Тот самый...

От меня отваливались куски. Я рассыпался. Стоять я больше не мог, не глядя нащупал рукой диван и присел на самый край. Так же, как и Онью пять секунд назад, уставился перед собой ничего не различающим взором. Почему? За что?! Господи, я же… Я же… «Давай, Кибом, скажи уже» Нет. «Да» Нет! «Не будь идиотом и признайся себе. Хотя бы сейчас!» НЕТ! «ДА, БЛЯТЬ, ДА! ТЫ ВЛЮБИЛСЯ В НЕГО!» Я влюбился в него…. В того, кто теперь пылает ко мне ненавистью. Сердце не выдержало и лопнуло, кровь мерзким потоком хлынула из него по телу, заливалась во все органы, разъедая их. Особенно живот, закручиваясь там в воронки, вызывая тошноту. Невыносимую тошноту и боль. Спазм пошел по пищеводу, я успел склониться вниз, расставив ноги. Меня вывернуло прямо на пол чем-то темным. Наверное, та самая кровь из взорвавшегося сердца. Кто-то хлопал меня по спине. Очень отдаленно я различил голос Тэмина. ‒ Аккуратнее! Что ж случилось-то с вами? ‒ причитал он. Из желудка вышло все, что можно было. Меня трясло. Я закашлялся, тяжело дыша. Сбоку от меня кто-то присел: ‒ Совсем плохо? – это был Минхо. ‒ Д-да, ‒ мой голос нещадно дрожал, твердости в нем не было от слова совсем, зуб на зуб тоже не попадал. ‒ Тебе нужно домой. ‒ Да в чем дело? Почему Онью-щи так резко сбежал? ‒ выпытывал Тэмин. Если бы я сам только знал. Ох, как же больно… ‒ Тэмин-а, не доставай его. Просто охренительный день рождения. Самый «лучший» в моей жизни. С самым лучшим подарком. Даже двумя. Любовью и ненавистью. ‒ А ты в курсе? Почему я один, как всегда, ничего не знаю. ‒ И вообще, тебе надо спасибо сказать. Где ты таких работников находишь, которые нашего хена потом доводят? ‒ Что? ‒ Он мне сразу не понравился. ‒ Да кто? ‒ Хост этот твой! ‒ Да что он сделал-то?! ‒ А ты не видишь?! Друзья переговаривались между собой через меня по разные стороны, пока я сидел перед лужей своей блевотины, положив лоб на руки, упираясь локтями в колени. ‒ Хен, что он тебе сделал? ‒ Тэмин склонился ко мне. Всего лишь убил. ‒ Ты же сам все слышал! ‒ Минхо начал заводиться, ‒ он испортил хену день рождения! Его любимый праздник! Хороший подарочек, ничего не скажешь! Нельзя было, что ли, по-другому сказать? Даже если и за дело! Не за дело. Боже, нет никакого дела! Я не сделал ничего плохого! Джинки наградил меня такой ненавистью, будто бы это я сам грубо облапал его на танцполе. Но это же был не я, Джинки-щи. Не я! Я заступился за тебя! Отчаяние сподвигало меня орать, раздирая глотку, но я ослабел настолько, что ткни в меня сейчас пальцем, я рухну. Какой уж там крик. Я просто сидел и молчал. Слушал перебранку друзей и ощущал, как любовь вместе с тем же отчаянием на пару больно сверлят во мне дыры. Любовь. Во мне. ЛЮ-БОВЬ! Я собрал волосы в кулак, зажмуриваясь. Вытащите ее кто-нибудь оттуда. Во всем виновата она. Из-за нее я вскрыл старую рану Джинки, из-за нее же только что чуть не угробил человека. Срывающая все тормоза ярость не настигла бы меня, будь на месте Онью кто-то другой. И из-за любви мне сейчас ТАК БОЛЬНО! Если бы я только мог вернуться обратно в тот день! Я бы проехал мимо «Адажио». Вообще бы никогда туда больше не ездил. И не знал бы его. Не знал! И чувства бы этого не знал! Кажется, передо мной собирались еще люди. Я чувствовал их присутствие даже сквозь закрытые глаза. Это же сколько знакомых стали свидетелями моего падения? В жуткую пропасть. В которой даже не было дна, куда можно было прилететь и разбиться к черту. Я просто бесконечно летел вниз, потерявшийся в пространстве и времени. Летел с бешеной скоростью. А душа осталась стоять наверху, я отправился в глубину без нее. И мне было…страшно. Сидеть с закрытыми глазами стало невыносимо. Эффект потери во тьме с опущенными веками лишь усиливался. Я открыл глаза. Так и есть: передо мной стояло несколько пар ног. ‒ Я думаю, что праздник закончился. Народ, давайте потихоньку расходиться, ‒ это вещал Чхве, ‒ хотя, вы можете, наверное, остаться. Но именинника мы забираем. Хен, Тэмин, пойдем. Тэ легонько поглаживал меня по спине ладошкой: ‒ Ты хочешь уйти? ‒ Ну, конечно, хочет! ‒ мой новоиспеченный адвокат Минхо ответил вместо меня. ‒ Хен! Ну что ты возмущаешься! Я просто уточнил! Я очень хотел уйти. В свою берлогу. Спрятаться ото всех, кроме, пожалуй, своих лучших друзей и переваривать доселе неизвестное мне чувство. Как питон. Долго переваривать. Но как заставить себя встать? Я же рухну безвольным мешком на пол, стоит мне только попытаться это сделать. Мне помогли. Минхо закинул руку себе на плечи и осторожно поднялся вместе со мной. Я старался не наступать на содержимое своего желудка на полу, вставая в раскоряку и переступая через лужу. И в компании Тэмина и Минхо я ушел из когда-то любимого мной клуба. Больше никогда сюда не приеду. *** В такси я молчал, не понимал, чего мне хочется. Наверное, умереть. Ким Кибом, у которого мелькают мысли о собственной смерти! Для меня это всегда было названием фантастического фильма. Потому что такого просто не может быть! Я со своей жаждой к жизни никак не мог этого желать, поэтому прислушался к себе получше и понял, что умереть хотел не я сам. Я хотел, чтобы во мне умерли все эмоции. Точнее вон та, что раздирала душу в клочья. Откусывала от нее куски и пожирала. ‒ Минхо-я, ‒ я не узнавал свой голос, убитый и бесцветный, ‒ а любить всегда так…неприятно? А точнее, чертовски больно. ‒ Нет, хен. Обычно это очень даже приятно. Но только в том случае, когда любишь адекватных людей, а не тех, кто заявляет такие вещи, да еще и на день рождения. Мне бы и самому неприятно стало, хоть я и опытный! Ох, вот бы я сейчас с него три шкуры спустил! ‒ Не нужно. Я защищал Джинки даже сейчас. ‒ Хен, ты что, влюбился в Онью?! А почему мне не сказал? ‒ Тэмин был явно шокирован. ‒ Потому что сам узнал об этом только что. Раздался испуганный вдох. Тэмин набросился на меня сбоку с объятиями, я только сжал его локоть в ответ. ‒ Какой кошмар! ‒ причитал он у меня на плече, ‒ и он, конечно, тоже не знает, что ты любишь его? Он же не сказал бы так, если бы знал! Хен, может тебе нужно с ним поговорить? Я могу в понедельник сказать ему! Я резко повернулся к его макушке: ‒ Даже не думай. Я не хотел, чтобы кто-то был посредником между нами. И не хотел, чтобы Онью знал, что он раздавил меня своим заявлением, и в каком плачевном состоянии я нахожусь. Но то, что сказал Тэмин… Если бы Джинки, правда, знал, что я… Боже. Плюнул бы он мне так в лицо? Гадать бесполезно, пока неизвестна причина его внезапной ненависти. Думаю, если она существенная, то это бы ему не помешало. Возненавидеть можно кого угодно и когда угодно независимо от того, что испытываешь к объекту ненависти. А уж тем более от того, что испытывает к тебе он. Джинки-щи, почему? Почему? Ну, почему?! Что случилось за то время, пока я пропитывался никотином? Тэмин судорожно вздыхал: ‒ Ладно, не буду... Бедный мой хен, ‒ он льнул ко мне еще ближе. Шмыгнул носом. ‒ Ты что, ревешь там что ли? ‒ я опять разговаривал с его макушкой. ‒ Почти. Представляю, как тебе плохо, и самому плохо. Я грустно вздохнул, почесывая донсена по голове. Костяшки отозвались тупой болью. Еще одно напоминание о сегодняшнем попадании в ад, которое будет преследовать меня, пока не заживет рука. ‒ Не волнуйся, я справлюсь. Наверное. Тэмин отлип от меня: ‒ Хен, я ж гово- ‒ Так! Тетя Ванга, не надо напоминать о Вашем предсказании! И так хреново. Я и так вспоминал его вдоль и поперек. Мой младший друг, сам того не зная, описал в тот день всю мою судьбу на ближайшее время. Бумеранг реально прилетел и в лоб, и в сердце. А как иначе объяснить мою «везучесть»? Именно тогда, когда я осознал свои, мать вашу, чувства, меня послали! Да я весь был утыкан этими бумерангами! Их было не два, их орудовала целая орава. Шинковала сердце. Оно уже не просто болело, оно невыносимо ныло. Оказывается, оно еще было живо. Я-то думал, что оно превратилось в прах еще там, в клубе. Интересно, как Джинки добрался до дома? Как он себя чувствует после домогательств? И как он вообще себя чувствует? Сердце сжалось сильнее, в глазах чуть ли не потемнело, когда я вспомнил его лицо, пылающее ненавистью… *** ‒ Хен, я понимаю, что ты сейчас можешь чувствовать. Но поверь, любить на самом деле не так больно! У тебя просто неудачный опыт. ‒ Ну, спасибо, Минхо-я. ‒ Я просто волнуюсь, что ты совсем любовь возненавидишь, но это в корне неверно. В следующий раз все будет хорошо, я тебе обещаю. ‒ Не нужен мне никакой следующий раз, ‒ ответил я донсену в трубку, наливая себе кофе. Мне хватило и этого с головой. Возмущенный вздох в динамике: ‒ Вот я так и знал. Я промолчал. ‒ Пока не хочешь на работу? ‒ Нет. Я уже два дня сидел дома. Любые мысли о работе вызывали тошноту. Я не мог себе даже представить, как я должен сейчас сидеть в офисе, пытаться всем улыбаться, притворяться, что все хорошо. Я растерял еще и свое актерское мастерство. Да я вообще потерял себя. Из сильного и независимого Кибома я превратился в слабого и… зависимого. Наркомана, которому запрещено употреблять требуемый до помутнения в глазах наркотик. ‒ Может быть, наоборот, отвлечешься? ‒ Я пока не готов. Дайте хоть немного в себе убраться. Генеральную уборку я вряд ли смогу навести, но хотя бы расставить все по местам мне должно быть по силам! Я же сказал Тэмину, что справлюсь! Но… откровенно говоря, у меня не получалось. Я брался за раскладку и понимал, что у меня нет сил. Без самого себя я не мог справиться с уборкой. Мне нужно было вернуть СЕБЯ на место. Но я потерялся там. В Джинки. ‒ Ладно, хен. Я пойду работать дальше. Звони, если вдруг что. ‒ Хорошо, Минхо-я. Если будет что-то срочное, не стесняйся, спрашивай. Я пойду пожую чего-нибудь. Да и даже если будет не срочное, тоже звони. ‒ Пока. Я нажал на отбой. Уже в сотый раз открыл чат с Ли, в сотый раз занес палец, чтобы что-нибудь написать, и в сотый раз передумал. Я хотел знать правду о возникновении его неприязни ко мне, но боялся узнать, что мой номер был добавлен в черный список. Он, наверняка, уже был там. Но одно дело догадываться об этом, а другое – видеть об этом оповещение. Я отбросил телефон на стол, отговаривая себя заранее от сто первого раза. И от тысяча первого порыва ринуться в «Адажио». Я знал, что Джинки работал. Для меня это было удивительно, потому что я думал, что он напишет заявление об уходе в первый же день. Но, вероятно, найти аналогичную новую работу не так-то просто. Либо он презирал меня настолько, что я стал для него пустым местом, о котором ему ничего даже не напоминало. Я тихо завидовал Тэмину: он мог видеть Онью. Я сказал об этом донсену еще в субботу после того, как они с Минхо довезли меня до дома и поднялись ко мне. Тогда меня размазало по кровати всем произошедшим на дне рождении, а оба друга сидели рядом, обеспокоенно и сочувственно оглядывали и произносили слова поддержки. Тэмин пытался меня уверить, что все будет хорошо, и что мы с Джинки обязательно помиримся, когда он остынет. Но я понимал, что этого не будет, потому что я даже не мог поспособствовать примирению! Я же даже не знал причины его злости! И от этого хотелось отчаянно кричать, но я только болезненно простонал. И сейчас все мое существо магнитом тянулось к Джинки. Мощным, которому было больно сопротивляться: он вырывал из меня куски, пока я упирался. Джинки, за что? За что, черт тебя дери?! Я сцепил зубы, схватил со стола пустую тарелку и с утробным рыком отправил ее в полет до противоположной стены кухни. Она со звоном разбилась. Осколки упали на пол к таким же сиротливо лежащим собратьям. Это была уже не первая тарелка, которую постигла нелегкая кончина ее посудной жизни с моей помощью. Я не убирал стекло, оно так и скапливалось там. Если я не мог убраться в себе, то заниматься настоящей уборкой снаружи – тем более. Как всегда обычно и бывало, как только осколки оказывались на полу, я тут же остывал. Я не мог полноценно злиться на Онью, потому что скучал. По его улыбке, по смеху, по глазам-полумесяцам, по запаху, уюту, исходящему от него. Жаждал снова обнять. Теперь-то я понимал, откуда у меня такая непреодолимая тяга его касаться. И мне теперь не дозволено это делать. Блять. Не дозволено! Еще один звон у стены и звяканье разлетающихся осколков. Скоро здесь будет кладбище тарелок, и мне не из чего будет есть. А вероятность порезаться об острые осколки возрастет в геометрической прогрессии. Ну и по хер. Так и швыряло меня туда-сюда. Я качался на качелях. То взмывал в злость, то обратно в тоску и досаду. Трезвой частью разума, которая еще подавала признаки жизни, было ясно, что злился я, на самом деле, не на Ли Джинки, а на всю гребаную ситуацию в целом. Сигареты я себе купил, старался курить не так часто, но после битья посуды это стало священным ритуалом. Я открыл окно, сел на подоконник и затянулся. Принялся тормошить логику, чтобы она подсказала мне, почему Онью так внезапно сменил курс? Дело было явно в том случае на моем дне рождении. Косвенно он произошел из-за меня. Джинки же пришел по моему приглашению. Мог ли он быть настолько ошарашен домогательством и накрепко связать ассоциации со мной? Что это я подверг его такой опасности? «Бредовая мысль» Мне она тоже не нравилась. Сильно и неестественно притянуто за уши. А может дело именно в том парне? Я силился вспомнить его лицо, но тщетно. Ярость, застелившая мне глаза и звеневшая тогда в ушах, не дала возможности запомнить деталей. Дальше логика ступать не стала. Мало улик и зацепок. Да и бессмысленно копаться во всем этом самому. Я все равно никогда не докопаюсь до правды через свои личные догадки. Единственный путь – спросить в лоб. Хочу ли я этого? Нет. Потому что стоило только представить, как я получаю от него ушат вылитой на голову ненависти, которая противно облепит меня и будет с хлюпаньем стекать на пол – мне становилось дурно. В желудке все нехорошо скручивалось. Мне ясно дали понять, чтобы я не приближался. «Ты хочешь узнать, не ври» Ну хочу, и что?! Если бы Онью мог бы мне объяснить это спокойно, не стреляя глазами, может я был бы и не прочь узнать. Но я же знаю, что так не будет. Так что нет, увольте. А еще лучше увольте меня из ООО «Любовь». Какого фига я оказался наемным рабочим там, куда устраиваться не собирался до конца своих дней? Куда смотрело руководство на собеседовании? «Не смешно, Ким Кибом» Не смешно. Я влип по самые уши. Я люблю Ли Джинки. Нервный смешок, перераставший в полноценный истерический смех во все горло, вырывался с дымом наружу. Я ржал, глядя в потолок над окном. Живот содрогался в конвульсиях, пресс уже начинал болеть. Мне нужна скорая. Отправьте мне врача. Самого главного врача, только он сможет меня вылечить. Джинки-щи, ты слышишь? Приходи меня лечить! Мне без тебя плохо. ПЛО-ХО! Когда я закончил гоготать и опустил голову вниз, из глаза предательски вытекла слеза. Очень надеюсь, что это от нездорового смеха. Не хватало только реветь, как девчонка-первоклассница, вздыхающая по своей неразделенной первой любви. Как же я не заметил, что пока занимался «рыбалкой на живца», сам вспорол себе все на свете, закидывая удочку. Попал в свои же капканы. Даже Джонхен со своими ехидными подколами уже видел во мне неладное. Я, Ким Кибом, впустил в себя любовь! А теперь она так просто из меня не уйдет. Ох, не уйдет. Тэмин был прав, она не поддается логике. И не только она! Я весь с головы до ног сейчас не поддавался логике. С собой бы справиться, где уж мне до этой коварной женщины Любви. Да еще и мстительной. Она сыграла грязно, обошла меня, поставила шах и мат, с первого же раза подкинув мне самый невыносимый и сложный вариант за то, что я так долго ее игнорировал. Я пытался следовать своей инструкции «влюбиться-разлюбиться», но не подходил даже к началу процесса. Перед глазами просто всплывал Джинки, и я обнаруживал себя сидящим на корточках и оттягивающим клок волос, чтобы заглушить резь в груди. *** Так я сидел в берлоге до конца недели. На работе не показывался. Отец прознал об этом, наорал на меня по телефону. Я впустил ор в одно ухо и выпустил через другое. Пускай все горит фиолетовым пламенем, потому что мне фиолетово. От меня в таком состоянии все равно не будет толку на работе. Началась следующая неделя, я продолжал сидеть дома. Пить и курить. Без вина я не мог заснуть, а под алкоголем я залипал и, в итоге, худо-бедно вырубался. Каждый день был похож на предыдущий: встать, поесть, покурить, посмотреть сериал, покурить, еще раз покурить и опять покурить, выпить, выпить и лечь. Пункт четвертый растягивался на целый день, частично прерываясь на остальные пункты. Кажется, я превращался в интроверта. В такого, как Джинки. Опять он. Да что уж там, он и не выходил из головы. Поселился там, вальяжно и по-хозяйски развалившись, оккупировав всю территорию. Так я и жил, если это можно так назвать, пока Тэмин не нарушил мой день сурка своим звонком. ‒ Черт, ‒ изрек я, когда услышал от донсена сообщение о том, что на этой неделе день рождение «Адажио», которое каждый год отмечалось в виде вечерники, где были все хосты и желающие посетители. ‒ Хеееен, ну, пожаааалуйста! ‒ Нет. Ты не понимаешь, что я сейчас не в состоянии? И я не хочу видеть… ты знаешь, кого я не хочу видеть! «Хочешь» ‒ Но ты же мой вдохновитель! Ты всегда там бываешь, я не смогу отпраздновать без тебя! Ну хеееен! Вылезай наружу, ты не сможешь постоянно там прятаться. И что… ты теперь вообще в «Адажио» даже на секунду забегать не будешь? ‒ Пока он там работает – не буду. ‒ Ну, пожалуйста, приди хотя бы на день рождения! «Не будь дураком. Не упускай шанс посмотреть на Ли, не вызывая подозрений» ‒ Я подумаю. ‒ Спасибо! Я тебя жду! В тот момент, когда я заканчивал разговор и отбрасывал телефон рядом на кровать, я уже знал, что поеду. Любовь и так не дала бы мне отвертеться, даже без напоминания внутреннего голоса. Она тянула меня за собой посмотреть хоть одним глазком на родную фигуру, хотя бы издалека. Я не стану к нему подходить. Мне просто позарез нужно еще раз его увидеть, хоть я и знаю, что потом буду жалеть, страдая от ломок.