Я не понимаю, почему это называют разбитым сердцем. Такое чувство, что и все кости сломаны тоже. Джаред Лето
***
1960 год, декабрь — Наконец-то, — довольно улыбнулся Дамблдор в седеющие усы. — Я уже боялся, что до Рождества они не успеют. Минерва на секунду скосила глаза, отвлекаясь от своей почты, и заметила в руках профессора письмо. На столе перед ним лежал небольшой свёрток. — Что это? — мимоходом поинтересовалась МакГонагалл, вернувшись к своей корреспонденции. Сегодня сова принесла ей два журнала, «Пророк» и письмо от матери из Кейтнесса. — Кое-какие составляющие заклинаний. Ничего редкого или интересного, но вещи нужные в хозяйстве… Дамблдор ещё какое-то время покрутил в руках письмо, потом запечатал его обратно в конверт, осмотрел этикетку на посылке, удостоверившись, что упаковочная бумага прячет именно его заказ, затем отодвинул и одно, и другое, взявшись за свежий номер газеты. Мельком он глянул на свою соседку, а затем вдруг потерял к газете интерес. Минерва сидела с привычно ровной спиной, но сосредоточенно хмурилась, беглым взглядом скользя по строчке за строчкой только пришедшего письма. Редко ошибающийся в своих предположениях, Дамблдор допустил, что вниманием коллеги столь полно завладело письмо из дома. Дочитав до конца, Минерва опустила руку с зажатым в ней письмом и невидящим взором уставилась на конверт с маркой, должно быть, старательно приклеенной отцом-маглом. — Плохие новости? — осторожно спросил профессор. — Вы побледнели. Минерва резко свернула двумя пальцами письмо и вложила обратно в конверт точным аккуратным движением. Разгладила уголки, согнувшиеся, должно быть, в лапах совы, и подвинула к себе научный журнал по трансфигурации. — Ничего важного, — отмахнулась она, уже открывая новенькую обложку журнала. — Деревенские сплетни. Сказав это, она поправила очки на переносице и отгородилась от Дамблдора колдографией улыбающегося пожилого джентельмена с благородной сединой на висках. В руках он держал скомканный лист бумаги, превращая его в хомяка и обратно. Какое-то время профессор ещё понаблюдал за движущейся картинкой, но вскоре отвернулся и долил в свой кубок тыквенного сока. А Минерва до конца завтрака так и просидела с распахнутым журналом на десятой странице и застывшим взглядом зелёных глаз. В голове вертелась фраза из письма, написанная столь легкомысленно и непринуждённо: «…Недавно женился Дугал МакГрегор. Помнишь, молодой человек с соседней фермы? Вы, кажется, неплохо с ним поладили в последний твой приезд к нам…»***
День прошёл как-то суматошно и незаметно. Только она запускает первых за сегодня студентов в класс, одёргивая самых хулиганистых, а уже часы показывают пять, и пора отпускать четвёртый курс после последней пары. На ужин она не пошла. Есть не хотелось совсем, на столе снова откуда-то появилась стопка непроверенных заданий, которые уже завтра нужно раздать. После нескольких взмахов палочкой из чашки, которую она только что достала с полки под столом, повалил пар и запах свежей чайной заварки ударил в нос. Минерва вздохнула, усаживаясь за стол и придвигая исписанные с разной степенью аккуратности пергаменты. Ей просто необходимо чем-то занять мысли. Закончив спустя два часа с абсолютно всей бумажной работой на сегодня, Минерва педантично разложила всё по стопкам и убрала в ящики. Устало потёрла переносицу, сняв очки, а потом снова водрузила их на место. Чашка опустела. Помедлив ещё какое-то время, она всё-таки вытащила из внутреннего кармана мантии конверт. Аккуратно, словно имела дело с ядовитым животным, Минерва открыла его и достала сложенное пополам письмо, пришедшее утренней почтой. Развернула пергамент и снова вчиталась в слова, написанные знакомым аккуратным почерком. Как-то против её воли, глаза сами нашарили те самые предложения. «…Твой отец лично венчал их в церкви, поэтому на свадьбе мы были желанными гостями. Она милая девушка, добрая и воспитанная. Думаю, они составляют замечательную пару. Остаётся только пожелать, чтобы эти двое всю оставшуюся жизнь смотрели друг на друга такими влюблёнными глазами…» Минерва закрыла глаза, в бессилии сжимая в кулаке послание. Она склонила голову, подперев лоб рукой, в которой было зажато письмо. Раны, которые, казалось, давно должны уже были зажить, кровоточили с новой силой. Почему-то она чувствовала себя преданной. Хотя, чего она ждала? Не мог же он всю жизнь проходить холостым в память о девушке, которая сбежала от него в Лондон, даже не объяснив причину своего отказа. Не объяснив, что она колдунья. Но почему-то на душе от понимания не легче. Глупое сердце всё равно на что-то надеется и ждёт, хотя разум давно расстался с обратными путями. Ей вдруг до щемящей боли в груди захотелось вновь увидеть его. Вновь почувствовать тепло прикосновений, услышать голос, спокойные и лучистые интонации. Увы, но всё это теперь осталось только у неё в голове. В её воспоминаниях. Горьких, порой мучительных, но таких тёплых… Они рвали сердце на куски, но в то же время она не могла представить себе жизни без этих воспоминаний. Только теперь, наверное, с поразительной ясностью Минерва поняла, что обратной дороги нет. Возможно, где-то на подсознательном уровне она не рассталась ещё с мыслью о том, что всегда можно повернуть обратно. Теперь же всё. Прошлое осталось в прошлом, а ей, кажется, теперь придётся действительно жить будущим. Но в одном она уверена точно. Это чувство она сохранит в своём сердце. И оно будет с ней всю её жизнь. Немногие могут похвастаться тем, что действительно знают, каково это — любить искреннее и беззаветно, всем сердцем, всем своим существом, и быть любимой в ответ с такой же силой. Когда-то она своим решением разбила сердце им обоим. Дугал смог излечиться. Но для Минервы, кажется, раны стали только глубже. Внезапно она почувствовала, как горячая волна печали и уныния охватывает её, и ей нечего противопоставить. Из груди вырвались тяжелые, надрывные рыдания. Она сжала письмо до побелевших костяшек пальцев, опустив лоб на кулаки, облокотившись о стол локтями. Как же больно помнить всё. Почему ничто не стирается со временем из памяти? Чувства не притупляются? Или прошло ещё недостаточно мгновений её одиночества? Она же начала новую жизнь. Бросила всё, что связывало ее с той историей. Бросила работу, ставшую ненавистной. Больше она не ездила в Кейтнесс. Но почему, почему всё равно она чувствует эту боль? Словно всё вокруг пустое, и только время, проведённое рядом с фермером МакГрегором, было наполнено смыслом. Но он смог жить дальше. Смог оставить прошлое прошлому и пошёл дальше. А она словно застывшая мушка в янтаре. Снова тонет в бессмысленности, которая её окружает. Как же она устала. Устала куда-то бежать, что-то делать, пытаться что-то исправить и кого-то догнать. Порой хочется просто сесть и сидеть. И никуда не двигаться. И утонуть в своём отчаянии… Вдруг совершенно неожиданно Минерва услышала короткий перестук. Подняла глаза, отвлекшись от всех мыслей, и как-то совсем без всяких эмоций проследила, как дверь, в которую мгновение назад стучали, открылась, и на пороге показался никто иной, как её бывший профессор трансфигурации, декан и наставник, Альбус Дамблдор. Профессор, у которого было играла безмятежная улыбка на лице, в миг сделался серьёзным. — Минерва, — с тех пор, как она провела свой первый урок, профессор ни разу не назвал её по имени. Каждый раз он обращался к профессору МакГонагалл, тем самым показывая, что считает её равной. Уважение профессора всегда льстило Минерве, но порой она тосковала по той девушке, которую заменила строгая профессор МакГонагалл. — Что случилось? В тот самый момент, когда Дамблдор позвал её по имени, внутри у Минервы словно что-то оборвалось. Что непозволительно было для профессора МакГонагалл, можно было простить Минерве. Поэтому она громко всхлипнула, закрыв лицо ладонями. Дверь скрипнула, закрываясь, мантия зашуршала по полу, и в следующее мгновение Минерва почувствовала, как подошедший к ней Дамблдор мягко притянул её к себе в ласковом отеческом объятии. Не найдя сил сопротивляться, Минерва просто уткнулась в мантию небесно-голубого цвета и дала волю душившим изнутри рыданиям. Она плакала так, как плачут только маленькие дети. Горько, безнадёжно, навзрыд. А Дамблдор молча прижимал её к себе, проводя рукой по стянутым в тугой узел волосам на затылке. Будь её воля, она бы так просидела ещё долго, потом заснула и не думала ни о чем, а на следующий день проснулась, и всё бы забылось, притупилось. Она бы смогла просто жить дальше. Но нет. Дамблдор мягко отстранился и внимательно всмотрелся в глаза. Минерва попыталась отвернуться, чтобы привести себя в порядок, извиниться… Как стыдно. Но профессор ей этого не позволил. Он легонько тряхнул девушку за плечи, заставляя посмотреть на него. — Минерва, расскажите. Поделитесь своим несчастьем, глядишь, оно уполовинится. — Или удвоится, — сдавленно огрызнулась Минерва. Она глубоко вздохнула. Плечи опустились, словно больше не способны были поддерживать её личный небесный свод, спина забыла о наличии кола в позвоночнике и привалилась к спинке стула. В миг из сильной целеустремлённой волшебницы она превратилась в простую несчастную девушку, разбитую сложившимися обстоятельствами. Рядом с Дамблдором волшебным образом появился стул, на который профессор не замедлил приземлиться. Минерва даже не заметила, чтобы он пользовался волшебной палочкой. Присев напротив, Дамблдор облокотился локтями о колени и мягко сжал руку девушки в знак поддержки. Этот жест не имел под собой никакого подтекста, в него было вложено только искреннее желание помочь и поддержать. — Поделитесь своим несчастьем. Это плохие вести из дома? Минерва покачала головой. — Наоборот, вести замечательные. — Тогда что же вас так сильно расстроило? — Вот, прочтите. Третий абзац, — она протянула ему всё ещё смятый лист пергамента, которого касалась с явной неохотой. Пока Дамблдор беглым взглядом прочитывал строчки, Минерва в изнеможении откинулась на спинку стула, задумчиво глядя куда-то в пространство. — Он важен для вас, — заметил Дамблдор, расправляя пергамент и аккуратно складывая пополам. Поднял взгляд проницательных голубых глаз на свою собеседницу. — Да-а-а… как жалко, что мы не в силах контролировать это прекрасное чувство… как много проблем можно было бы избежать, если люди сами выбирали бы, кого им любить… — Я не хочу любить никого другого… — сдавленным шёпотом выговорила Минерва. Дамблдор вздохнул, снова протягивая руку и высвобождая несчастную ткань платья, которую Минерва сжимала до белизны костяшек пальцев. Он заключил её ладонь меж двух своих и спросил: — Он неволшебник, верно? — Будь он волшебником, всё было бы иначе, — слабо мотнула головой Минерва. — Но почему вы этого испугались? — Я не… — Минерва застыла в осознании. Что она хотела сказать? Что не испугалась? Вздор. Так оно и есть… Она прижала вторую руку ко рту, пытаясь заглушить всхлип. Обещала себе быть сильной. Лицемерка… слабая трусиха… Дамблдор смотрел с великим сочувствием, словно знал и понимал каждую её мысль. — Я полукровка, — просто сказала она. Помолчала немного, а потом добавила: — И ведь всё по кругу… мать — волшебница, отец — магл… — Вы любите их? — Всем сердцем. — Но они друг к другу… равнодушны? — Ничуть, — покачала головой Минерва. Дамблдор молча ждал, когда девушка справится со своими эмоциями. Наконец, она сама заговорила: — Мои родители любят друг друга так, как мало кто может любить. Они словно единое целое. Но… я так не смогу. Я видела, что жизнь вдали от мира волшебства каждый день делает с моей матерью. Она тоскует. Страшно тоскует, и я такая же. Вы знаете… она не говорила отцу, что является волшебницей, пока у меня не случился первый магический выброс. Мой отец священник, и он всю жизнь со всеми был честен… — Дамблдор слушал внимательно, не прерывая и ничего не уточняя, просто позволяя высказать всю ту боль, что осела в душе. — Вы, должно быть, можете догадаться, какое он пережил потрясение, когда узнал, что его жена — ведьма, и теперь вся жизнь его будет построена на лжи. Как и была до того дня… Это подорвало доверие между ними. Она замолчала. — И вы побоялись признаться в своём происхождении. — Я не имела на то право. Если бы я вышла за него замуж, то он всю жизнь прожил бы в обмане, потому что мы связаны Статутом секретности. А я всю жизнь прятала бы волшебную палочку под кроватью… Дамблдор вздохнул, глядя Минерве в глаза с пугающим пониманием. — К тому же, — прибавила девушка. — Тогда я была уверена, что хочу работать в Министерстве. Он фермер, поэтому вряд ли бы переехал со мной в Лондон. Я мечтала о карьере, достижениях… а потом это вдруг всё потеряло смысл. — Сожаление, — сказал Дамблдор. Минерва прикусила губу, из её опущенных глаз снова полились слёзы. — Сожаление… его я узнаю везде. Дамблдор тяжело вздохнул, задумавшись. — Помнится, оно когда-то стало и моим спутником. — Вашим? — удивилась Минерва, вскидывая глаза. — Да, — кивнул профессор. Он мягко улыбнулся в усы грустной улыбкой, по его лицу разбежались морщинки, которых раньше, при ярком свете дня, Минерва никогда не замечала, но ставшие удивительно явными в мерцании свечей. — Когда-то и мне довелось расстаться с очень близким человеком, тоже ставшим настолько дорогим за поразительно короткий срок, потому что пути под нашими ногами вели в разном направлении… — Расскажите, — глаза девушки блеснули каким-то больным огнём. — Пожалуйста. Дамблдор снова вздохнул. — Это случилось аккурат в то лето, когда я закончил Хогвартс, — он улыбнулся в ответ на ироничный смешок Минервы. Она утёрла слёзы свободной ладонью, с вниманием слушая каждое слово. — Я был полон амбиций, как и вы. Моей мечтой тогда было путешествие. Я хотел объездить мир, открыть для себя новое, доселе неизвестное. Сколько магии было мне неведомо, а скольким хотелось овладеть… но моим планам не суждено было сбыться. Как показало время, слава Мерлину, но тогда мой дух был несколько подорван. Молодому, очень тщеславному и сильному волшебнику на шею повесили ярмо в виде младшей больной сестры, о которой нужно было заботиться. Минерва слушала с поразительным вниманием. Она словно забыла о своём несчастье, полностью вовлечённая в историю её бывшего профессора, а сейчас уже и коллеги, чрезвычайно скрытного человека, которого вряд ли кто-то был способен назвать гордецом. Почему-то она не сомневалась в том, что эту историю мало, кто слышал и знал… — Отец мой умер в тюрьме, поэтому после смерти матери я, как старший и на тот момент совершеннолетний волшебник, взял брата с сестрой под свою опеку. Но это тяготило меня. Домой я вернулся злой и несчастный. — Ваш отец… отбывал срок? — За то, что напал на маглов, — спокойно кивнул Дамблдор. Минерва воззрилась на него в изумлении. — Видите ли, эта история — ещё одна трагедия моей семьи… в детстве на мою сестру напали деревенские мальчишки… — профессор помолчал, вернувшись мыслями в те нелегкие времена. Минерва, не растерявшись, ответно сжала его ладонь в поддержке. Дамблдор благодарно кивнул. — Если бы она не была волшебницей, полагаю, задетой оказалась бы только её гордость и, возможно, неокрепшая детская психика, но магические способности в тот день обернулись против моей бедной сестры. Она была расстроена, не контролировала себя, но и меньше всего хотела навредить тем детям. После этого она перестала контролировать свои магические силы в периоды страшного волнения, поэтому могла бессознательно навредить себе или окружающим… — Вы показывали её целителям? — Моя мать боялась, что её сочтут опасной и упрячут в Мунго до конца дней. Не думаю, что она ошибалась… сейчас это уже не имеет значения. Словом, после окончания Хогвартса я отправился домой и был вынужден круглые сутки находиться там, оставив свои увлечения, и заботиться о сестре и брате. Конечно, меня это не устраивало. Мне казалось, что это поставило крест на мне, на всём моём будущем… В самом рассвете сил я оказался заперт в магловской деревне с сестрой и братом, который меня недолюбливал, что было, стыдно признаться, взаимно… сейчас я понимаю, что он был тогда во всём прав, а я глух и слеп, но дело это не поправит. В тот год я встретил в Годриковой Впадине, в которой жил, столь же амбициозного молодого мага. Мы были с ним одного возраста, в наших глазах горел один огонь. Спустя какое-то время мы поняли, что и мысли наши были во многом схожи. Оба мы были уверены, что рождены, чтобы властвовать. Минерва смотрела с таким изумлением, словно ей сказали, что земля квадратная. Дамблдор торжественно и печально кивнул. — Помните, я уже говорил, что был весьма тщеславен? — Вы? — Я. Минерва опустила взгляд. — Думаю, я совершила ту же ошибку, когда выбрала карьеру, — она тяжело вздохнула. — Я возгордилась. Возомнила, что смогу добраться до каких-то высот, возможно однажды стану управлять отделом, а может и чем-то более важным… — Вот видите, как легко все мы поддаёмся этому чувству, — печально согласился Дамблдор. — Но вы ещё не знаете, как звали того волшебника. Дамблдор вздохнул, отведя взгляд. Он словно смотрел сквозь года, пребывая в своих воспоминаниях. — Имя ему Грин-де-Вальд, — Минерва ахнула. Дамблдор помолчал, дав ей время на осознание этой мысли. — Теперь вы понимаете, в каких мыслях мы сходились? — Я не верю, — севшим голосом возразила МакГонагалл. — Я не верю, что вы хотели того геноцида, который устроил Грин-де-Вальд. — Нет, не геноцида, — спокойно согласился профессор. — Но власти. Конечно, я был согласен с Геллертом не во всём. Я соглашался с тем, что маглы должны подчиняться нам, но старался избегать разговоров про применение к ним силы. Вот так, Минерва. Я избегал мыслей о том, что человек, ставший мне даже ближе, чем брат, на самом деле жесток и безумен. И я не переубеждал его. Думал, что однажды он со мной согласится, но пока просто старался не касаться той темы… и меня снова захватила жажда знаний, умений. Жажда приключений. Я вместе с Геллертом Грин-де-Вальдом строил планы по завоеванию Европы. Пока Европы… — Но вы не могли быть с ним согласны, — не верила Минерва. — Вы же не считали маглов бесправным скотом, профессор? — Нет. Конечно, нет, — Дамблдор покачал головой. — Но большую часть жизни перед моими глазами был пример сестры, пострадавшей от маглов. Поэтому я старался думать не о людях, а о том, как оказаться у власти. — И что тогда случилось? — Я решил уехать. Уехать, забрав сестру, сопровождать своего друга по всему миру и искать магические артефакты, которые помогли бы нам в осуществлении задуманного. Одним из этих артефактов была вот эта палочка… — из рукава Дамблдора выскочила его волшебный инструмент, его палочка, длинная и узловатая. Он положил её на стол, разглядывая главный атрибут для использования волшебства с каким-то сожалением. — Словом, я больше не желал оставаться дома. И тогда путь мне преградил, как ни странно, мой младший брат, Аберфорт, которого всю жизнь я считал несколько глуповатым… он оказался единственным, кто встал на моём пути, открыто заявив, что я поступаю эгоистично. В тот день мы жутко повздорили. Я, Аберфорт и Геллерт. Именно в тот день сущность моего лучшего друга, которого никогда не одобрял Аберфорт, показала себя. В ходе ссоры Геллерт применил к моему брату заклятие Круциатус. Я вмешался, завязалась потасовка, и в тот самый миг с чьей-то волшебной палочки сорвалось заклинание… оно убило Ариану, попавшую под перекрёстный огонь. Минерва не отстранилась. Дорожки слёз на её щеках уже давно высохли, сама она почувствовала почти вину за то, что будто раздула свои несчастья, в сравнении с жизнеописанием профессора Дамблдора выглядевшие откровенно жалкими. — С тех пор мой нос перестал быть украшением лица, — фыркнул Дамблдор. — Став горьким напоминанием похорон сестры, на которых Аберфорт совершенно заслуженно и… невероятно доходчиво объяснил мне свои глубокие чувства. — Не говорите так, — нахмурилась Минерва. — Я уверена, что ваш брат потом пожалел… — Пожалел? — переспросил Дамблдор и улыбнулся Минерве ласково, с великой нежностью во взгляде. — Я так не думаю. И, если бы сейчас он снова захотел сделать то, что сделал тогда, я не стал бы защищаться. Вы представляете, что могли бы натворить мы с Геллертом, если бы меня не остановили смерти матери и сестры? Кто тогда остановил бы нас? Грин-де-Вальд был безумен, и безумие его было заразным. Он был невероятно обаятельным, харизматичным и умел подбирать слова. Боюсь, что если тогда я действительно поехал с ним, то мир утонул бы в крови… — Вы бы этого не допустили, — возразила Минерва. — Кто знает… — Я знаю, — ещё более решительно нахмурилась Минерва. — Я точно знаю. — Вы так думаете? — снова улыбнулся Дамблдор. — Я в этом уверена. Профессор вздохнул. — Что ж, думаю, я обязан своей сестре, которая умерла ещё девочкой и своей смертью открыла глаза старшему брату, ослеплённому эгоизмом. — Профессор… — Зовите меня по имени, Минерва. Теперь, кажется, вы знаете обо мне намного больше профессора Диппета, который гоняет своего молодого заместителя в хвост и гриву, — Дамблдор хмыкнул. Минерва натянуто улыбнулась. — Альбус, когда вы встретились с Грин-де-Вальдом вновь… — Я был готов, — твёрдо сказал профессор. — Мы оба повзрослели, наши взгляды сформировались окончательно. И я был уверен в том, что власть в руки нельзя давать ни мне, ни, тем более, преступнику Грин-де-Вальду. — И вы избавились от сожаления? — спросила Минерва. Дамблдор серьёзно задумался. — Нет, — он покачал головой. — Возможно, не сразу. И не во всём. Я сожалел о том, что не заметил в нём той ненависти. Сожалею и сейчас. Возможно, если бы тогда я одумался, то Ариана прожила долгую и, быть может, даже счастливую жизнь, а не погибла бы спустя какие-то пару месяцев после смерти матери… кто знает, чьё заклинание тогда угодило в неё… — О, профессор, — Минерва сама протянула руки и, замешкавшись в нерешительности всего какую-нибудь долю секунды, обняла этого скрытного, без сомнения замечательного и очень несчастного человека так сильно, как только могла. Спустя несколько секунд она почувствовала, как тёплые ладони легли ей на плечи, замыкая объятие. — Но во мне всегда будет живо сожаление о том, что я не смог стать Геллерту другом, не смог повернуть его обратно к свету, — тихо закончил Дамблдор. Минерва умиротворённо вздохнула. Она разомкнула объятие и, поймав ладони профессора, спросила: — Когда вы это поняли? — Когда посмотрел ему в глаза. В глаза ему и правде. Минерва кивнула, опустив взгляд. — Как думаете, — снова начала она. — Смогу я отпустить сожаление? — она потёрла рукой над грудью, ниже ключиц, словно таким образом пыталась заглушить боль в сердце. — Если увижу его снова и… и увижу в его глазах счастье? Тогда я пойму, что не обрекла его на… на… — На ту боль, что ощущаете сами? — Дамблдор сжал её плечо, заставив поднять взгляд. — Вы очень мужественная девушка, Минерва, и у вас впереди целая жизнь. Не посвящайте же её не сбывшимся мечтам и напрасным сожалениям. — Я не уверена, что когда-нибудь смогу кого-то также полюбить, — покачала головой Минерва. — И не нужно, — согласился Дамблдор. — Любовь к каждому человеку ощущается по-разному. Но на то она и любовь, чтобы быть многоликой. — Иногда мне кажется, что только дети способны по-настоящему любить, — устало призналась девушка. — Замечательно, что мы работаем в школе, вы не находите? — шкодливо улыбнулся Дамблдор. Минерва глянула на него и тихонечко, совсем неподобающе для профессора МакГонагалл, рассмеялась.***
— Альбус, вы серьёзно? — Ну пожалуйста, Минерва, возьмите. — Вы действительно потратили столько времени на то, чтобы заставить рыбок с обёртки «выплывать» за пределы фантика? — Мне в этом помогли те занимательные вещи, которые пришли в посылке пару недель назад, помните? — Дамблдор, я не спрашиваю, как вы это сделали и, упаси Мерлин, какие составляющие использовали для заклинания. Один вопрос: зачем? — Ну, разве они не замечательные? Вы только посмотрите на это… Минерва, которая буквально мгновение назад избавилась от пронырливой рыбёшки, забравшейся под её шляпу, без особого восторга наблюдала за тем, как остальные хвостатые плутовки носились по её кабинету, скидывая то книги, то баночки с перьями. — Прошу вас, возьмите его? — Я? Увольте, мне ещё разрушений в кабинете не хватало… — Но я настаиваю… это подарок на Рождество. — Только после того, как вы скажете контр-заклятье. — Но зачем оно вам? — изумился Дамблдор. — Ради сохранности нервной системы, — огрызнулась Минерва, поймав рамку с магловской старой открыткой внутри, которая слетела с полки, повинуясь неосторожному взмаху рыбьего хвоста. Дамблдор вздохнул. Никто уже не ценит красоту природы, её уравновешенность и грацию, сами истоки искусства… — Нет, вы только посмотрите, одна разбросала эссе студентов! — Ну, возможно, ещё стоит поработать над их координацией движений, — согласился Дамблдор, по неконфликтной своей сущности всегда стремившийся к компромиссу. Минерва страдальчески закатила глаза. — И всего лишь фантик является источником этой сокрушительной силы, которую придумала сама природа, — философски изрёк Дамблдор, проводив взглядом рухнувший с высокого подоконника цветочный горшок. Серебристая рыба ещё раз вильнула хвостом у рассыпавшейся по ковру земли и скрылась в щели между стеной и шкафом. Книги на полках содрогнулись.