Любовь в глазах твоих

Юноша, теперь уже крепко прижимающий к своей груди книгу и слегка помявшиеся рукописи. Совсем ещё молод, лет двадцати, не старше. Чёрные вьющиеся волосы спускаются до плеч. Он прямо в глаза Онегина, заворожённый, смотрит. Евгений прежде и не видел таких глаз. Таких живых, сияющих ярко, будто солце среди этого пасмурного дня. Нет, в них огонь жарче солнца сейчас горит... Ленский вновь себе позволяет вдохнуть, на этот раз медленно, почти беззвучно, только когда и сам Онегин, наконец, отводит взгляд, плечом опираясь о полуоткрытую дверь. – Вы... простите, что я вот так заявился... – пришедший в себя Ленский вновь голову поднимает, любопытство в больших карих глазах не скрывая. Ещё в них что-то... восхищение? – Знаете, в деревне о вас столько говорят... что вы совсем один здесь... и я очень хотел бы... – Достаточно, – вдруг прерывает его низкий голос Онегина, который больше и не смотрит на поэта. И абсолютно никаких эмоций на лице его. Разве что усталость да желание остаться поскорее одному. Ленский вздрогнул чуть заметно, оборвав себя на полуслове. Он с разочарованным выдохом голову вновь опустил. Чёрные грозовые тучи затянули небо, сделав всё вокруг тёмным, мрачным. Воздух стал тяжёлым и спёртым, а Ленскому и так дышать трудно. – Тогда...– вновь сделал попытку юноша. – Гостей не принимаю. Я всё сказал. Теперь же, прошу вас, оставьте меня в покое, – всё тот же тон, холодный, отстранённый, немного грубый. – Но...– хотел Владимир Онегина удержать, хоть на минуту. Спросить, пишет ли тот стихи, и... и книгу вернуть. Но дверь за ним уже закрылась. В ту же секунду дождь пошёл, поднялся ветер, гром послышался где-то вдали, за лесом. Ленский постоял ещё с минуту, грустно на дверь закрывшуюся глядя, будто надежда в нём какая-то жила. Но ничего не происходило. Только дождь намочил его полностью, теперь уничтожая исписанные красивым почерком листки. – Идём... нас не хотят здесь принимать... но что поделать... – сказал юноша тихо, поглаживая коня своего, который дождя испугался. Он сам пешком пошёл, и его повёл за собою. * * * От рукописей почти ничего не осталось, дождь строки красивые смыл. Ленский сидел на полу, у разожённого камина грелся. Он ни одной своей рифмы из тех стихов не помнил, а помнил только, кому они посвящены. Девушке, образ которой только сейчас всплыл в его памяти. Юный поэт, улыбаясь слабо, вспоминал, как видел весёлого ребёнка в Ольге. Как, слыша её беззаботный смех, он хотел, чтобы на бумаге можно было звуки передать. Его вдохновляло очень многое в ней. То, как легко она относилась к самым важным вещам, как умела поднять настроение, и, когда он заходил в гости, то, как она со счастливыми возгласами бежала его обнимать... Да, это очень ценные воспоминания. Тогда он только начинал писать стихи, научился складывать беспорядочные мысли свои в красивые и мелодичные рифмы. Но сейчас, как только он закрывает глаза, видит один лишь образ пред собою. Один лишь взгляд холодный, молчаливый. И вновь с тяжёлым выдохом глаза он открывает, чистые листы и чернильницу с пером придвигая к себе. Лишь только стоило перу бумаги коснуться, как строки начали рождаться под рукой поэта. Пытался он точнее передать, что чувствовал в минуту ту, но это будто бы словам не поддаётся. Сама причина бурных ощущений от Ленского в его же рифмах крылась. Рискнул он вновь закрыть глаза, и сердце будто два удара пропустило. Этот холод... словно лёд... всё не даёт покоя бедному поэту. «Что же за холод его взгляда... Зачем он столько груб со мною был? Быть может, по натуре он такой? Или с разбитым сердцем? Или, быть может, просто... одинок?» И с новым приливом, с ещё одной вспышкой в глазах и в душе, Ленский всё пишет, дышать забывает, он словно в бреду. А все строки о нём... Дождь успокаивался, постепенно стихая. Тучи лениво расползались и освобождали чистое, светлое небо. Точно так же погасал и огонь в камине, оставляя после себя лёгкое тепло. А Ленский всё не мог остановиться. Слегка потускневшие, недавно аккуратно сложенные листы сейчас исписаны полностью, разбросаны в беспорядке по полу... Стук в дверь. Ленский вздрогнул, выпрямился резко, будто возвращаясь к реальности. Он глубоко вдохнул, опуская перо в чернильницу, быстро поднялся, подошёл к двери. Ещё раз, как можно более спокойно, медленно, закрыв глаза, вдохнул, чёрные волосы свои зачёсывая пальцами назад. Только когда стук повторился, он дверь наконец-то открыл. – Ленский! Даже укоризненный голос Татьяны окончательно не мог привести Владимира в себя. Он на секунду зажмурился, а затем поднял виноватый взгляд: – Татьяна, здравствуй... Проходи. На Лариной тёмно-фиолетовое бархатное платье с корсетом, волосы убраны в красивую аккуратную причёску на затылке. В своём стиле она, как и всегда, строга и сдержана. Ни одного изъяна в её виде, всё идеально. Это на Ленском одежда уж помялась, на рукавах белой рубашки следы от чернил. Немного спутавшиеся тёмные пряди непослушно спадают на щёки. – Почему ты не зашёл к нам? Ты ведь знаешь, что... – Татьяна замолчала, заметив странный блеск в глазах поэта. А тот и скрыть своего состояния не может. Ему мало, он снова хочет писать, снова хочет полностью погрязнуть в этом. – Владимир, с тобой всё в порядке? Ты заболел? – Татьяна в дом проходит, закрывая за собой двери, обеспокоенно на Ленского смотрит. – Со мной всё хорошо... – отвечает юноша немного отстранённо. – Идём, я заварю нам чай. Татьяна, губы недоверчиво поджав, кивнула, проходя вслед за Ленским в небольшую уютную кухню. – У тебя тут... совсем ничего не изменилось. Я помню, мы подростками ещё бегали постоянно к тебе в гости, сидели вечерами напролёт... – Оу, перестань... Нам с Ольгой приходилось уговоривать тебя из комнаты выйти, ты такой домоседкой была. Ругалась на нас, когда мы шумели и мешали тебе читать, – Ленский улыбнулся. Он с двумя чашками горячего ароматного чая напротив Татьяны сел. Погружаясь в воспоминания о тех годах, Владимир постепенно успокаивался, писательская лихорадка отступала. Он сделал небольшой глоток, прикрыв глаза. Чай приятно согревал изнутри. – Да, но знаешь... Теперь я поняла, то время было самым лучшим, я даже вернуть его хотела бы, – Татьяна и своей улыбки не сдержала. – И ты последние пару лет почти не возвращаешься, всё в городе своём пропадаешь. – О, я и сам хотел бы больше времени в нашем прелестном уголке проводить. А может даже, навсегда остаться. Но понимаешь, в городе так много возможностей. Я не люблю сидеть на месте. – Я знаю, Ленский. Тебя прекрасно знаю. Ты только совсем не забывай про нас. Без тебя тут заскучаем... – Ну что ты! Я с вами столько беззаботных лет провёл, как же могу я забыть? – Владимир свои густые тёмные брови в деланном возмущении хмурит. Татьяна улыбнулась лишь в ответ, из-за стола поднимаясь. – Позволь, я осмотрюсь. Так хочется всё вспомнить... Ленский тут же со своего места беспокойно вскочил: – Нет! Подожди! – он в комнату скорее помчался, на колени опускаясь, в спешке рукописи разбросанные собирая. Он и сам не понимает своего поведения. Ведь это же Татьяна. Она поймёт. Она всё поймёт, даже ничего не зная. Но почему тогда сердце так колотится?... – Владимир?..– Татьяна в комнату несмело входит. – Что же ты делаешь? Это стихи твои? – Н-нет... да, – заикаясь и чувствуя, как румянец заливает щёки, Ленский поднялся, листки прижимая к груди. – Отчего же ты мне их не прочитаешь? – немного неуверненно. – Татьяна, я... – прерывисто вдохнув, Владимир взгляд отводит. – Давай в другой раз, ладно? Теперь уже поздно, смеркается, и... – Ну перестань же, Ленский. Прости. Я не имею права у тебя подобное просить. Мы так не виделись давно, а я-то уж привыкла, что ты моей сестре лишь строки посвящаешь. – Не в этом дело, я... – Я знаю, – а Ларина спокойна. На лице её лёгкая улыбка, она смотрит с таким пониманием... – А... – Владимир сказать что-то хочет, но не в силах. На щеках всё ещё стыдливый румянец, он листки свои чуть пальцами сминает. – Ты прав, уже довольно поздно, я пойду, – Татьяна разворачивается, к двери идёт. – Ты заходи к нам завтра, ладно? Ольга скучает по тебе, – ответа не дождавшись, она уж вышла, поэта оставляя наедине с мыслями своими. А Ленский, судорожно выдыхая, спиной к стене прижался. Листки из ослабевших пальцев выскользнули, вновь по полу разлетаясь. * * * Ленский не может спать. Он то встаёт с кровати, то на подоконник садится, прислонившись лбом к стеклу, то весь дом обходит, стихи свои взволнованно перечитывая. В итоге, бросив все попытки, он накидывает лёгкое пальто и выходит из дома в свежую прохладу ночи. Воздух после дождя – определённо, самое прекрасное, что только существует в этом мире. Он неспеша идёт до берега реки, на траву почти у самой воды опускаясь. Он прикрывает глаза, медленно и с наслаждением вдыхая воздух, в котором и аромат цветов, и прошедшего ливня, и этой тихой ночи... Он снова сегодняшнее утро вспоминает. И то, с каким порывом десятки строк одному лишь взгляду посвятил. – Что же ты делаешь со мной? – Ленский тихо говорит, на мирно журчащую воду глядя. – Зачем ты так холоден был? Зачем твой взгляд заставляет моё сердце биться быстрее? Заставляет бесконечные строки в свете огня камина в спешке выводить?.. Зачем ты приехал сюда? Юноша вздохнул, обнял колени свои руками и добавил ещё тише: – Зачем же ты вообще... такой? – Какой? – послышался прямо за спиной такой же тихий, с едва уловимой хрипотцой, низкий голос.