Там, где нет перемен и необходимости в переменах, разум погибает. Герберт Уэллс, «Машина времени»
***
1970 год, середина марта — Сегодня просто замечательная картофельная запеканка, попробуйте, — порекомендовал Дамблдор, слегка обернувшись к Минерве, которая как раз присаживалась слева от него. В одной руке профессор держал газету, в другой бокал, в котором плескалась жидкость подозрительного вишневого цвета. Минерва многозначительно посмотрела на содержимое кубка. Профессор заговорщически ей подмигнул, прислонив указательный палец к губам. Минерва фыркнула. — Ведёте себя, как шкодливый студент, — неодобрительным шёпотом сказала она ему. Дамблдор сделал самый виноватый вид, на который только был способен. — О, профессор, увольте, — фыркнула Минерва, придвигая к себе столовые приборы. — Что нового пишут? — Берти Боттс выпустили новые конфеты. Вы знаете, я никогда им особенно не доверял по этой части, но тут всё описано так складно… кхм, да, точно, простите, я всё время забываю, что вы не любите сладкое. Поставили новый памятник, а в Министерстве дали ход проекту по созданию скульптурной композиции для фонтана в атриуме. Обещают закончить к маю… Минерва вздохнула. — О, извините, похоже, я снова промахнулся, — с некоторым смущением повинился Дамблдор. — Вы, вероятно, про политические новости? — Просто скажите, кого на этот раз уволили из ДМП. Альбус покивал, отыскивая нужную строчку. — Гефсимания Прикл, — прочитал он. — Дайте посмотреть, — Минерва бесцеремонно отвернула край газеты и поправила очки, стараясь разглядеть мелкий типографский шрифт. «…Гефсимания Прикл, являвшаяся сотрудницей отдела Департамента Магического Правопорядка по регулированию и контролю над популяциями магических существ в течение тридцати лет, подала в отставку. Её решение, как сама она заявляет, являлось акцией протеста на последний указ Министерства, касающийся исключения ряда магических народностей из учетного списка разумных рас. «С действиями своего непосредственного начальства я более не могу соглашаться, » — заявляет она. — «И потому почитаю своим долгом уйти. На протяжении столетий такие магические существа, как русалки, тритоны, сфинксы, великаны, гарпии, лепреконы и ещё ряд популяций, исключённых из списка разумных существ последним указом № 562 «О разумном ограничении опасной активности», открыто признавались если не равными по правам волшебникам, то стоящими на предшествующей ступени эволюции. Последний указ я считаю варварским. Как Мастеру зельеварения, на протяжении всей жизни мне приходилось иметь дело со многими представителями этих существ, поэтому я с полной уверенностью и знанием дела говорю о том, что все перечисленные виды являются разумными. Ни у одного мне не пришлось ничего вырывать с боем. С каждым из них можно было договориться. А этот кощунственный указ перечеркивает все достижения целых народов, исключая их тем самым из Магического Сообщества. И это лишь вершина айсберга. Под этим указом кроется нечто, намного более ужасное и менее человечное. Считаю своим долгом сказать, что подобное отношение всех, кто был инициатором этого указа и продвигал его на одобрение, подписывал и соглашался, ставит тех людей на одну ступень с Грин-де-Вальдом! Только Европа избавилась от нацистских, просто омерзительных идей этого преступника, и на свет уже выходят люди с подобными взглядами, но в отношении не маглов, а магических рас. Одумайтесь! Неужели все мы уже забыли ту страшную войну? Неужели зря было пролито столько крови? Ради чего мы каждый год зажигаем палочки и устремляем их в небо? Это знак памяти? Да. Но не для всех. Для некоторых это лицемерие. Если вы считаете, что поднятая палочка каждый год в день, когда Альбус Дамблдор победил на дуэли Геллерта Грин-де-Вальда — достаточная дань уважения всем жертвам той войны, то мне вам нечего сказать…» — Поразительно, — Минерва оторвала взгляд от газеты и глянула на Дамблдора. Тот задумчиво разглядывал фотографию пожилой волшебницы под интервью. — И как только цензура пропустила это в печать… — Смелый поступок, — кивнул профессор, складывая газету. — В чём-то безрассудный. — Зато она имеет право собой гордиться, — пожала плечами Минерва. — Я и не думала никогда, что она настолько… — Увлечённая? — хмыкнул Дамблдор. — Да, кто мог думать… — Дамблдор, — сурово сдвинула брови МакГонагалл. — Вы понимаете, о чем я. Профессор кивнул, тяжелым взглядом уставившись в газету. Студенты по обыкновению гомонили за столами, на заколдованном потолке проглядывало сквозь облака первое весенне солнце, даже преподаватели переговаривались с каким-то радостным оживлением, захваченные первыми знамениями весны. И только постоянно добродушно на всё посмеивающийся Дамблдор хмуро глядел в газету. На душе у Минервы почему-то тоже было довольно мрачно. Она наложила себе картофельной запеканки и настойчиво потянула газету за уголок из рук заместителя директора. Дамблдор, снова вернувший добродушный настрой, посмеиваясь, свернул печатное издание и вернулся к запеканке, кубку с вином, который Минерва всё равно не одобряла, предстоящим выходным и жизнерадостно галдящим студентам. — Замечательный сегодня день, — одобрительно заметила Помона Стебль, сидящая по другую руку от Минервы. Она то и дело заботливо поглядывала на пуффендуйский стол, ласково улыбаясь при виде счастливых детских лиц. — Опять за выходные у них всё повылетает из головы, — покачала головой Минерва, неодобрительно наблюдая за весёлым оживлением. — У пятого курса скоро СОВ, а мысли только об отдыхе. — Полно тебе, — хмыкнула Помона. — Ворчишь, как старуха с клюкой. Минерва почувствовала некоторое смущение от этого сравнения, но позиций не ослабила. — Сэмсон сегодня превратил чашку в подушку. — По-моему, неплохой результат… — неуверенно заметила Стебль. — Да, но не когда задание звучало, как превращение неодушевленного объекта в одушевлённый. Чашка должна была стать черепахой. — Просто он устал, как и большинство студентов. Скоро Пасхальные каникулы… Минерва фыркнула. — Как жалко, что только единицы думают об экзаменах, а остальные — о каникулах. Профессор Стебль подавила улыбку, глядя на сурово нахмурившуюся коллегу. А Минерва с ещё большим упорством принялась за запеканку. Краем глаза она заметила, как Дамблдор отставил столовые приборы, снова потянувшись к газете. — Альбус. Профессор ЗоТИ в последнее мгновение сменил траекторию движения руки, и его пальцы нырнули в вазочку с мятными леденцами. — Вы не хотите? — предложил он Минерве одну. — Гляньте, какие очаровательные слоники на обёртке… Минерва содрогнулась. — А там бабочек нигде нет? Дамблдор порылся какое-то время в конфетах, откладывая жирафов, лошадок, обезьянок, крокодилов и разных птиц, затем произнёс с сожалением: — Бабочек нет. Но есть гусеница. Хотите? Минерва только фыркнула. А Дамблдор подмигнул профессору Стебль, которая с умилением наблюдала эту сцену, не догадываясь о её подтексте.***
1970 год, конец июня, прощальный пир — С печальным чувством на сердце я сообщаю вам, что пришло мое время покинуть Хогвартс, — Диппет говорил, и его слова падали в тишину, оседая в каждом уголке зала. Студенты слушали его, не смея ни на что отвлечься. Подобная тишина была редкостью для этих стен. — Почти семьдесят лет своей жизни я отдал служению Хогвартсу и всем вам, и каждый этот год я благословляю. Мне горько от скорого расставания, но я и невероятно счастлив и горд, что мне довелось бок о бок работать с этими замечательными людьми, талантливыми педагогами, — он слегка склонился к преподавателям сначала по правую руку, потом по левую. — И мне радостно от того, что я имел счастье знать вас, дорогие мои, — теперь он кивнул внимающим студентам. — И все те поколения, которые уже выпорхнули на свободу, окончив семилетнее обучение в этих стенах. Что ж, эта страница закрывается. Теперь Хогвартс ждут новые времена под новым руководством. Счастлив сообщить, что теперь вашим флагманом станет никто иной, как всеми нами любимый профессор Дамблдор. Бурные аплодисменты сотрясли воздух, отскакивая от стен. Дамблдор с лёгкостью поднялся, ласково улыбнулся свистящему гомону, поклонился и сел на место. Аплодисменты не утихали. Тогда Диппет поднял руки, добродушно посмеиваясь. — Тише, тише. Все мы любим нашего дорого профессора, — кое-как шум утих, и Диппет продолжил. — Я не сомневаюсь в том, что он станет для вас неоспоримым примером для подражания. Минерва бросила взгляд на самого Дамблдора. Ей даже показалось, что он слегка покраснел от удовольствия. — Вы знали? — спросила она. Дамблдор вздохнул и едва заметно кивнул, переводя взгляд на свою соседку. — Я начал догадываться ещё пару месяцев назад, — шёпотом поведал он. — А вчера у нас состоялся разговор. — Вы же видите, он бежит, — сурово нахмурилась Минерва. — Вы слышали о беспорядках. И все они носят политический характер. Дамблдор промолчал. — Он боится, что это опять затронет Хогвартс… Дамблдор снова едва заметно кивнул. Минерва отвернулась и постаралась сосредоточиться на речи директора, но едва ли с этим справилась. Мысль о том, что нарастающие беспорядки добрались и до Хогвартса, не давала ей покоя. Когда Диппет закончил своё выступление и сел обратно на директорское кресло во главе всего большого зала, до Минервы донеслось сдавленное и немного нецензурное выражение Филиуса Флитвика, полугоблина в летах, ставшего преподавателем чар незадолго до того, как Минерва выпустилась из школы. Потом он произнёс тоскливо: — Неужели снова война… Минерва глянула на него сурово, но вместе с тем печально. — Боже, надеюсь, нет, — также тихо произнесла она, внезапно вспомнив сороковые годы, отца с магловской газетой, мать — с газетой магов, и в обеих речь шла об одном: война и её жертвы. Но тут же её захватил гнев. Гнев на Диппета, гнев на ситуацию, гнев на собственный страх. — Отчего вы так злитесь, Минерва? — А вам не ясно? — Простите, если я вас огорчаю, но нет. Не ясно, — Дамблдор виновато развёл в стороны руками. Минерва поджала губы. — Я поражаюсь вашей безмятежности, — фыркнула МакГонагалл. Дамблдор озадаченно разглядывал лицо своей собеседницы. — Диппет бежит от бед, которые ещё могут сотрясти школу. — И обязательно сотрясут, — кивнул Дамблдор, словно этот факт был неоспоримым. — Ну вот, вы даже не спорите. — Потому что я с вами согласен, — сказал Дамблдор. — Профессор Диппет действительно много, очень много лет посвятил Хогвартсу. Но наступает время, когда нужно идти дальше. — И что же его на это побудило? — сурово поинтересовалась Минерва. — Старость, — просто сказал профессор. Минерва неверяще вскинула брови. Дамблдор сурово кивнул. — Старость. О, нет-нет, я не думаю, что он болен, — поспешил заверить коллегу профессор. — Я полагаю, однако, что однажды все мы просто начинаем искать место, где впоследствии обретаем покой мыслей и чувств. И у каждого это место зовётся по-разному. — Нелепость какая, — покачала головой МакГонагалл. — Я имею в виду, зачем столько лет и жизненных сил тратить на место, которое не можешь назвать родным. — Я думаю, для профессора Диппета Хогвартс значит очень многое, — покачал головой будущий директор. — Но это не то место, где он хотел бы умереть. — А вы, профессор? — повинуясь какому-то порыву, спросила Минерва. Впоследствии она и сама не раз задавала себе вопрос о том, что её побудило спросить это, но ни секунды она не пожалела, что сделала. — Как однажды я нашёл покой в этих стенах, — медленно, с расстановкой произнёс профессор, веско роняя слова в тишину. — Я надеюсь быть им как можно более полезным и умереть, зная, что Хогвартс будет стоять также, как стоял при мне. Надеюсь оставить его в хороших, достойных руках. Минерва едва заметно кивнула. Наверное, именно это ей необходимо было услышать. Услышать от нового директора древней школы, которая была для неё даже более домом, нежели родной уголок в Кейтнессе, где она родилась. Услышать, что Хогвартс будет стоять. Величественный и незыблемый.