sugar glass

- Тебе сказать честно и чтобы это объяснило некоторые особенности моего поведения, или просто красивую историю?       Они договорились выделять вечера под откровенные разговоры, через которые процесс узнавания друг друга проходил быстрее. Сидели на кухне или, если погода позволяла, то снаружи, пили вино или чай.       В прошлый раз Мирко рассказывал ему о том времени, когда, ещё во враждебной к ЛГБТ сообществу Сербии, осознал свою сексуальность, как боялся проявлять чувства, как цеплялся за свою первую любовь до самого конца. Хуже самого грустного фильма и самой печальной книги. Во время рассказа Мартин держал его за руку.       Это было честно и храбро - так типично для Мирко.       До этого Мартин не рассказывал ничего серьёзного. Мелочи. Про первый поцелуй, про глори холы, про первую любовь. То, что ему легко рассказать. Но то время, когда придётся обнажить переломный момент в его жизни рано или поздно должно было настать. - Мы договорились тут сидеть не для красивых историй, ты же знаешь. Но если тебе сложно, я не настаиваю. - Да не. Может, мне давно следовало с кем-то поговорить об этом. Просто предупреждаю, это может быть не очень приятно слышать. - Ничего, я как-нибудь переживу, - он уверен, всё самое оскорбительное и неприятное от Мартина он уже слышал, хуже не будет. - В общем. Как ты мог догадаться, я был влюблён в Андреса. Прямо с первого взгляда. Но я знал, что он не гей, что мне ничего не светит. Я думал, что это пройдёт, вся эта влюблённость. Семь чёртовых лет. Не проходило. А самое паршивое, что и Андрес, и Профессор, всё видели, знали и никак не реагировали. Но когда это стало угрожать плану, разговор состоялся, я признался в любви и к Андресу, и к плану. Видимо, зря. Когда это произошло, он собирался на ужин со своей очередной женой. Мне было плевать, пусть. Я знал, что он вернётся и мы снова будем работать над планом. Вместе. Но. Мы о чём-то говорили с ним, а потом, слово за слово, я поцеловал его.       Мирко сощурил глаза. Мартин был прав, это не очень приятная история. И чем дальше, тем неприятнее. Мирко помнит, каким был Берлин - Берлин был психопатом. - Мне говорить, что это был самый эмоциональный, жадный, красочный и запоминающийся поцелуй в моей жизни? Ой, кажется, я только что именно это и сказал. Это так и было. Но, Мирко, - латинос поднял на него глаза, во взгляде была боль, - вот что ты бы сделал, если бы тебя начала целовать женщина? - Мягко бы отстранил её и всё объяснил.       Мартин невесело рассмеялся и сделал глоток из своего бокала. - Ты очень смелый и нежный. Да, было бы честно так поступить, дать понять другому человеку, что тебе не нравится то, что он делает. Сделать это сразу.       Мартин запрокинул голову к небу. Он так делал, когда пытался сдержать слёзы. Мирко страшно уже представить, что там могло произойти, начиная уже воображать самое худшее: Берлин ведь насиловал заложницу, так что... - Изнасилование - отличный способ дать понять человеку, что он неприятен, что он ничего не значит. Но поцелуи. Это другое.       Мирко помнит, что для того, чтобы поцеловать Мартина, ему пришлось ждать два с небольшим месяца. - Андрес толкнул меня к колонне и начал целовать. Так же жадно, как я целовал его. А потом. Он сказал, что между нами ничего быть не может, что отдал бы всё, лишь бы почувствовать то, что чувствую к нему я. Ладно. Я бы всё понял, никому ничего бы не сказал, смирился, вёл бы себя так, словно ничего не произошло. Нет. Он велел мне уехать. Сказал, что я преследовал невозможное. Сказал, что рано или поздно мы встретимся, но из Монетного двора он не вернулся. Он меня бросил.       Мирко налил им ещё вина. - Понимаешь да, к чему это всё. Бум-бум-чао и прочее? В тот момент я чувствовал себя беспомощным перед обстоятельствами, перед Ним. И с тех пор делал всё, чтобы не чувствовать это. Никаких поцелуев. Никаких привязанностей. "Ты не бросишь меня утром, если я сделаю это ещё ночью". "Ты не разобьёшь мне сердце, если у меня его нет". Узнаешь, да?       Мирко, к несчастью, узнавал. - Иди ко мне.       Мартин не торопился. Видимо, это не конец истории. - Я долго думал, но никогда не мог понять, почему он так сделал? Я обвинял себя. Его. Профессора. Даже прочитал где-то, что такие, как Андрес, используют людей, а потом их бросают. Но это глупости. Он ведь не мог так поступить со мной, он ведь говорил, что мы родственные души. Он не мог...       Мирко его обнял, продолжил слушать и успокаивать, но не сказал, что, вообще-то, мог.