с товарищем Куликовым расшифровали планы катакомб и записки Ховраха. Валдаев как-то пронюхал, что под еланкой — кольцевой коридор Черепахова, для синхротрона — самое то. — Ну и ну, — товарищ Замятин поскрёб затылок, разглядев внизу два здоровенных вентилятора. Оба медленно, со скрипом прокручивались, от них веяло сквозняком, а за искорёженными лопастями брезжил неверный свет. Когда-то сюда можно было спуститься, но от лестницы осталась пара металлических загогулин да кусочек ступеньки, болтающийся над пропастью. — По-хорошему, надо б вернуться да разглядеть эту прелесть поближе, — решил Семён, и Таня, вздрогнув, сжала его руку. Что-то шуршало, поскрипывало — вентиляторы? «Все они здесь, в Велеграде», — шипела-стрекотала Пелажка, иногда являясь среди скользящих теней. Только бы не вздумал спускаться: там — смерть. — Вот что, товарищи, — Семён выпрямился, насколько позволил ему низкий потолок. — Выбираться пора, засиделись мы с вами у ужалок в гостях! Его тёплые пальцы осторожно легли на Танины, похолодевшие. Она знала: Семён понял, что ей страшно, и решил уходить. Он двинулся вперёд и наткнулся на Яшку. «Укрут» сидел у стены, весь зарёванный, и не пытался бежать. Да и не смог бы — на ноги ему всем весом улёгся Черныш. Пёс выглядел дружелюбным, водил ушами да дышал, высунув язык. Но стоило дёрнуться Яшке — скалился и угрожающе, глухо рычал. Он загрызёт, если Семён скажет: «Фас». — На выход, — Семён пнул Филатова в бок. Тот плаксиво заныл, но пополз, потому что пёс, вскочив, раскатисто гавкнул прямо в лицо. Потолок становился всё ниже, стены давили с обеих сторон. Ещё немного, и придётся протискиваться. Черныш быстро убегал по следу, понятному только ему одному. Яшка лез на карачках, а Семён попинывал его, если лез слишком медленно. Таня крепко держала Семёна за руку. Страшно споткнуться здесь, страшно упасть. Страшно… А страшнее всего — отпустить: отпустит, и потеряет его навсегда. «Витриоль! — мёртвый голос Пелажки не давал Тане покоя. — Все они здесь, со мной». Семён светил фонариком на пол, тени метались. «А он до сих пор здесь стоит», — вторил Пелажке профессор Валдаев. На плечо ему села «бессмертная» бабочка… — Я поняла, — Таня внезапно остановилась, завозилась в карманах. Смятый Авдоткин чертёж сразу попался под руку, и она выхватила его. — Взгляните! — Таня расправила затёртую обложку. Товарищ Замятин приглядывался, щурясь. Семён громко свистнул, подзывая собаку. — Надо же, — хмыкнул Семён, увидав картинку с синхротронной пушкой. — Попало в печать. — Савельич заставлял Авдотку искать эти катакомбы. — Таня перевернула обложку вверх Авдоткиным чертежом. — Вот тут она рисовала. — Савельич? — недоверчиво уточнил товарищ Замятин: ориентировка на Савельича в опорном тоже была, с жирной печатью «Убит». — Дмитрий Воиборзович, Савельич по отчеству — помощник товарища Ховраха, — кивнула Таня. — Он Авдотку пускал по вентиляциям лазать. — Кличка — Борзой, — добавил Замятин и пожал плечами. — Убит. — Живой! — возразила Таня. — Он тоже тут прячется, я его видела. — Запутанно слишком, — протянул Семён, так и эдак вертя творение Авдотки: не чертёж это, а маляки, чёрт ногу сломит. — Товарищу Куликову привалит интересной работы на ближайшие сутки. Айда на выход, товарищи!***
Солдаты Сафронова окружили развалины, неказисто торчащие среди чащобы. Под копытами лошадей хлюпала грязная жижа, воздух вонял торфом и сыростью. Но тут не трясина. Засыпано, выровнено. — Фугасными завалили, — определил Носов, увидав дырявые стены и насквозь пробитый купол над ними. — Плотно, — заметил Сафронов. Его конь щипал траву у воронки. И тут таких полно, будто бы валили ковровыми. — Дьявола вышибали, товарищ, — влез дед Аггей. — Грохали, аж тряслось, аж лес погорел! — Так он же в клубе засел, — Сафронов хотел подловить деда Аггея, но тот вновь уничтожил его смешком. — А «дьявол» отседова в клуб и побёг, а его тама-ка — артиллерией. — Прочесать! — крикнул Сафронов. Не нравилось ему это место. Какая-то опасность, будто следят. Гарью воняет, а под ногами попадаются горелые искорёженные железяки — острые, можно сапог насквозь проткнуть. — Есть, — негромко ответил Носов, тронув коня. Он уходил медленной рысью. Спокойный Носов, как слон. Но вот… что-то не так. Шорохи, птицы свистят, будто плачут. — Ну вот вам, товарищ, еланка, — язвил дед Аггей. — Видали, чего стоит прямо под носом? — Чёрт, — вырвалось у Сафронова. На карте тут сплошь топи. А выходит, проворонили логово Шлегеля. — Почему не доложили, товарищ? — Сафронов насыпался на Аггея, однако заткнулся. Носов скакал обратно галопом, вопил и махал рукой. Что-то нашли. Нехорошее. Пётр поддал коню пятками. — Да что же здесь, черти? — рявкал Сафронов, расталкивая скопившихся новобранцев. Сапог хлюпнул в глубокую лужу, завяз, но Пётр высвободился рывком. Он едва не споткнулся — о труп, лежащий навзничь с разорванным горлом. Недавно кто-то загрыз этого типа, одетого в драный немецкий мундир: кровь ещё стекала тёмными ручейками. — Вот же ж… — Сафронов выругался и отступил на пару шагов. Немец попался чёрному волку: по его глотке прошлась точно такая же пасть. Их много, товарищ Сафронов! — из зарослей долетел голос Бобарёва. Павлуха выскочил и едва не сбил Сафронова с ног. Напуганный, как чёртов кролик, аж позеленел. Пётр отпихнул его, раздвинул ветки кустов. И застыл, наткнувшись на дьявольское побоище. В траве валялось с десяток немецких гадёнышей: загрызенные, пристреленные. Пётр поддал ближайшего сапогом — его башка легко скатилась набок, немчику сурово свернули шею. «Еремей Черепахов!» — завопил глупый голос у Петра в голове. Но нет уж, дудки — не умеет Черепахов стрелять, тут побывали живые. — Рота, за мной! — выкрикнув, Сафронов махнул солдатам. — Оружие к бою! Отсюда легко забраться в «городуху» Валдаева: стена разнесена вдребезги. Пётр легко вскарабкался по щербатому кирпичу. Невысоко лезть, не выше второго этажа. Руки покрылись грязью и мхом. Подтянувшись, Пётр попал под раскидистый куст. Чёрные ягоды гроздьями свисали напротив лица. Сафронов притаился, прислушался, взял на прицел то пичужку, то ветку. Тишина. Жутковатая, мёртвая. Пётр поднял руку, беззвучно приказав солдатам попрятаться. Бобарёв залёг рядом с ним и тоже не опускал пистолета. Боится, Сафронов видел, он нервно кусает губы и вертит башкой. Пётр видел груды битых камней и сплошную, плотную зелень. Справа. Шевельнулись нижние ветки. Не птица, кто-то большой. — Стоять! — рявкнул Сафронов, прицелившись туда, где кто-то будто из подпола вылезал. Среди травы, пробившейся прямо сквозь пол, мелькнула чья-то башка. Рыжая. — Не стреляйте, товарищ Сафронов, — прогнусил этот некто голосом Глеба. — Васято? — удивился Пётр и опустил пистолет. Чумазый, покрытый паутиной, Глебка с трудом выбрался из какого-то узкого лаза в полу. — Товарищ Гавриленков с тобой? — Пётр тут же накинулся на него, но Глеб виновато отвёл взгляд. — Виноват, товарищ Сафронов, — пробормотал он. — Товарища Пелагея Морозюк — того. Васято поскрёб затылок и добавил: — Как Проклова. — Пелагея Мор?.. — начал Сафронов, но осёкся, заметив в темноте лаза движение. — А кто это там? За Глебом выбирался кто-то ещё, однако шустренько скрылся. — Я Мартынову дочку нашёл, товарищ Сафронов, — Глеб говорил неуверенно, сам не понимал, как мелкая девчонка ухитрилась остаться в живых. Он присел над тёмной дырой, заглянул в неё и негромко позвал: — Авдотка, ты это, не бойся: тут все свои! — Авдотка выручила меня, товарищ Сафронов, — пояснил Глеб, подняв глаза. Но Авдотка не ответила, не показалась — наверняка, испугалась бродящих вокруг вооружённых солдат, Сафронова, Бобарёва. — Ну и ну, — присвистнул Павлуха и тоже заглянул в дырку, похожую на вход в тёмный погреб. — Я ж говорил, что видел Гайтанку. Это я, выходит, на Пелагею нарвался. — И она тебя навернула, — припомнил Сафронов. — Вот что, товарищи. Приказ: рейд про… — Товарищ Сафронов, — шёпотом перебил его Власов. — Слышите? Глухая возня и треск сучьев заставили Петра вскинуть «Тульского». Шаркает кто-то, бормочет — прямо здесь. Дёрнулись ветки куста. — Ни с места! — рявкнул Сафронов и прицелился… в куст. Под ним кто-то есть, фыркает, или странно чихает? Черныш задрал морду кверху и громко чихнул. Сквозь узкий лаз прямо над головами лился солнечный свет. — Приплыли, товарищи! — обрадовался Семён. — Ни с места! — «ответили» ему сверху. Черныш разлаялся, поставив передние лапы на выпирающий из стены кирпич. — Кто здесь? — злились наверху очень знакомым голосом. — Выходить по одному! — Товарищ Сафронов, а это — свои! — весело отозвался Семён. — Это мы, Петя! — Таня тоже узнала Петра. Как же легко на душе, как же радостно — снова видеть солнечный свет и слышать знакомые голоса. Выбраться к живым людям из настоящей могилы. Пётр недоверчиво бормотал, но Семён перебил его: — Свои, свои, ещё и с «довеском»! Подсоби, Петро — выбираемся! Первым Семён Яшку пихнул, чтоб вылазил. Тот шевелился, как сонная муха: больно, да и крови порядочно потерял. Придётся на лошадь сажать, иначе к опорному будет чапать три дня. Сафронов хлопал глазами, вытаскивая его: товарищ Филатов считался погибшим героем, а на деле его ждёт канифоль. Яшка оскалился, заметив Аггея Аггеича у Власова за спиной. Старикашка намылился убежать, но Власов вовремя взял его на прицел. — Да стою я, — скрипуче огрызнулся Аггей и, заметив Семёна, добавил: — Надо же, выкрутился… — Вашими молитвами, Аггей Аггеич! — Семён подмигнул ему, вроде и весело, но на деле — свирепо, не выскочишь, мол. Таня взялась за холодную, сырую скобу, подставила лицо свежему дыханию ветра. — Подсоблю вам, Танюша! — Семён протягивал ей руку, и Таня сразу за неё ухватилась. Как же легко подниматься! Семён подхватил за талию, и на миг они остались только вдвоём. Миг — будто вечность среди сверкающих звёзд. Тут, среди зелени — целые россыпи каких-то осколков, они ярко-ярко мерцают, отражая солнечный свет. Как звезда Изиги, как ливийское стекло из таинственных сказок. Выстрел напрочь всё разметал. Деда Аггея швырнуло назад, и он остался валяться с дыркой во лбу. Черныш ринулся в куст, а там кто-то грузно шагал, убегал. — Стоять! — Семён рванул следом, выхватив пистолет. — Танюша, оставайтесь на месте, это Борзой! — Таня услышала голос, но выстрел его оборвал. Замятин с трудом выбирался из подземелья — и вылетел пулей, услыхав сухие хлопки. — Борзой! — рявкнул он Сафронову на бегу. — Вперёд, изымаем по срочному! Сафронов помчался за ним: раздумывать некогда, потом разберёмся, что за Борзой. — Семён! — вскрикнула Таня. Ужас вывернул душу, она побежала и рухнула, влетев ногой в трещину. Больно, стукнула подраненное колено. — Да что ж вы, товарищ? — услышала над головой. Её взяли под руку — это Носов догнал и помог выбраться из ловушки. — Семён, — прохныкала Таня. Страх, боль — слёзы текли по щекам, обжигая. — Оставайтесь на месте! — требовал Носов, уводя Таню к какому-то камню, вывернутому из стены. Таня хромала за ним, как могла: колено расцарапала в кровь, да ещё и «фантом». Она шептала, шептала имя Семёна, вглядывалась туда, куда он убежал — а там суетились солдаты. Вслушивалась, но вокруг треск и топот да гвалт голосов. Черныш галопом нёсся по следу — некто мелькал перед ним, удирая, а пёс уже готов был схватить. Но вдруг отшатнулся и заскулил, забегал по кругу. Семён отбросил ветку с дороги, подбежал к пострадавшему псу и присел рядом с ним. — Вот же, гнида! — сквозь зубы обругал он Борзого. Трава и нижние листья оказались присыпаны хлоркой, от неё пёс чихал и почти по-человечески плакал. Семён потрепал его по прижатым ушам. Из-за кустов долетала возня и жалобный плач ребёнка. Борзой! И с ним, похоже, Авдотка. — Дружище, жди здесь, — протараторил Семён и вскочил, кинулся в заросли. Вокруг голоса, топот бегущих ног: товарищи догоняют, Борзой не отвертится. Семён перепрыгнул разбитую балку, обошёл раскидистый куст. Путь перекрыл здоровенный кусок стены, а к нему жался тощий, заросший, оборванный тип в драном картузе. Нашёлся Борзой — хлоркой разит, и без собаки учуешь. Грязной ручищей гад придавил мелкую рыдающую девчонку, а во второй руке у него пистолет. А вот и Авдотка. — Стоять, — прошипел Воиборзович, выплюнув папиросу под ноги. Бедняжка Авдотка топталась и хлюпала носом, а проклятый Борзой придвинул дуло к её голове. Из зарослей выбегали солдаты и замирали. Слева от Семёна Замятин застрял, а справа — Сафронов. Все целились, но никто не решался ни выстрелить, ни подойти. — Волыну кидай, — цедил Воиборзович сквозь зубы. — И пшли к дьяволу, ляпаши чёртовы. Гад бочком двигался к зарослям, примерялся, куда лучше юркнуть. Новобранцы тряслись, оставляя на земле пистолеты: бросить оружие — трусость, штрафбат. Но Борзой Авдотку не выпускал. — Мы не тронем тебя, Борзой, — Семён сдался и выкинул пистолет. — Только Авдотку пусти, не будь гнидой. Борзого трясло, из-под картуза стекали ручейки пота. — Выкуси! — рявкнул он и сорвался прочь вместе с Авдоткой. Семён почти незаметно двинул рукой. Борзой взвыл, крутнувшись вокруг себя, Авдотка полетела в траву. Солдаты подхватывали пистолеты, а Борзой безумно вцепился в рукоятку ножа, торчащего в его правом плече. С диким оскалом Борзой выдернул нож, расшвыривая кровавые брызги, и метнулся в кусты. Выстрелы грохали, но, похоже, никто не попал. Семён поднял руку — палить бесполезно, придётся прочёсывать. Авдотка рыдала, сидя по подбородок в синих колокольчиках. Семён подбежал к ней, поднял на руки. — Вот те на, — Замятин не верил, что такое возможно. Да и Сафронов плохо скрывал удивление: выходит, и впрямь, промазал Мартын утюгом. — И не мавка, — буркнул Павлуха. Бобарёв всё целился по кустам — никого, нет Борзого. И как ухитрился, подбитый, сбежать? Первитин! Обкушался, гнида, по полной да одичал, чтоб его! Авдотка цеплялась за шею Семёна тонкими перепачканными пальцами. — Гори, гори ясно, — шептала она, утыкаясь носом ему в плечо. — Сафронов, бери отряд! — рявкал Замятин. Солдаты галдели, бежали, шуршали. Не только солдаты. Пётр мгновенно вскинул оружие и — получил по руке. — Да что ж ты? — зарычал он на Семёна, который выбил у него пистолет. — Цыц! — шикнул тот. — Семён! — из зарослей вылетел перепуганный крик. Это Таня сбежала от Носова и, вырвавшись из листвы, замерла в паре шагов от Семёна. — Вот же ж, чёрт, — шипел Пётр: он бы выстрелил. — Слушай сначала, а потом будешь бить! — песочил Семён, но замолк и прислушался. — Танюша, вам — сверхзадача, — Семён отдал Тане Авдотку, а сам бесшумно скользнул в заросли и словно исчез. Ветка дёрнулась, улетела мелкая птица. Шорохи — это шаги. Справа метнулось… Борзой! Семён выстрелил, и Савельич кинулся наземь, пополз, а потом — юркнул в тёмный провал. Сбежал в чёртов люк — и Семён живо протиснулся вслед за ним. Гад пытался затеряться здесь, в грудах песка и осколках. Свет фонаря отражался от них и становился пронзительным. Семён видел суетливую тень — гад бежал ниже и ниже, сползал по остаткам искорёженных лестниц. За ним осыпался песок. В один миг Семён осветил Воиборзовича — гад уткнулся в завал и крысой прижался к груде камней. Он отдувался, весь покраснел, взгляд панически бегал. — Допрыгался, — Семён кивнул пистолетом. — Руки вверх и — на выход! — Ты не выстрелишь, нас завалит! — протараторил Борзой и резво шмыгнул куда-то влево. Чёрт возьми, там же люк! Миг, и гад исчез в темноте. Семён не мешкал — тоже полез. Ноги снова попали в отсыревший песок, но Семён сразу спрыгнул ниже, на металлический пол. Посветил вокруг фонарём — чёрт, куда подевался? Семён оказался на галерее — просторной-просторной, и не осветишь: луч терялся в плотном, холодном мраке. Сквозь трещины в потолке сочился песок — глинистый, тяжёлый, строительный. Он насыпался в плотные кучи. Одна куча расшвыряна, песок налип на чьи-то подошвы, и следы тянулись через галерею к высоким прочным перилам. Семён бесшумно скользнул вдоль этой светлой цепочки. Возле перил торчал массивный приземистый сейф, а за перилами — тьма, бездонный провал. Во тьме зашуршало. — Борзой, стоять! — голос Семёна отдался глухим, задавленным эхом и растворился. Ему не ответили. Семён перегнулся через перила, направил фонарик вниз. Там настоящая тёмная пропасть: стены из графитных блоков поглощали свет. Внизу Семён различил вроде, шкафы, или ящики — очень массивные, на высоких, толстых опорах. На них хорошо сохранилась краска: два оранжевых, а следующий синий, и вновь — два оранжевых. Много их, всех не видать, но понятно, что поставлены по кольцу. Снова шорох — Семён резко направил фонарик — и вновь никого. Молчаливо поблёскивали спиральные трубки и плотные намотки из медной проволоки, пылились толстые провода. Не шорох, шаги. Тихий свист — Семён едва успел отпрыгнуть за сейф. Нож чиркнул о корпус и выбил искру. Семён подхватил его с пола — отличный немецкий метательный нож, и даже не ржавый — его собственный нож, которым он кинул в Борзого. Борзой на галерее, а не внизу. Притаившись за сейфом, Семён повёл фонариком вдоль стены. Из темноты показались два опрокинутых стула, письменный стол, с которого когда-то слетели бумаги. Листы валялись вокруг — лишь слегка отсыревшие. Борзой набросился со спины, выбил фонарик. Семён перехватил его руку и стукнул о перила запястьем. Гад сдавленно булькнул от боли, из его кулака выпал нож и исчез в темноте. Борзой вырывался и дико рычал, вся его рожа перекосилась. — Скину тебя, как Матрёху, в колодец! — шипел он сквозь брань и пытался отправить Семёна через перила. Семён саданул его коленом под дых, швырнул прочь от перил. Борзой забарахтался на полу, брызгая кровью из раненого плеча. — Так чего про Матрёху-то? — Семён надвинулся на него, потирая кулак. — Не томи, а то припеку! Фонарик валялся и освещал гада, а тот нервно ёрзал. Семён кивнул себе за спину, где за перилами виднелась массивная металлическая мачта. На ней укреплены кварцевые колбы, в каждой отблескивали, искрились полупрозрачные красноватые стержни. С рёвом Борзой прыгнул в сторону, схватил стул и треснул об пол, разломав. В руках у него остались две ножки со спинкой. Борзой замахивался обломком, а Семён уходил от ударов — деревяшка так и свистела над головой. Борзой визжал, аж захлёбывался — болтал про Матрёну, про Ховраха и партизан — и всё наседал, не замечая ни ран, ни усталости. Семён язвил и подтрунивал, заставляя Борзого рассекать воздух всё яростнее. Тот измотался: лупил неуклюже, вертелся вокруг себя, а Семён ловко увиливал, насмехался. Сатанея, Борзой размахнулся из-за головы, а Семён нырнул вниз. Деревяшка грохнула в стену и разлетелась, брызнули щепки. — Матрёху-дуру — на синхротрон! — в горле у Савельича клокотало, дыхание срывалось на хрип. — Наседку партизанскую! А я её за ноги — и в колодец! И тебя, гнида, в колодец! Борзой прыгнул к Семёну, но тот ловко ушёл влево, пропустив гада мимо себя. Тот налетел животом на перила, перевалился через них и повис, дрыгая ногами над бездной. — Ой, — ехидно сплюнул Семён. Рожа Борзого вытянулась от ужаса. — Помоги, — заныл он, соскальзывая. Семён картинно отряхнул ладони и приосанился, глядя на Воиборзовича сверху вниз. Тот подтянуться уже не мог: первитиновый пыл иссяк, раненая рука бесполезно свисала. — Нужно было навесить на тебя шпионаж и включить в группу подопытных, — злорадно ухмыльнулся Семён. — Но теперь это неэффективно! — Не бросай меня, помоги! — рыдал Воиборзович — вот-вот, и сорвётся. Но Семён не подошёл. Он наблюдал, а фонарик освещал его снизу вверх, заставляя отбрасывать на стену огромную тень. — Витриоль, — ухмыльнулся Семён и широко развёл руками. Тень жутко взмахнула чёрными крыльями. Пальцы Савельича соскользнули и он, вопя, свалился во тьму. Крик оборвался глухим ударом и треском. Семён медленно поднял фонарик, приблизился к перилам и глянул вниз. Борзой валялся навзничь на груде тусклых осколков отработанных корундовых стержней. «Убыл по первой», и поделом.