Любовь в глазах твоих

Онегин слишком поздно понял, что ничего нет в этой жизни. Жизнь без смысла. Жизнь – пустота. Жизнь – всего лишь жалкий театр, где каждый актёр скрывается за масками. И теперь, он был уверен, если эти маски сдёрнуть, он не увидит ничего. Абсолютно. Ни каких-либо искренних эмоций, ни блестящих, бездонных глаз, ни смущённой, но такой настоящей улыбки... А что же утром этим было? Тот юноша... В нём одном он всё это увидел. Честно признать, Онегину не столько интересен был взгляд его восхищённый и взволнованный, как причина столь реакции бурной на свою персону. Иль он на всех так смотрит? Ещё одна маска? А он уж было поверил... Чуть заметная ухмылка коснулась губ его при этой мысли. «Действительно, во что же верить я собрался?» Но он и не заметил, как весь день эту яркую улыбку понять пытался. Как снова и снова вспоминал блеск больших карих глаз, полных любопытства и какого-то нетерпения. Вспоминал, как немного дрожал голос юноши, когда он наконец заговорил. Всё же, Евгений не мог не признать, что среди многих людей, с которыми Онегину сталкиваться доводилось, он другим казался. Вечером поздним, уже ближе к ночи, когда дождь наконец успокоился, когда небо от мрака чёрных туч освободилось, Евгений себя заставил из дома выйти. Как ни прекрасен был воздух, пропитанный лёгким ароматом весенних цветов, как ни приятно было ощущать прохладный ветерок на щеках и ресницах, Онегин предпочитал тёмную библиотеку с большим столом, заваленным пыльными книгами и одной лишь слабо горящей свечкой. Или гостинную с камином, где окна тоже закрыты плотными шторами, что ни единого светлого лучика в комнату не пропускают. На крайний случай, большой балкон с резными перилами, откуда всегда была видна луна и где любил он стихи понравившиеся перечитывать. Кстати, о стихах. Томик Байрона, который он последние несколько ночей бессонных из рук не выпускал. Где он?.. Даже вдохнув свежий ночной воздух, Евгений не смог от странных и не дающих покоя мыслей избавиться. Ещё два дня назад он бы посмеялся, если бы кто-то сказал ему, что в мире всё-таки есть место настоящим чувствам. Есть место искренности, которой не знал он до сих пор. Он не замечал даже, куда идёт. На мирно и неторопливо журчащую воду глядя, ни на секунду мысли свои не оставлял. Шёл он чуть выше берега самого, по влажной от пролившегося дождя траве. Становилось всё темнее, прохладнее, а на небе звёзды начали появляться. Онегин медленно голову поднял, чтобы свет этих первых звёзд увидеть, как голос донёсся до него, заставив тут же взгляд отвести. Совсем рядом, на берегу, у самой воды, сидел тот самый юноша, что утром заходил. Узнать его совсем не трудно было. Чего стоили одни прекрасные чёрные волосы, вьющиеся и ложащиеся непослушными прядями на плечи... И даже аура его. Пусть Онегин и не видит глаз сияющих, пусть не видит смущённой улыбки. Достаточно просто находиться рядом, чтобы понять. Сделав пару неслышных шагов, ближе подходя, Евгений и речь его смог разобрать: – Что же ты делаешь со мной? Зачем ты так холоден был? – слова юноши звучат совсем тихо, но Онегин, из-за тишины вокруг, каждый вдох прерывистый слышит: – Зачем твой взгляд заставляет моё сердце биться быстрее? Заставляет бесконечные строки в свете огня камина выводить?... Зачем ты приехал сюда? Голос Ленского вновь дрожит, но не от волнения, как утром, а будто от безысходности, когда он, колени свои руками обхватив, добавляет: – Зачем же ты вообще... такой? И, быть может, Онегину показалось, тихий всхлип за фразой этой последовал. «Неужели обо мне?» – даже лёгкое удивление лёд внутри него пошатнуло. «Я так задел его, не пригласив сегодня в дом? Не может быть. И что за строки?» У Онегина, что ему не свойственно давно, слишком много вопросов в одну секунду появилось. Нет, он совсем не чувствовал вины (судить его мы не берёмся), но знать хотел, чем вызвал сегодня столь бурные эмоции у черноволосого юноши, который сейчас реке все все свои переживания доверял. В другой раз он мимо бы прошёл. Быть может, и вслушиваться в тихую речь не стал бы. Евгений сам себе не отдаёт отчёта... – Какой? – интересуется он безрассудно, заставив юношу вздрогнуть и быстро на ноги подняться. Ленский, повернувшись, на Онегина с неверящим удивлением и каким-то трепетным лёгким испугом смотрит, большие карие глаза распахнув. Дыхание чуть сбилось, вновь непонятным волнением сердце наполнилось, в секунду ритм ускоряя. Неосознанно назад Владимир делает два шага, взгляд опустив и не решаясь вновь поднять его, как чувствует захват холодных пальцев на запястье своём, что с места сдвинуться не позволяет больше. – Там же вода, – говорит совершенно спокойно Онегин, успевший как-то совсем рядом оказаться в этот миг. Он крепко пальцы на запястье юноши сжимает, и, кажется, чувствует, как кровь его горячая пульсирует по венам. А Ленский, перестав дышать, оборачивается осторожно. Правда, ещё бы один шаг, и он в воде холодной оказался бы. Ведь здесь, как с берега шагнёшь, так сразу глубоко. А ведь он и так простуду подхватить успел сегодня под дождём, судя по слабости во всём теле и щекам, внезапно румянцем вспыхнувшим. – Вы... – юноша на Евгения посмотреть решается, вновь взгляд его холодный поймав, а по руке от запястья будто ток обжигающий проходит, до самого сердца добираясь, ещё сильнее его биться заставляя. Онегин Ленского чуть тянет на себя, хватку крепкую на руке его ослабляя. Юноша руку свою освобождает поскорее, поспешно за спину пряча и в кулак сжимая, пытаясь успокоиться, хоть немного. – Спасибо, – шепчет на выдохе Ленский. Минута проходит, две. Онегин, видимо, уходить не собирается. Он нечитаемым, слегка задумчивым взглядом всё на воду смотрит. Владимир ещё не может в себя полностью прийти, да и так начать разговор боится. Не хочет он вновь отвергнутым быть. Только не во второй раз. Этого его бедное сегодня сердце не выдержит точно, подведёт. Но постепенно эмоции отпускали поэта, оставляя лишь давящий, не дающий вдохнуть ком в горле. Ленский спиной к стволу большого дерева прижался, голову чуть запрокидывая назад. Глаза его закрыты, дыхание редкое, чуть сбитое. Он чувствует, что все его переживания, всё, что он испытал сегодня, будто в один большой сгусток собирается. И наконец слёзы горячие потекли по щекам его, обжигая солью кожу. Слёзы как освобождение. Как долгожданный выдох. Как избавление сердца от невидимых тисков. Онегин же, на юношу взглянув, вздоха тихого не сдержал. Слёзы. Повидал он достаточно женских слёз, достаточно речей обвиняющих сквозь них выслушал. Но сейчас... Это тихие слёзы. Не требующие внимания, не требующие лестных слов. Темноволосый юноша не пытается эмоции свои специально показать, Онегин сразу замечает. Ведь Ленский даже лишний вдох боится сделать, тишину ночи не желая нарушать. Евгений подходит к нему тихо, в шаге останавливаясь, в красивые черты лица в полумраке вглядываясь. Онегин видит, как ресницы его густые подрагивают, как губы для вдоха приоткрываются, как чёрные спутанные пряди откидывает с плеч прохладный ветер, как блестят дорожки от слёз на побледневших щеках. – Отчего же слёзы ваши? – Евгений спрашивает тихо, ещё на полшага осторожно приближаясь. Внутри него будто опять лёд пошатнулся, когда Ленский глаза заплаканные открыл. – Я... – поэт на Онегина постепенно проясняющимся взглядом смотрит. Ему намного легче стало. Лишь лёгкие эмоций отголоски слышит он в душе своей. – Извините... – Так значит, всё в порядке? – Евгений взгляда не отводит, ответа полноценного добиваясь. Его голос всё так же спокойно и холодно звучит. – Да... Теперь да, – Ленский вдох делает, прямо в глаза Онегина смело смотрит, хоть сердце от поступка сего необдуманного вновь быстрее забилось в волнении трепетном. – Зачем же вы спрашиваете? Зачем вообще рядом со мной стоите здесь? Ведь ещё утром вы ни видеть, ни слышать меня не хотели! – в голосе юноши теперь обида нескрываемая. Свои эмоции сменяющиеся он контролировать плохо умел. Онегин понять успел уже, что ждать чего угодно можно. Понял, что человек, напротив стоящий и смело взглядом его осуждающий, во власти эмоций находится. Понял, что полагается тот не на голос разума, а на бушующую впечатлительность молодости. Поэтому Евгений лишь уголок губ приподнимает в лёгкой усмешке. «Простим горячке юных лет И юный жар и юный бред». – А кто сказал, что я хочу вас слышать? Я просто слёзы ваши видеть не хочу. Ленский замолк. Губу прикусывая, он край одежды своей в пальцах сжимает. Осуждение в глазах задумчивостью и непониманием сменилось: – Но... разве вам не всё равно? Мне казалось, что- – Довольно обо мне, – бесцеремонно Ленского Онегин прерывает. – Я слышал всё, что говорили вы, скрывать не буду. Ленский голову поспешно опускает, вновь чувствуя румянец стыдливый на щеках. И зачем только он вслух проговорил всё то, что на душе? Не для того ли он поэт, чтобы в стихи изливать свои чувства? То был единственный случай, когда эмоции его просто в строки не помещались. – Зачем вы слушали, раз слышать меня не хотите? – Владимир, головы не поднимая, вновь нотки осуждающие в голос свой впускает. – О, нет-нет, чтоб вы обид не затаили на меня, я так скажу: я никого на свете этом больше слышать не хочу. А что же вас именно касается... вы кажетесь другим на фоне многих, только и всего, – будто бы неохотно признавая, фразу последнюю Евгений с неким пренебрежением добавил. И снова в Ленском эмоции переворачиваются, теперь он с вопросом, с любопытством на Онегина смотрит, голову подняв, чёрную непослушную прядь лёгким движением назад откидывая: – Другим?.. Онегин, из-за ставшей ещё более плотной темноты, уже не так хорошо черты лица юноши различал, но слабый, вновь зарождающийся огонёк в глазах его уловил. – Не столь важно. Лучше скажите мне, что- – Нет! Это вы мне скажите! – Ленский оживился будто вмиг, огонь в глазах его сильнее разгорелся. – Что слова ваши значат? Онегин уже мысленно выговор себе делает за столь необдуманную фразу, которая совсем немного, да приоткрывает дверь его души, давно закрытой накрепко и безнадёжно. – Говорю же вам, это совсем не важно. Да и пора нам возвращаться, уже совсем темно, – возражает Онегин хмуро, подняв взгляд к небу, где ночные облака вновь все звёзды скрыли. Ленский уж забыть успел, что стоят они на берегу, у реки, под старым деревом, в почти беспросветной тьме поздней ночи. Контакт зрительный с Онегиным потеряв, он, губы поджимая, вокруг себя оглядывается. Темнота будто давит, заставляя их расстаться поскорее. – Но всё равно! – не отступает юноша, надеясь снова в глаза его холодные посмотреть. – Вы мне объяснить слова свои должны... – в нём интерес уж разгорелся, а значит, поздно. Он хочет понять, что же в мыслях у этого отстранённого человека, чей взгляд столько вдохновения в стихи его вливает, новую жизнь рифмующимся строкам дарит. – Ах да. Вам же каждая мелочь сейчас интересна, – кивнул Онегин сам себе, вновь в глаза юноши посмотрев, заметив всё же, как тот резко и тихо вдохнул в секунду эту. – Что ж. Моя ошибка. Забудьте всё, что я сказал. Евгений на пару шагов отходит, разворачиваясь и глядя в сторону дома своего: – Я думаю, пора нам возвращаться. – Нет, постойте!.. – Ленский причину задержаться судорожно ищет и вдруг вспоминает. – У меня книга ваша осталась. – Книга... а я искал её, – уголок губ в полуусмешке поднимая, Онегин и себя ловит на мысли, что впервые за дни эти скучные в деревне он в дом возвращаться не хочет. Ленский в надежде волнительной теперь сам к Онегину подходит, немного позади него останавливаясь: – Тогда... быть может, вы заберёте её у меня? – Да, – Онегин же спокойным остаётся, как всегда. – Идёмте. – Правда? – улыбка расцвела на лице юноши, огонёк вновь в карих глазах вспыхнул. – Тогда конечно же, идёмте. Тьма весенней ночи отступала постепенно, пока Онегин с Ленским вдоль берега к деревне шли. Владимир снова в чувствах своих путается, с Евгения глаз почти не сводя и опуская смущённо голову, когда тот замечает. Он вроде бы и рад, что согласился Онегин к нему зайти, а вроде и тревога неизвестная в сердце поселилась. – Вот. Мы пришли, – Владимир, поднимаясь на крыльцо дома своего, дверь открывает, Евгения вперёд пропуская. Онегин осторожно внутрь проходит, в то время как Ленский свечи бежит в гостинной зажигать. Свет тёплый озаряет небольшую комнату, камин, давно потухший, листки, красивым почерком исписанные, по столу и полу разбросанные. – О, я мог бы сразу догадаться, – тихо Онегин говорит, на пороге останавливаясь, осматривая гостинную, которая даже в этом бумажном беспорядке уютной остаётся. – Простите меня... – и вновь в спешке рукописи свои Ленский собирает, но только в этот раз сильнее руки трясутся, сильнее сердце бьётся. Ведь строки эти, все до одной, взгляду ледяному посвящены. Взгляду, принадлежащему человеку, который стоит сейчас прямо здесь, который в любой момент может взять и прочесть несколько строк, случайно себя в них узнавая. Но Онегин внутрь даже не проходит, заметив, в какой спешкой юный поэт стихи свои драгоценные по одному листку собирает, к груди крепко прижимая. Последний листочек, что прямо у камина лежал, подняв, Владимир на ноги встаёт, в аккуратную стопку в углу стола их все складывая. Пальцы на руках всё ещё дрожат немного. – Правда... Извините. Я забыл про этот беспорядок. – Поэты. Что с вас взять. – только сейчас Онегин порог переступает, осматриваясь вновь. – Здесь уютно. Самое то, наверное, чтоб стихи писать. – Да, это правда... Вы садитесь, я книгу вашу сейчас найду, – Владимир на одно из кресел мягких кивает, в другой комнате скрываясь. Ещё одну свечу он зажигает, чтоб помещение осветить. Книга на тумбочке нашлась, вместе с рукописями несколькими, которые удалось от дождя утром спасти. Те строки даже не об Ольге были. Они о тёплых и спокойных чувствах, о первых лучиках солнца, пробивающихся через полупрозрачные шторы, об этой прекрасной весне. Несколько секунд постояв в нерешительности, Ленский и их с собою взял. Онегин, на спинку мягкого кресла откинувшись, спокойно на пламя свечки, стоящей на столе, смотрел. Огонь в глазах его холодных отражался... Ну вот. Кажется, снова. Снова приступ этой несчастной «писательской лихорадки». Ленский взгляда отвести не может. Он в отражение огоньков в зрачках Онегина всматривается, дыхание затаив. Невольно края листков своих сминая, с трудом вдыхает. Всё ещё будто под гипнозом, Владимир кресло второе ближе двигает и напротив осторожно садится, от Онегина всего лишь в шаге, к нему лицом, а взгляда не отводит. – Вы книгу мою нашли? – тихий, низкий голос завораживает ещё сильнее. Он как идеальное завершение так плохо влияющей на Ленского атмосферы. – Вот... – книгу Онегину медленно протягивая, поэт никак в себя прийти не может. Нет, он бы точно не смог ничего написать сейчас. Это не лихорадка. Это что-то другое. Дальше – хуже. Он чувствует невесомое прикосновение холодных пальцев к ладоням своим, когда Онегин книгу забирает. – Благодарю, – Евгений отстранился уж и с книгой на коленях на огонёк свечи смотреть он не продолжил, а посмотрел ответно Ленскому в глаза. Глаза, в которых, кажется, Вселенная целая прячется. Ведь за один всего лишь день он так много в них увидел. Онегин не знает теперь, каким из этих эмоций верить, можно ли верить вообще, можно ли подпустить этого темноволосого юношу-поэта ближе к себе... У Ленского под взглядом этим сердце удар пропустило. Впервые он глаза Онегина так близко видеть может. Утром показалось ему, что они серые. Нет. Светло-голубые, будто и правда льдом покрытые, непроницаемые, но в то же время глубокие... Прекрасные... – Хотите, стихи вам свои почитаю? – полушёпотом Ленский спрашивает, чувствуя, как всё сильнее в голубых омутах тонет. – Уже довольно поздно. В другой раз? – вторит Онегин ему шёпотом, взгляд неохотно отводя, тем самым в мир реальных обоих возвращая. – Пожалуй, я пойду. – Да... – вслед за Онегиным поднимаясь, Владимир до двери идёт за ним. – Подождите...– вдруг улыбка на лице юноши появляется. – Что же такое? – Онегин выйти уж собрался, в последний момент обернувшись. – Мы ведь даже не представились друг другу... Могу узнать я ваше имя? – Евгений Онегин, – ему спокойное в ответ, с лёгкой усмешкой произнесённое. – Владимир Ленский, – отвечает радостно поэт. – Ну что ж. Спокойной ночи, Ленский, – Евгений двери открывает, из дома выходя уже в раннее утро. – Спокойной ночи, – Владимир дверь закрывает, спиной к ней прислоняясь, счастливую улыбку не скрывая: – ...Онегин.