Тот самый...

Кибом, пожалуйста, не отрывай рот от удивления. Не отрывай. Не откры- Тщетно. Подбородок уже отвис под тяжестью ошеломления. Я вылупился на Джинки, ожидая объяснений, но он не трудился их предоставлять. Просто смущенно и почти испуганно смотрел на меня. Наверное, так же ждал, пока я дам свое согласие. И я его уже дал! У себя в воображении я уже согласился! Просто никак не мог произнести это вслух, шок перекрыл выходы словам. После всего, что я наговорил ему сегодня, он зовет меня к себе?! Я не был дураком и понимал, что он приглашал не с ТОЙ САМОЙ целью. Но тогда с какой? Я протолкнул удивление вниз, сглатывая отсутствующую слюну пересохшим горлом, чтобы смочь скорее ответить Онью: ‒ Хорошо, ‒ голос внезапно сел, ‒ конечно, я останусь. Он слабо вздохнул и опустил голову, теребя пальцами ремень безопасности: ‒ Спасибо. Просто мне… страшно. Оставаться сейчас одному. Ты растеребил мне душу. Так что, ‒ он с наигранным вызовом поднял на меня глаза, ‒ тебе придется взять на себя ответственность. Он сдержанно улыбнулся. А потом и вовсе тихо и натянуто посмеялся своей собственной шутке, в которой доля правды намного превышала долю иронии. Так что, это была не минутка юмора, а факт. Я вызвал в Джинки все жуткие воспоминания, которые он, наверняка, каждый день усердно кулаками заталкивал на дно, зарывал под землю, убирал с глаз долой туда, где они не могли тревожить его. А я взял и раскопал их. Думал, что найду клад, который отвечает на вопрос, почему Онью избегает отношений, а вместо этого нашел страшный курган. Что еще раз доказывало, что нельзя идти на поводу у чувств, а тем более… Таких непонятных. Если бы я контролировал себя, не давал слова тому странному отчаянию, вставил бы кляп ему в рот, ничего из этого сейчас бы не было. Но что сделано, то сделано. Поздно пить боржоми, почки уже отказали. А точнее, мой мозг. Утек… ‒ Готов даже жениться на тебе. Только жалко, что однополых браков у нас не регистрируют. …А то как еще объяснить нелепицу, которую я только что сморозил? Убейте меня. Просто убейте. Нервный смешок вырвался из легких. Онью засмеялся, теперь уже вполне искренне, отстегивая ремень безопасности: ‒ Таких уж крайних мер не нужно, ‒ он положил ладонь на дверную ручку, отвернулся к окну, и, когда смех прошел, добавил, ‒ можно просто… побыть рядом. Он на секунду обернулся на меня. Света уличного фонаря было недостаточно для того, чтобы увидеть, как краснеют уши Ли. Но они точно сейчас это делали. ‒ Я пойду договорюсь, чтобы тебе открыли гараж, ‒ Джинки с щелчком открыл дверь и вышел на улицу. Скрылся за калиткой. Я обессиленно опустил лоб на руль, прикрыл веки. Ощущение, словно меня сегодня кучу раз давили бульдозером, никак не проходило. Пальцы ныли, я до сих пор со всей дури прожимал обшивку. Я разжал ладони и размял их. Да что со мной творится? Где я взял столько неадекватности? Я пообещал себе подумать об этом позже. Сейчас мешало думать необъяснимое елозившее по телу волнение. Я проигрывал все фразы, которые говорил мне Ли только что: «побудь рядом», «останься со мной». Это же обычные просьбы. Я слышал такие и раньше от других людей. Тэмин, когда его бросила девушка, так же просил, чтобы я посидел с ним, но я не реагировал так. В ушах звенел голос Джинки, говоривший эти слова, а сердце, слыша их, переполнялось густой и горячей субстанцией, будто увеличивалось в размерах, набухало. От этого его биение о ребра было особенно ощутимым и даже болезненным. Раздался гулкий щелчок, оповещавший об открытии двери в салон: ‒ Тебе вон в те ворота. Их уже открыли, ‒ до уха донесся настоящий голос Онью, отчего я вздрогнул. Вместе с сердцем. Я обернулся на Джинки. Он заглядывал в машину и указывал пальцем куда-то в сторону. Я проследил за его рукой, чтобы понять, куда он указывает. В том направлении через десяток метров зияли открытые ворота подземного гаража. Я загнал машину. Вместе с Джинки мы поднялись по лестнице. Его квартира оказалась на последнем этаже. Когда я переступал порог, то делал это настолько робко и волнительно, будто меня пригласили в святыню, где хранится нечто важное и ценное, доселе сокрытое от глаз человечества. И среди миллионов кандидатов, хотевших туда попасть, отобрали именно меня. Надо сказать, жилище Ли было более чем скромным для хоста. Люди этой профессии получали очень приличные зарплаты. Конечно, он работал там всего два месяца, возможно причина в этом. В квартире было две комнаты: большая, с кухонным уголком, диваном, телевизором и столом, а на противоположной ее стороне была еще одна дверь, ведущая в комнату поменьше. Скорее всего, спальня. Но туда я не заходил. Только видел частично через дверной проем, когда Джинки скрылся там, предложив мне присесть на диван, что я и сделал. Сидел и оглядывался вокруг. Ничего особенного, обычная квартира. Такие снимали множество среднестатистических сеульчанинов. Я увлекся разглядыванием кухонных полок, через стекло которых виднелась посуда. Чашки, тарелки… ‒ Ты хочешь что-нибудь поесть? Не ужинал же сегодня еще, да? Джинки прошел мимо меня к холодильнику, стоявшему около тех самых полок. Он уже был одет в домашнюю одежду. Желтая футболка, серые свободные штаны. На ногах белые тапочки. Я впервые видел его облаченным во что-то отличное от пиджака. Я разглядывал его, буквально съедал взглядом, пока он стоял ко мне спиной и копался в холодильнике. Каким же он был сейчас уютным. Как его прозвище метко подходило к нему в данный момент. И каким трогательным он был. Во всех смыслах: и в умилительном, и в буквальном. Его хотелось трогать. Я уговаривал ноги и вел с ними безмолвную беседу о том, чтобы они не вскакивали с дивана и не вели меня исполнять это желание сию же минуту: подойти, прижаться к спине, зарыться носом в пушистые волосы на затылке. Обнять… Желание, ты сейчас очень невовремя. Очень! Пришлось отвернуться, поджав губы. ‒ У меня есть рамен, который я вчера не доел. Еще могу предложить закуски к нему. И чай с кофе. И пиво. Будешь? ‒ пауза, ‒ Кибом-щи? А, ты, наверное, такое не ешь. Можно сходить в магазин… Онью стоял около холодильника, закрывая дверь, в растерянности оглядывая меня. Это же насколько хмурый и напряженный вид у меня сейчас был, раз Онью подумал, что я недоволен предложенным меню? ‒ Не надо никуда идти! ‒ я срочно вскочил и подошел к Ли, ‒ я все съем. Предательница-рука, почуяв близость к Онью, потянулась-таки вперед, к волосам, и я не стал ее одергивать. Мне казалось, что одних слов будет недостаточно. Прикосновение сейчас выглядело единственным способом правильно передать свои мысли: «Вот, Джинки, смотри. Мне абсолютно все равно, чем ужинать. Готов съесть самый острый рамен на свете, лишь бы ты не расстраивался». И Джинки смотрел, пока моя ладонь легко гладила по мягким волосам: от макушки к виску. К тому самому, в который я поцеловал его. Рука замерла на полпути. Онью ведь никак не отреагировал на этот порыв? Ничего не сказал, кроме того, что ему нужно домой. Не отправил меня в полет на другую сторону раздевалки, не прибил на месте. Он был настолько погружен в себя в тот момент, настолько больно ему было, что он даже не удостоил этот жест вниманием? Пусть даже отрицательным. А я ведь точно пересек черту, которую пересекать ох как рано было! Или он не увидел в этом жесте ничего пошлого? Да, я помню, с какими чувствами делал это. В них на самом деле не было ни грамма пошлости. Только попытка не дать нам обоим утонуть в болоте ужаса. Но все-таки руку я убрал от греха подальше. ‒ Ну-ка, где там твой рамен? ‒ улыбнулся я и потянулся к холодильнику, успевая отметить боковым зрением, что Онью тоже улыбнулся. ‒ На средней полке, ‒ рука Ли просунулась над моим плечом, тыкая пальцем в большую кастрюлю, ‒ давай его сюда, я кое-что с ним сделаю. И Джинки принялся с энтузиазмом сервировать стол, отпихнув меня в сторону, наказав сесть за стол, не мешаться и ждать. Я беззастенчиво, уже даже не пытаясь скрываться, просто смотрел, как он бегает от холодильника к столу, от плиты к раковине. Все равно бесполезно себя останавливать. Поначалу я честно пытался, но тщетно. В комнате был единственный источник света: Ли Джинки. А я, как мотылек, постоянно к нему возвращался. Через пятнадцать минут стол был накрыт. Кастрюля с щедро промытым раменом, который, наверняка, до этого был жутко острым, а теперь был вполне себе желтым и без намека на красный цвет перца, еще закуски, блюдца, палочки. ‒ Приятного аппетита, ‒ пожелал Джинки и сразу же занырнул в кастрюлю. ‒ И тебе. Приятный аппетит пришел во время еды. Я думал, что не хотел есть, но все оказалось не так. Желудок благодарно разверзнул свою бездонную голодную пропасть, стоило мне сесть первую порцию. Только и закидывай туда съестное. Разговаривать было некогда, рот был занят едой. Так мы и ели молча, пока не закончилась кастрюля. ‒ Давай посмотрим какой-нибудь фильм? Если хочешь, ‒ предложил Онью, когда я домыл всю посуду, которую сразу же после ужина вызывался помыть. ‒ Ну, давай, ‒ согласился я, усаживаясь рядом с ним на диване. Я понимал, что Ли хотел отвлечься. Фильмы были хорошим лекарством, особенно комедийные. Временно проживая жизни других героев, своя собственная отходила на задний план, ожидая, когда можно будет встать обратно на передний и снова показывать себя во всей красе. Но пускай хотя бы несколько часов, она стояла в стороне. Я сказал Джинки, чтобы выбирал фильм на свое усмотрение. Хозяин тут не я, да и правильное лекарство в такой ситуации должен для себя подбирать сам пациент. Выбор пал на какую-то комедию, как я и предполагал. Мы взялись за просмотр, открыв банки пива. Я забрался с ногами на диван… …И не мог сосредоточиться на сюжете. Передо мной скакали какие-то размытые пятна, что-то говорили, но я не улавливал смысла, будто там его и не было вовсе. Я, как заевший патефон, прокручивал в голове одну и ту же пластинку: признание Онью, наша поездка, его приглашение. Признание, поездка, приглашение… Еще туда же резко вклинивалось «я сижу у него дома». Но больше всего отвлекало то, что я не просто сидел у него дома, а сидел так, что наши бедра почти соприкасались. Этот факт постоянно дергал меня за рукав, привлекая к себе внимание. Но меня это не раздражало. Мне это нравилось. Бок уже знакомо нагревался от печки по имени Ли Джинки, в чью сторону я запретил себе поворачиваться. Иначе самый интересный фильм, в виде его профиля, утянет мое внимание уже окончательно. В какой-то момент пластинка застряла на одном треке: на его признании. Но выпытывать у Джинки подробностей я, конечно, не буду. Если он захочет, когда ему будет не так больно, и будет готов, он может рассказать мне все сам. Я обязательно выслушаю. И если он это сделает, значит он подарит мне высшую степень доверия. Я окажусь далеко от той ступени, где был в первые дни нашего знакомства. И я жаждал получить это доверие, но не потому что хотел добиться цели. А почему? Хороший вопрос. Над которым я буду думать потом. Как и над всеми остальными несвойственными мне поступками, совершенными за этот день, которые уже выстраивались в целую очередь… Изображение на экране замерло. Я заметил, как мелькнул сбоку пульт: Онью нажал на паузу. Я с немым вопросом глянул в его сторону. Он сидел неподвижно. Задумчиво уставившись на жестяную банку пива в его руке. ‒ Ты спрашивал, почему я стал хостом, ‒ начал он. Сердце взволнованно подскочило. ‒ Это из-за нее. Из-за того… Он не мог закончить предложение. Запнулся. Паззл начал стремительно складываться, куски быстро подлетали друг к другу, собираясь в единую картину. Множества деталей до сих по не хватало, но что-то уже прояснялось. Они были связаны. Смерть его девушки и причина, по которой он сменил сферу деятельности на прямо противоположную. Вместо того, чтобы пытаться себя отвлечь, он решил опуститься обратно в пучину именно сегодня? Так быстро? Господи, неужели он весь фильм собирался с духом, чтобы рассказать мне об этом? Я отставил банку и подсел ближе, за спиной протянул руку к его дальнему плечу и несильно сжал его. Вторая рука сделала то же самое с ближним: ‒ Если тебе тяжело, может лучше не рассказывать мне об этом? ‒ я, не отрываясь, вглядывался в его профиль, пытаясь уловить малейшее изменение на нем. К черту это доверие. Если ему опять станет больно, оно не стоит того. ‒ Нет, ‒ он покачал головой, ‒ я хочу рассказать сейчас. Раз начал. Лучше закончить все сегодня, пока ты сидишь рядом. Он словно готовился к операции без наркоза. Собирался вскрывать себе кожу с мясом на живую. Бледнел на глазах. Я все же попытался остановить его еще раз: ‒ Джин- Но он силой сжал мою ладонь и оторвал ее от плеча, кладя себе на колени. Рука оказалась в крепких тисках отчаяния. Он хотел сделать меня своим наркозом?.. ‒ Она, ‒ он зажмурился и закусил губу, проезжаясь по ней зубами, оставляя белый след на коже, ‒ она видела, как я писал дома программы. Тоже захотела научиться. Я учил ее. Она была очень способной. Пальцы еще прочнее сдавили мою ладонь. Я скрепил цепкий замок еще и второй своей рукой, убирая ее с плеча. Помогал Онью оставаться на плаву. Хоть как-нибудь. ‒ И когда она… ‒ он резко выдохнул, словно боялся произнести страшное слово, ‒ когда она ушла, я не смог больше программировать. Я начинал писать код и тут же вспоминал ее. И как ее учил. Она же… У нее было что-то сердечное. Я не помню точно. Но она была абсолютно здорова, а через се... секунду раз… и… все. Мне казалось, что я летел в глубокую пропасть вместе с Джинки, наблюдая, как опять стекленеет его взгляд. Пола под ногами давно уже не было, как и дивана. ‒ И я это видел. Все видел. Я думал, что умру за ней следом. Мне было плохо и страшно. Каждую ночь у меня были панические атаки. И когда писал код – тоже. Я ушел из программистов. Просто не смог больше. Мне помогало только если я был не один, ‒ он шмыгнул носом, слеза уже прокладывала дорожку на щеке, ‒ друг сказал мне, чтобы я шел работать кем-то, где нужно общение. Чем больше – тем лучше. Чтобы я смог забывать о себе. И мне, правда, помогло. Я даже смог жить один. Только… мне все равно тяжело. Быть хостом – не мое. Я очень устаю. Но только это мне и помогает. Волосы вставали дыбом на затылке, пока я слушал его исповедь. Я молча смотрел фильм ужасов: экранизацию в собственной голове того, что он рассказывал. Но больше всего пугало то, что я никак не мог ему помочь. Облегчить его страдания. Вытащить их из него, растоптать, выкинуть, уничтожить. Но я не мог не только это. Я элементарно не знал, что сказать ему. Все вертевшиеся на языке слова, стоит их только произнести, просто бесследно исчезнут в черной дыре кошмаров Джинки, ни на миллиметр не уменьшив ее размера. В моих силах было только лишь вот так сидеть рядом и сдавливать его руку. ‒ А сейчас… Все еще бывают панические атаки? ‒ робко и осторожно решился спросить я, чтобы убедиться, что усталость, которой он намеренно подвергал себя, хотя бы в достаточной степени приносила пользу. Он кивнул: ‒ Да. Но реже. Значит, недостаточно приносила. Ну, конечно, это же было только облегчением симптомов. Ядро проблемы оставалось нетронутым. Раздался хруст жестяной банки. Это Джинки смял ее слишком сильно. ‒ Теперь ты понимаешь, почему я не хочу ни с кем быть? Сейчас он дарил мне свой заплаканный взгляд. Немного опухшие покрасневшие глаза, мокрые щеки, блестевшие в свете лампы. Хотелось поднять руку и срочно вытереть их насухо… ‒ Второго раза я не выдержу, ‒ сдавленно закончил он. Он боролся с подкатывающими волнами рыданий, проглатывая их. Кадык дергался вверх-вниз. И я сделал то, что хотел: провел внешней стороной пальцев по каждой влажной щеке по очереди, собирая слезы на себя. Но тут же на их место пролились другие. Поток был бесконечным. ‒ Но… Джинки-щи, посмотри, сколько пар живут себе вместе и все у них хорошо. Почему ты думаешь, что… с тобой опять случится то же самое? ‒ Потому что никто ни от чего не застрахован. У нас тоже было все хорошо, пока не… ‒ Онью закусил губу, наклоняя голову вниз. Это безнадежный случай. Я не был гуру в психотерапии, но даже так мог понять, что установка, вбитая самим же Ли себе в голову, не без помощи горькой судьбы, постигшей его, непоколебима никакими аргументами. И я также понимал, почему. Ведь никто на самом деле ни от чего не застрахован. Никто не может дать расписки и гарантии того, что такого не произойдет снова. Оно МОЖЕТ произойти. С каждым. И даже с одним и тем же человеком несколько раз. Но скрываться из-за этого, бегать от отношений, как от огня, было… неправильно. Раз уж влюбился, то нужно вцепиться в человека, радоваться каждому проведенному с ним дню, жить настоящим. Не думать о том, что когда-нибудь вы можете разойтись, что кто-то кого-то покинет. Главное то, что есть здесь и сейчас. «Вот как ты, значит, заговорил? Ну-ка, надо записать. Повесить на стену и тыкать тебя при каждом удобном случае». Иди на хрен, внутренний голос. Ты меня не понимаешь. Я говорю о том, что делал бы, если бы влюбился сам. Как человек, привыкший брать от жизни все. Я аккуратно тронул Джинки за локоть: ‒ Но от повторного привязывания к кому-то тоже никто не застрахован. Ты же не сможешь всегда бегать от этого. ‒ Почему же? У кого-то вон хорошо получается. Даже первого раза до сих пор не было. Это он про меня? ‒ Ты сам говорил, что у нас разное отношение к любви. Ты против самого чувства ничего не имеешь. Ты же избегаешь не самой любви. Наоборот, ты боишься, что у тебя ее отнимут. Как тогда. И тебе это мешает. Ты боишься влюбиться снова, потому что боишься потерять. Поэтому, если ты справишься со страхом потерять, то сразу пройдет и первый. Вопрос был лишь в том, как избавить его от страха потерь ‒ того самого ядра проблемы. «Кибом, я тебя не узнаю! Ты сейчас в самом деле рекламируешь любовь? Ту самую, которую сам терпеть не можешь?» Иди. Пожалуйста. На хрен! Я хочу помочь Онью! ‒ И, кстати, от того, что тебе повезет, и ты будешь жить со второй половиной долго и счастливо, ты тоже не застрахован. Не застрахован от того, что повезет. Самое странное словосочетание. Джинки взглянул на меня, я с облегчением отметил отсутствие новых порций слез на его щеках и продолжил: ‒ И у этого шанс намного больше. Стоит ли убегать от тысячи хороших исходов ради одного плохого? Ты же был счастлив со своей девушкой? ‒ Да. ‒ Разве ты не хочешь стать счастливым еще раз? Он не отвечал. Раздумывал. ‒ Наверное, хочу, ‒ наконец-то произнес он. Но слово «наверное» здесь было лишним. ‒ Тебе нужно точно решить, ‒ я подталкивал его к однозначному ответу. Онью смотрел на меня. Смотрел, смотрел, смотрел… ‒ Хочу. Но боюсь. ‒ Главное, что ты хочешь. Не нужно сдаваться. А с твоим страхом мы справимся. Я постараюсь тебе помочь. Я пару раз бережно и легко провёл по его спине, подбадривающе улыбнулся, чтобы доставить хоть какое-то тепло в душу парня. Только своими личными силами я не смогу принести ему облегчения. Здесь нужна тяжёлая артиллерия. Профессиональная. Я решился завести разговор, раздражавший многих людей, которые испытывали те или иные душевные терзания. Про посещение психотерапевта. Часто предложение сходить к этому врачу воспринималось в штыки. Кто-то им не доверял, кто-то считал, что справится сам и, что он «вообще здоров». Но душевные расстройства - точно такие же расстройства, как и любой другой части организма. А у Джинки явно повреждена одна из важных составляющих человека: встроенная в нас с рождения особая функция, не дающая бояться смерти каждую минуту. Если бы ее не было, люди давно бы сошли с ума. Все до единого. И такие потрясения часто пробивали в ней дыры, она начинала сбоить, через проплешины этот страх сочился наружу. Панические атаки Джинки – живое тому доказательство. Его функция была нарушена, ее нужно латать, чтобы она стала целой. Как следует сдерживала страх. Поэтому ему просто необходима помощь доктора. Я уже приготовился заводить эту неприятную тему, почти открыл было рот, но Джинки меня сбил. Он быстро смахнул с глаз остаток слез и, словно вместе с ними стер оттуда и отражение своей внутренней вселенской боли. После этого жеста он посмотрел на меня больше смущенно, но все еще тоскливо. Так и смотрел, пока медленно поднимался с дивана, вставал передо мной, упираясь коленями в мои колени и наклоняясь ближе. Я следил за ним и понимал, что перестаю дышать, а сердце, кажется, не бьется… ‒ Можно я… ‒ его ладони скользнули по моим плечам за спину, он наклонился еще ниже, прижимаясь ухом к уху, ‒ обними меня, пожалуйста. Он прошептал совсем тихо, шею ошпарило его дыханием. Я тут же безмолвно исполнил его просьбу. Безмолвно, так как сердце завелось снова и забилось настолько часто, что, если бы хоть один звук вылетел из горла, оно выпрыгнуло бы за ним через рот. Потому что оно явно намеревалось сбежать. Но обниматься в такой позе было крайне неудобно. Да и тело загудело, почти застонало от желания ликвидировать пространство между нами и прижаться. Я оттолкнулся от спинки дивана и стал подниматься на ноги. Джинки понял, что я хотел сделать и отошел на полшага назад. Потянул меня за шею. И вот, мы уже оба стояли прямо. Живот к животу, грудь к груди. Тепло Онью через два слоя одежды проникало под кожу прямо в сердце. От этого оно, как обезумевшее, долбилось в ребра. Не получилось у него выскочить через рот, решило переть напролом через другой путь. Навстречу этому теплу. Руки могли прощупывать крепкие мышцы спины Джинки. Я старался обнимать его аккуратно, но, как и в тот раз, когда он напал на меня с объятиями, еле сдерживал себя, чтобы не сжать руки со всей силы. Вдавить его в себя. Но Онью, словно, специально испытывал меня на прочность. ‒ Спасибо, ‒ шепнул он и… сжал мою шею еще крепче. Ребра ощутимо надавили на ребра. Стало невыносимо жарко. ‒ З-за что? ‒ пролепетал я. Язык норовил меня подвести, чуть не запутался в зубах, пока я мысленно уговаривал себя не перебарщивать и прижать Онью только чуть-чуть сильнее. Чуть-чуть! Кибом, пожалуйста, осторожнее! Пришлось сжать зубы вместо рук. ‒ За поддержку. Я же сам вызвал в нем все мрачные воспоминания, взбаламутил чистую воду, а он еще и благодарит меня. Но я не стал акцентировать на этом внимание. Если он так чувствовал, хотел говорить «спасибо», то я просто буду принимать эту благодарность со всем теплом, на который только способен. Я расслабил занывшие от напряжения челюсти, чтобы ответить: ‒ Пожалуйста. Я закрыл глаза и слушал дыхание Джинки сзади уха. Чувствовал, как его грудь вздымалась в такт вдохам-выдохам. Я дышал мелко-мелко, держал собственное дыхание в узде, иначе оно, как пить дать, собьется. Что происходит? Что за вещество потекло по венам, вспенивая и разогревая кровь? Я не понял, сколько мы так простояли. Вывалился из времени и провалился в объятия. Самые уютные и самые желанные в мире… ‒ Я… пойду умоюсь, ‒ Онью отступил назад, заставляя меня расцепить руки, бросил короткий извиняющийся взгляд, ‒ сейчас вернусь. Стало холодно. Я почувствовал облегчение, что не успею растаять окончательно, и одновременно захотел это сделать. Чтобы Джинки расплавил меня своими объятиями. Ли развернулся и засеменил в ванную. Когда дверь за ним закрылась, я медленно поднял руки к лицу и тупо уставился на ладони. Пошевелил пальцами, будто проверяя, мои ли они. Вроде мои. Тогда откуда в них такое животное желание смять Онью? Оно было странным. Не пошлым. Другим. И откуда этот раскаленный камень на сердце, от… сладкой… тяжести которого оно так гулко и сильно бьется? «А он уже давно там лежит». Да что же это такое? «А ты подумай хорошенько». Я присел на диван, но голова не думала. Сейчас это делать было бесполезно, тяжесть добралась и туда. Мозг расквасился под ее воздействием, стал кашей. Я вцепился в сиденье дивана, невидяще смотря вперед. Глаза отключились, потому что я заглядывал в себя. Инспекция показала, что внутри был явный раздрай, наведенный чем-то непонятным. Мне еще предстоит распознать преступника. Даже, наверное, целую группировку. Одного, в принципе, я уже знал: потрясение. Не каждый день приходилось собственноручно попадать ножом в старую, незаживающую рану человека, а потом пытаться самому же залечивать последствия. И не просто какого-то мимопроходимого человека. А… «Какого же? А ну-ка, с этого места поподробнее». ‒ Кибом-щи? Мягкий и обеспокоенный голос по щелчку вывел меня из транса. Зрение тут же включилось, и я нашел источник голоса. Джинки стоял около ванной: ‒ Что-то случилось? ‒ он направился ко мне, немного шаркая тапочками по полу. В его взгляде тоже разгуливало беспокойство. Что-то, явно, случилось. Но я ногами задвинул и этот факт куда подальше, все в ту же очередь. В ней уже собиралась веселая компания, они там все будто шушукались за моей спиной, знали то, чего не знал я. Я еще подойду к ним позже, обязательно все выведаю, а сейчас мне нужно закончить начатое. Я мягко улыбнулся, вкладывая всю силу разубеждения: ‒ Нет-нет, просто задумался. Я поднялся навстречу Онью, когда он подошел ближе. Его глаза все еще были красноватыми, но лицо было вытерто насухо. ‒ Ты как? ‒ спросил я, нащупывая его руку внизу. Он без промедления ответно сжал мою ладонь. Я хотел убить двух зайцев: поддержать Джинки и утолить жажду его касаться, но сделал себе только хуже. Подразнил, как при настоящей жажде: лизнул спасительной воды совсем чуть-чуть, только раззадорив желание пить. ‒ После умывания – лучше, ‒ Онью улыбнулся, хоть и коротко, но, хотя бы, не вымученно. Попытка номер два: ‒ Джинки-щи, скажи, ты же… не пробовал ходить к психотерапевту? Вероятнее всего ответ будет отрицательным, тогда можно будет спросить, почему он этого не сделал, что покажет его истинное отношение к этой идее в принципе. Он помотал головой: ‒ Я об этом не думал. Да и мне кажется, что не в их интересах помогать клиенту. Чем больше он к ним ходит, тем больше денег они с него получат. Это он, конечно, зря. Врач, даже такой, никогда не останется без работы. В том, чтобы держаться только за одного клиента, нет никакого смысла. На его место придут кучи других. Тем более, скорость излечения пациента напрямую влияет на репутацию врача. Но я могу сделать так, что Онью не придется платить вообще ничего, что только повысит прозрачность сеансов. ‒ Тогда это не психотерапевты, а шарлатаны! ‒ усмехнулся я, ‒ а я знаю хороших. ‒ Ты хочешь меня к ним сводить? Этот вопрос был задан без наезда или возмущения. Простой интерес. ‒ Да. И врач сработает честно, потому что он будет заниматься тобой абсолютно бесплатно. Онью колебался, потупив взгляд: ‒ Не люблю врачей. ‒ Кто же их любит, ‒ я ободряюще сжал Онью за второй локоть, ‒ но тебя нужно починить. Чтобы ты смог нормально жить дальше. ‒ Но мне уже легче, правда, ‒ Джинки вскинул на меня чуть ли не умоляющий взгляд, ‒ панических атак почти не бывает. ‒ Вот именно, что почти. Кто знает, когда они случатся в следующий раз. Ты же не зря позвал меня сюда. Боишься, что опять может начаться. И виноват в этом я. Черт. Джинки поколебался еще, но пообещал подумать над моим предложением. Очень важно, чтобы он согласился на это. Насильно на аркане тащить его к психотерапевту я, конечно, не буду. И если он откажется, придется включать все мастерство убеждения, чтобы достучаться до него. Досматривать фильм Джинки не захотел, вместо этого предложил ложиться спать. Да я и сам как-то устал, поэтому долго не раздумывал, согласился с ним сразу. Вот только я думал, что мне достанется место на диване в гостиной, а сам Джинки пойдет спать к себе в комнату, а оказалось все намного интереснее. Когда я вышел из ванной, где натянул на себя штаны, предложенные Ли со словами «эти безразмерные, должны подойти», я сразу же уперся взглядом в разложенные на полу матрасы, подушки и одеяла в количестве по две штуки каждого предмета. Усталость сдуло ветром. Я точно знал, что стоит мне лечь рядом с Джинки, и я не смогу сомкнуть глаз. И не потому, что буду всю ночь купаться в эротических фантазиях на расстоянии вытянутой руки от самого главного их героя. Я не буду даже соваться в этот океан. Мне будет мешать спать что-то другое: все то же струящееся по венам вещество. Оно закипело сильнее, стоило только взглянуть на Онью, аккуратно поправлявшего одеяла. Он виновато воззрился на меня: ‒ Извини, пожалуйста, но нам придется поспать на полу. Моя кровать слишком узкая, мы там не поместимся вдвоем. Я понял его замысел. Он боялся быть далеко от меня, чтобы в случае чего, я сразу же мог ему помочь справиться со страхом. Именно поэтому он постелил нам посреди гостиной, а не потому, что ему очень хотелось поспать вместе. Легкое, но такое меткое и острое разочарование кольнуло в грудь. Я даже не смог ничего Джинки ответить, этот укол спустил из легких воздух. Только слабо улыбнулся ему и кивнул. Да что же это творится! Ким Кибом, а ну возьми себя в руки! Нужно радоваться, что я вообще нахожусь у него дома. Пусть я заполучил эту привилегию самым ужасным из всех способов, но факт остается фактом. Я здесь. А это уже кое-что да значит. Что я не самый последний человек на его личном пьедестале. А так хотелось бы быть первым… Зачем? Ради того, чтобы достичь желаемого? А чего я вообще желаю? Свет в комнате потух, я забрался под одеяло, укладываясь на мягкую подушку, предварительно повернувшись к Джинки спиной. Сзади так же зашуршали и затихли. Судя по тихому приглушенному дыханию, он тоже отвернулся от меня. ‒ Если мне ночью станет плохо, мне придется тебя разбудить, ‒ тихим шепотом даже не спросил, а предупредил он. ‒ Конечно, буди, ‒ сказал я в темноту.