Лекарство от скуки

      Господин Вершинин, Обвинитель по делу Драгоевича, был высоким лысеющим мужчиной с цепким взглядом и сильно выпирающим вперёд подбородком. К помощнику самого известного в городе Защитника он относился с долей скептицизма, поэтому просил себя не беспокоить и оставлять информацию по новым деталям и уликам в ящичке для корреспонденции. Для Ромки его кабинет стал повседневным местом назначения — каждый свой обеденный перерыв в течение последней недели он тратил на то, чтобы доставить очередную папку с документами по делу в Судебную Палату. Ну, и ещё улыбнуться миленькой Варваре в администрации. Лапшин исправно стучал в дверь и с самой очаровательной улыбкой клал их Обвинителю на стол, игнорируя яростные взгляды. Успех дела напрямую зависел от того, станет ли читать Вершинин все поставляемые Лапшиным в несчетном количестве документы, или же будет игнорировать их в силу раздражения от нахального колдуна. Пока всё шло по плану.       А потом им с Виртом сообщили, что суд поменял Обвинителя по их делу, потому как господину Вершинину пришлось срочно уйти в отпуск по семейным обстоятельствам. Нобиль же пожал плечами и по обычаю отправил Ромку заваливать оппонентов ненужной бумажной работой с целью выиграть время.       Новый Обвинитель обитал в захламленном кабинете за хлипкой дверью с затертой табличкой, обозначенной тусклыми цифрами «194» и таким же ветхим ящичком для внешней корреспонденции. Не чета манерному Вершинину — Ромка втихаря злорадствовал. Толковый Обвинитель мог здорово подпортить ход их дела, шитого, откровенно, белыми нитками — иногда и с таких принципиальных особ, как Нобиль, спрашивали долги. Только вот судя по кабинету, куда после короткого стука вошёл Лапшин — загроможденному и тесному — новый Обвинитель был не сильно опытным и успешным. Или новеньким.       Но оказался до черта привлекательным.       У Вероники Квитки были красивые глаза — а Лапшин был ценителем красоты, поэтому сей факт не преминул упомянуть ещё при первом их знакомстве. Вероника снисходительно улыбнулась, и поправила выбившуюся из пучка прядь темных волос. Позже Лапшин непременно решил, что самый точно описывающий их цвет — горький шоколад, а блестели они настолько притягательно, что ежедневно он боролся с нелепым желанием попробовать их наощупь.       У Вероники Квитки не было времени слушать комплименты студента с временным пропуском в Менгир, и сам студент ими рассыпаться даже не пробовал — цепкий и прохладный взгляд, которым его мгновенно прибивала к полу Вероника едва тот открывал рот не по делу, осаждал подобно ушату ледяной воды. Поэтому Ромка Лапшин всё так же бегал на свидания — с недавних пор его свободное время занимала Варвара из администрации. Хрупкая, милая, с ямочками на щёчках, она пекла отменное медовое печенье, которое Лапшину очень нравилось. Ещё ему нравилось ставить её раком и наматывать светлые локоны на кулак, мимолетно жалея о том, что они не цвета горького шоколада.       Медовое печенье стало пресным через недели две, а дата финального слушания по делу Драгоевича всё ещё не была назначена. Веронику к тому моменту Ромка не видел уже четыре дня, а являться ему во снах она стала уже через два. Лапшину снилось, как он касается пальцами шелковистой кожи и ведёт вниз до плеч и острых ключиц, изредка выглядывающих из-под воротника рубашки в особо жаркие дни. Тогда госпожа Обвинитель расстегивала свою строгую рубашку на одну пуговицу больше и подбирала волосы наверх с помощью карандаша, а Лапшин безбожно пялился на изгиб её шеи. Во снах она смотрела на несколько градусов теплее, кусала пухлые губы, и вечная складка между тонкими тёмными бровями разглаживалась, убавляя и без того молодой женщине лет. А Лапшин безнаказанно мог касаться её — если бы мог, спал бы дважды в день.       В тот вечер «У черта на куличиках» было необычайно людно — за барной стойкой не проткнуться, а столики забиты под завязку отдыхающими после тяжелой рабочей недели колдунами. Мила согласилась встретиться с ним и пропустить по стаканчику — она пила кофе с апельсиновым соком, а Лапшин медленно отпивал из граненого бокала медовуху.       — Почему Лютов? — цепко вглядываясь в лицо подруги, спросил Ромка.       Он никогда прежде не задавал ей этого вопроса, не желая ставить их обоих в неловкое положение. Как-никак, Рудик с Лютовыми враждовали с самого начала учебы в Думгроте, и даже то, что накал эмоций между ними был предельно очевидным не отменяло того, что для отношений страсти вряд ли бы хватило. Мила, впрочем, выглядела умиротворенной. Она задумчиво крутила соломинку в пальцах и время от времени поглядывала на Ромку.       — Знаешь, Ром, — вздохнула она наконец, — как бы странно это не звучало, но Лютов всегда знает, что мне нужно, — Мила смотрела на Ромку так проницательно, как будто видела причины заданного вопроса. — Будь то совет, шутка, толчок к какому-то решению или просто тишина. Возможно, мы не выглядим идеальной парой, и он не носится со мной, как с писаной торбой, толкает меня на несвойственные мне порой поступки, но рядом с Лютовым я чувствую себя очень живой.       — Я не помню, когда в последний раз ощущал себя так же в отношениях, — хмыкнул Лапшин, маскируя укол острого разочарования под налетом беззаботности.       — Возможно, ты просто не даёшь себе прожить эти эмоции до конца, — пожала плечами Мила, допивая остатки своего напитка. — Так или иначе, отношения — это сложно. А ты, на моей памяти, не боялся трудностей.       Лапшин задумчиво кивнул — разговоры с Милой действовали на него благоприятно; Рудик исполняла роль голоса его разума, в то время как постоянные взывания Белки к его совести Ромка переживал очень болезненно и не без последствий. Даже теперь, спустя каких-то полчаса с тех пор, как они с Милой разошлись, он продолжал рефлексировать, развалившись в одиночестве на кровати в своей Троллинбургской квартирке. Одиночество угнетало: привыкший к роли любимчика компаний, в тишине Лапшин с трудом справлялся с мыслями о будущем и сомнениями о том, какой путь выбрал. В такие моменты перед глазами всегда вырисовывался образ Белки — воодушевленной, вооруженной кистями, красками и огнём во взгляде. Изомагия давалась ей до черта хорошо — и при всей своей внутренней циничности отрицать этого даже практичный Лапшин не мог. С Милиным внутренним стержнем и упрямством в стремлении стать лучше ему даже тягаться было нечего — главный талант Рудик скрывался в силе её воли.       Его суперспособностями были белозубая улыбка и источающий вожделение взгляд синих глаз, кружащие головы всем женщинам в радиусе километра. Минус Веронику Квитку.

***

      — Анастасья, подготовьте, пожалуйста, перечень косвенных и прямых улик, а также список свидетелей со стороны господина Драгоевича на завтра.       Не отрываясь от вороха бумаг на письменном столе, Обвинитель сделала глоток из огромной кружки, оставившей круглый след на каком-то из пергаментных листов, и не глядя поставила её туда же. Лапшин, облокотившись о дверной косяк, с интересом рассматривал госпожу Квитку: немного растрепанную прическу, мятый воротник рубашки, чуть глубже чем обычно залегшие под глазами тени.       Ему стало интересно, впопыхах ли она собиралась утром, в спешке покидая постель любовника, проспала ли? Или, всё же, у неё есть муж?       Лапшин скользнул взглядом к безымянному пальцу правой руки — ни кольца, ни полоски от загара. Тонкие ладони с хрупкими запястьями, до локтей закатанные рукава белоснежной рубашки, расстегнутой на две пуговицы — строго, но оставляя пространство полету фантазии. Он вернулся к её по обыкновению нахмуренному лицу: Обвинитель не замечала ничего вокруг, с головой погрузившись в работу.       — Вам нужно чуть чаще отдыхать, — подал голос Ромка, сложив руки на груди и по-прежнему торча в двери. — У вашей помощницы сегодня выходной, если в администрации ничего не напутали.       Вероника резко вскинула голову. В недоумении рассматривая криво ухмыляющегося парня, она зависла на несколько секунд, после чего откинулась на спинку кресла и устало прикрыла глаза. Стрелка настенных часов едва перевалила отметку девяти утра.       — Извините, — вздохнула девушка, потирая лоб. — Я и впрямь забыла, что отпустила ассистентку. Давно вы здесь стоите?       Лапшин пожал плечами — не говорить же ей, что стоял бы ещё столько же, если бы не Нобиль, который ждал его в холле, уже наверняка раздраженно поглядывая на часы и не менее раздраженно пытаясь достучаться до Ромки сквозь ментальный блок своими дурацкими телепатическими сообщениями.       — Похоже, не так давно, как вы работаете, — улыбнулся он и прошёл вглубь кабинета. — Вы здесь с самого утра?       — Вчерашнего, — буркнула Вероника, вновь делая глоток из кружки и посматривая на темно-синюю папку в руках у помощника Защитника.       Латентный трудоголик, подумалось Ромке. Он положил материалы по свидетелях Защиты на захламленный стол и стрельнул глазами на многочисленные пятна от дна кружки на бумагах.       — Хорошего вам дня, Вероника, — перехватив взгляд Обвинителя, всмотрелся в её насыщенно-зелёные глаза и улыбнулся. — Не забудьте хотя бы про обед.       Госпожа Квитка не успела даже выразить свою благодарность, как дверь за помощником её оппонента закрылась, оставляя её в смятении смотреть на папку, ещё несколько минут назад побывавшую в руках непозволительно привлекательного студента.

***

      В тот день Вероника вернулась домой на два с половиной часа раньше, чем обычно — то есть, почти сразу после окончания рабочего дня. Дверь её квартиры тихо затворилась, отрезая женщину от извечной суматохи и погружая её в тишину, пропитанную запахом белой розы и спасительного спокойствия. Бросив портфель с материалами на кресло в прихожей, она небрежно сбросила туфли и шлепая босыми пятками по паркету, прошла в кухню. На покрытый тонким слоем пыли обеденный стол из её рук приземлилась карточка из плотной бумаги с парой строчек, выведенных от руки.

«Просто напоминание о том, что всем иногда нужен перерыв.»

      Когда около часу дня, возвращаясь из архива, где в отсутствие помощницы Вероника коротала свой обеденный перерыв она зашла к себе в кабинет, записка лежала на её столе рядом с бумажным пакетом, источающем по-настоящему волшебные запахи. Внутри был густой грибной суп в контейнере, хрустящий хлеб и бутылка свежего ягодного морса. От кофе к тому моменту тошнило, а желудок скрутило от аппетитного аромата еды. Свой обед Вероника поглощала жадно и быстро, обжигая нёбо горячим супом и косясь на запертую на ключ дверь кабинета. Почему-то казалось, что студент почти-уже-седьмого-курса Лапшин всё ещё стоит в проходе, небрежно опираясь плечом о косяк и снисходительно ухмыляется, наблюдая за её трапезой. Его забота могла бы стать Веронике костью в горле, не будь она так голодна.       Где-то в загашнике у неё имелась припорошенная временем прошедшим с новоселья бутылка вина, оставшаяся после тогдашнего визита друзей. Едва заметно в темноте вспыхнул её насыщенно-пурпурный перстень, и с негромким хлопком из горлышка вылетела пробка, а рубиновая жидкость, приятно переливаясь, наполнила бокал. Роман Лапшин, несмотря на всю свою молодость, был прав: ей требовался отдых, а ещё лучше — отпуск, где-нибудь на уединенных пляжах Балаклавы.       Вероника предпочитала не впускать посторонних на своей территорию, люди утомляли своим бесконечным трепом, лишенным любого смысла и рациональности. Ей, как и большинству людей, не чужда была тяга к уюту — на подоконнике в гостиной лежал скомканный плед и одиноко рядом на полу валялась мягкая подушка. Запах пыли и затхлого воздуха — неизменный недостаток старых домов — казалось, преследовал Веронику ещё с архива. Она поспешно открыла все окна, пропуская через лёгкие густой летний вечер и позволяя ветру взметнуть чуть посеревшие со времени последней уборки занавески к потолку. Цветочный аромат липы постепенно вытеснял отголоски одиночества из её жилища — девушка, не снимая рабочей одежды, разместилась на подоконнике с вином и уставилась на потрескавшуюся черепицу крыши соседнего дома.       Память услужливо подсунула очертания высокой крепкой фигуры, источающей уверенность, и озорные искры ярко-синих глаз. Вероника нахмурилась, сделала глоток, расстегнула пуговицу на рубашке. Вино терпко обволакивало корень языка, приятно грело, свернувшись теплым клубком в желудке. Тело постепенно расслаблялось — расслаблялось и сознание, а образ молодого совсем парня с игривой улыбкой упрямо пробивался в её мысли. Роман Лапшин с его небрежно-каллиграфическим почерком и такой простой, ненавязчивой заботой ощутимо зацепили её бескомпромиссную самодостаточность, вооружившись которой Вероника уже не первый год никого к себе и на пушечный выстрел не подпускала. Гораздо младше её — пять лет почему-то казались непреодолимой пропастью — Лапшин красочно заявлял о себе, не произнеся и слова. И, может быть, Обвинитель Квитка считала привычку прислушиваться к сплетням в администрации ниже своего достоинства и уж совершенно точно — дурным тоном, но и слухом обделенной не являлась. И характеристика юного помощника Нобиля-младшего на слуху была едва ни не ежедневно, всякий раз обрастая новыми подробностями. Миловидная Варвара из второй смены хвасталась тем, что симпатичный меченосец водил её пару раз на свидания, а Вероникина консервативная помощница то и дело презрительно фыркала, пересказывая начальнице новости.       — Он, конечно, красавчик, — заявила она однажды, подшивая папки с прошлогодними делами, — но уж никак не пойму, что они все в нём особенного узрели? Смазливых студентиков в Думгроте хоть пруд пруди, а они всё о нём и о нём.       В тот вечер, впервые за несколько месяцев расслабленно потягивая вино в тишине и наслаждаясь видом вечернего Троллинбурга, Вероника Квитка абсолютно точно знала, что в Романе Лапшине было особенным.