Рубиновый сокол. Часть 2

Про Форново Прошло несколько месяцев с тех пор, как я делал записи. Теперь, эти строки пишу я из родной нашей Франции и оглядываясь назад, диву даюсь, как это я все еще жив и здоров и все это как будто закончилось. Я думаю, что описывать военные действия с охотой могут лишь те, кто наблюдает за ними из безопасного места и сохраняет хладнокровие, или же лжет, что ему писать об этом легко. За те дни проведенные в обратной дороге я много передумал разных мыслей и возможно память моя исказит подробности, поэтому я напишу лишь о том, что показалось мне важным. Начну я с монсеньора Коммина. После нашего отъезда из Неаполя он отправился вести переговоры с итальянцами и подробностей я не знаю. Но знаю только, что тогда многие говорили, что он предатель и больше к нам не вернется и настраивали против него короля. Я же этому человеку верил, потому что как мне казалось, к королю он был по-своему привязан, любил его и жалел, а если и ругал, то из переживаний за жизнь его и благополучие. И оказался прав, потому что монсеньор Коммин присоединился к нам в Сиене и был он один из немногих, кто действительно старался поправить наши дела, а не беспокоился лишь о собственной шкуре. Обратная наша дорога заняла времени вдвое больше, чем могла бы из-за частых остановок, о которых я писал. Сначала мы делали их по причине нездоровья короля, но потом, как мне казалось, просто тянули время. На обратном пути король вновь остановился в Риме, надеясь на встречу с Папой, но тот вновь сбежал, не смотря на то, что король лично писал ему с большим почтением и просил не покидать Рима. Я тогда подумал, что надо было королю послушать кардиналов и хорошенько обстрелять папский замом еще в первый раз. Король так же очень надеялся на встречу с Чезаре Борджиа, и на удивление не держал на него зла за то, что тот сбежал от него. Он был очень огорчен таким приемом, потому как честно выполнил все данные Папе обещания, а Папа не выполнил ни одного и обманул его. Так что, как видите, быть Папой Римским и быть при этом человеком правдивым и честным, совсем ни одно и то же. Хочу я сказать несколько слов о той великой битве, которая состоялась под деревушкой Форново между нашим войском и войском Священной Лиги, созданной против короля. Создаваться она начала еще когда мы были в Неаполе, и поначалу итальянцы уверяли, что собирают войска лишь с целью защиты от нас и не собираются причинять нам зло, но это было неправдой. Неприятно удивили меня некоторые люди из нашего войска, о некоторых из которых я скажу отдельно. Они как будто бы совсем позабыли, с какой целью собирались в этот поход и что путь наш - не веселая прогулка, и если таким он и был изначально, то это по милости божьей, а она, как известно переменчива. Надо сказать, что король приложил все возможные усилия, чтобы кровопролития избежать. Переговоры велись несколько дней, но те условия, которые выдвигала Лига были для нашего короля неприемлемы, хоть кто-то и считал, что нам лучше будет уступить. Надо сказать, что многих тогда беспокоило его состояние и его безмятежность и в армии нашей потихоньку началось недовольство им(прежде всего со стороны швейцарских наемников). Его окружении ему очень дурно служило и часто выражало недовольство его распоряжениями. Говорили, что король мол не способен управлять своей армией и вести ее, что он человек слабый и надо бы кого другого назначить на руководство. Я знал об этих разговор и советник Коммин тоже знал. Но королю мы этого не говорили, чтобы не расстраивать его. Пишу я об этом, чтобы вы понимали, в каком состоянии и настроении находились наши люди к моменту, когда нам предстояла жестокая и решающая битва. Итак, от нашего великого войска осталась одна треть, и та была плохо организована и королем недовольна. Многие из тех, кто был приближен, не получили того на что рассчитывали и теперь смотрели с разочарованием и совсем не хотели помогать. У нас было плохо с деньгами, а у короля еще и со здоровьем. Одним словом, у нас не было почти ничего для того чтобы сразиться с противником, который численностью превосходил нас в три раза и к тому же не был изможден болезнями, разными излишествами и долгой дорогой. Когда стало понятно, что сражения не избежать, король ушел к себе в палатку и всех оттуда прогнал кроме меня. Меня же он спросил: ты боишься завтрашней битвы, Антуан? Я сказал, что не боюсь, но он все равно принялся меня успокаивать и я понимал, что своими словами он пытается успокоить на самом деле самого себя. Я понял, что он очень напуган. Все были подавлены и лица у людей были мрачными. Тут еще доложили, что от дождя намок весь наш порох, а значит, стрелять мы не сможем. Король лег спать, хотя было еще не очень поздно, около полуночи, и с ним в палатке был я и его телохранитель, только один, потому что двое других стояли у входа. Я уснул и проснулся от криков. Вскочив, я увидел короля и рядом с ним, на полу лежал неизвестный мужчина в луже крови.А в руке короля был кинжал и был он окрашен кровью. Король при этом был весь белый и трясся, как в лихорадке. Я не понял, что случилось, а телохранитель короля, можете себе представить, храпел как ни в чем не бывало. Король стал звать стражу и прибежали люди. Оказалось, что пока мы спали, в палатку пробрался убийца и хотел заколоть короля. Все были глубоко потрясены этим, потому что это означало одно: в нашем лагере был предатель иначе как убийца мог попасть в палатку и пройти мимо стражи? Оказалось, что он представился посыльным от итальянцев со срочным сообщением для короля и стража пропустила его, потому что никому и в голову не могло прийти что кто-то станет пытаться убить короля накануне сражения. Эти телохранители короля, впрочем, уже выставляли себя дураками и показали свою глупость и никчемность. Если бы событие это произошло бы в иной момент, возможно, им бы тут же занялись и стали расследовать, но теперь было не до того. Прежде всего король вдруг впал в какое-то исступление и с ним, как мне показалось, едва ли не сделалась истерика. Он выбежал из палатки, и я побежал за ним. Была ночь, очень темно и шел дождь. Я испугался, что он тронулся умом( для этого были причины), потому что он до этого момента никогда никого не убивал своей рукой. Я думаю, в тот момент, когда он убил этого наемника, он осознал, ЧТО предстоит ему завтра и пришел в ужас. Я опасался, что в таком состоянии он может попасться в руки наших врагов, и хотел уже было звать людей с факелами и идти на поиски, но тут король вернулся сам и был он совсем другим человеком. Он был спокоен, собран и извинился за свой поступок. После чего он стал отдавать распоряжения относительно завтрашней битвы и делал это очень уверенно и хорошо, как будто бы кто-то там, в темноте, поведал ему как нужно действовать. Потом он сел писать и писал очень долго и много. Кардинал делла Ровере предположил, что он пишет завещание, но завещание у короля было написано давным-давно, и я предположил, что, судя по объему, король записывает свой жизненный опыт для потомков и монсеньор Коммин, который был рядом, сказал, очень ехидно, что в таком случае это будет величайшее пособие по глупостям, которые надо избегать юным монархам. Он вообще сильно нервничал и был раздражен. Ему как будто хотелось что-то сказать. Когда король дописал, он сложил бумаги и отдал их месье Коммину и я понял, что это были письма. И тут между ними произошел невероятный разговор. К счастью, в палатке тогда были только мы трое и никто больше его не услышал. Король сказал что-то очень тихо, а потом громче: «так говорите прямо, что хотите сказать!» И тут монсеньор Коммин начал говорить и был он в гневе и я конечно слов его не воспроизведу, но были они примерно такими: «я много лет служил вашему отцу и это был величайший король, которого я знал! Он сделал Францию великой страной и за всю жизнь ни разу не надевал доспехи, чтобы сражаться! Он презирал войну и доказал, что успеха и процветания можно добиться иными путями. Вы презрели все наставления, которые он вам давал и потому мы оказались там, где сейчас – на чужбине, без денег, застрявшие посреди болота, окруженные врагами, подвергая свою жизнь опасности! И как будто бы всего этого недостаточно, чтобы теперь вы решили подвергнуть риску самое ценное, что осталось у вас – вашу собственную жизнь!» Король выслушал его молча, а потом произнес: «Коммин, если бы моя жизнь была записана на бумаге, как эти письма, и я бы мог прочесть, что свой конец я встречу здесь, и я мог бы выбирать каким он будет, я бы предпочел встретить его в грязи на болоте, пав от руки врага, рядом со своими солдатами, чем немощным стариком в темной комнате, обвешанный амулетами и оберегами». Дело в том, что король собрался принимать участие в завтрашнем сражении, а Коммин противился тому, из-за этого вышел их спор. Он позволил себе даже задать ему вопрос: а что вы будете делать, ваше величество, если завтра вас убьют или возьмут в плен? На это король ответил, что к плену он подготовился и отравит себя, если его схватят итальянцы. «Если же меня завтра убьют, -добавил он, посмотрел на советника как-то очень странно, - вы сделаете то, что должно. Вы призовете герцога Орлеанского. Как делали уже однажды». После этого советник потупился и произнес уже более смиренно: «я всего лишь опасаюсь за вашу жизнь». Но король ответил, что за эти месяцы он едва не умер дважды и теперь ему ничто не страшно и показалось мне, что если бы в этот момент под его ногами разверзся ад, король бы даже и не вздрогнул. Надо сказать, что когда наши воины узнали, что в бой король поведет их сам, то они воспряли духом. Я до сих пор считаю, что это был правильный шаг и нет лучше способа укрепить веру людей в тебя, чем готовность подвергнуть себя опасности во имя всеобщего блага. На рассвете король одел доспехи и снял с них все знаки королевского достоинства и произнес великую речь, и никогда ни до ни после он не говорил так хорошо. После этого с неба хлынул дождь и грянул гром и это напоминало знак свыше. Кажется, все должны были быть воодушевлены, но это было не так. Я увидел одного из придворных вельмож короля – Ги де Лаваля. Он был сыном двоюродной тети нашей королевы Анны Бретонской. Это был симпатичный, статный молодой человек, доброго нрава, очень хорошо воспитанный. Надо сказать, что за все время нашего похода он жил в свое удовольствие – пил, ел, развлекался с дамами, благо что не грабил и не разбойничал. Одним словом, ни в чем себя не утруждал. И вот в ночь накануне сражения, когда все мы молились и готовились, он напился со страху и теперь по утру выглядел ужасно потерянным и нелепым. У него был опухший вид, и он с трудом залез на свою лошадь. Он дважды выронил свой меч и то и дело приставал к другим с глупыми вопросами. Он был тем, для кого сражение это стало потрясением и неожиданностью. Битва, которая случилась, была страшной и жестокой, и я бы если бы и мог, не стал бы здесь описывать ее во всех подробностях. Но вот об этом Ги да Лавале я и хочу рассказать отдельно. Все мы были обучены владеть оружием по нашему происхождению, но если вы никогда не участвовали в настоящем сражении, то я скажу вам: забудьте все, чему учили вас ваши учителя. Противник ваш благороден только когда он ваш учитель и никто не задумывается, когда наносит удары мечом – правильно ли он делает их или нет. Перед самой битвой, когда я садился на лошадь, король сказал мне: «чтобы не случилось, Антуан, держись на нее изо всех сил, от нее зависит твоя жизнь». Дело в том, что король, как и я, был человеком хрупкого телосложения и его наставник по бою на мечах в его детстве говорил, что каждый из нас должен в бою опираться на свои сильные стороны. Король хорошо держался в седле и потому задачей его было не очутиться на земле и не потерять своей лошади, ибо в рукопашном бою, он был бы непременно убит. Так было бы и со мной. Я увидел монсеньора Коммина и кардинала делла Ровере, которые так же надели свои доспехи. Я подумал тогда, что если доспехи надел человек столько пожилой, как Коммин, и служитель церкви, то дела наши совсем плохи. За оружие в тот день взялись все – начиная от капитана артиллерии и заканчивая поварами и прислугой, у которых из оружия были топоры. Все были готовы биться за свою честь, и я очень гордился тем, что был французом. Вода в реке Торо поднялась и размыла берега. Я сидел на своей лошади и смотрел в сторону видневшейся на востоке деревушки, до которой было не так уж и далеко и представал, что делают в этот момент живущие там люди – например, спокойно спят в своих теплых постелях, а вскоре, проснувшись, начнут печь хлеб и я вспоминал, какой хлеб пекла моя матушка и как по утру в детстве я просыпался от запаха свежего хлеба и бежал скорее одеваться. Возможно никогда мне больше не почувствовать этого запаха и не увидеть лица моей матери. Мне стало очень тяжело от этих мыслей,но долг велел мне быть с моим королем. У короля было семь или восемь телохранителей, которые должны были быть с ним все время, но один из них заболел и на его место был поставлен Ги да Лаваль. Дело в том, что враги наши не знали, что король принимает участие в битве и в простом доспехе. И вот случилось так, что наш авангард, в который были включены все основные силы, ушел вперед, а король с двумя оставшимися отрядами подвергся внезапному нападению. Король оказался очень близко от врагов; их кавалеристы с копьями наперевес тронулись легким галопом и ударили по нашим двум отрядам. Но эти отряды, действуя одновременно вместе с шотландскими лучниками, отбили их. Итальянцы обратились в бегство и их преследовали все, кроме короля. Он остался стоять, но почему-то не спешил присоединиться к авангарду и с ним был я и монсеньор да Лаваль.Тут-то на нас и напал небольшой отряд разбитых кавалеристов, скакавших вдоль берега и увидевших, что возле нас никого нет. И было их около пяти человек, а нас только трое. И вот, увидев, что к нам спешит противник, Ги да Лаваль, вдруг, внезапно, припустил галопом вперед, в сторону авангарда, с криком « за помощью!». Все это произошло внезапно и повергло короля в шок, потому что он смотрел в след удаляющемуся да Лавалю и будто бы оцепенел. Возможно, нам всем стоило пуститься в бегство, но никому из нас это в голову не пришло, кроме монсеньора Да Лаваля. И таким образом он бросил нас, оставив наедине с противником. Король же достал свой меч, готовый к бою, и хотел опустить забрало своего шлема, но что-то случилось, и забрало не опускалось и противник узнал его. Он должно быть изумился, да и любой бы изумился на его месте, увидев короля одного, без охраны, вдвоем со своим камердинером на поле боя. Я подумал, что пришел наш конец и сейчас нас порубят на куски и решил, что пусть сначала порубят меня и выступил вперед, чтобы загородить его. Король же крикнул мне встать ему за спину и это было для того, чтобы противник не мог атаковать нас сзади. Как мне теперь кажется, напавшие на нас люди были несколько озадачены тем, что напали на самого короля и не знали, как им быть – убивать ли его или нет, а потому тянули время и мы просто бились, отражая их удары. Я понял, что они стараются теснить нас к берегу реки и двое из них окружили его, и хотели выбить из седла, но лошадь короля встала на дыбы и копытом ударила одного из них. В этот момент я увидел, что к нам на помощь уже спешат наши люди, и с ними монсеньор да Лаваль. Они яростно атаковали противника, который посмел атаковать короля и перебили почти всех. Я лично своей рукой как минимум ранил одного из них, чему был очень рад. Когда опасность миновала, король спросил меня, не ранен ли я, и в его голосе была тревога, и я заверил его, что со мной все в порядке. К счастью, после этого мы присоединились уже к авангарду и больше не подвергали себя такой страшной опасности. Что касается монсеньора да Лаваля, то он старался не встречаться с нами взглядом и ему должно быть было очень стыдно за то, что он так подло бросил нас. Сражение длилось до полудня. Я не знал, кто выиграл, и мне было все равно, но кажется, закончили мы на том, что обратили в бегство итальянцев, которые не ожидали такого напора.. Дождь прекратился, мы спрыгнули на землю с лошадей. Трава под ногами была окрашена в красный цвет от крови и повсюду слышали крики и стоны раненых. В этот момент один из наших подозвал короля, и мы подошли к лежащему на земле итальянскому воину. Он был уже немолодым человеком и тяжко ранен, изо рта у него и из раны на груди шла кровь. Кто-то сказал: это же Франческо Гонзага! И был этот человек великим итальянским полководцем, и вот теперь мы думали, что с ним делать. Он очевидно испытывал страшные мучения и при виде его тошнота подступила у меня к горлу. «Прикажете взять в плен?» - спросили короля. Но он покачал головой, опустился на одно колено перед раненым и посмотрел ему в глаза. Потом взял свой меч и вонзил ему в грудь, избавив несчастного от страданий. Думаю, тот все равно бы не выжил, и король поступил великодушно. Чуть позже он отдал приказ добить всех раненых. В плен мы никого не брали. Я видел, как монсеньор Коммин подошел к королю и сказал ему: «Ваше величество, вы мечтали о войне. Это война. Довольны ли вы?» Король оглядывал поле боя и спросил, сколько людей мы потеряли. Оказалось, что намного меньше, чем итальянцы, но они захватили наш обоз с продовольствием и королевские штандарты. Страшно подумать, что если бы король внял советам скрываться в своем шатре, то скорее всего был бы захвачен в плен. Я видел его лицо, когда он, окруженный советниками и кардиналами, обсуждал потери и дальнейшие действия. Не знаю, о чем они говорили. Но я знаю, что он не испытывал никакой радости или триумфа и потом, после я видел, как он отходил в сторону, к лесу и его рвало от отвращения. Как описать вам то чувство, которое испытывает выживший во время великого сражения воин, видя, как умирают его товарищи? Я был счастлив передышке и молил господа, чтобы сражение не возобновлялось, ибо силы наши были на исходе, хотя король не получил ни единой царапины даже и это было чудом. Все же мы были счастливы и славили короля. Единственное, что огорчило его, так это то, что итальянцами был взял в плен камердинер короля по имени Габриэль, при котором были реликвии, с давних пор принадлежавшие королю; камердинер шел при обозе, поскольку там везли королевскую постель. Оказалось, весь бой длился не более четверти часа, ибо, как только итальянцы сломали или метнули копья, они все бежали. Погоня же продолжалась примерно три четверти часа. В Италии не привыкли к таким битвам, поскольку они сражаются, вводя одно соединение за другим, и бой, бывает, тянется целый день, никому не принося победы. Все сильно устали и я думаю, никто уже не хотел сражаться. Чтобы атаковать обратившегося в бегство противника, нужно было перейти реку, вода в которой поднялась и стала разливаться. Король спросил совета, стоит ли нам это делать или нет, и одни говорили, что стоит, а другие, что нет. Я видел, как к королю подошел монсеньор да Лаваль и говорил ему что-то, а король отвернулся от него. Думаю, он был огорчен его бегством. Пока пересчитали раненых, стемнело и мы расположились на ночлег на небольшой ферме, где было много необмолоченного хлеба. Почти все легли прямо так, под открытым небом, на землю. В комнате короля находились раненые – сенешал Лиона и другие, которых он велел укрыть и накормить; все чувствовали, что легко отделались, и уже не мнили о своей славе, как было накануне сражения, ибо враг держался поблизости. Я лежал на своем плаще и думал о том, как можно быть злым и жадным, как можно предавать своих товарищей, продаваться и делать подлости. Я до сих пор, когда пишу эти строки, не понимаю этого. Конечно, война показывает истинное лицо людей, и каждый дорожит своей жизнью, но я видел за время нашего похода знатных людей, имевших почет и благорасположение короля, получавших от него много милостей и легко предавших его. Я не верю, что этим путем можно достичь счастья и успеха, ибо Господь наш всевидящий каждому воздаст по заслугам. У каждого человека должно быть что-то святое, то, ради чего он готов отдать свою жизнь и душу и удивительно, что для многих людей этим являются деньги. Я слышал, как монсеньор де Коммин сказал королю: «Сир, сегодня вами гордится вся Франция». Я думаю, что эти слова много значили для короля, ибо были произнесены советником в такой час. Я по сей день уверен, что для короля нет ничего превыше королевской чести и достоинства. Сам он никогда не унижал людей и плохи те, кто делают это, ибо человеческая честь и достоинство есть то, что отличает нас от животных. Я лежал на своей подстилке, было совсем темно и на прояснившемся небе зажглись звезды. Я услышал шаги и подняв голову, увидел короля. Я встал и подошел к нему. Он был сильно пьян хоть и не знаю, где мы достали спиртное. -Сегодня, Антуан, ты проявил храбрость и доблесть и будешь вознагражден за это! Проси, чего хочешь! – сказал он мне. – Когда мы вернемся во Францию я награжу тебя так, как тебе и не снилось, хочешь? Я на это ответил, что мне не нужно ничего кроме любви моего короля и счастлив служить ему. Кажется, мои слова заставили его совсем расчувствоваться. -Ты мне как сын! Я переживал за тебя, - сказал король, хоть по возрасту я был ему скорее братом. – Я бы назвал своего сына твоим именем. Я осторожно напомнил королю, что у него есть уже сын, дофин Карл-Орлан и он смутился немного, а потом засмеялся, сказав, что в таком случае ему немедленно нужен еще один сын, чтобы назвать его моим именем, если только королева будет не против. И тогда он внезапно шагнул ко мне и обнял меня. И если вас когда-нибудь обнимали короли, то вы поймете мои чувства. В этот момент меня как будто бы обнял весь мир. Про то что было после возвращения во Францию Как я уже писал, после окончания этой страшной битвы перед нашей армией и королем встал вопрос: продолжать ли сражение? На следующее утро, когда каждый переспал эту долгую ночь со своими мыслями, был собран совет. На том совете мнение разделились: половина убеждала, что итальянцев надо добивать и именно теперь, и это победа окончательно закрепит наш успех. Другая же половина говорила, что еще одного сражения наши люди не выдержат. Те, кто жаждал итальянской крови были убедительны в своих доводах. Король же, который с утра был очень задумчив и молчалив, велел отправить монсеньора Коммина и кардинала делла Ровере на переговоры с противником. Судя по всему, они ни о чем не договорились, но когда вернулись, решение так и не было принято. Так продолжалось весь день – и посыльные от наших войск ходили туда-сюда без всякого толка. Снова наступили сумерки и люди стали укладываться спать. Я тоже собирался ложиться, но тут ко мне подошел один из камергеров короля, растолкал меня и сказал собираться ибо король решил срочно уйти в Асти. Должен признаться, что перспектива покинуть это место меня обрадовала. Надо сказать, я очень боялся, что король примет решение о наступлении, и он явно колебался и я видел, как целый день к нему подходили разные люди, и что-то шептали. И вот мы седлали лошадей, когда к нам подошел монсеньер де Коммин. Услышав, что мы уезжаем, он повел себя несколько странно. Он сказал: «Ваше величество, я не понимаю. Вы одержали верх в этом сражении и всего один шаг отделяет вас от того, чтобы одержать победу, которую французы не одерживали на поле боя почти 200 лет. И теперь, когда вы можете это сделать, вы принимаете решение…отступить?» Король немного смутился от этих слов. Однако он произнес довольно уверенно: «Это я не понимаю вас,Коммин. Не далее как накануне не вы ли убеждали меня, что война – дело дурное и затратное?И отговаривали сражаться? Нашей целью было проложить себе дорогу, и мы это сделали. Теперь же вы хотите чтобы я отправил еще больше людей на смерть, в которой нет никакой необходимости? Ради чего? Ради великих амбиций?Но ведь вы же всегда и упрекали меня за них? Мы…уходим…своей дорогой. Вы можете остаться и продолжить переговоры.» Советник на это ответил, что мол, вот уж нет, и он своей жизнью дорожит и поэтому поедет с нами. Итак, мы тронулись еще до рассвета. Не дай вам бог такой дороги, по которой прошли мы эти дни. Противник нас нашего ухода не заметил до полудня и все еще ждал возвращения советника для переговоров, что дало нам время. Я не знаю, можно ли было это считать бегством или отступлением. Но я знаю только, что те дни, когда мы шли были худшими днями за все время нашего похода. Часть людей умерла от болезни, кто-то утонул в реке вовремя переправы, не говоря уже о том, что у нас не было ни еды, ни воды, ни лекарств и людям приходилось заходить в воду по пояс и пить, как животные стоячую воду и за три дня, я лично ел всего два раза. Я до сих пор в толк не возьму как это столько многочисленное войско со столько тяжелой техникой сумела преодолеть такое расстояние, какое преодолели мы? Надо сказать, что никто не жаловался и все вели себя очень достойно, хоть и не слышно было привычных смешков и распевания песен. По большей части люди молчали. Что касается короля, то он пребывал в состоянии странном. Мне кажется(но я не знаю точно), что решение не продолжать бои было им принято против собственной воли. Как я уже говорил, его гордость была уязвлена и думаю, он в глубине души осуждал себя и возможно считал свой поступок трусливым. Но он сохранил жизнь людям и потому был прав. Я хочу сказать, что иногда мы должны принимать решение против собственных желаний и своей гордости, и уметь отказываться от славы, богатства и почестей. Много проблем нам доставил герцог Орлеанский, который был заперт в осажденной Новаре, без продовольствия, потому что сцепился с герцогом Миланским. Я знаю, что король старался сохранять нейтралитет и не влезать в эту историю с претензиями герцога на Миланское герцогство, но я знаю, что он был зол на него. Во-первых, тот во время нашей компании действовал часто не согласуясь с ним, а как хотел, во-вторых, из -за его действий отчасти мы были в таком положении, в каком оказались. И вам трудно было бы представить, в каком виде мы были, когда добрались, наконец, до земель маркизы Монфератсской. Думаю, что последние бродяги, испытали ли бы жалость при видя нас. Начались переговоры насчет спасения герцога Орлеанского между нашим королем и сеньором Лодовико. Эти переговоры в итоге затянулись настолько, что под Новарой много наших людей умерло от голода.Кроме того кто-то пустил слух в Неаполь, что короля нашего убили под Форново и получилось так, что те наши гарнизоны,которые там оставались, начали терять свои позиции. И тут многие же наши союзники, поверив этому, стали делать вид, будто бы нас не знают и ничем не обязаны Франции и это была еще одна подлость. Что касается операции по спасению герцога Орленанского, то король с этим не торопился и как мне показалось по причине их ссоры. Он хотел наказать его за непослушание. И все дело упиралось в этот единственный город, который герцог Орлеанский хотел удержать, а герцог Миланский вернуть, поскольку он расположен в 10 лье от Милана и является ключом к обладанию всем герцогством, где девять или десять крупных городов, лежащих друг возле друга на небольшом пространстве. Герцог Миланский поэтому говорил, что если ему вернут Новару, не требуя взамен Генуи, то он все сделает для короля. Что касается герцога Орлеанского, то он постоянно писал королю гневные письма с призывом о помощи и требовал, чтобы мы дали бой миланцам, чего делать король совсем не хотел, ибо герцог был сам виноват в том, что застрял там. В итоге герцога все же спасли и выглядел он вполне себе целым и невредимым, тогда как его люди поумирали от голода, но он кажется, не понимал почему так случилось и считал себя правым. Король потом еще выплачивал оставшимся в живых деньги, и вот вам пример того, что король всегда в итоге расплачивается не только за свои ошибки, но и за ошибки своих подданных. Герцог Орлеанский же к удивлению многих продолжал жаждать крови герцога Миланского и утверждал, что это дело чести, вместо того чтобы радоваться тому, что остался живым и здоровым. В итоге с сеньором Лодовико был заключено мирное соглашение, которое он в последствие не выполнил. Теперь я хочу перейти к тому, что происходит у нас сейчас во Франции. Король вернулся на родину в начале сентября, и я не берусь оценивать стоила ли эта игра свеч или нет. Мне только пришла в голову мысль: а как он собирается руководить государством Неаполь, находясь при этом во Франции? Я к тому, что королю и у себя дома бывает трудно уследить за порядком,( к сожалению, это правда) а тут чужая страна и вряд ли там кто-то будет подчиняться каким-то его представителям. В итоге все так и произошло и мы один за другим начали терять города, которые завоевали. Забыл сказать, что в отношении священной Лиги король отправил вновь с дипломатической миссией монсеньора Коммина в Венецию( должно быть он дорогу туда уже знал так же как к себе домой) с целью заключить договор. Суть была в том, чтобы напомнить им, что они назывались нашими союзниками и перестали теперь поддерживать нового короля Неаполя,( потому что наш король перестал быть королем Неаполя, и город был сдан, а наши там перебиты и изгнаны) вернули то, что у нас отняли, и прочие договоренности, которые они подписали. В ответ на все это итальянцы заявили, что они условия все эти выполнить не могут, так как якобы никогда ничего против нашего короля не имели и вообще с их стороны было самое доброжелательно отношение и что это мы во всем виноваты и первые нарушили условия. То есть они называли черное белым, а белое черным. Я не хочу сказать, что мы были во всем правы и не бывает такого, чтобы в политике дела велись честно и правдиво, но все же таких подлостей, как делал герцог Миланский, мы не делали и король с самого начала вступал в компромиссы, а герцог не выполнил вообще ни одного своего обещания вообще. Я не мог не поражаться, как можно считать великим герцогом такого человека как сеньор Лодовико, если он врет вообще с утра до вечера, при этом уверяя, что врут другие. Я понимаю, что и король наш тоже был не до конца правдив, и обещая отдать захваченные города, не отдал, но во-первых, люди в этих городах хорошо его приняли, а во-вторых..то что позволено королю Франции, не позволено герцогу, и в-третьих, он никого так подло не подставлял и если уж кого и надо бы изгнать из Италии, то это не нас, а сеньора Лодовико, который действует исключительно в своих интересах и плюет на всех вокруг и люди в Италии живут, как скот. Я уверен, что при нашем короле они бы все равно жили лучше, чем живут сейчас,потому что хуже уже некуда. Очередной обман порадовал только монсеньора Орлеанского, который теперь носился перед королем и орал, что он вот де говорил, что этого герцога надо стереть в порошок и что он собака и сволочь, а вот король его не послушал, а он был прав. Себя же виновным он ни в чем не считал, хотя всю войну почти просидел в Асти в замке, пил, ел и жил в свое удовольствие, пока люди( в том числе мы) чуть не отдали Богу душу от голода. Примерно спустя три месяца произошло событие, которое повергло всех в большую скорбь. Я помню этот день очень хорошо. Был декабрь, шел снег. Король принимал кого-то из наших представителей в Италии. Он сидел на троне и рядом с ним был кардинал Брикконе и камердинер Этьен де Век(те, кто так активно втягивали его в это итальянское предприятие). Внезапно в залу зашел посыльный, стремительно направился к королю и передал ему послание, сказав что-то на ухо. Король развернул его, прочел и переменился в лице. В этот же момент вошел тот самый представитель и с порога заявил, что у него для короля известия печальные. Король молчал и этот человек, не подозревая ничего,сообщил печальное известие о том, что главный неаполитанский замок, последний оплот власти короля в этом государстве – сдан. Но это было еще не все – мы потеряли и Пизу, о которой я уже рассказывал. Назначенный там человек передал управление пизанцам, нарушив клятву короля, данную флорентийцам о том, что вернет им этот город и еще другие города. Города эти возвращены не были, потому что назначенные там королем люди, его подданные, – продали их. Говоря общими словами, люди, которым король доверял и которых слушал, фактически продали его самого, подставив и выставив в очень неприглядном свете перед итальянцами. Как такое могло произойти – уму непостижимо и это было ужасное и позорное бесчестье для короля. Мы к тому же потеряли огромное количество денег и при этом остались должны,так что я даже подумать боялся, что чувствовал бы в тот момент на месте короля, когда ему доложили об этих потерях. Король же выслушал посланника молча, а потом, неожиданно встал и вышел из зала, к изумлению всех, кто там был. «Должно быть его величество очень расстроился..» - произнес кто-то. Но я уже догадался, что дело было в послании, полученном королем несколько минут назад. Это было письмо из Амбуаза, в котором сообщалось, что единственный сын короля, дофин Карл-Орлан умер этой ночью от кори. 1496 Прошло вот уже как четыре месяца с тех пор, как я последний раз брался за перо. Откровенно говоря, мне совсем не хотелось писать и мысли мои печальны и трудно мне излагать их на бумаге. Теперь конец весны 1496 года и вот уже как более чем пол года король возвратился из-за гор. И с этих самых пор преследуют его одни несчастья. Как удивительно милостив был к нему Господь все эти месяцы на чужбине и как сурово теперь он карает его за грехи. Перечитывая свои же записи, пытаюсь я разобраться и отличить ложь от истины и понять: так ли виновен наш король,что должно на него свалиться столько горя и на него одного? Размышляя над этим, я прихожу к выводу, что вина на нем есть, но та ли эта вина, которую вменяют ему другие? Если он и виновен, то в том, что оказался столь доверчив и поручил руководить собой людьми гнусными и алчными, что не распознал их мотивов, что не проявил твердости и не покарал их. И если виновен он, то почему только он? Почему никто не спрашивает ничего с других, тех, кто втянул его в эту авантюру и сбил его с пути, почему теперь они как будто бы ни при делах? Разве справедливо так строго судить нашего короля за то, что он был преисполнен добрых намерений, но ошибся в выборе проводников? Постигло семью короля большое горе ибо нет ничего более ужасного, чем смерть его наследника, на которого король возлагал большие надежды. Многие думали, что король после этого впадет в глубокую скорбь и извлечет уроки из ошибок,(хотя не мне о них судить). Он же не изменил своего образа жизни, напротив, еще больше погрузился в пучину слабостей и пороков. Он, подобно самоубийце заходит в воды, держа в руках своих камень, привязанный в шее. Теперь государственными делами он совсем перестал заниматься и все решения принимают его камердинеры и прочие приближенные, которые между собой враждуют и переругались, как собаки. Король же время проводит в постоянным развлечениях, турнирах, пирах и прочих удовольствиях. Он совсем губит свое здоровье различными излишествами и Его уже почти в открытую осуждают за такое поведение, а на королеву смотреть стало больно, ибо она чахнет на глазах, худеет и стареет, оставленная и позабытая. Говорят, что король дал себе обещание овладеть всеми знатными дамами в Лионе и хоть я не верю, что мог он такое говорить,но как будто бы он и вправду пытается любовными похождениями заполнить горечь утрат своих. И не думает он, что потеряв всю Италию, он рискует теперь потерять и Францию, ибо приближенные его почти все его осуждают за образ жизни такой и за распутство, в которое он погрузился и в котором как будто хочет себя в конец уничтожить. Кто-то видит в этом слабость и легкомысленность, но я вижу глубокое отчаянье человека, который обманул самого себя, который чувствует разочарования и себя убивает своей же рукой. С королевой он почти что не разговаривает и при всем этом она теперь вновь беременна и как это у них получись я даже не знаю,потому что союз их расстроился окончательно. Мне даже стало жаль ее, ведь унижение которое она претерпевает, огромны и она бессильна что либо изменить.Говорят, что король пообещал вернуть ей Бретань, если она родит ему нового сына, но я не верю, что мог так сказать. При этом я скажу так: никто, решительно никто за это время не высказал королю подобие сочувствия, не пожалел его просто по-человечески. Я бы и рад сам его пожалеть, но кто ж мне это позволит, если сам король к себе так беспощаден? Лучше всех себя теперь чувствует герцог Орлеанский,который такому образу жизни короля потворствует. Из-за этого он серьезно поссорился даже с королевой, которая потребовала выгнать его из замка, но король этого не сделал. Напротив, он с герцогом теперь совсем сблизился и тот живет у нас, как у себя дома и развлекается вовсю. Теперь он ближе всех к короне и только ждет не дождется, когда король загубит себя окончательно. Вчера произошло событие, о котором я должен написать. Я шел по поручению, данному мне королем к монсеньору кардиналу. Я нес при этом стопку книг в его кабинет. Я шел по коридору, но споткнувшись, нечаянно выронил их.Одна их них при этом отлетела за портьеру и мне пришлось лезть туда, в пыль, чтобы ее достать. Найдя ее, я хотел было встать, но тут услышал шаги и голоса кардинала и адмирала Трейли. Еще секунда и я бы, конечно, объявил о своем присутствии, но фраза, которую я услышал, заставила меня замереть и затаить дыхание. Вот что я услышал, сидя на полу за портьерами. -Да…на детях всех великих..природа отдыхает. И кто ж тут виноват, что наш король – дурак? – произнес адмирал. -Тише! Прекратите. Он просто еще молод. -Ой, да перестаньте вы! Зовите вещи своими именами! Со всем уважением к вашей должности, я духовенство не люблю, когда вопрос касается политики.Что до возраста..и сколько лет же Карл – король? Ведь если мне не изменяет память кто-то из ваших представителей на генеральных штатах в Туре речь в 84 году толкал о том, что сын Людовика страной управлять будет достойно и приведет ее к успеху?Вот вы мне скажите, кардиналал, на чем основывались и тогда такие выводы? Я короля ребенком помню и я вам скажу, за эти пятнадцать лет, что он король – Карл ничуть не изменился. Откуда уму взяться, если его там изначально нет? С опытом? Но тогда простите, нужны тут склонности другие. Нужна работа над собой. Какое-то усилие. Они остановились как будто бы специально рядом с тем местом, где я стоял. Я видел затылок адмирала меньше чем а полуметре от себя. Кардинал молчал.Он кажется хотел бы что-то возразить. Адмирал же продолжал. -Я понимаю, при нем вы достигли тех успехов, которые имеете. Это хорошо для вас. Но куда же к черту, мы катимся? Таких потерь, которые мы понесли, страна давно уже не несла. Послам иностранным мне стыдно смотреть в глаза. Вы знаете как грустно жизнь, когда живешь ты и тебе – стыдно за своего короля? -Адмирал, простите мне мои слова, но мне странно слышать их от вас. Я не говорю, что вы не правы. Но разве не получили вы от короля такие полномочия и регалии, которых не имели никогда и теперь вот так вот строго судите…Да, у короля есть слабости и недостатки и.. -Слабости? Ха! – адмирал хохотнул. – Когда тебе пятнадцать лет, и ты с мечом и на коне воображаешь себя мессией, спасителем страны – это мило и забавно. В семнадцать лет за каждой женской юбкой волочиться, как будто бы это алтарь вселенной - допустимо. И даже в двадцать лет вести легкомысленный образ жизни, если средства позволяют – хорошо. Но в двадцать шесть быть королем и быть тем, кого описал я выше? Не говорите мне про возраст.Он не ребенок уже давно и за свои поступки должен отвечать. А он – не хочет. -Не думаю, что его величеству так уж все равно.. -А я вот вижу! Я кстати с ним, сегодня разговаривал с утра..-адмирал понизил голос.Они остановились и присели. – И все чаще мне кажется, что я говорю со стеной. Он решения принимает через своих поверенных, но почему? Потому что чувствует, что сам ни черта не понимает? Так и в чем смысл весь, если страной управляет кучка дураков других? Была еще надежда, что у него родится наследник хоть приличный. Но нет..стал шесть раз отцом и все впустую..все! Господи! Ну разве этот человек не сборище нелепостей? Начиная от внешнего вида..тут как раз пошел он весь в отца. Красотой покойный Людовик не блистал, о да, но там хотя бы ум был! Образование.. -Тут вы не правы. Король читает очень много. -Да, но знания эти хаотичны и бессистемны. Опять же почему? Потому что ленивая натура! Он хочет развлекаться, а все остальное – это слишком сложно. Скажите, ну неужели вас он не раздражает? Одна рука эта жуткая чего стоит…фуф..и как подбородок задирает, как будто надеется, казаться выше..и звук каблуков его и этот взгляд какой-то странный..нет, правда, он иногда так уставится и смотрит…господи, как жаба. Вы жабу видели? -Ладно, адмирал. Прекратите.Я не буду спорить с вами. -Кардинал помолчал. – И все же я к королю питаю самые добрые чувства. Он – хороший человек. -Хороший человек?И что это такое? Я не знаю. Я знаю только, что он – плохой король. Потом они разошлись в разные стороны,кардинал зашел к себе в кабинет, а я вылез из своего укрытия и сердце у меня колотилось с такой силой, как будто бы вот-вот выпрыгнет из груди. Внезапно странный шорох заставил меня обернуться и показалось мне, за углом возле окна, там где была небольшая ниша и стояли стулья, как будто что-то шевельнулось, толи ветер толи что. Надо сказать, что наш замок Амбуаз спроектирован достаточно странно, а теперь его и вовсе перестраивали и я иной раз сам начинал плутать в коридорах и натыкался на какие-то незнакомые комнаты и двери. Я замер. Появилось чувство, что разговор этот подслушал случайно не я один. Потрясенный до глубины души, я все же зашел к кардиналу, отдал книги и вышел в сад с боковой лестницы. И тут я увидел короля. Я замер, потому что считал, что в этот момент он должен находиться у себя, вообще в другой части замка, а если он сидит здесь, значит он мог выйти только с этой лестницы, там же где и я. Он сидел один, в беседке, той, что выходила на донжон. Ноги мои были ватными от страха, но я почувствовал, что должен подойти к нему и подошел. При виде меня он кивнул и указал на место рядом. Я присел и осторожно попытался заглянуть в его лицо. Мне показалось, что глаза его блестели как-то по-особенному, и в них стояли слезы. Однако он прикрыл рукой их от солнца и можно было подумать, что это свет их просто раздражал. Я тут же начал глупо говорить, чтобы не сидеть так молча и это было трудно и слова застревали в моем горле, и все, что я говорил, казалось нелепым. Я начал говорить,как красиво в саду(был конец августа) и какое прекрасно строительство теперь идет в замке и показал рукой на донжон. «Вы так преобразили замок, ваше величество,просто глаза не нарадуются..и вот эти цветы..» И тут он посмотрел на меня и произнес: «Да, это хорошо, когда у короля есть хоть что-то красивое. Хотя бы замок и сад, правда?» Хотя бы это было произнесено больше с иронией, но горечь, которую ощутил я в ней, заставила меня убедиться – король все слышал. И тут я хочу сказать, что считаю самым гнусным – осуждать человека за его внешность. Вот уж то, что действительно от нас не зависит! А адмирал, со своим рябым лицом, гнилыми зубами и дряблым телом, вообще должен был молчать. Король был таким, каким родился, и я уверен, что если бы он мог выбирать, как ему выглядеть, то выглядел бы иначе и все же говорить, что он похож на жабу – это ложь. Но неужели в разговоре кардинала с адмиралом, короля больше всего задело замечание о его внешности? Хотя, неудивительно, ибо подобные замечания вообще отвратительны и люди, которые их себя позволяют – невоспитанные, грубые и глупые. И тут со мной приключилось что-то. Я, вдруг, так страшно разозлился на адмирала и кардинала как будто бы эти двое меня так оскорбили. И я сказал: «Вы слышали их, да? Разговор кардинала Брикконе и адмирала?» Король молчал. Но меня уже понесло. Я начал говорить, что это подлецы и дураки, особенно адмирал. Что все сказанное ими –неправда, что всегда есть те, кто недоволен, а адмирал, когда был жив еще король Людовик и его так же поносил. Король слушал мою гневную речь, а потом, вдруг, улыбнулся. - Я ценю и верю, что ты говоришь от сердца. Но знаешь это очень..унизительно,когда ты мой слуга и ты меня жалеешь. Я понял, что моя пылкая речь со стороны должно быть и впрямь выглядела странно. Я думаю, у кого-то может возникнуть вопрос: как это может камердинер вести с королем вообще такой разговор? Уж не сочиняет ли этот парень? Но я скажу: нет. Я допускаю, что при других дворах в Европе короли не ведут со своими слугами такие беседы, но наш король вообще позволял достаточно много своим подданным. Нет, естественно не сверх приличий, но взять вот монсеньора Коммина. Он порой говорит королю такие вещи, за который мог бы получить сапогом по лицу. И кстати он получал, когда служил у Карла Смелого. Но в семье нашего короля было заведено вести себя воспитанно, что королю, что слугам. При этом по факту люди говорили намного больше дерзостей друг другу, просто с любезным видом. Король мог, конечно, сделать замечание, но в целом, он рот никому не затыкал. Зато вот герцог Орлеанский мог и наорать и обругать бранными словами запросто, но никогда – при короле. В тот момент я кстати, подобно герцогу хотел бы обругать кардинала и адмирала, но сдержался. -Никто не давал им такое право – вас судить. Та мантия, которую носит кардинал – заслуга ваша.Вы просили за него у Папы в Риме. А адмирал…что он сделал? Он проиграл сраженье в Генуе,между прочим, а вы под Форново – победили. Ваше величество, простите за эти слова..но пусть бы кто из них побыл бы хотя бы день на вашем месте?С себя они не спрашивают строго. Ну, конечно.. -С нас спрашивают согласно нашему положению и статусу,Антуан. Ты умеешь хранить секреты? –внезапно произнес он. –Я хочу кое-что тебе рассказать.. Я удивился и сказал, что король может доверить мне любой секрет и я унесу его в могилу. Здесь я должен сделать паузу и сказать, что все услышанное, не имеет никаких доказательств кроме слов короля. А потому я, учитывая его состояние и то, что произошло потом, считаю, что им придавать значения не стоит. В двух словах. Отец нашего короля, покойный Людовик Благоразумный, якобы имел связь с одной женщиной. Простой женщиной – женой придворного булочника. Любовниц у него было много,но так случилось, что незадолго до этого умер сын короля, дофин года от роду. Король очень горевал и тут королева должна была родить ребенка.И так случилось, что родила ребенка и та женщина, с которой король был в связи.Так вот, ребенок королевы – тоже мальчик, умер через несколько дней, и король, в отчаянье взял своего сына от любовницы во дворец и ребенка подменил. Никто ничего не заметил так как дети все на лицо одинаковы. Король же ничего не мог уже сделать, но понимал, что совершил страшный грех. -Теперь ты понимаешь,Антуан..что на этот трон и на корону я прав имею даже меньше, чем Луи. –Он посмотрел на меня. –Я бастард. Незаконный королевский сын. -Но откуда вам известно? -От отца. Он сам мне рассказал перед своей смертью.Не знаю, для чего. Больше никто не знает, даже моя сестра.Отец был уверен, что у него родится другой ребенок и он законному сыну передаст престол. А потом когда понял, что другого сына не будет..смирился. Лучше, решил он, такой сын, чем никакого. -Ваше величество, -твердо сказал я. – Если так и есть, это не означает, что слова адмирала – правда. Вы сын короля, а значит, король. -Да, сын..-неожиданно в его голосе прозвучала злоба. –Но я от него кажется взял только свое лицо..Вся моя ошибка, как и ошибка многих других людей в том, что они не хотят признавать, кто они. Я себя представлял другим и убеждал, что как будто бы мое происхождение не имеет значение и решил, что я стану каким захочу.Это опасная иллюзия. Я из-за нее так много совершил ошибок. Не хотел видеть правды. Нет у меня никаких достижений и заслуг. Я не смог стать королем, потому что не должен был им становиться. -А как Форново? –произнес я. – Вы были королем.Вели себя, как король и все вами восхищались. -Один день,Антуан. Я был королем один день из пятнадцати лет! Я знаю, это выглядит ужасно странно, что король мог так сказать мне, своему слуге. Но я клянусь, что так и было. Я сам был изумлен, потому что король был человек закрытый и вообще-то не надо думать, что он вот так ходил и своим слугам рассказывал о своих мыслях и тд. Разумеется, нет. Я думаю, он просто был немного как бы не в себе. Мне хотелось как-то подбодрить его, но я не знал, как я могу это сделать. Должно быть был очень сильно расстроен услышанным о себе. Да и любой бы человек был расстроен. Потом, когда он все это сказал, король,вдруг, как-то странно начал моргать и лицо его сделалось белым,а губы, напротив, стали темнеть. Он встал со скамьи и сказал «Антуан, найди и позови мне герцога Орлеанского».С этими словами он сделал несколько шаг и, вдруг, упал. Я в ужасе бросился к нему, он был в сознании и пытался что-то сказать и даже пытался встать. И когда я понял, что встать он не может, я бегом бросился в замок и стал звать на помощь. По иронии, первым, кого я встретил, был кардинал Брикконе и когда я сказал, что там в саду плохо королю, надо отдать ему должное он сделал все, чтобы помочь. Мы привели людей.Все это время король был в сознании и думаю, ему было бы легче, если бы это было не так. Его отнесли в его покои и послали за врачом. Врач был у него долго, около часа. Мы все ждали снаружи и там еще был герцог Орлеанский, который очень быстро нашелся,когда узнал, что с королем стало плохо. Потом вышел доктор и все бросились к нему с вопросом «ну что?» И он сказал,что король жив, но с ним плохо.Герцог тогда спросил: «он будет жить?» На это доктор разозлился и сказал, что он не господь бог и такого не знает. Болезнь длилась месяц. Месяц король практически не вставал с постели. Он очень похудел и иногда путал названия слов, а иногда бывало не мог прочитать фразы целиком, а понимал только отдельные буквы. Но постепенно все восстановилось.И с ним была его жена, королева Анна, и кардинал, которого очевидно грызла совесть. Этот приступ сильно повлиял на короля, не только физически, но и духовно. Кажется, в первый раз он понял, что смертен и ему не хотелось умирать. Если раньше он с головой погружался в разгул и веселье, как бы не веря, что с ним плохо, то теперь стал вести очень тихую и скромную жизнь. Усилилась его религиозность. Физически он не мог уже позволить себе излишества и кажется принял это со смирением. Он много молился и совсем перестал даже интересоваться дамами. Он, кажется, порвал со всеми из них и видимо решил отказаться от распутства,чему, признаюсь, многие были рады(даже сами дамы, как ни странно, потому что король менял их с такой легкостью, что многих это обижало). Многие говорили, что он сделался похожим на своего отца, каким тот был перед смертью, но я думаю, что эта не была сделка с Богом, дабы избежать наказания.Нет, король искренне хотел измениться. Он теперь вставал рано, и много времени проводил за чтением и занимался делами. Он приблизил к себе монахов и слушал их и разрабатывал целый проект о том, как покончить с злоупотреблениями духовенства в стране. Он приблизил к себе монсеньора Коммина, а многих других наоборот – прогнал от себя. Все гадали – надолго ли перемены? Особенно досадно было герцогу Орлеанскому. Я при этом уверен – о Италии король не забывал и в глубине души мечтал туда вернуться. Он не говорил это открытым текстом, но это было понятно. Он часто вспоминал Италию и людей там и города. И перечислял с каким-то удовольствием даже свои ошибки. Переговоры на эту тему не прекращались, но король понимал, что в своем состоянии он не сможет уже отправиться в такой поход, да и денег не было. Он, кстати, очень озадачился финансовыми делами и они с герцогом де Бурбоном и кардиналом разрабатывали какое-то проект. 1498 Вот уже почти год прошел с удара и пока у нас все очень тихо и спокойно и дай Бог,чтобы и дальше так было. О том нашем разговоре король не вспоминал, и я подозреваю, что он вообще его не помнит, и надеюсь, не помнит и разговор кардинала с адмиралом. Потому что никто из них своих должностей не лишился и король с ними по-прежнему очень приветлив и любезен. Но если честно, то я думаю он вел бы себя так же, если бы и помнил. Потому что человек он совершенно не злопамятный и не любит обижать людей.Мне кажется, он даже уже на сеньора Лодовико не держит зла, хоть тот и поступил с ним так подло. Да, с момента возвращения из Италии , у королевы родились еще сын и дочь. Оба ребенка умерли почти сразу. А герцог теперь еще больше приближен к королю и я думаю(хотя гоню от себя эти мысли),что король потерял надежду иметь наследника и готовит престол своему кузену. Конечно, об этом он никогда не скажет, но это очевидно. У него плохо со здоровьем и хоть королю всего 27 лет за этот год он постарел как за пять и у него уже нет той энергии, что было раньше. Он редко смеется, хотя раньше смеялся очень часто и вообще любил, когда его веселили Мне кажется, он думает о смерти. Он теперь часто и подолгу сидит в саду и бывает смотрит на башню донжона и, если в этот момент к нему обратиться, он даже не отзовется. При этом он не жалуется и если у него и есть печальные мысли о будущем, то он их не раскрывает. Вчера случилось событие. С утра король вышел на прогулку вместе с королевой, с ними было еще несколько человек и я. Погода была солнечной, но ветреной и королева начала мерзнуть и ушла к себе. А король и мы присели в беседке в саду. Обсуждали вчерашний рыцарский турнир. Не помню, говорил я или нет, но король их очень любит, прямо до невозможности. Сейчас он стал устраивать их реже, а раньше ему это такую радость доставляло хоть кое-кто и называл это ребячеством. Но от турниров меньше зла, чем от войны или даже от женщин. Из всех увлечений короля его любовь к дамам я считаю худшим пороком, потому что мужчина, когда влюбляется, глупеет, это правда. Но увлекаться дамами можно по-разному. Король Людовик вот или герцог Орлеанский имели много женщин, но я не разу не слышал, чтобы король Людовик из-за дамы какую-то глупость сделал,тогда как, положа руку на сердце, все глупости, которые делал наш король как раз были из-за дам, начиная с королевы и этого похода. Можно любить женщин и при этом сохранять достоинство, а можно, как наш король, идти у них на поводу и стремиться им угодить в ущерб себе. У нас доходило даже до такого:если кто-либо из приближенных короля хотел у него что-то попросить и сомневался, что король удовлетворит его просьбу или был в чем-то виноват, то он подсылал вместо себя какую-нибудь даму, зная, что ей король уж точно не откажет. Это ужасно, по-моему, и я тут короля не оправдываю, но люди которые использовали эту его слабость, заслуживают отвращения. Итак, мы были в саду, разговаривали. Король укрылся пледом и даже как будто немного задремал на солнце.В этот момент к нему подошел один из слуг. -Ваше величество! К вам посыльный…от прибывшего человека из Италии. При слове «Италия», король тут же открыл глаза и весь напрягся. -Кто? – спросил он.-Кто из Италии хочет меня видеть? -Это Чезаре Борджиа, ваше величество. Господи, если бы в тот момент вы могли видеть лицо короля, как видел его я! Он весь переменился, глаза его расширились от удивления. Он сбросил плед и встал, нет. Вскочил! -Прикажите принять? -Да. Да! Я его приму..но чуть позже..- король, смутившись своего порыва, снова сел. -Чезаре Борджиа…неужели…я ждал так долго..пусть он подождет теперь пару часов. Услышав это известие, король совершенно переменился! Его взгляд зажегся, голос стал громче. Он начал отдавать кучу распоряжений, и все забегали и засуетились. Сегодня утром в замке все кувырком из-за этого итальянца. Про Чезаре Борджиа говорят много плохого, но жизнь научила меня не верить слухам, а верить своим глазам. Этот человек с кипучей энергией, уверенный в себе как никто. Мне кажется, в нем совсем нет страха. Иначе как мог он так спокойно явиться к нашему двору, после своего побега? Что за дела его привели – хотел бы я знать?И все здесь об этом гадают. Есть слух, что он приехал, чтобы жениться на фрейлине королевы, но я не верю, чтобы такой человек приехал ради такой незначительной цели. Все в тревоге, все ожидают чего-то.Мне кажется, что с его приездом к королю нашему вернется удача. Вчера уже поздно ночью король послал за мной и утром я должен сопровождать его в Тур. Тайная поездка! Мне кажется, скоро должно произойти какое-то важное событие, Я думаю.. Чезаре перевернул страницу блокнота и увидел, что следующие два листа вырваны. Он разочарованно потряс дневник, как будто бы надеялся, что недостающие страницы выпадут откуда-то. Последние написанные Антуаном слова относились к дню смерти короля и тому, что он прочитал в самом начале. Кто вырвал их? Антуан или кто-то другой? Чезаре разочарованно вздохнул и отложил блокнот. Он надеялся прочитать о себе, прочитать оценку, которую дал ему камердинер короля. Как будто бы там должен был найтись ответ…который и так знает. Он приехал во Францию не ради Шарлотты.