В заботе о

«Это было странно, размышлял Снейп, как положение, которое может быть таким неудобным и неприятным, когда находишься в форме человека, может быть таким удобным и спокойным, когда он принимает форму летучей мыши». Но это было частью того, чтобы быть анимагом — в то время как ясность мышления, которая была исключительно человеческой, оставалась (хотя и в несколько иной, менее сложной форме), физические потребности, инстинкты, слабые и сильные стороны животного сохранялись. Таким образом, Снейп чувствовал себя вполне комфортно и спокойно, покачиваясь вверх ногами с задними когтями, надёжно зацепившимися за проволочный навес, который Поттер установил в совиной клетке. Снейп вполне ожидал, что Поттер ударит его или, возможно, схватит и выбросит из окна спальни, когда Снейп укусит его. Оглядываясь назад, он предположил, что укусить мальчика не было… цивилизованно. Если бы Поттер отреагировал так, как ожидал Снейп, он мог бы причинить Снейпу ещё большую боль или даже убить его. Эмоции Снейпа были намного быстрее и ближе к поверхности, как у летучей мыши, и он поклялся себе быть более внимательным ограждая их отныне. И всё же всё оказалось в порядке. Мальчик проявил поразительную сдержанность — Снейп должен был признать, что сам он не был бы столь терпелив. Он с мрачным удивлением подумал, как бы изменилась реакция Поттера, если бы он точно знал, кто его укусил. Как бы то ни было, Снейпу было немного стыдно за своё ребяческое проявление вспыльчивости, когда он укусил мальчика и разрушил кровать, которую Поттер так тщательно приготовил для него. Холщовое покрытие, которым Поттер прикрывал свою совиную клетку, не подходило должным образом; верхнее крепление вокруг сужающейся верхней части клетки не встретило никаких затруднений, но нижняя защелка не совсем доходила, оставляя небольшой зазор около дюйма в передней части нижней части клетки — достаточно, чтобы блокировать большую часть света, но все же позволить ему видеть снаружи. Судя по просачивающемуся внутрь солнечному свету, Снейп предположил, что сейчас около полудня. Однажды мальчик вернулся с мокрыми после душа волосами. Он вообще не обращался к Снейпу, очевидно думая, что его новый питомец спит, а просто оделся и снова вышел из комнаты. Мягко покачиваясь в дремотном тепле и тишине покинутой комнаты, наслаждаясь облегчением от боли, которую принесла ему забота мальчика, Снейп обнаружил, что его мысли сосредоточились на обстоятельствах, в которых он нашёл Поттера — настолько отличных от того, что он ожидал. Неужели именно так взаимодействуют нормальные семьи? Снейп ничего не узнает. Его собственная семья была далека от нормальной. Устроив свои крылья поудобнее вокруг себя, он почувствовал лишь легкую боль в плече, которое Поттер искупал в настойке растопырника. Снейп вынужден был признать, что мальчик был нежен и хорошо поработал. А подбирать раненое животное, чтобы попытаться вылечить его… это было то, что сделала бы Лили. Снейп почувствовал враждебность к Гарри Поттеру задолго до того, как впервые увидел этого мальчика. Как и сам Снейп, Гарри был ещё одним невольным орудием в смерти своей матери. Если бы не он, Лили была бы ещё жива. «Если бы не я, Лили была бы ещё жива», подумал Снейп. Он время от времени повторял это про себя, как бы самоистязая себя. Боль от этого была так же свежа все эти годы после случившегося, как и в ту ночь, когда это случилось. В каком-то смысле это было даже хуже, поскольку в первые дни после убийства Лили он онемел. Гарри Поттер был постоянным напоминанием Снейпу о его собственном предательстве. Он защищал мальчика ради Лили и обижался на него из-за Джеймса… возможно, если бы он был похож на Лили сильнее… но тогда, глядя в зеленые глаза мальчика, Снейп испытывал такую боль, что трудно было сказать наверняка. Взгляд на Гарри озадачил его, в этом не было никаких сомнений — с одной стороны, он жаждал боли и тоски, которые всегда вызывали эти глаза, даже когда он шарахался от них; с другой стороны, он ненавидел то, что мальчик так сильно походил на его отца во многих других отношениях, его неопрятные чёрные волосы, худощавое телосложение и очки постоянно напоминали о хулигане, который превратил его школьные годы в сущий ад. Лили часто говорила ему, что он мог бы избежать многих неприятностей, если бы не воспринимал всё так серьёзно, будучи менее тонкокожим. Это правда, что он был очень замкнутым, угрюмым мальчиком — на самом деле он был обороняющимся человеком, скептически относившимся к искренности большинства людей. Но в детстве он воспринимал каждое новое лицо как потенциального врага, каждый смех — как возможную шутку на свой счёт. За исключением Лили, на всех, начиная с Дамблдора и кончая самым младшим первокурсником, он смотрел с подозрением и недоверием. Лили была единственной, кто мог беззаботно поддразнить его и выйти сухим из воды, как друг. Даже его товарищи, Пожиратели Смерти, не были друзьями. В мире было только три человека, которых Снейп когда-либо любил, и двое из них были мертвы: Лили Эванс и его мать. Своего отца он никогда не любил. Он ненавидел Тобиаса Снейпа за его пьянство, бездеятельность и жестокость. Ему было стыдно за его грубость, нетерпимость и невежество. Он боялся уродливого нрава этого человека, который снова и снова проявлялся и перед его матерью, и перед ним самим в жестоких словах и жестоких ударах. Его отец, Тобиас Снейп, был первым хулиганом, которого Северус когда-либо знал. Всё своё время в Хогвартсе Снейп делал всё возможное, чтобы дистанцироваться от отца. В своём страхе, что он вырастет таким же, как он, он бросился к тому, чтобы стать его противоположностью. Тобиас Снейп был невежествен и грубоват; его сын посвятил себя учёбе, говорил мягко, если вообще говорил, и работал над улучшением своей речи и расширением словарного запаса. Тобиас Снейп был груб в своих манерах и небрежен в одежде; его сын вёл себя с осторожной корректностью и держал свою одежду мрачной и безупречной. Тобиас Снейп был грубым человеком, который гордился своей физической доблестью; его сын презирал атлетизм, вместо этого совершенствуя свои дуэльные приёмы, расширяя свой ум с помощью книг и презирая побои (хотя он не имел никаких угрызений совести против того, чтобы словесно резать своих жертв на ленточки). Снейп рано научился ассоциировать всё уродливое в своём отце с магглами. Его зачисление в Слизерин было, пожалуй, неизбежно: его отец был магглом, а мать чистокровной ведьмой. Он ненавидел одного и любил другого, поэтому лучше быть чистокровным волшебником, чем магглом. Он вырос бедным и обиженным в маггловском квартале, где маггловские дети мучили и презирали ЕГО; в качестве защитного механизма он научился полагаться на свою магию как на доказательство того, что он был особенным, лучшим, выделенным не потому, что был сыном пьяного бродяги, а потому, что он был сыном чистокровной ведьмы. К тому времени, когда юный Снейп поступил в маггловскую начальную школу, у него были манеры пинаемого пса, который не ожидает ничего, кроме жестоких трюков и ударов, и реагирует на любую доброту с подозрением. За исключением Лили, конечно. Лили, с её красотой, огнём, храбростью и состраданием, всегда казалась Снейпу ангелом, идеализированным существом выше и отдельно от других смертных. Его чувства к ней были смесью благоговения и одержимости, нежности и ревности. Конечно, это была любовь, но не мальчишеская и даже не та, что разделяют многие взрослые. Любовь Снейпа была направлена в очень немногие выходы, и там, где он позволял ей течь, она затопляла. В конце концов, однако, даже его любовь к Лили не имела над ним такой власти, как его желание быть сильным и могущественным — желание, порождённое слабостью, которую он испытывал перед своим властным отцом. Лили могла заставить его сделать многое, но она не могла заставить его отказаться от Пожирателей Смерти, и, несмотря на её всепрощающий характер, настал день, когда она больше не могла мириться с его общением с ними. Их дружба закончилась, и Снейп знал, что это была его вина. Сможет ли она или нет ответить на его любовь так, как он хотел, если бы он пошёл другим путем, он никогда не узнает, и это тоже мучило его… мысль о том, что он мог невольно толкнуть её в объятия Джеймса Поттера. А то, что он был Пожирателем Смерти, не давало Снейпу того чувства сопричастности, к которому он всегда стремился. Они отличались от него с самого начала: хотя ему и нравилось мстить своим мучителям (например, Поттеру и Блэку), он никогда не получал удовольствия причинять боль другим так, как это делали его соратники-садисты. Крики жертв слишком напоминали ему крики обиженного мальчика, которым он был для своего утешения, и хотя он не испытывал к ним особой жалости, он принимал участие в таких тёмных забавах так мало, как только осмеливался. Он также не жаждал власти ради власти: его стремление к власти заканчивалось желанием, чтобы никто не властвовал над ним, как когда-то его отец. Ирония заключалась в том, что теперь кто–то действительно имел над ним власть — и это был не Волдеморт, поскольку Снейп выдавал себя за его союзника. Даже когда он действительно был Пожирателем Смерти, Снейп никогда по-настоящему не принадлежал Волдеморту. Он восхищался Тёмным Лордом, смотрел на него как на символ свободы и силы, боялся его, но никогда не лебезил перед ним, как другие. Никогда не любил его. Нет, единственный человек, который действительно имел власть над Снейпом, был Альбус Дамблдор, и Дамблдор занимал эту должность только потому, что он был третьим человеком, которого любил Снейп. В ранней юности он восхищался старшим волшебником и боялся его так же, как восхищался и боялся Волдеморта. После того, как он вернулся к свету, он был благодарен за то, что этот человек принял его и его вмешательство, которое удержало его от Азкабана, но не приписывал этому больше, чем потребности Дамблдора в нём. Однако с годами он начал понимать, что, по правде говоря, честность Дамблдора не позволила бы великому волшебнику дать Снейпу работу, защитить его и положиться на него, если бы он ненавидел и презирал его. Он понял, что старик любит его, Снейпа, как сына, таким, каким он был, со всеми его неудачами и слабостями. Это знание воспламенило уважение Снейпа в неистовую любовь сына к отцу, которого он обожает и боготворит, отцу, с которым он никогда не сможет сравниться. Никто не мог обидеть Снейпа, заставить его почувствовать стыд или упрекнуть его и уйти безнаказанным, кроме Альбуса Дамблдора, и старый волшебник знал это. Дамблдор обладал силой, способной заставить людей любить его, и тот факт, что старик использовал эту любовь, чтобы заставить других делать то, что он хотел, в манере доброго диктатора, не менял того факта, что он возвращал любовь тем, кто отдавал её с предельной искренностью и даже энтузиазмом. Снейп знал, что Дамблдор использовал его, и хотя временами он смутно возмущался этим, он также знал, что этот человек действительно любит его и беспокоится о нём как о сыне, и этого было достаточно, чтобы Снейп захотел сделать всё, что просил старик, и даже больше. Это была, возможно, еще одна причина — хотя он никогда бы не признался в этом даже самому себе — что Снейп не любил Поттера: ревность. Дамблдор тоже любил Поттера с благоговением, напоминавшим благоговение итальянского моряка Старого Света перед его образом младенца Мессии, и Снейп знал, что, как бы глубоко старик ни заботился о нём, он никогда не полюбит Снейпа с такой же нежной силой. Именно по этой причине Снейп не мог удержаться от того, чтобы не перечислить недостатки мальчика Дамблдору при каждом удобном случае. Он, казалось, не мог удержаться от этого, даже когда знал, что старший волшебник видит его таким, каков он есть — насмешливое соперничество ревнивого старшего брата с новым членом семьи. И ему было так легко поверить в самое худшее о Поттере — с первого же дня, когда он увидел его в первый год жизни, он увидел то, что считал реинкарнацией Джеймса: мальчика, который выглядел точно так же, как его задиристый отец, и уже был провозглашён героем своими однокурсниками за то, что он даже не мог вспомнить. По правде говоря, Драко Малфой своим поведением напоминал ему старшего Поттера больше, чем когда-либо его собственный сын-мучитель, если не считать мании чистокровности. Сам Гарри, хоть и был Гриффиндорцем, всё ещё сохранял нерешительность в своём поведении, своего рода тоскливое стремление получить одобрение и желание угодить, чего никогда не было у его отца. Снейп отказывался видеть в этих чертах Лили и вместо этого предпочитал верить, что мальчик был непревзойдённым актёром. Действительно, его классные преследования были отчасти результатом почти отчаянной потребности в себе самом загнать Поттера в угол, чтобы оправдать ожидания Снейпа, заставить его взять на себя роль, которую, по мнению Снейпа, он должен был играть. Но этот дом… было трудно игнорировать. Спартанская комната, острая на язык тётя, угрюмый дядя, издевательства кузена… нет, всё это было совсем не то, чего он ожидал. Ничто из этого ни в малейшей степени не подтверждало его убеждений. Снейп задумался над этим. Ответ лежал перед ним, такой же простой, как дважды два-четыре… но в данном случае он не хотел, чтобы дважды два-четыре. Неужели нет другого ответа? Всё ещё погружённый в свои мысли, он заснул. Он очнулся от глубокого сна, услышав громкие голоса, приглушённые дверью и расстоянием. Повернув голову вверх, Снейп помедлил, затем спустился по своей проволочной лестнице на пол клетки и выглянул через щель в накидке. Наступили сумерки, комната была погружена в полумрак. С нижнего этажа доносился запах готовящейся еды — свиные отбивные, подумал он. Раздался внезапный грохот, словно стул упал на кафельный пол, а затем грубый голос Дурсля перешёл в сердитый крик: — Бесполезный… никчёмный… ненормальный… урод! Снейп невольно вздрогнул от внезапного грохота, как будто что-то тяжёлое ударилось о кухонный стол; он услышал, как задребезжали тарелки. На мгновение воцарилась тишина, а затем на лестнице послышался внезапный топот ног. Из-под лестницы донесся голос Дурсля, теперь звучавший ближе: — И оставайся там, наверху! Ни завтра, ни послезавтра тебе еды не будет! Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Поттер, сильно покраснев. В левой руке он держал очки. Его правая рука была прижата к носу, сквозь пальцы сочилась кровь. Тяжело дыша, мальчик яростно отшвырнул стул, стоявший от стола, и бросился в изножье кровати. Его зелёные глаза вспыхнули гневом. Прежде чем Снейп успел как следует осознать это, на лестнице послышались новые шаги – на этот раз более лёгкие. Поттер поднялся на ноги, когда дверь открылась и вошла его тётя, неся тряпку, наполненную чем–то - похоже, льдом. Петуния передала пакет со льдом племяннику, и тот опустил очки, чтобы взять его. - Держи. Используй это, чтобы остановить кровотечение. Только не запачкай кровью пол, - сказала она отрывисто и жёстко, но всё же слегка дрожащим голосом. - Спасибо, - сказал Поттер бесцветным голосом, несколько невнятно прикрыв рот рукой. Петуния помедлила, положив руку на дверь, потом снова повернулась к племяннику. - Ну почему ты его выводишь? - спросила она резким шёпотом, в котором звучала мольба. Её серые глаза выглядели несчастными, злыми и расстроенными одновременно. Поттер запротестовал на это: - Я ничего не говорил, ни единого слова! Она прервала его: - Это был тот самый взгляд, ты же знаешь! Тебя нельзя оставить одного надолго– Поттер тоже повысил голос: - Он набросился на меня, оскорбляя моих родителей, критикуя то, как я делаю свою работу по дому, и ты же знаешь, что я не расслабляюсь, и я должен просто молчать и ... – - Ну, хватит! - воскликнула Петуния. Она прикусила губу, а затем сказала немного спокойнее: - Просто делай, что тебе говорят, никаких посторонних разговоров и никакого неповиновения, и ради Бога, постарайся держаться подальше от Вернона! Она повернулась к двери спальни, снова помедлила, а потом добавила без всякого энтузиазма, всё ещё стоя спиной к мальчику: -Это самое малое, что ты можешь сделать, не так ли, после всего, что мы для тебя сделали? Это не значит, что у нас даже не было выбора взять тебя к себе. Она ушла, потянув дверь, закрыла её за спиной. Снейп услышал, как щёлкнул замок двери. Поттер на мгновение замер, а затем вернулся к кровати. Он сел, наклонился вперёд и осторожно прижал пакет со льдом к переносице. Он положил другую руку на затылок - явный специалист по остановке носового кровотечения, подумал Снейп. В течение примерно двадцати минут единственным звуком в комнате было дыхание Поттера, постепенно успокаивающееся. Наконец мальчик встал. Кровотечение прекратилось. Он высыпал лед в пластиковое ведёрко, которое вытащил из-под стола, вытер лицо и руки влажной тряпкой и положил её на край ведёрка. Когда он повернулся лицом к окну, Снейп увидел, что его нос распух, а на одной скуле образовался синяк в форме ладони. После минутного задумчивого молчания Поттер вдруг заметил клетку. Он подошёл и снял крышку. - Привет, Спартак, - тихо сказал он. Снейп и мальчик долго смотрели друг на друга. Наконец Поттер заговорил: - Прости, Спартак... боюсь, у меня сегодня нет для тебя ничего съестного. Я надеюсь, что ты достаточно съел раньше. Он немного помолчал, а потом добавил: - Завтра... я тебя как-нибудь накормлю. Затем он подошёл к кровати и лёг лицом к стене. Он не издал ни звука.