Удержать тебя

      Варрик не находил слов — уже третий день он садился за стол, начинал писать и не мог начать. Перо всегда казалось ему резвым продолжением собственной руки, но теперь, теперь оно наполняло ладонь непомерной тяжестью, не желая слушаться. Весть о смерти Хоука не укладывалась в голове, не желала и укладываться тонкой вязью на бумаге. Словами из тех, что ломают жизни, порой непоправимо.       Да, Карвер справится с потерей брата, младший и теперь единственный член семейства, все-таки повзрослевший, вышедший из тени старшего, хороший серый страж и честный человек. Это известие глубоко ранит его и рана будет болеть, но со временем затянется и только тянущая, тоскливая боль в непогоду будет напоминать о ней.       Но Фенрис… Фенрис, к письму для которого он никак не мог приступить, Фенрис обрел веру в людей и магов, в счастье и любовь без оков и принуждения в Хоуке, за которого хмурый эльф был готов биться до последней капли крови, которому улыбался нежно и застенчиво, когда думал, что их никто не видит.       Фенриса они потеряют.

***

      Дориан хмурился в открытую книгу, сидя у окна в своем любимом кресле в библиотеке, но пересказать прочитанное он не смог бы и за блюдо очищенного винограда. Судя по рассказам Варрика и Инквизитора они в Адаманте потеряли одного из раздражающе лучших, Защитника Киркволла. Он остался в Тени прикрыть отход отряда, дав возможность выжить всем остальным.       И на весь Скайхолд словно опустилось мрачное облако: люди привычно тянулись за распоряжениями к обычно деловому и добродушному предводителю, который последние дни ходил сам не свой. Он передал все несрочные дела, которыми старался заниматься сам, советникам, почти не выходил из покоев, и вся их с Дорианом начинающаяся близость остановилась на стадии совершенно платонических объятий, в которых Инквизитор нуждался как ни в чем другом.       Дориан не думал, что их лидер воспримет эту потерю так близко к сердцу: Максимилиан всегда был реалистом, пусть и несколько восторженным, и видел лицо смерти и лицо войны на расстоянии вытянутой руки не один раз: и это только за то время, что они были знакомы. И тут такая реакция. Это почти вызывало ревность, но все же… не вызывало.       Это было ужасно глупо, но Дориан был влюблен так, как не позволял себе увлекаться раньше. Он даже иногда, но не слишком часто, конечно, нет, позволял себе думать, что у них будет все по-настоящему. Не только нескромная нежная мужская дружба на время, но все еще в рамках приличий, не секс (а до него они доберутся, не будь Дориан Дорианом, на одних объятьях далеко не уедешь), а презираемые всем Тевинтером и частью Ферелдена отношения двух мужчин. И Максимилиан вел себя так порой, словно тоже верил в эти отношения и был не против в них состоять. И за это Дориан готов был сделать все что угодно, чтобы тот не страдал.       — Если бы можно было вернуть все вспять, — почти само собой всплыло в голове Дориана, когда тот допивал вторую за вечер бутылку вина, перестав притворяться, что изучает историю своей родины, изложенную ее идеологическим противником. — Алексис мог бы… Нет, хватит с нас и одной воронки времени, хватит!       Дориан отмахнулся от мыслей о своем бывшем наставнике, ныне работающем на Инквизицию, отложил книгу и встал, потягиваясь. Надо было поддержать Лорда Инквизитора: на этот вечер он решил наконец прервать свой траур и выйти в большой зал, полный шумной восторженной толпы. Инквизитор, мудрый и беспристрастный, выносит приговор новым пленникам, соратникам Корифея. Пусть пока нельзя победить самого страшного монстра, но его приспешники вполне смертны и их можно пленить.       А Инквизитор вынесет каждому из этих несчастных приговор: как их предводитель и как символ надежды всего Тедаса на справедливость. Вряд ли, конечно, хоть кто-то из них задумывался, во что это обходится самому Инквизитору. Дориан поддержит его, а потом проводит в его покои и проследит, чтобы тот нормально отдохнул. Даже если ему придется вынести еще один вечер возмутительно платонических объятий — он вынесет их. С радостью.       Дориан спустился вниз, не найдя на своем обычном месте Соласа. Он осмотрелся: народа в главном зале было в этот раз немного меньше обычного. Маг кивнул пишущему что-то за столом Варрику, а когда тот поднял на него глаза, постарался не нахмуриться — смотреть на осунувшееся лицо гнома отчего-то было неловко, словно сам Дориан в чем-то оказался виноват.       Дориан ловко проскользнул мимо пары незнакомых орлейских дворянок, немного ближе обычного к трону, встал рядом с ближайшей статуей льва, опираясь на неудобный выступ резного мрамора, и улыбнулся едва заметно кивнувшему ему Инквизитору, сосредоточенно разбирающемуся в перипетиях дела Сэр Рут, осознавшей всю тяжесть своих деяний и требующей к себе самого строгого воздаяния.       Максимилиан чаще всего был милостив в таких делах на самой грани с тем, что его можно было даже назвать жалостливым, и Дориан уже догадывался, какой приговор будет вынесен несчастной, обманутой своими же братьями по ордену женщине — искупи грехи свои усердным трудом. Это то, во что верил его Макс, к чему призывал и словом и делом.       Но сейчас Инквизитор отчего-то замер, жестом прерывая подсудимую, и застыл, словно пытаясь рассмотреть что-то там, где Дориану из-за статуи этого было не видно.       А потом, в какой момент все стало таким смертельно опасным в самом средоточии Скайхолда, где каждый, каждый готов был отдать свою жизнь за Инквизитора?       Дориан смотрел на своего неловко замершего возлюбленного и видел, как тот неуверенно открыл рот, видимо, пытаясь что-то сказать. Но меньше чем через мгновение прямо перед ним возник странного вида светящийся всем телом эльф, который пробил рукой грудную клетку Макса и так и застыл, глядя тому в глаза и негромким шепотом, от которого у Дориана застыла кровь в жилах, спросил:        — Как ты мог его там оставить?