sugar glass

Фикс амадо и аманте       Когда Найроби ушла, он растерялся: с одной стороны, уходила его подруга, а другой, ну, человек, в которого он влюбился, был в таком состоянии, что либо вот-вот заплачет, либо сделает что-то похуже.       Выбор за него, отчасти, сделал Денвер, он покинул комнату, оставляя его с Палермо.       Что ж, Хельсинки не боялся ни его, ни оставаться с ним наедине. Наоборот, он хотел с ним остаться.       Палермо смотрел на него точно так же, как смотрел, когда пытался выгнать его из своей комнаты ночью. Совершенно очевидно, что должен был его выгнать, но отчаянно этого не хотел.       И у него совсем не осталось сил, чтобы начинать сопротивляться заботе, которую Хельсинки точно к нему проявит.       Но это вовсе не означало, что всё будет так просто. - Что же ты за подругой не пошёл? Ты нужен ей, - его голос буквально ломался. - А ещё я нужен тебе. - Зачем ты обманываешь себя, здоровяк? Вы же с ней семья, такая маленькая и милая, а ты? Остался с тем, кто воспользовался тобой. С тем, кого ты даже не знаешь. Ай-ай-ай. - Я знаю её, я знаю, что она справится. - А я, по-твоему, нет? Я слабый, да? Конечно. И яиц у меня нет... - Они есть, я видел.       Палермо усмехнулся сквозь слёзы и закрыл лицо руками. Он явно не хотел, чтобы кто-то видел его настолько слабым. Настолько близко.       Хельсинки много чего хотел бы сказать. Например, как он любит Палермо. Как он сожалеет, что все эти слова были сказаны. Как ему хочется просто взять и поцеловать его, подарить ему медленный и нежный поцелуй прямо в губы. В эти дрожащие губы. - Откуда она знала? - прошептал он, - откуда? Откуда, блять?       Хельсинки не имел никакого понятия. Но если бы знал, то не скрыл.       Но, похоже, Палермо ответ не волновал. Он вернулся в кресло и потянул колени к груди. Закрывшись от внешнего мира.       И, казалось бы, более толстого намёка на то, чтобы ему уйти, было не найти. Хельсинки должен был уйти. Этого хотел Палермо.       А ещё Палермо бы с радостью хотел умереть, так что не все его желания надо было исполнять. Он снова остался.       Снова.       Он встал за его спиной и не смело прикоснулся ладонью к его волосам. Среди них были седые. Среди них были пряди с неотмытой запёкшейся кровью, которую он пропустил, когда промывал его раны (или это кровь Гандии?). Часть волос в пыли. Но он гладит их.       Утешает его. Успокаивает. Не тешит себя иллюзиями, что это исправит всё и излечит всю его боль, нет.       Но он думает, что сейчас, именно в этот момент, его действия имеют значение.