sugar glass

      Мартин знал, что как только он ляжет в мешок для трупов, он окажется в ещё более беззащитном положении, чем если бы он оказался голым против вооружённых солдат - голым он хотя бы мог посмотреть в глаза тому, кто его убьёт. Лёжа в душном мешке, он хуже, чем слеп. Он в полном неведении, ничего не слышит, кроме собственного сердцебиения. Он не знает, что с остальными, не может даже попытаться их защитить, если что. Это его убивало.       И он был бы рад, если бы его вырубили, лучше бы он был без сознания. Последнее, что он помнил - солдаты помогали Мирко залезть в мешок. Как они застегнули его.       В абсолютной темноте память и воображение начали играть с ним злую шутку. Что если ему только показалось, что Мирко был жив? Что если и он сам не жив? Может, когда он откроет глаза, его встретит Апостол Пётр? Или Андрес - было бы здорово оказаться вместе с ним в аду и похвастаться, что у них всё получилось, золото больше не в банке, экономика страны в беспросветнейшей заднице.       Он потерял счёт времени. Да, их проинструктировали, что как только они окажутся в машинах, поедут, досчитают до ста одного, они могут вылезать.       Ему казалось, он уже умер - внутри было так холодно... Лучше бы ему действительно умереть. Потому что Найроби и Токио мертвы. Хельсинки останется инвалидом. Он не справился, обвинил Серхио - а сам не справился. - Мартин?       Ему показалось, что его позвали. Голос Мирко. Он любит его голос - тёплый, громкий. И самого Мирко он тоже любил, хотя и не признал эти чувства сразу. - Мартин. Всё, можно вылезать.       Вылезать? Идея того, что он получил загробную жизнь казалась ему более привлекательной. Если он жив, это значит...       Ему придётся всё рассказать правду, потому что он молчать не сможет. Как только его лицо чувствует воздух, он начинает плакать. Слёзы за последнюю неделю стали чем-то естественным для него в отсутствии возможности злоупотреблять алкоголем и беспорядочно трахаться. Сейчас ему не помешал бы бокал вина.       Солнечный свет делал больно и без того нездоровым глазам. Но он продолжал плакать не из-за этого. - Мартин? Всё хорошо. Иди ко мне.       А ноги ватные. Или как желе. Он не знал точно, но идти на них сложно, даже если нужно было сделать два шага. И наконец-то мог опереться на Мирко. - Чего ты плачешь? Всё прошло.       Он обнял его. Было тепло и приятно, он чувствовал себя в безопасности как никогда. По большому счёту, если в итоге он умирает, и это оказывается его предсмертным сном, он даже не обидится.       Мартин коротко поцеловал Мирко в голову. И продолжил плакать: слёзы радости и облегчения, счастья. Да, он едва ли может видеть, что за окном, и слышать что-то кроме шума внутри своей головы. - Мартин. Ты меня слышишь? - Да. - Всё в порядке? - Нет. Да. Просто. Понятия не имею, столько всего в голове... - Выкладывай. Ехать нам ещё долго. А я люблю долгие истории.       Он неуверенно посмотрел на любовника, тот кивнул.       В принципе, для них всё кончилось. В принципе, не будет смысла злиться на то, что даже не произошло. В принципе, да, наверное, он сможет рассказать, потому что, кажется, все слёзы за эту неделю он уже выплакал. - Я до конца не был уверен в том, выйдем ли мы. Я вёл всех вас на верную гибель. Просто потому что хотел закончить то, что начал с Андресом, почтить его. - Думаю, где бы сейчас его душа ни была, - Мирко сложно говорить о душе человека, который совершил столько противоречивых поступков, - он оценит. - Мирко? Я хотел бы извиниться перед тобой. Я знаю, что сколько бы ни извинялся, это не отменит того, что я натворил. Даже не прошу простить меня. Хотя бы не ненавидь. Всё это время они друг друга обнимали, но в глаза не смотрели. Он не видел. Не хотел смотреть. Потому что думал о худшем. - Ты - просто человек, Мартин. Все люди совершают ошибки. Одни стоят больше, другие меньше, вот и всё. Главное, мы оба живы, ну, может, не совсем здоровы... - Мне не привыкать заботиться о тех, кого я люблю. Я позабочусь о тебе. Я с тобой.