Тот самый...

Услышанное ударило под дых. Размягченный от внезапного визита мозг зацепился только за одно-единственное слово, которое так сильно его интересовало: «влюбиться». Так у меня получилось? Этот вопрос я задал себе очень робко. Злорадства не было ни следа, только радость и ликование вырастали на глазах. Сродни дереву, чью скорость роста увеличили в сотни тысяч раз. На нем моментально вырастали листья, огромные бутоны, тут же превращающиеся в благоухающие цветы. Он в меня влюбился и до сих пор думает, что мне все равно. Но мне давно не все равно! А на его чувства – тем более! Но я не успел вставить ни единого слова, смог только поднять руки и силой сдавить запястья Онью. Не чтобы убрать их от себя, а чтобы подержаться. За такого теплого и настоящего. ‒ Ты! Что ты со мной сделал?! ‒ злость вперемешку с отчаянием потоками слез выходили из его глаз, кулаки вдавливались в ребра, ‒ ты же знал, что так будет, да? Что я все равно сам влюблюсь в тебя! Тебе достаточно было просто крутиться рядом! Притворяться добреньким! Надо было… еще тогда выдать тебе запрет на приближение! Он сделал паузу, тяжело дыша: ‒ Ну что молчишь? Злорадствуешь?! Да, я знаю, что жалкий! Пришел к тебе домой, ‒ он горько через слезы усмехнулся, ‒ как кролик к удаву! Бросил всех! Потому что… Потому что я не могу без тебя! ПРИДУРОК! НЕНАВИЖУ!! Он крепче вдавил меня в стену, лопатки жалобно заныли. ‒ А как Я ТЕБЯ ненавижу. Это говорил словно не я, а мерзкие досада и тоска, которая копились во мне все это время. Они восставали в полный рост, как чудовища с горящими глазами, расправляли плечи, рычали, выпускали пламя, сжигая все вокруг себя. Это Ли разбудил их своими заявлениями, которые были практически зеркальным отражением моих мыслей. У каждого из нас были свои причины, но мы сходились в одном: в любви и ненависти друг к другу. Я уже не надеялся на то, что смогу когда-нибудь дать им волю, но мне подарили такую возможность, и я сейчас же ею воспользуюсь. Я просунул ладони между рук Джинки, резко оттолкнулся от стены и, злостно пихая его в грудь, припечатал к противоположной стене. Он коротко охнул. Недюжинные силы придавали мне все те же чудовища. Разбудил их, Джинки-щи? Теперь получай, посмотри на них во всей красе! Теперь я хватал Онью за грудки, сминая ткань рубашки, вжимал его в стену. ‒ Что сделал со мной ТЫ? ‒ я почти шипел, как змея, ему в лицо, ‒ убил прямо на моем же празднике! Ушел, толком ничего не объяснив! Бросил загибаться! Только перед этим не забыл прихватить с собой мое сердце!! Ты, весь такой опытный в любви, что, неужели не заметил, что снес мне крышу?? Хватка Онью ослабевала, кулаки на халате чуть расслабились, натяжения стало меньше. Его взгляд лихорадочно бегал из стороны в сторону. ‒ А ты ее снес! Да так, что я две недели не ходил на работу! Потому что сидел тут и медленно сдыхал без тебя! Посмотри на мою голову, ‒ я мелко потряс его, сжав кулаки, ‒ посмотри! Он на секунду перевел дрожащие глаза наверх и опустил их обратно. ‒ Видишь?! Ты думаешь я от хорошей жизни себя разукрашиваю?! Ты же видел меня сегодня! Я сделал это сразу, как только приехал домой! А знаешь почему?! Я пытался хоть как-то разогнать мрак! Который без тебя настал!!! ПОТОМУ ЧТО Я НЕ МОГУ БЕЗ ТЕБЯ, ЛИ ДЖИНКИ!!! И МНЕ НЕ НАСРАТЬ НА ТВОИ ЧУВСТВА!!! Последние слова я уже почти орал. ‒ Но ты, конечно же, мне не поверишь! Я же… как ты там сказал? А! «Бесчувственный эгоист»! Лучшая защита – это нападение. Я предупредил его возможные слова, озвучив их своим же ртом. Лучше это скажу я, чем он, так будет легче помирать дальше, если он, на самом деле, мне не поверит. А он может, я в этом не сомневался. Я резко отпустил его и отошел на два шага назад. Джинки тяжело дышал и шокировано смотрел на меня. Его щеки были мокрыми. Я развернулся на пятках, опустил голову и уперся вытянутой рукой в стену. Никак не мог успокоить дыхание. Легкие сжимались и разжимались с утроенной скоростью. Меня трясло. А от того, что я собирался сказать дальше, трясло еще больше. ‒ У тебя есть последний шанс уйти сейчас. Закончить все раз и навсегда, все отношения со мной, ‒ очень убито, подписывая себе приговор, говорил я, ‒ но если ты останешься… Я уже никуда тебя не отпущу. Что за детский сад я здесь устроил? Я сам не знал. Но я до ужаса, ползающего по спине, боялся, что Джинки мне не поверит. Я бы на его месте не поверил бы с девяностопроцентной вероятностью. Слышать громкие признания от того, кто еще несколько дней назад уверял, что он терпеть не может любовь и ни от кого ее получать не желает, ‒ да кто в здравом уме поверит ему? Да я и не признался ему толком. Просто орал, как истеричка, что не могу без него. Поэтому я, вот прямо сейчас, скажу ему это. Скажу! ‒ Потому что я… ‒ я сжал кулак на той руке, на которую опирался, сердце дернулось, как в последний раз, ‒ люблю. Тебя. Ту-дум. Вот теперь сердце реально дернулось в последний раз. Оно не билось. Я сказал все вслух. Поставил печать «заверено» и расписался. Подделка это или нет – решать будет мой судья. Я уставился в одну точку, ею оказался один из моих ботинок, стоявших неподалеку. Все системы организма ушли в ждущий режим. От меня осталась одна оболочка, жизнь отсутствовала. Я начал медленно мысленно считать по порядку. Раз… Два… Сзади происходило какое-то неторопливое движение. Судя по звуку, Джинки отошел от стены. Услышу ли я, как он ко мне приближается, или услышу, как пиликает дверь, а потом захлопывается за ним? И что я буду делать при втором варианте? «Кричать от боли». Но он должен мне поверить! Потому что старый «я», злорадствуя над тем, что «кролик пришел к удаву сам», не распинался бы в фальшивых словах любви, как в мелодрамах. Мне бы это было не нужно, ведь я и так уже выиграл. И он должен это понимать! И тут другая догадка окатила меня холодным льдом. Онью может мне поверить и жестоко отомстить. Специально бросить меня умирать. Я в ужасе раскрыл глаза, мечтая провалиться под землю. А еще лучше испариться, исчезнуть заранее. Я не хочу испытывать эту боль. Нет, пожалуйста, не надо, Джинки-щи! По моему плечу ласково поползла ладонь, я истерично вдохнул и замер. Щеку защекотало горячей каплей, вытекшей из глаза. Он п-подошел ко мне? Значит… ‒ Прости, ‒ слезно шептал он сбоку, ‒ что не заметил. Прости, Кибом-щи. Пр- Я резко повернулся к нему, пролезая под его подмышкой и притягивая ближе к себе за шею. Второй рукой силой сжал его ладонь. Ту, которая покоилась на моем плече. ‒ Ты же помнишь, что я сказал? Я же не отпущу тебя, ‒ еще немного и я взорвусь. Всем, что копилось во мне. Крышка котла опасно подрагивала. ‒ Я помню, ‒ он оглядывал меня так, словно мама своего ребенка, после того, как тот упал, и теперь она со слезами на глазах спрашивала: «Где болит? Давай пожалею». ‒ И ты решил остаться? ‒ Да. ‒ Ты, правда, мне веришь? ‒ как же заискивающе и жалобно звучало это из моих уст. Но мне было плевать. Сейчас я был на суде, где решалась моя судьба. Жить ли мне счастливо или лететь дальше в пропасть страшного отчаяния? ‒ Да. ‒ Почему? ‒ еще одна слеза скатилась вниз. ‒ Потому что ты не врал, ‒ он нежно дотронулся до щеки и стер мокрую дорожку. Любовь потянулась щупальцами к своему объекту, вырываясь из меня. Я потянулся за ней и стиснул Джинки так, как всегда мечтал: крепко, сильно, до напряженной дрожи в мышцах, не давая нам обоим расправлять грудь для дыхания, придавил его к себе. ‒ Как же я скучал, господи, ‒ я, как заведенный, терся щекой о мягкую щеку, ‒ Джинки-щи. Как же я… Слова закончились. Эмоции брали верх, бурлили, звуки тонули в них. Я барахтался там же. Топил меня в них тот, кто стоял передо мной. И только он же мог меня спасти. Я в отчаянии прижался к его щеке губами. Чтобы не улететь от этого контакта в небеса, я собрал волосы на затылке Джинки в кулак. Отлип от щеки, поднес губы к губам и замер, вперившись взором в глаза Онью. Черные, засасывающие. И так близко, что можно отчетливо видеть лопнувшие и покрасневшие сосуды. Я не был уверен, разрешено ли мне заходить дальше, но Джинки не вырывался. Его руки пустились в путешествие к моей шее, пока одна из них не устроилась на затылке. Мягкая и теплая ладонь отправила тонну мурашек вниз по позвоночнику. Короткостриженный и поэтому особенно чувствительный затылок съежился под прикосновением. Ох. Я все никак не мог сделать последний шаг. Будто я держал в руках пистолет, приставив дуло к виску. Хотел нажать на него, чтобы со всем покончить, но никак не решался. Это будет контрольный выстрел в голову. Я уже истекал кровью, и сейчас мои мучения прекратятся. ‒ Ну чего ты ждешь? ‒ выдохнул Онью, обжигая мои губы горячим дыханием. А потом и губами. Значит, последний выстрел остался за ним. Я немедля смял его губы своими. Я так долго этого ждал. Лет десять, не меньше, судя по гулкому протяжному стону, вибрировавшему в горле, судя по той силе, которой я всосал пухлые губы в себя, чуть ли не кусая их. Такие мягкие и нежные. Я отчаянно вжимался в рот Онью не оставляя ни единого зазора между нами. Он не успевал за моим напором, и поцелуй смазывался. Мы беспорядочно скользили губами друг по другу, не попадая в ритм, потому что мой был просто бешеным. Я наступал на Ли, одновременно царапая его затылок и ныряя языком в образовавшуюся щель между его губ. Провел по ряду нижних зубов и выше, пока не наткнулся на горячий мокрый язык. Джинки жалобно промычал мне в рот, всхлипнул, и, скользя по моему языку своим, сильно надавил на затылок. Как же сладко и вкусно. Боже! Я не знал, что поцелуй с тем, кого ЛЮБИШЬ, настолько уносит в водоворот из наслаждения. Внутри меня с грохотом взрывались фейерверки. Или даже бомбы. Я задыхался от переизбытка эмоций и чувств. Полы халата уже давно разошлись, придерживаясь только поясом. Моя грудь, как и живот, были оголены. И я почти шипел от раздражения, что голой кожей прикасался к шершавой ткани, а не к другой голой коже. Как же мешала рубашка на Джинки! Я дрожащими вялыми пальцами цеплялся за пуговицы в попытке расстегнуть ее. Уже на первой застрял: пуговица никак не хотела попадать в дырку… Расстегну потом. Я бросил это занятие, сосредотачиваясь на поцелуе. Обхватив его лицо ладонями, я продолжал зацеловывать Джинки. Ворвался в жаркую глубину рта, упиваясь вкусом слюны. Его скользкий язык кружил вокруг моего. Я проникал все дальше, словно хотел сожрать Онью. Этот поцелуй отличался не только тем, что я был готов разлететься на куски и кричать от удовольствия, он отличался и стилем. Я никогда не целовался так, предпочитая дразнящий темп. Любил, когда оппонент жалобно стонет в мольбе увеличить скорость. Я увеличивал, но даже тогда делал это умело и искусно. Я всегда был мастером поцелуев. А здесь я проделывал грубую работу. Но мне было не до оттачивания умения, я хотел напиться вдоволь, хоть и понимал, что вряд ли смогу утолить свою жажду до конца. Не утолю. Я никогда ее не утолю, сколько бы я не орудовал у него во рту. Я с причмокиванием вынырнул изо рта, решив уделить внимание медовым губам. Терзал их по очереди, ощупывал их нежную кожицу, каждую трещинку кончиком языка. Онью делал то же самое с моими губами, отчего мой глубокий стон разрезал тишину. Ли Джинки меня целует. Меня целует Ли Джинки! Ликование засверкало перед глазами. Между нами закопошились руки Онью. Кажется, он расстегивал рубашку самостоятельно. Я потянул за пояс халата, распахивая его окончательно. Грудь защипало и закололо в предвкушении прикосновения. Рубашка была отброшена вниз, и я прижался к сухой и гладкой коже. В глазах потемнело от удовольствия. ‒ Ммм, ‒ сдавленно простонал я, с влажным звуком отлепляясь от губ и задирая голову. Джинки судорожно выдохнул в мой изгиб плеча и ошпарил его слишком жаркими губами. Не удивлюсь, если там останется ожог. А от еще более жаркого языка, лизнувшего кожу там же, по телу пошли разряды тока, ударяя в пах. Волосы на спине волной встали дыбом, вызывая дрожь. Мне кажется, я скоро сойду с ума. В моем же собственном доме меня превратят в сумасшедшего. Либо я уже им стал, судя по острой, прошивающей все тело реакции на ладони Онью, легшие на мою голую спину под халатом. Он нажал на талию, прижимая еще сильнее к себе. Между нами не оставалось не то что миллиметра, ни единого атома. Но даже этого было мало. Хотелось слиться с ним в одно целое, проникнуть кожей в кожу, ребрами в ребра. Обвить его лианой. Захватить. Это желание заставляло дымиться и плавиться, я никак не мог его облегчить. Вжатие в Ли до боли в ребрах не помогало. Очень кстати поблизости была шея. Красивая, белая. Я, как хищник, сначала уткнулся в нее носом, шумно втягивая запах кожи. Слабо пахло одеколоном. А потом вцепился зубами, крепко зажимая плоть. Я, наверняка, переборщил, Джинки должно быть больно. Но над ухом раздался только глухой дрожащий короткий стон и больше ничего. Я сразу же разжал челюсти, широко зализывая то место. Не удержался и силой втянул нежную кожу в вакуум, застонал от ощущения сладости во рту. ‒ Джинки, ‒ шептал я между поцелуями, мокро прокладывая дорожку к линии челюсти, ‒ Джинки, ‒ это я шепнул уже на ухо. Поцеловал туда же. Я спустил с себя халат, шелк легко скользнул с плеч вниз. Вернулся к губам Онью и направил его в спальню, ведя за собой задом наперед. Там я уже совсем плохо стоял на вибрирующих от желания ногах и повалился вместе с Джинки на кровать, оказываясь сверху. Не разрывая безумного поцелуя, размазывая слюну по подбородку, я нащупал джинсовый пояс. Пока расстегивал пуговицу и дергал за молнию, почувствовал явную твердую выпуклость под джинсами. Ли выскользнул из моих губ, проезжаясь по щеке: ‒ Я н-никогда этого не делал, ‒ он тяжело дышал. ‒ Ничего, я тебя научу, ‒ я резко выпрямился и потянул джинсы вниз. Вместе с трусами, ‒ приподнимись. Онью послушно оперся на ноги, помогая мне снять с него остатки одежды. Когда все было отброшено, моему жадному взору предстал его восставший член. Налитый кровью и твердый, как камень. Можно было даже не дотрагиваться, чтобы это понять. От осознания того, что Онью настолько меня хотел, закружилась голова. И в низу живота тоже все закружилось, затянулось в сладкий узел. Я потянулся к прикроватной тумбочке, резким движением открыл верхний ящик. Смазка выкатилась из глубины ближе краю. Ох, как повезло, не нужно рыться среди содержимого ходящими ходуном пальцами. Я быстро вытащил ее и тут же открыл крышку. Руки подрагивали, пока я выливал на пальцы тягучую жидкость. Банку далеко не убирал, положил рядом с собой. Она еще пригодится чуть позже. Я подполз ближе к Джинки, устраиваясь коленом между ног. Он чуть приподнялся на локтях. Смотрел на меня со страхом и одновременно с желанием. Две противоположных эмоции дрались в его глазах за первенство. Ни одна из них не побеждала. Но когда я наклонился ближе к его лицу и сунул руку между ног, почти добираясь кончиком среднего пальца до заднего прохода, страх победил: ‒ К-Ки, ‒ он схватил меня за ту самую руку, испуганно заглядывая в глаза. Я остановился и склонился к нему, почти укладываясь сверху, подсовывая одну руку под шею. Он опустился на спину. Почему-то мне казалось, что он боялся не только физического контакта в новом для себя амплуа. ‒ Я не хочу делать тебе больно, ‒ заявил я со всей твердостью в голосе, с которой только можно было, будучи на грани потери сознания от неукротимого желания и крушащих меня эмоций. Особенно от любви, которая победно ликовала и от радости очень усердно перетирала меня в порошок, ‒ и буду делать все, что в моих силах для этого. В слова был вложен двойной смысл, относящийся как к сексу, так и к отношениям в целом. Я вглядывался в карие глаза, отыскивая в них намек на понимание двойного дна в сказанном и на разрешение продолжить. Онью пару раз моргнул и… моя рука была освобождена из тисков. ‒ Только попробуй обмануть, ‒ с шутливой угрозой нервно произнес он. ‒ Ладно, скажу честно. Первые несколько секунд будет очень неприятно. Зато потом тебе понравится, ‒ хмыкнул я, но сразу же вернулся к серьезности, ‒ просто расслабься и доверься мне. Тут тоже был двойной смысл. Закрепить клятву, прям как на свадьбе, я решил самым приятным способом: прильнул к влажным губам. Что они со мной творили! Только стоило их коснуться, как крыши на мне уже не обнаружилось. Сдуло. Воздух вокруг начал нагреваться вместе со мной. Меня можно было использовать, как обогреватель на комнаты три минимум. Сладостный жгут обвил и затянул живот. Я продолжил начатое, разрывая поцелуй. Многим не нравилось, когда их так успокаивали и пытались отвлечь от боли. Тело могло требовать покоя хотя бы в других местах, пока в одном было совсем хреново. Поэтому я прислонился к щеке и осторожно просунул палец на одну фалангу. Онью чуть вздрогнул, но скорее от необычности ощущений, чем от явной боли. А вот когда я углубился дальше, погружая палец до конца между жарких стенок, он слабо зашипел, хватаясь за мои плечи. Я невесомо поцеловал его в щеку: ‒ Чшшш. Постарайся не зажиматься. Когда все внутри немного расслабилось и не перестало пытаться вытолкнуть палец наружу, я аккуратно задвигал им, вытаскивая не на всю длину. Мой член уже ныл и умолял, чтобы палец заменили на него, ему не терпелось оказаться в жаре. Но я был непоколебим. С трудом и чувствуя, как по виску стекает капля пота, но я сдерживался. Надел на себя кандалы, чуть ли не запрещая себе дышать. Я должен был действовать, как измученный хирург под конец многочасовой операции. Когда уже хочется все бросить, выйти из душной операционной и отправиться домой, но врач должен стойко терпеть до конца, не теряя самообладания, твердой рукой доделать операцию, идеально наложить швы, ведь от него зависит жизнь пациента. А лежащий на моей постели «пациент» имел для меня неизмеримую никакими приборами ценность. Попробуй только измерить, любой из них сломается от зашкаливания. Я не мог позволить себе сорваться, пока не буду убежден в том, что Джинки легче. К первому пальцу добавился второй. Онью не издал ни звука, но весь сжался подо мной. И внутри, и снаружи. Я осторожно растягивал его, разводя пальцы в стороны, пока хватка Ли за плечи не ослабела. Поднявшись на колени, я обнаружил, что, оказывается до сих пор не снял трусы! Кое-как, завалившись на бок, я избавился и от них. Встал на колени между ног Джинки и щедро налил на свой член смазку. На разгоряченной чувствительной коже она показалось ледяной. Я размазал жидкость ладонью, подняв глаза на Ли. Он опять боролся со страхом. Я быстро опустился на него, укладывая в миссионерскую позу: ‒ Только не зажимайся, ‒ охрипшим и севшим голосом вымолвил я и прилип губами к щеке Ли. Он кивнул, но вцепился в мои плечи так, словно следовать моему совету совсем не собирался, почти отталкивая от себя. Вот, что происходит, когда разум согласен, а тело инстинктивно пытается себя спасти. Онью резко вдохнул и перестал дышать, когда я приставил головку члена ко входу, надавливая и направляя рукой. Медленно подался внутрь. Член будто угодил под пресс, настолько стало больно от сильно сдавливающих вокруг стенок. С огромным трудом я вошел только на четверть. Джинки болезненно зашипел, я остановился, сам еле сдерживаясь, чтобы не вторить за ним. Я обнял его, просунув руки подмышками и крепко прижался щекой к щеке. Закусил губу, впиваясь в нее зубами, отвлекая себя от боли. Двинулся взад-вперед по мизерной амплитуде, проникая чуть глубже, и застыл. Ждал, пока Онью хоть немного расслабится. Джинки дрожаще выдохнул, слабо обнял меня и ткнулся губами в ухо, как слепой котенок. От этого жеста в голове что-то переключилось. Джинки. Мой Джинки. Мой. Любимый. Джинки. Лежит подо мной, пошло раздвинув ноги. Желание красным пламенем зародилось в животе, быстро перекидываясь на остальные органы, сжигая меня изнутри, опускаясь в пах. Тело, пожалуйста, не надо. Но оно плохо меня слушалось. Выдержка треснула, разлетелась на тысячи осколков, разрубая путы, которыми я себя связал. Я подался назад и снова вниз, глубже. Проникать стало чуть легче, но Онью до сих пор дышал через раз. Я взывал ко всем богам, умолял дать мне сил сдержаться. Меня бил колотун, я зажмурился и стиснул зубы. Очень медленно, напрягая спину и ягодицы, не давая себе ускоряться, я вышел и вошел еще раз уже наполовину. И еще раз. Я перестал обращать на дискомфорт внимания. Было все еще больно, но по-мазохистки приятно. Член разрывался от болезненного наслаждения. Еще час назад я был готов высыхать от тоски и погибать среди непроглядного леса отчаяния. А сейчас я занимался сексом с тем, кто подал мне руку и не дал пропасть там. С тем, в ком я так дико нуждался. От этой мысли чувства переплетались с желанием и вызывали такое сильное возбуждение, пронизывающее низ живота, что меня почти мутило и отваливалось сердце. ‒ Джинки, ‒ томно выдохнул я на ухо, ‒ Джинки… Мне так нужно было чувствовать его. Всего. Назад-вперед, пробираясь дальше в горячую глубину, почти до конца. Я сдавленно застонал и нашел губы Онью, сразу же проникая в рот языком. Теперь я входил в него с обеих сторон. Я не знал, что отчаянно можно не только целоваться, но еще и брать кого-то. Но теперь знал. Я почти поскуливал, пока медленно наращивал темп. Было ощущение, будто чувства и эмоции насиловали меня, раздирали заживо. Я молил Джинки о помощи через глубокие толчки и скольжение языка по языку. Руки Онью, лежащие на спине, напряглись и обняли меня крепче, унося в омут удовольствия. Даже душу уносило туда же. Не знал, что она такая пошлая, но, по-моему, она стонала вместе со мной Ли в рот. Джинки… Джинки… Мой Джинки! Член двигался внутри все еще туго, но так гладко, горячо и скользко. Сладостные волны наслаждения, становящиеся почти болезненными, одна за другой захватывали живот. И я больше не смог. Еще пара судорожных проникновений до самого основания, и член выстрелил. Я резко вскинул голову: ‒ Мммммм, ‒ громкий, сдавленный стон раздался в спальне. Меня скрутило оргазмом, пах так остро пронзило щедро нагретой стрелой сладострастия, что изображение на миг в глазах померкло, остались только цветные всполохи. Даже кончал я отчаянно, вливая в Онью вместе со спермой самого себя. Свою сущность. Отдавал все, вжимаясь бедрами в бедра. Но я не собирался останавливаться на этом. Когда член зашелся в последнем спазме, я выпрямился на руках, нависая над Джинки. Он, ошарашенно и часто дыша, смотрел на меня снизу вверх. Сейчас ты будешь в еще большем шоке, Ли Джинки. Я закусил губу, оглядывая его. Целуя и кусая глазами. Разметавшиеся по подушке волосы, открытый лоб, опухшие от моих терзаний губы и любимые глаза, потемневшие от возбуждения. Я прекрасно помнил о том, что сам Онью еще не получил разрядки, поэтому я задвигался, с утроенной силой и скоростью, приподнимая таз. Теперь под правильным углом, добираясь до той самой заветной чувствительной точки внутри Ли. Удивленный всхлип и подернувшийся пеленой наслаждения взгляд очень красноречиво говорили о том, что попадал я правильно. Его рот приоткрылся в беззвучном стоне, глаза на секунду закатились. А мое возбуждение так никуда и не делось. Не облегчилось ни на грамм. Наоборот, теперь приобретало животные формы. Яростные и страстные. Меня сковало желанием, которое только усиливалось и скреплялось чувством любви. Чувствовалось острее. А от увиденной картины оно совсем меня задушило, сдавливая горло, которое уже давно превратилось в сухую пустыню. Я задыхался от своей же собственной неутолимой жажды. Боясь расстаться с разумом окончательно от созерцания морщившегося от наслаждения лица Джинки, я опустился обратно, утыкаясь ему в шею, туда, где бился бешеный пульс. Просунул руки под ягодицы и сильно сжал их. Беззастенчиво стеная, я проникал в самые жаркие и далекие глубины. То резко и сильно, выходя почти на всю длину и врываясь обратно, то ворочаясь внутри, почти не вытаскивая члена. Я готов был растерзать Онью своей любовью, превратившейся за пару месяцев из незаметного зародыша в огромное нечто. Теперь я понимал его слова: секс – это выражение любви. Вот я выражал ее, как мог, неистовыми проникновениями. Но хотелось об этом еще и говорить. Скрепить словами. Я вытащил одну руку и убрал прилипшие к уху мокрые от пота волосы Джинки: ‒ Я… люблю тебя, ‒ дрожащим тоном прошептал я туда же через судорожные сдавливающие вздохи. ‒ Я… мммм… тоже… тебя люблю, ‒ сдавленно между стонами произнес Онью, сминая мышцы на моей спине и смазано целуя в щеку. Но даже если бы он ничего сейчас не сказал, я бы не обиделся. Говорить связанные предложения посреди секса было очень сложно, ровно, как и понимать их. Но эти слова я понял и думал, что свихнусь от их смысла. Он меня любит! Кажется, эта мысль была настолько громкой, что ее точно должен был слышать весь мир и даже на другом конце вселенной. Широкими мокрыми поцелуями я покрыл весь путь от шеи к губам. Языком проник внутрь, извиваясь там змеей. Жалобные стоны Джинки от каждого ритмичного вжатия в заветную точку, тонули у меня во рту. Сам я уже был на грани повторного сокрушительного оргазма. Живот почти сжимался от сладких спазмов из-за бешеной скорости трения чувствительной плоти о жаркую тесноту. Да и редкая пульсация стенок внутри говорила о том, что Онью и сам был близок к тому же. Я переместил руку на истекающий смазкой горячий член Ли и сжал его. Ответная реакция последовала сразу же: движение бедрами навстречу и особенно эротичный сдавленный стон, от которого мурашки просыпались на меня холодным душем. Экстаз от прекрасного звука ухнул из ушей сразу вниз, концентрируясь там и разрываясь. Оргазм сдавил живот, прошил ствол члена, и я кончил, изливаясь в самую глубину. Искры посыпались из глаз, пока тело скручивало судорогой наслаждения. Я втянул губы Джинки в себя, почти кусая, и громко и протяжно простонал. Боже, я прокололся уже второй раз. Ким Кибом, ну хотя бы доведи дело до конца. Я задвигал рукой, не прекращая входить в Онью. Пот от напряжения и бессилия почти застилал глаза. Через пару движений вверх-вниз по стволу, он задрожал и запульсировал. Задергался в ладони, как живой. По пальцам потекла горячая сперма. Я разорвал поцелуй очень вовремя. Почти крик раздался над ухом, сотрясая воздух. Крик полный чувственности и удовольствия. Я как будто кончил еще раз, уже третий, настолько меня опять прошибло бархатным голосом, издающим такие звуки. Я же мечтал о том, как он будет стонать в моей постели. Неужели это желание сбылось… Сбылось. Пусть путь к его исполнению получился совсем не таким, как я себе предполагал, но оно сбылось. Все происходило на самом деле. Я на самом деле мелко зацеловывал обмякшего Джинки, куда только дотягивались губы: в щеку, шею, висок, подбородок. Я на самом деле крепко обнимал его после секса. И он на самом деле клал ослабшую руку мне на затылок в то время, как я устраивался щекой у него на ключице. Мы оба тяжело дышали. Животы сталкивались друг с другом в несовпадающем ритме. Тело гудело. ‒ Как же неловко, ‒ совершенно внезапно изрек Онью. Что? Я, пробираясь сквозь посторгазменную негу, повернул голову вбок, натыкаясь глазами на ставшее почти полностью багровым ухо. Джинки спрятал глаза под ладонью.