Любовь в глазах твоих

– Почему же ты не хочешь в город возвращаться? – Ленский стоял, перекинув руки через резные ограды балкона, провожал взглядом заходящее солнце и, хоть и постепенно, но открывал для себя душу человека, что стоял сейчас рядом, наоборот – взгляд опустив, будто не желая вообще ничего вокруг себя видеть. Онегин чуть сдвинул брови, показывая этим неохоту сей вопрос обсуждать, но ответил тихо: – Тебе, быть может, это ещë и не знакомо, но поверь мне, Ленский. Жизнь, которую я вëл в городе, была до самых краëв игрой и фальшью наполнена. Я осознал это недавно и возвращаться к исходной точке не хочу. – Так значит, всë дело в людях? Ты... устал в них разочаровываться? – поэт задержал дыхание на миг, уже жалея о своëм бестактном предположении, но в ответ услышал ещë более тихое: – Именно. После минувшей ночи прошло ещë несколько дней, и за это время установилось, или, по крайней мере, начало устанавливаться доверие некое между Онегиным и Ленским. Каждое утро начиналось теперь с того, что Евгений заходил к поэту (да, именно он заходил, ведь Владимир вëл, мягко говоря, странный режим сна и иногда мог ночь напролëт сидеть над стихами своими) послушать новые шедевры поэзии. Пару раз Ленскому довелось услышать краткую критику, а один раз даже похвалу. После этого случая он ходил весь день с совершенно счастливой улыбкой на лице, то и дело разворачивая листок, чтобы перечитать, и вновь складывая и кладя в карман бедный кусок пергамента. – Но не стоит обобщать, – неуверенно отозвался Ленский. – Добрых и открытых людей гораздо больше, я уверен. Просто... Ты, наверное, попал не в то общество. – Во всяком случае, уже поздно что-то менять и, тем более, начинать сначала. Да и не понять тебе пока этого, Ленский. Я всë для себя решил. Лучше скажи мне... – Евгений уйти решил от столь личной темы, да и вообще от обсуждения собственной персоны. – Почему утром ты отказался прочитать мне что-нибудь? Вопрос отвлëк поэта от размышлений, он будто только что вспомнил о чëм-то, на Онегина знакомо блеснувшими глазами посмотрел, а на губах появилась лëгкая улыбка: – М-м.. Понимаешь, не та атмосфера... Нужно обязательно вечером, а то не получится прочувствовать должным образом. – Не жди от меня особой чувствительности,– тут уж и Евгений усмешки не сдержал. – Я знаю, – с той же улыбкой заверил его Ленский и достал из маленького переднего кармана рубашки сложенный в несколько раз листок. –Всë же, надеюсь, оно стоило ещë одной бессоной ночи, – он развернул осторожно листок, поудобнее оперевшись о резные перила балкона и взглянул вновь на рядом стоящего Онегина: – Ты ведь не против, если я прочитаю сейчас? – Когда это я был против? – чуть нахмурился Евгений. Он хотел добавить что-то ещë, но не успел. Ленский начал читать собственный стих тихим, но мелодичным голосом, он иногда лишь смотрел на исписанный листок, помня слова почти наизусть. А Онегин замер, кажется, даже перестав дышать, потому что с первой же строчки себя начал узнавать. Нет, не столько себя, сколько состояние своë – то, что чувствовал всë это время. Всë, что камнем лежало на сердце, всë, о чëм были его мысли мрачные... Впервые стихотворение повлияло на него подобным образом. Он выдохнул, глаза закрывая, сжимая пальцы на холодных перилах. А тихий голос поэта, чувственно, трепетно зачитывающий строки, ещë больше красивые рифмы преображал, кажется, вливался в самую душу... Ленский последние пару строк дочитал, уже на полушëпот перейдя, и к Онегину повернулся. – Я... – никогда не видел он такого Онегина. Он привык, что тот скрывает эмоции свои, держится холодно, не позволяет себе и вздоха лишнего. А сейчас... сейчас он будто полностью открыт перед ним: медленно глаза открывает, распрямляется и поднимает голову, на потемневшее небо взгляд устремив. – Извини... – растерялся Ленский. – если я затронул слишком личное... Это стихотворение.. Должно казаться так, что оно от твоего лица написано. Я хотел такое написать с самого начала, думал только о себе... Извини, пожалуйста... – Прекрати, – прерывает его Онегин, переводя наконец на юношу свой взгляд. – Оно прекрасно. А обо мне не переживай, просто я и правда нашëл себя в этом стихотворении, – Евгений пару шагов к Владимиру делает. – Правда? – Ленский тепло улыбается, смущëнно губу закусывая, не столько от похвалы, сколько от того, что между ними менее полушага расстояния осталось. – Разве я когда-нибудь врал тебе? – спрашивает Онегин таким голосом, что у Ленского мурашки по спине бегут, а румянец ярче на щеках проявляется. Что ж это, в самом деле... – Нет... – юноша приподнимает голову и сразу напрямую взглядом с Евгением встречается, в первые же секунды начиная теряться, утопать в омуте леденяще-голубых глаз. Слишком близко, думается Ленскому перед тем, как он слышит в ответ тихое «значит, никогда и не буду», перед тем, как холодные пальцы осторожно охватывают подбородок, ещë ближе притягивая, перед тем, как чужие губы касаются его собственных. Ленский закрывает глаза, чувствуя, как всë тело прошибает мелкая дрожь, когда Онегин нежно целует его. Так нежно, как только умеет. Потому что так надо. Так правильно. С Ленским – только так. В какой-то момент юноша чувствует, что больше не в силах на ногах стоять. Несмело обвивает шею Онегина руками, сминая в пальцах листок пергамента со стихотворением. А Евгений руки на его талию смещает, обнимает, просто чтобы быть ближе... * * * Яркий солнечный свет сквозь полупрозрачные шторы пробивается, игривые лучи в тëмных волнистых прядях запутываются, освещают золотистыми бликами лицо, пытаясь разбудить мирно спящего поэта. Юноша, как и следовало ожидать, снова лишь под утро заснул. А кто, скажите мне, мог бы сразу спокойно уснуть, после такого-то? Не говоря уже о впечатлительном Ленском, который вчера вечером чуть не потерял своë сердце, которое так колотилось о грудную клетку, что поэт испугался взаправду. Медленно открыв глаза, Владимир тут же зажмурился вновь, закрывая лицо ладонями от света и садясь на кровати. Встав, подошëл к окну, открыл его нараспашку, опëрся руками о подоконник и с наслаждением ощутил прохладный ветерок на своëм лице и в чуть спутанных волосах. Сейчас вчерашний вечер будто сном казался. Ленский улыбку не сдержал, голову опустил, в точности вспоминая каждое слово, полушëпотом произнесëнное, каждый взгляд этих прекрасных голубых глаз, каждое мимолëтное касание холодных пальцев и... поцелуй. Чувственный, нежный до безумия... Вновь контраст поведения Онегина с его действиями. И нет, это не отталкивало, даже наоборот. Ленский и не знал, что он первый, кто нашëл это притягательным, но (он мог поклясться) так и было. Его чуть ли не в дрожь бросает, когда Онегин глазами своими, будто льдом прихваченными, смотрит, а сам обнимает аккуратно, бережно. – Так, всë, хватит, – шепчет сам себе Ленский, подавляя ещë более яркую улыбку, и от подоконника отходит, собираясь хоть немного в порядок себя привести, как слышит знакомый, тихий стук в дверь. – Ой, – сделал юноша вывод из ситуации. Успел лишь непослушные волнистые пряди уложить, сразу побежал к двери, открыл, отходя немного в сторону и в знак приветствия кивая: – Татьяна, доброе утро, извини, я... – Я знаю, что ты только проснулся, Ленский, – со снисходительной улыбкой девушка в ответ кивнула и в дом прошла. – И да, уже нужно говорить «добрый день». Владимир неловко плечами пожал, мельком на стол письменный взглянув, который, как обычно, завален листами исписанными был. – Да ладно тебе, я же всë понимаю. У вас, поэтов, совершенно другая жизнь и взгляд на мир. Лучше пойдëм на кухню, ты мне всë расскажешь. – Всë – это... что, позволь спросить? – настороженно поинтересовался юноша, на кухню за подругой проследовав. – Ленский, перестань, – на губах Татьяны еë всегдашняя улыбка загадочная появилась, она за стол села, пальцы в замок сцепляя. – Я твой блеск в глазах давно уже заметила, а сегодня его заметил бы каждый... Расскажешь мне? – взгляд ласковый за этими словами последовал. Владимир Татьяне и без взглядов доверял безоговорочно, поэтому кивнул, вздыхая и напротив садясь: – Да, конечно я расскажу тебе, просто... Это было... И вновь в деталях вспоминает объятия и поцелуй на балконе, чувствует, как щëки заливает румянец, а смущëнная улыбка, по еë привычке, без разрешения, губы трогает. – Это был Онегин, правильно я думаю? – Татьяна усмехнулась по-доброму, с некоторым умилением наблюдая, как Ленский ещë сильнее засмущался. – Ох, ничего-то от тебя не скроешь... – Владимир поднял взгляд. – Да. Да, всë дело в нëм. Тут Ленский уже полностью отпустил себя, рассказал обо всëм, о своих эмоциях и переживаниях, высказал все свои мысли. Рассказал и про Онегина. Татьяна слушала внимательно, взгляда не отводя, лишь кивала изредка, и, похоже, делала свои выводы. – Я понял, что влюблëн, – уже без всякого смущения признался юноша. – Понял это только недавно. И... я очень счастлив. Счастлив, что испытал сам то, о чëм только в стихах писал. Но Онегин... Я не понимаю, чувствует ли он то же самое... Я очень переживаю из-за этого. А вдруг, окажется, что... – прерывисто выдохнув, юноша не закончил фразу, и уже через секунду почувствовал, как пальцы Татьяны касаются его ладони. – Помнишь, я говорила о том, что всë не так, как кажется? – тихо спросила она. Ленский помнил. Тогда он не понимал, к чему было это сказано. – Так вот, – продолжала Татьяна. – я думаю, что Онегин из тех людей, которым нужно осознать и принять свои чувства, особенно если в прошлом он не сталкивался с настоящими проявлениями любви, – девушка успокаивающее сжала руку поэта. – Да, наверно, ты права, – отозвался юноша. – Татьяна, спасибо тебе. Татьяна лишь улыбнулась в ответ. – А почему Оля не пришла с тобой? – после нескольких секунд тишины спросил Ленский. – А-а, Оля, она... как бы тебе сказать, – девушка помолчала и всë же ответила, – она пошла к Онегину. – Что? – удивился Ленский – Зачем? – Вообще-то, из-за тебя. Заметила, что вы почти всë время проводите вместе, ну и... наверно, решила ему лекцию прочитать о том, что нужно тебя беречь и не обижать,– Татьяна улыбнулась. Теперь уж и Ленский развеселился, засмеявшись тихо: – Правда? Хотел бы я на это посмотреть. – Онегин тебе всë расскажет. А если нет, расскажет Оля, уж в ней я не сомневаюсь. * * * «Это не Леский» – подумал Онегин заслышав стук в дверь · нетерпеливый и настойчивый. Во-первых, Ленский стучит тихо, и всегда лишь три раза. А во-вторых, рано ещë для того, чтобы поэт сам с визитом пожаловал. А стук тем временем участился. Нахмурившись, Онегин соизволил наконец к двери подойти, открыл нехотя. Он совершенно не представлял, кто заявиться к нему мог, и, если честно, представлять не хотел. На пороге стояла та шумная и весëлая подруга Владимира. Ольга, кажется. Но сейчас вид у неë был крайне недружелюбный. – Чего так долго?! – сразу начала возмущаться девушка, топнув ножкой. Оказывается, учащëнный стук был вызван тем, что она стучала каблучками по вымощенной каменными плитами дорожке. – Вы знали, что заставлять даму ждать – это очень даже не по-джентельменски?! – Чем могу помочь? – холодно спросил Евгений, впрочем, не очень-то обращая внимание на недовольство гостьи. – Да больно мне сдалась ваша помощь! Сделав ещë один шаг навстречу сказала уже спокойнее: – Я серьëзно поговорить пришла. С этими словами Ольга, приглашения не дождавшись, сама решительно в дом прошла. Онегин не успел даже возмутиться, но уже было поздно. Эта особа, если что-то захотела, то получит непременно. Онегин таких знавал когда-то. Опасные, никуда от них не денешься. Ничего ему не оставалось, кроме как смириться и за девушкой в гостиную пройти. Ларина же сидела в кресле, закинув ногу на ногу, вновь постукивая каблучком по полу. Онегин напротив сел, выжидательно на девушку глядя: – Слушаю ваш серьëзный разговор. – Вы что это, смеëтесь надо мной? – спросила Ольга с вызовом. – А очень зря! Это напрямую моего Ленского касается. – Вашего Ленского? – переспросил Онегин с некоей насмешкой, но взгляд непроницаемым остался. – Да, моего Ленского. – повторила с нажимом девушка. – Честно, не понимаю, почему он с вами постоянно. Володя с яркими и общительными личностями дружбу водит, а вы... – нахмурившись, Ларина решила всë же, что не время выражения выбирать. – Вы вообще странный! Видимо, Ленский нашëл в вас что-то... И очень прошу, не делайте ему больно! Знаете, как тяжело он ссоры переживает, не говоря уже о предательствах и о чëм-то более серьëзном!.. Он очень ранимый. И я боюсь, потому что вам не доверяю. Ольга замолчала, прямо в глаза смело глядя, ожидая ответа. Евгений же ответил отстранëнно, будто думал о другом совершенно: – Вы слишком беспокоитесь. Не надо этого. У меня дела, идëмте, я вас провожу. Ольга, ответом не удовлетворëнная, вновь брови с презрением сдвинула. – Пообещайте, – строго попросила она, уже стоя за порогом. – Пообещайте, что запомните мои слова и всë будет в порядке. – Обещаю, – отозвался Онегин тихо, дверь сразу же закрывая и спиной к ней прислоняясь. Ленский... Хотелось, чтобы он был рядом. С ним он не чувствует леденящую пустоту внутри, с ним он может отпустить свои далеко не весëлые мысли, с ним просто... тепло. Нет, он себя не простит, если больно Ленскому сделает. Онегин не помнил, когда это началось. Наверно, с самого первого дня. Ведь прошло всего ничего, он уже привык, что день начинается стихами Владимира, его робкой улыбкой, когда он на пороге стоит и смотрит сонно... И вчера, на балконе, он ничего поделать с собой не мог, будто бы неосознанно действовал, как магнитом притянутый... По зову сердца? Просто хотелось подарить Ленскому немного тепла взамен на его прекрасные стихи, от серой реальности отвлекающие, и осторожные, нежные взгляды. Неужели это и есть то самое? Настоящее? То, что искал он всю жизнь? Это ли его счастье? И, не способный всего себя эти чувствам отдать, сможет ли он его удержать?