***
Прошло несколько дней, и каждый вечер Том находил оправдания, почему не хочет поднимать эту тему. Гермиона всё с возрастающим нетерпением думала, что он, очевидно, тянул время. Она была вполне уверена, что рано или поздно узнает, что происходит, и ей хотелось, чтобы он просто поделился этим. Она считала, что если Том чего-то стыдился, то тогда ему не следовало этого делать. А если нет, то чего он ждёт? Он понимал, что она хочет расспросить его, и даже не давал ей возможности поймать его в постели, когда он чувствовал себя удовлетворённым и открытым. Остаток недели, а также после Хогсмидских выходных, он заканчивал день сравнительно целомудренными объятиями и поцелуями. Это было невыносимо. Наконец, в понедельник вечером он задержался в комнате допоздна. Она заметила это и отложила книгу, которую читала. Гермиона встретила его пристальный взгляд, приподняв бровь. — Теперь ты мне скажешь? — спросила она. — Я кое-чего ждал, — сказал он, — но да. — Хорошо, — ответила она. Он снова улыбнулся. — Во-первых, мне очень жаль насчёт ужина в клубе Слизней. В мои намерения не входило ставить тебя в затруднительное положение или заставлять волноваться по пустякам. Однако Огден всё понял, когда я ему объяснил. — Том… — Ты должна помнить, что я не такой, как другие люди, — продолжал он, вставая с кресла. Он повернулся лицом к камину. — Основная часть "романтики" в этой школе инфантильная и поверхностная, как и люди, увлечённые ею... так что всё быстро заканчивается. А большинство парней из древних семей к четырнадцати годам обручаются с чистокровными волшебницами, которые обязаны оставаться абсолютно целомудренными, даже с теми людьми, за которых они собираются выйти. Но их женихи используют других девушек "нечистой" крови для временного удовольствия, прежде чем жениться. На самом деле, я думаю, что это, честно говоря, ожидаемо. — Том, меня подобное нисколько не удивляет, — цинично заметила Гермиона. — К чему ты ведёшь? — Знаешь, мне кажется, что это низость и лицемерие, — сказал он. — И если следовать их убеждениям, они должны испытывать отвращение к идее делить своё тело с кем-то, у кого нет волшебной крови во всех ветвях семьи за прошедшую тысячу лет. Но смысл в том, что я так не думаю. Я правда считаю, что секс − грязное, унизительное занятие… — Я всё поняла. Спасибо, — Гермиона сердито посмотрела на него Он вернул ей недовольный взгляд. —...с кем угодно, только не с тобой. Вот почему я не занимался им раньше. Но это также означает, что ты не какая-то игрушка для удовольствия, которую я выброшу после того, как мы закончим школу. Не беспокойся об этом, и я сожалею, что, похоже, ты это сделала, — черты его лица превратилось в оскал. — Вообще-то, я слишком сильно хочу тебя, чтобы позволить уйти. — Разрешишь мне вставить слово, Том? — спросила она, приподняв бровь. — Если отбросить ситуацию с древними семьями, я бы предположила, что это общество более прогрессивно в отношении молодых женщин, чем магловское… — Само собой, — сказал он, как будто любому кристально ясно, что волшебники делают что-то лучше, чем маглы. — По крайней мере, для тех девушек, которые не являются порождением денежного кровосмешения, как ты и сказала. Это не имеет никакого отношения к тому, что ты ведьма. Я не хочу от тебя отказываться. Ты не добьёшься этого ни своим гневом, ни... чем-либо ещё. Если ты отыщешь способ вернуться в своё прежнее время, я пойду за тобой и не остановлюсь, пока не верну, — он на мгновение ухмыльнулся, но улыбка тут же исчезла. Она тоже выдавила из себя короткую, слабую улыбку, услышав его заявление. — Том, это... очень много значит для меня... но этого не потребуется. Я сомневаюсь, что смогу вернуться. И не думаю, что должна, и даже не хочу. Там не будет ничего знакомого, к чему можно было бы вернуться. Мир, который я знала, исчез. Всё, что у меня сейчас есть, находится здесь. Тут. Наконец она произнесла это. Реальность, которая с течением этих месяцев постепенно занимала всё больше и больше места в её сознании, теперь признана. Том выглядел довольным. — Прекрасно. Ты здесь и тебе придётся остаться, и видимо, тебе это зачтётся. Через несколько лет я стану министром магии. Несмотря на то, что она знала, что он хотел этого и был на пути к цели, Гермиона по-прежнему поражалась будничному тону, которым он сделал это заявление, сказанное так небрежно, словно он говорил: "Я собираюсь поужинать." Он снова сел в кресло и продолжил. — Это точно произойдёт, и я также собираюсь сделать что-то с ситуацией, в которой находится волшебный мир, и... ты тоже должна участвовать. Ты же знаешь, насколько всё может пойти не так. И как я уже сказал, я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы ты стояла рядом со мной, и использовала свои таланты. Такие люди, как мы, должны руководить, и я хочу, чтобы это произошло. — Том, что ты пытаешься сказать? — сердце Гермионы бешено колотилось, и у неё сложилось такое ощущение, что она знает, к чему всё это приведёт, но ей нужно было убедиться. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Мы с тобой должны пожениться. Гермиона закрыла глаза. Вот оно. Вот почему она не получила предложения от министерства. Она ни капли в этом не сомневалась. Они решили, что ей "не нужна работа" с таким важным и высокооплачиваемым мужем. Даже сам Том предполагал это, так как считал, что её беспокойство заключалось в том, чтобы быть использованной и выброшенной. Волшебники, возможно, формально более развиты в гендерных отношениях, чем маглы, поскольку она знала, что к этому времени в правительственных верхах и научных кругах было много женщин, но безусловно, впереди ещё долгий путь. Она открыла глаза и посмотрела на него с негодованием. — Значит, тебе нужна жена для того, чтобы она помогала продвигать твои амбиции. Это, несомненно, проясняет пару моментов. Когда Огден предложил тебе должность заместителя советника, было ли это условием? Нетерпение тут же исчезло, и у Тома сделался такой вид, словно она дала ему пощёчину. — Прости? — спросил он. Его слова были холодными и... немного надломленными, с удивлением поняла она, но продолжила идти напролом. — Это определённо необычно − предлагать такой важный пост восемнадцатилетнему парню, "герой" он или нет. В моё время один знакомый, тоже главный староста, стал канцелярским помощником начальника отдела. Перед ним стояли задачи, которые больше никому не были нужны, а босс даже не знал его настоящего имени. Том смотрел на неё в шоке и нарастающем гневе. Но она неумолимо продолжала. — Но, возможно, ты заверил Огдена, что ты не просто гений, интересующийся политикой, или мастер дуэлей, но и зрелый человек. А вовсе не "молодой холостяк" со всеми вытекающими отсюда последствиями в сознании людей. Тогда тебе можно было бы доверить высокую должность, — язвительно сказала она. — Мне показалось, что у тебя с ним была какая-то договорённость, касающаяся меня… о которой я ничего не знала. Так? — Я дал ему понять, что мы с тобой... связаны обязательствами, — его взгляд стал жёстче. — Мы даже не были вместе! — взорвалась она. — Мы почти не разговаривали! Как ты смеешь, самонадеянный… — О, какое преувеличение, — усмехнулся он. — Мы разговаривали. Мы просто временно не занимались... другими делами. Я знал, что ты смиришься, и был прав. — Не в этом суть, — прорычала она. — Ты действовал за моей спиной так, что если я брошу тебя, ты потеряешь лицо. Всё это было завязано на твоих стремлениях. Ты использовал наши отношения для продвижения, а теперь думаешь, что загнал меня в угол! Вот в чём суть, Риддл, — она бросила ему его фамилию, как будто это было проклятие. — Дело не только в моих амбициях, — возразил он. — Это всего лишь бонус. Я хочу получить эту работу. Не буду этого отрицать. Но ты не загнана в угол. Теперь они потеряют лицо, но не я, если отзовут предложение. Почему я обязан был соглашаться на меньшее и обречь тебя на то же, утверждая, причём ложно, что мы не серьёзны? Что бы я этим доказал? — У меня вообще нет предложения, и, похоже, это потому, что люди из министерства думают, что мне оно не нужно. Они считают, что мне следует положиться на тебя. Насколько им известно, мы оба сражались на дуэли с Гриндевальдом. Они выбрали тебя, а не меня. — Гермиона, они выбрали меня, потому что я главный староста, и они знают обо мне гораздо дольше. — Разумеется, только поэтому, — усмехнулась она. Он свирепо посмотрел на неё. — В любом случае, моей вины тут нет. Я в самом деле не понимаю, почему для тебя так чертовски важно быть на побегушках в офисе несущественной чепухи. Ты, как и я, хочешь изменить волшебный мир. Я могу приступить к этому немедленно с этой должностью, и я прислушиваюсь к тебе, — ярость на его лице смягчилась. — Значит, у тебя тоже будет власть. Мне нужна жена. Ты особенная, Гермиона. Ты не моя сообщница… или доверенное лицо. Это было бы унизительно… для нас обоих, — добавил он. — Я прошу твоей руки не потому, что хочу получить эту проклятую работу. Я хочу тебя. Гермиона впилась в него взглядом, страшась поверить. — Ты для меня особенная, — повторил он. — Я пытался донести это до тебя с самого начала. Я не намерен тебя бросать. Об ином исходе и речи быть не может, — его глаза молили об искренности. Её гнев стремительно угасал, но на смену ему пришла глубокая меланхолия при мысли о браке с ним. Он ей небезразличен, но она знала, что не всегда может помешать ему совершить то, что её не устраивает. Есть несколько вещей, которые он бы не сделал, потому что знал, что точно потеряет её, если пойдёт на это, но они оба понимали, что она не может предъявлять такие требования ко всему, что ей не нравится. У них был негласный компромисс, что он не переступит черту, а она не будет его осуждать. Но это вовсе не означало, что у неё нет возражений. Ей просто придется держать их при себе, чтобы сохранить мир. Удручающая перспектива. Если бы они росли вместе с детства, или кто-то усыновил его совсем маленьким, или его мать не умерла, тогда он был бы другим. Она почувствовала острую боль от того, каким он мог бы стать, если бы пережил счастливое детство в семье. Судьба наградила его столькими дарами: интеллектуальными, магическими, политическими и, да, физическими. Он должен был быть для неё идеальной парой. Если бы он вырос и понял многое из того, что большинству людей даже не нужно разъяснять, у них всё сложилось бы по-другому. Но нет. Было так, как было. Он тёмный и безжалостный и навсегда таким останется. Она, скорее всего, никогда не будет занимать более высокую должность в министерстве, чем он, потому что Том полон решимости занять первое место, и его эго не могло допустить другого. И он предложил ей выйти за него замуж, потому что хотел сохранить её, как трофей в своей растущей коллекции ценностей. Она глубоко вздохнула. — Понятно, — сказала она. — Мне... жаль, что я поддалась мыслям, что всё это было связано с твоими амбициями, потому что я тоже забочусь о тебе и хочу находиться здесь ради тебя. Но я не могу выйти замуж за того, кто... не любит меня по-настоящему. Извини, — она поморщилась и отвела взгляд, испугавшись, что на этот раз обидела его безвозвратно, но это надо было сказать. Он глубоко вздохнул и уставился на неё. — Гермиона, я не понимаю, почему ты так говоришь. Я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты была моей всю жизнь, и я... ты знаешь, что я сделаю ради тебя. Я уничтожу любого, кто причинит тебе боль. Я никогда не испытывал ничего подобного ни к кому другому. Он тяжело дышал, его глаза потемнели и были полны глубокого чувства. Она ощутила, как её сердце забилось внутри. Ей так хотелось поверить в то, что он так непрямо высказал. — Я позволил тебе говорить и спорить со мной в манере, которую не потерпел бы ни от кого другого, потому что я хочу услышать, что ты думаешь. И даже когда ты в корне не права… — Когда ты думаешь, что я в корне не права, — отрезала она. — Даже если ты ошибаешься, — настаивал он, — это не имеет значения, потому что я понимаю, что дело не в твоём желании иметь власть надо мной или выиграть очко против меня. У тебя добрые намерения, и я тебе дорог. Так что за это я никогда не смогу причинить тебе боль. — Верно, это объясняет, почему меня выпороли и заставили извиниться, — сухо ответила она. — Я не говорил, что меня не расстраивает твоё упрямство, — тут же ответил он. — Но я не собирался делать тебе больно. Я не хочу причинять тебе вред. Это просто... избавление от разочарования. — Дай угадаю, тебя ещё "разочаровывает" то, что ты собственно не хочешь полностью контролировать меня, и именно поэтому вообще решился играть в ту игру. Чтобы притвориться, что это так. — Ты права в одном, — подтвердил он. — Со мной никогда раньше такого не случалось, и я этого не понимаю, но... принимаю. Ты просто... другая. Я доверил тебе свои самые сокровенные тайны. Я уже несколько раз давал тебе возможность погубить меня, Гермиона… ты хоть понимаешь, что это значит? Я не раздаю направо и налево свои уязвимости. Но ты сотворила со мной что-то такое, что заставляет меня нарушать все мои правила, — его лицо было взволнованным и грозным. — Я уже говорил тебе однажды, что этот дневник относится к самому значимому году моей жизни, к тому году, когда появилась ты. Это то, во что я вложил свою душу, и то, что я хотел, чтобы находилось у тебя. Что же это такое, если не… любовь? — он почти выплюнул последнее слово, явно ненавидя его звучание и все коннотации, не в силах отрицать своих чувств. Гермионе хотелось плакать. Он был близок, так близок к пониманию, однако между его собственническим, нарциссическим, тёмным представлением о любви и тем, что она знала всю свою жизнь, оставалась пропасть. — Я даже не подумаю отдать тебя на откуп смерти. Ей-то тем более. У меня есть кольцо и камень, но это не одно и то же. Сама идея заключается в том, что... — он замолчал, выглядя поражённым. Гермиона поморщилась. Его зацикленность на этой теме утомила её. — Том, я не могу сделать то… на что ты намекаешь. Ты понимаешь, что не могу, и ты уходишь от темы. Том выглядел уязвлённым. — Я надеюсь, что ты когда-нибудь передумаешь, но я лишь пытался объяснить тебе, что... чувствую, — последнее слово было буквально вытеснено. Он вздохнул, собираясь с мыслями. — Для меня это до сих пор странно, и я понятия не имею, каково это для других людей. Я просто уверен, что если ты уйдешь или не захочешь меня, это всё равно что... разорвать меня на части, только гораздо хуже, — пустая, сардоническая улыбка на мгновение заполнила его лицо, а затем исчезла. — Ты нужна мне, — торопливо сказал он. Том тут же закрыл рот, почти испугавшись того, что только что вырвалось из него. На заднем плане потрескивал огонь, но никто из них не обращал на него никакого внимания. Они были слишком погружены в свои собственные мысли. Гермиона вдруг осознала, что в своей исковерканной, собственнической манере он правда очень сильно её любит. Всё в этой ситуации было запутано, но... она хотела помочь ему, даже сейчас. Нынешняя история пока ещё отличалась от той, которую она помнила, и Гермионе нужно было ухватиться за неё, даже за те части, которые она находила неприятными, иначе она ускользнёт навсегда, и её путешествие будет напрасным. Волдеморт бы не заботился ни о ком, даже таким образом. Она не могла позволить Тому превратиться в то существо. Факт, что он выглядел человеком, не имел особого значения, по крайней мере, для чего-то другого, кроме того, что его общество было приятным. Если Том достигнет своих целей, а затем превратится в кровожадного тирана и диктатора, он так или иначе станет Волдемортом, в некотором смысле. И она почти уверена, что это неминуемо без её сдерживающего влияния. Она не собиралась возвращать свою старую хронологию. Сейчас это ей абсолютно не нужно, потому что это означало бы, что она подвела его, он подвел сам себя и снова будет монстром. Эта мысль была ей невыносима. И без возвышения Волдеморта, без насилия, которое он развязал, Гарри, Рон, Джинни, Невилл, все они будут отличаться от тех, которых она помнила. Они больше не будут "её". Во всяком случае, теперь не будут. И Дамблдор тоже. Изменив будущие события, она потеряла всех… но зато обрела Тома. Было время, когда она думала, что влюблена в Рона и даже хочет выйти за него замуж. Это желание исчезло довольно давно. За время, что они с Гарри жили в палатке одни, она также рассматривала возможность того, что он был тем самым. Он лучше понимал её, у них было хоть что-то общее, и Гарри уважал её. Она думала, что они, возможно, сойдутся, когда война закончится. Но потом Гермиона увидела, что он смотрит на карту Мародёров и каждый раз ищет имя Джинни Уизли, и догадалась, что этому не бывать. Она не понимала. Джинни была её подругой, но Гермиона не то чтобы закрывала глаза на тот факт, что Джинни уступала ей во многом, что она считала немаловажным для Гарри. Хотя какая теперь разница. Люди, казалось, не основывали свои отношения ни на чём, кроме приземлённых соображений, и не просили большего при выборе партнера. По сути, было бы наивно и не реалистично требовать большего. Медленно и постепенно надежда на идеальную романтическую любовь покидала её. Том ей и её не предлагал. Он не способен на любовь, и она это понимала. Но он предлагал ей нечто другое. Что-то тёмное, сильное и собственническое, что-то, что по всем признакам было опасным, но, да поможет ей Мерлин, она отчаянно желала, чтобы кто-то нуждался в ней так же сильно, как и он. Она хотела, чтобы кто-то в ней нуждался по причинам, которые она бы уважала и отвечала бы взаимностью, а не просто потому, что у этого человека проявилась обыкновенная гормональная реакция или потому, что у Гермионы есть знания, которые полезны. Она хотела именно такой всепоглощающей любви. Том не был романтиком, хотя и умел притворяться, но всепоглощающим? Да, несомненно. Гермиона снова подумала о том, каким бы он вырос, если бы его любили в детстве. Даже побитый жизнью, он был необычайно одарён во многих отношениях. Невредимый, он мог бы быть настолько близок к её идеалу, насколько это вообще возможно для человека. «Хотя тогда он не был бы моим», — поняла она в момент внезапного озарения. — «Мне не пришлось бы возвращаться, чтобы что-то исправить. Его идеальная версия никогда не была предназначена для меня. Но... человек передо мной может быть моим. Он изранен, но разве я нет?» В уголках её глаз появились две слезинки. «Ради общего блага». Она поднялась со своего кресла и встала рядом с его. Он встретился с ней взглядом, твёрдым и отчаянным. Она вздохнула, протянула к нему руки и положила их на его плечи. Том, казалось, намеревался сопротивляться какое-то мгновение, но быстро сдался, притянув её к себе на колени. Ей не хотелось смотреть ему в глаза, произнося слова, которые вертелись у неё на языке, поэтому она уткнулась ему в шею. — Я всё понимаю. Твой способ выражать любовь, совсем не похож на тот, к которому я привыкла. Мы поженимся, когда закончим школу. Он молча сжал её руку. Ей осталось сделать ещё одно последнее признание. Она не совсем хотела этого, но после почти полного провала в самом начале разговора почувствовала, что ей это необходимо. — И... мне кажется, я понимаю, почему ты был так уверен, — сказала она. — Наверное, в глубине души я уже давно знала, что буду... буду с тобой... и ты, определённо, тоже. — Я знал, — согласился он, — и я серьёзно говорил, что не отпущу тебя. Я рад, что ты это приняла, — он ухмыльнулся и снова сжал её в объятиях. Гермиона не стала отвечать. Её переполняли собственные мысли. «У него не возникало никаких сомнений», — подумала она. — «Я небезразлична Тому, но на его манер, и я никогда не позволю себе забыть об этом». Он начал целовать её лицо и подбородок. Она невольно улыбнулась возникшему ощущению и немедленно придвинулась ближе, хотя водоворот её мыслей продолжал кружиться. Разве это не должно было сделать её счастливее? Разве она не должна была быть... легкомысленной? «Только не с ним», — тут же подумала она. Легкомыслие никогда не шло с Томом рука об руку. И она полагала, что в каком-то смысле счастлива. Это своего рода успех, как в общем, так и в личном смыслах. Это счастье совершенно отличалось от общепринятого. «Компромиссы и раздражения были бы с кем угодно», — размышляла она, — «но думаю, что люди склонны забывать об этом, когда они обручаются... или женятся. Тем не менее, с Томом ничего не сотрётся из памяти. Всё будет хорошо. Что бы в будущем ни произошло, я уже не питаю никаких иллюзий». Том внезапно остановился и отодвинулся от неё. — Точно, — сказал он, — пока всё не вышло из-под контроля, — он сместил Гермиону к своим коленям и потянулся за школьной сумкой, вынимая из неё маленькую коробочку. — Именно его я ждал. Оно пришло сегодня утром. Гермиона мгновенно осознала, что находится в коробке, и снова была изумлена его самонадеянностью... или уверенностью. Он открыл её, показав, как она и ожидала, кольцо. Волшебники не всегда следовали обычаю дарить бриллианты, вместо этого они выбирали драгоценные камни и узоры, которые дополняли ведьму или что-то символизировали. Это кольцо Том однозначно выбрал, чтобы "отметить" её как свою. Серебряный обруч в виде извивающихся змей, и ещё двумя крошечными змейками, формирующими узор, в центре которого разместился тёмно-зелёный изумруд. В мерцающем свете камина Гермиона заметила, что драгоценный камень был немного несовершенным; он имел слабую подповерхностную трещину. Ну конечно. Он надел кольцо ей на палец. — Оно прекрасно, — заметила она, наблюдая, как оно блестит в желтовато-оранжевом свете. Он снова принялся целовать её. — Не снимай его без крайней необходимости, — шептал он. — Я хочу, чтобы все его видели и знали, что ты моя. — Чтобы дать это понять всему волшебному миру. Он ухмыльнулся. Затем, прежде чем она успела опомниться, он обернул её ноги вокруг своей талии и поднялся с кресла. Она тут же схватилась руками за его шею, чтобы поддержать свой вес. Он отнес её к большой кровати и осторожно опустил на матрас, забравшись сверху. — Не хочу делать ничего особенного с тобой сегодня, — бормотал он, сразу же принимаясь за её одежду с восхитительной ловкостью. — Я просто хочу тебя. Говорил ли он это намеренно, чтобы попытаться подтвердить свои ранние заявления, или он действительно так считал? Как бы то ни было, от его слов по её телу пронеслась дрожь. — Хорошо, — ответила она. Он закончил расстегивать её кардиган. Она потянулась к жилету его костюма, когда её руки освободились. — Мне тоже это нужно. Он зарычал в ответ, когда закончил расстегивать блузку. Она присоединилась к куче из её кардигана и его жилету. Мгновение спустя она развязала его зелёный с серебром галстук. Глаза Тома на секунду остановились на нём, и он, казалось, почти передумал, но затем его взгляд метнулся к горе одежды, давая ей разрешение. Покачав головой, Гермиона отбросила его. Они вместе расстегнули его рубашку, их руки встретились посередине. Он с усмешкой избавился от неё. Он положил руки ей на бока, прямо под лиф. Они были странно прохладными, несмотря на идеальную температуру в комнате, но не слишком, даря приятные ощущения. И действительно, этот контраст взволновал её. Том нежно погладил её кожу, а его руки скользнули ей под спину. Он расстегнул верх нижнего белья и кинул его в сторону, затем просунул руки под пояс и расстегнул молнию на юбке. — Сними сама. Я занят, — прорычал он. Он наклонился и начал чертить круги кончиками пальцев вокруг её груди. Она застонала, но сумела стащить с себя юбку вместе с трусиками. Она выпрямила ноги, обхватив одной рукой его коленопреклоненное тело. Его глаза расширились, а пальцы замерли. — Почему ты остановился? — запротестовала она. Он не ответил ни единым словом. Вместо этого он просунул два пальца в влажные складки, исследуя её центр. Гермиона ахнула и невольно дернулась от этого прикосновения. Он встретил её взгляд с довольной ухмылкой, затем наклонился и решительно поцеловал каждый сосок по очереди, нежно посасывая. «Удивительно, каким нежным он может быть, когда захочет», — мельком подумала она. Он отстранился от неё. Не говоря ни слова, он расстегнул молнию на брюках и стянул их вместе с нижним бельем. — Я возьму тебя сразу, — объявил он хриплым голосом. — Хотя я мог бы сделать больше для прелюдии, потому что мне нравится смотреть, как ты... отвечаешь, — многозначительно сказал он, сверкая глазами на свету, — но я хочу тебя немедленно. — Так давай, — сказала она. — Я тоже хочу тебя. При этих словах его глаза вспыхнули. От неё не ускользнуло, что они никогда не отливали красным, когда он доволен ею, а всегда были белыми. Она потянулась к его плечам. Он поймал её левую руку на полпути и пристально посмотрел на изумруд на её пальце. Затем он отпустил руку, обнял за талию и скользнул в Гермиону всей своей длиной. Она почти кончила тогда и там. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он — «скажи это», — подумала она, — «он сам употребил это слово, хотя и неохотно» — занимался с ней любовью, и это было чудесное чувство − просто воссоединиться ним. Никаких игр, никакого "освобождения от разочарований", ничего, кроме них двоих. Она была рада, что он всё ещё хочет иногда делать это так. — Никогда не отпущу тебя, — простонал он. Том погладил её по шее дрожащей рукой. — Моя. Она не смела отрицать и не могла сосредоточиться, потому что он двигался в ней, и его совершенно подходящее кольцо сидело на её пальце, и это было, в конце концов, правдой, и ей это нравилось. Она обхватила его ногами за талию, втягивая Тома так глубоко, как только могла, а затем сжала его член. Он застонал от давления и крепче взялся за её талию, толкаясь ещё ожесточённее. Между ними создалось восхитительное трение, которое, казалось, распространяло волны удовольствия по всему её телу. Дыхание Гермионы стало коротким и прерывистым. Она хватала ртом воздух, быстро приближаясь к пику. Он заметил это, снова сверкнув глазами, и ответил глубоким толчком. Она сжала свою киску вокруг него и схватилась за его плечи, тяжело дыша, когда кончала. Вскоре он последовал за ней. — Гермиона, — выдохнул он, мягко опускаясь на девушку и полностью изливаясь в неё. Она обвила руками спину Тома, удерживая его, пока его грудь двигалась вверх и вниз в тандеме с её тяжелым дыханием. Они оставались в такой позе некоторое время, пока их дыхание не замедлилось до нормального. В какой-то момент он оторвался от неё и лег на бок. Не говоря ни слова, он притянул Гермиону к себе в собственническом объятии. «Всё в порядке», — спокойно подумала Гермиона. — «Ничего не случится. Со мной всё будет хорошо».***
— Восхитительно! — прокричал Слизнорт. Он не мог усидеть в своём кресле с тех пор, как они зашли к нему в кабинет и сообщили эту новость. — Как я и надеялся… но ведь я был в этом не одинок, не так ли? — он подмигнул Тому и Гермионе, которые сидели в двух удобных креслах в его хорошо обставленном кабинете. — Мне нужно поговорить с Варнавой... Пророк захочет ваши фото, это же так интересно. — Все любят счастливый конец? — сказала Гермиона, её слова звучали странно надломленными. Том бросил на неё недоумённый взгляд. Слизнорт не обратил внимания на её тон. — Именно, Гермиона, — его лицо внезапно просветлело, и он направился к высокому дубовому шкафу. Она заметила, что он назвал её по имени. Точно так же, как он обращался к Тому и обратился бы, обращался, к Гарри в будущем. «Теперь я одна из его вечных любимиц», — подумала она. — Это обязательно надо отпраздновать! — воскликнул Слизнорт, отходя от шкафа с бутылкой в руке. — Знаете ли вы, что у Шармбатона есть виноградник? Я не должен был вам рассказывать, — заговорщически произнёс он, ставя бутылку Каберне на стол, — но это правда. Их эльфы делали его из поколения в поколение, и вся прибыль шла в школу. Я бы предположил, что Хогвартсу не помешает дополнительный источник доходов, и тогда, возможно, мы могли бы улучшить отделку замка и сделать что-то со сквозняками... В общем, — он откупорил бутылку и налил три бокала красного вина. — Тост! Гермиона слегка пригубила вино. Оно оказалось весьма хорошим, и она не особенно удивилась бурной реакцией Слизнорта на преподнесённую новость, но ей не понравилась идея фотосессии для "Ежедневного Пророка". Это было бы постановкой и фальшью, потому что ни одна серия массово-опубликованных, прилизанных фотографий не могла бы отразить реальность их "помолвки"... такой, какой она была. «Может быть, если бы они запечатлели меня "читающей его дневник", это было бы близко к истине», — мрачно подумала она, — «но он никогда бы этого не допустил». Она пристально посмотрела через короткое пространство, разделявшее их с Томом. Он пил вино с довольным выражением лица. Его явно не беспокоила мысль о предстоящем фарсе. Конечно, для него ложь была обычным делом. Она заставила себя нахмуриться и вернулась к превосходному вину. «Это пройдет», — подумала она. — «Это всего лишь временное раздражение. Фоторепортаж распространят, и... вероятно, ещё один сделают после свадьбы...» Её желудок скрутило судорогой. Нет. Волшебный мир не увидит её свадебную церемонию. У Гермионы не было абсолютно никаких причин приглашать репортеров, да она и не собиралась. Торжество будет уединённым и тихим, и она приложит к этому все усилия. Пусть ритуальным жертвоприношением послужит этот набор помолвочных картинок, потому что больше они не получат ничего.***
Примерно через неделю за завтраком пара сов уронила перед Томом и Гермионой тяжёлые газеты. Она первой открыла свою, нахмурившись, прекрасно понимая, что там будет. Слизнорт передал ей весточку от этого ужасного репортёра Каффа. Всё было настолько плохо, насколько она ожидала. Кафф договорился с редакторами, что отдаст им целые две первые страницы светской хроники. Её встретила серия позёрских, инсценированных колдофото. Они обнимались в снегу под фонарными столбами в Хогсмиде, сладко улыбаясь. Гермиона хотела отвести взгляд от благоговейного, обожающего выражения лица, которое фотограф Каффа попросил её изобразить для одного из них. На другой фотографии они бросали друг в друга снежки. Была ещё фотография, на которой они вместе пили чай у мадам Паддифут − место, где до этого момента ни один из них не бывал ни разу за всё время, что она находилась здесь. Рядом с предыдущим напечатали колдофото, на котором они пили горячее сливочное пиво в "Трёх метлах". Конечно, им не годилось фотографироваться со старым добрым огневиски в дальнем углу Кабаньей головы, хотя сейчас это было их любимое место в деревне, и они уже безусловно совершеннолетние. Слизнорт предложил снять их в гостиной Слизерина, обнимающихся перед камином. Ревущее пламя и яркие искры потрескивали на изображении, которое, как предположила Гермиона, было, по крайней мере, отчасти точным представлением их отношений. Гермиона перевела взор на другое, которое вызвало легкую улыбку на её лице. На ней они обменивались парой безобидных заклинаний в дружеской дуэли, заставляя друг друга падать, смеясь, в сугробы на территории Хогвартса. Ничего общего с реальностью. — Наверное, могло получиться и хуже, — заметила она, перейдя к разделу настоящих новостей. — Я была уверена, что он включит тот отвратительный "украденный поцелуй за оранжереей"… как будто поцелуй мог быть украденным с проклятым репортёром, делающим снимок. — Даже Слиззи он не понравился, — согласился Том. Он также дошёл до новостного раздела в газете. — Не могу поверить, что ты так... спокойно справляешься с этим, — внезапно выпалила она. — Это же олицетворение всего, что тебе не нравится: всего поверхностного, пресного... — Разумеется, — сказал он. — Но ничего уже не изменить. — И на этом всё, — сказала она. — Они захотят сделать нечто подобное и по поводу свадьбы. Я против. — Тогда скажи, что тебе нужно немного личного пространства. — Обязательно, и я собираюсь твёрдо стоять на своём, — она нахмурилась. — Если у меня больше нет права голоса, то этот день, как минимум, пройдёт на моих условиях. — Что? — резко ответил Том. Он отложил газету. — Забудь. Это пустяки. Он взял её за плечо. — Нет, не "пустяки". Что ты имеешь в виду? — его взгляд был жёстким. — Ты расстроена? — Естественно. Терпеть не могу всё это внимание. — В самом деле? Гермиона старалась избегать его взгляда. — Посмотри на меня, Гермиона. Она неохотно встретилась с ним глазами. — Именно статья и спровоцировала всё, но... дело не только в ней, — призналась она. — Я просто думала, что моя жизнь сложится иначе. Я хотела работать в Министерстве. — Ты серьёзно хочешь, чтобы я стал твоим начальником? —...нет, — призналась она. — Это не такая уж хорошая идея. — Есть и другие дела, которым ты могла бы посвятить себя. Ты можешь основать свою собственную организацию. Я не жду, что ты будешь кроткой домохозяйкой. Такая перспектива меня бы скорее разочаровала. На это она выдавила из себя слабую улыбку. — Значит, у нас всё в порядке? — спросил он, обнимая её за талию. — В порядке, — тихо сказала она. — Мне не следовало так говорить. Это неправда, — она наклонилась к нему и коснулась пальцами своего изумруда. Ей показалось, что сказанное "в порядке" не совсем близко к правде. Самой большой проблемой было то, что она не хотела обсуждать это с ним в общественном месте… или, если уж на то пошло, вообще обсуждать, потому что знала, что это дорога в никуда. В неприятное никуда, во всяком случае потому, что ему не понять её внутреннего конфликта. Она по-прежнему чувствовала тяжесть и опустошённость при мысли о том, что ей придется смотреть сквозь пальцы на его тёмные и безжалостные поступки, но не настолько тёмные и безжалостные, чтобы послужить основаниями для разрыва отношений. Как изменят её предстоящие годы, если бремя мрачных тайн станет ещё тяжелее? Она знала, что мораль редко бывает кристально чистой, и можно поспорить, что сильнейшую обиду им обоим нанесло бы предательство секретов Тома, и если бы она бросила его. Но сколько теперь составляло это слишком много? Она уже держала при себе секреты, которые совершенно потрясли бы её нравственные ценности, что было немыслимо, год назад. «В конце концов, он не сможет натворить ничего темнее, чем уже сделал. Я и так храню самый страшный секрет, которым он мог со мной поделиться». Почему-то эта мысль её не успокоила.***
По её мнению они начали проводить всё больше времени в гостиной Слизерина по вечерам. Отчасти она полагала, что это сделано для поддержания приличий; могли бы возникнуть неудобные вопросы, если бы были длительные промежутки времени, когда никто не мог бы объяснить местонахождение самых известных учеников школы. И она знала, что Лестрейндж, по меньшей мере, похоже, в курсе, что она коротает время на седьмом этаже. Возможно, он и не смог бы проникнуть в Выручай-комнату, но это знание так или иначе доставляло неудобства. Она также понимала, что Том пытается как можно лучше укрепить преданность своих четырёх "вассалов". Он до сих пор провожал Гермиону в комнату наверху, независимо от того, проведёт он там ночь или нет. Этот жест тронул её, так как она знала, что если он не останется на ночь, то ему придется довольно долго идти назад. Так было однажды ночью в конце зимы. Он расстался с ней после очень страстного поцелуя, оставив её губы горячими и распухшими, в тот раз он не мог остаться. Как ни досадно, но у него были обязанности старосты. Дверь в Выручай-комнату материализовалась в стене позади неё, когда он уходил. Она открыла её, скользнула внутрь и тут же закрыла. По какой-то причине сегодня вечером она чувствовала тревогу. Дело было не только в том, что Тома не было с ней в комнате. Она не могла найти этому никаких объяснений. «Может из-за него», — вдруг подумала она. — «Он будет бродить по коридорам до наступления комендантского часа. Пока я в безопасности». Эта мысль вызвала у неё желание расхохотаться. Если кто и мог позаботиться о себе, так это Том. «Но Бузинная палочка...» Вот что заставило её передумать. Палочка уже побудила его, или почти побудила, на два очень глупых и потенциально разрушительных поступка. Возможно, она исчерпала свой репертуар, а возможно, и нет. Гермиона вернулась к двери и приготовилась выйти наружу, но тут услышала приглушенные голоса. — Мне нужно увидеть то, что видит Риддл. Гермиона замерла, держась за ручку двери. — Ничего, — пробормотал другой голос. Этот человек коротко переговорил с первым, но Гермиона не сумела разобрать, о чём. — Мне нужно увидеть то, что видит Грин, — попытался вновь первый голос. «Невозможно» , — с тревогой подумала Гермиона. — «Нет. Место охраняется Фиделиусом». Она прижала ухо к двери, но потом изменила своё решение. Если Лестрейндж и Нотт, а она не сомневалась, что голоса принадлежат им, каким-то образом сумеют попасть внутрь, она будет уязвима. Она попятилась и, тяжело дыша, вытащила волшебную палочку. — Не работает, — сказал второй голос, голос Нотта. Лестрейндж выругался. — Всё равно уже поздно. Лучше оставим это на сегодня, пока он не заметил, что мы не в гостиной. «Уходите», — подумала Гермиона, желая, чтобы они ушли. Она услышала, как затихли их шаги, а затем рухнула у двери. «Я в безопасности», — твердила она себе. — «Они не могли попасть внутрь. В 1997-м году, люди целыми днями стояли снаружи площади Гриммо, когда дом находился под чарами Фиделиуса. Всё нормально. Я в порядке».