Разные судьбы

Милли уже не пыталась понять, куда идёт. Заброшенные улицы сплелись в бесконечный лабиринт, выбраться из которого не было никакой надежды. Милли устала и стёрла ноги до кровавых мозолей. От голода болел живот и мутнело в глазах. Из-за противного дождя она продрогла, хотя всё ещё было довольно тепло. «Я хочу домой, — повторяла Милли как молитву. — Я хочу домой…» Она знала, что не должна плакать. Если плачешь, значит — не контролируешь себя, и любая тень может без спросу залезть тебе в голову. Но… К хаттам это всё! Всего этого не должно было быть! Зачем их сюда понесло?! Ремис, глупый, бедный Ремис… Зачем она убежала? Бросила его, а теперь не найдёт. Никак и ни за что найти не сможет. Это злое место ей не даст. Милли чувствовала его — оно было почти живым и при этом хуже, чем мёртвым. Оно тянуло всё дальше, нашёптывало хором голосов: «Ты здесь умрёшь. Никто не выходит отсюда, и ты не выйдешь». Милли как могла закрывалась, даже уши руками зажимала, но шёпот становился только сильнее. — Мама, нам уже можно домой? — малыш лет четырёх дёрнул мать за подол платья. Она рассерженно шлёпнула его по руке: — Нет! И хватит хныкать, это недостойно мужчины! — рявкнула женщина и отвернулась. Сын заплакал, но у неё не было сил успокаивать его: все уходили на то, чтобы не выть от отчаяния каждый раз, когда глаз ловил зарево над горящей Дженати. Не было у них больше дома. Пламя над Дженати не гасло уже третий день. Район Краеугольного камня — обиталище старой знати и тех, кто служил ей, — казался единственным клочком нетронутой земли в огненном море. Пока ещё нетронутой. Женщина каждый день молилась, чтобы выдержали иллюзии, скрывавшие Краеугольный камень от глаз врагов, но и прежде она молилась о многом. О том, чтобы поход владыки Садоу принёс Империи новые земли и богатства. О том, чтобы вернулся с победоносным войском её муж и подарил ей драгоценности и рабов с неизведанных миров. О втором и третьем ребёнке — сыне, воине и защитнике, и дочери, будущей госпоже дома. Ни одна молитва не сбылась. Сила не слышала её или не желала отвечать, и всё-таки женщина продолжала молиться — даже сейчас, до рези в глазах вглядываясь в красновато-серое, полное огня и дыма небо. Ей больше не нужно было богатств и рабов. Лишь одно было важно: чтобы остался нетронутым последний уголок Дженати, где ещё теплилась жизнь. Милли отвернулась от женщины, всё так же вглядывавшейся в небо, как и тысячу лет назад. Ребёнок льнул к ней бледной тенью — всего лишь отпечаток страха, боли и робкой надежды, почти стёршийся за века. Они не умерли в тот день. Милли уцепилась за эту мысль, чтобы немного прийти в себя. Они не погибли. Может быть, прожили долгую и, насколько это было возможно, счастливую жизнь. Пускай это будет так. Пускай хоть у кого-то в этом несчастном городе всё сложилось не совсем кошмарно… Нога подвернулась на вздыбившейся брусчатке, и Милли больно упала на колени. И ладони тоже стесала… Милли несколько раз сжала и разжала пальцы, глядя, как кровь выступает из мелких порезов и смешивается с грязью. Боль-то, на самом деле, была ерундовая, но сейчас стала последней каплей: заскулив, Милли сжалась в комок, стиснула руками голову, пытаясь побороть истерику. «Почему мы не могли просто остаться на базе?! Ремис, Ремис, какой же ты идиот!» «Есть… Хочется есть…» Вздрогнув, Милли открыла глаза и встретилась взглядом с молодым парнем. Он был настолько тощим, что загорелая кожа словно присохла к его костям; вздувшийся живот казался огромным на фоне тонкого, нездорово хрупкого тела. Он не отрываясь смотрел куда-то за спину Милли. Невольно обернувшись, она не увидела ничего, кроме пустынной улицы. В открытом окне одного из домов колыхалась занавеска. «Они набивают брюхо, а мы дохнем на улицах». Милли запоздало попыталась закрыться, но в тот же момент её словно треснули чем-то тяжёлым по затылку. Чужие мысли и чувства ворвались ей в голову, мигом вытеснив её собственные. Милли как наяву увидела всё те же дома, но ещё не обветшалые, ухоженные, раскрашенные в яркие цвета, и толпу людей, окруживших особняк с открытыми окнами. Сейчас, правда, они были закрыты металлической решеткой. Милли смотрела на него, и ненависть росла в ней с каждым спазмом в пустом животе. «Десять лет верной службы… Десять, чтоб вас всех хссисс сожрал, лет в рабах, с самого детства, и вы просто вышвырнули меня на улицу?! Не прокормить, говорите… Лживые карнафовы дети! Будто я не видел ваши подвалы, не видел, что холодильники ломятся от еды…» Парень со злорадной улыбкой наблюдал, как толпа всё сужает кольцо вокруг дома. От стольких хозяевам не отбиться, как бы сильны ни были они и их наёмные воины. Обездоленные готовы были порвать друг друга за кусок чёрствой лепёшки, а за настоящий пир разберут этот дом по камню, если придётся. Животные, ничем не лучше него, — вот чем стали господа, стоило лишить их всего и запереть в клетке, из которой нет выхода. Он зашёлся хриплым кашляющим смехом. Эти, пока ещё сильные и здоровые, ворвутся к его бывшим хозяевам и вынесут всё до последней крошки, но ничего… Он проберётся в дом, когда все уйдут, и тогда наестся всласть. Эти всё ещё мнили о себе слишком много, чтобы вонзить зубы в не успевшее остыть тело красивой, сочной леди Архели, оторвать кусок от её изящного бедра и жевать, жевать, жевать, пока живот не наполнит приятное, сытое тепло… Он, раб, которого считали животным, куда умнее их всех. Когда господам станет нечем поживиться, он будет рядом, чтобы с благодарностью принять объедки, оставшиеся от них. Не так уж многое изменилось. Не так уж многое… Милли вырвало. Она выдавливала из себя желчь, отплевывалась, но никак не могла избавиться от вкуса… воспоминания о вкусе? Неважно! Солоновато-сладкий, чуть гнилостный, он заполнял рот и казался ужасно натуральным. Её скрутило очередным спазмом. Гадость! Гадость, гадость, гадость! Она опёрлась на руки и подтянула ноги к груди, пытаясь отдышаться. Отвратительный вкус понемногу исчезал, но Милли всё ещё трясло и подташнивало. Почему её угораздило увидеть именно эту тень?! Почему не… …Мужчину, отталкивающего жилистого подростка от закутка под натянутым тентом. В узкой щели между домами жалась женщина с маленьким сыном. Рождение малыша пришлось аккурат на день, когда на Дженати упали первые бомбы, и ни ему, ни матери это не пошло на пользу. Мальчишка-подросток орал, что лекарства нужны его младшей сестре, но сердце воина не дрогнуло. За лекарства, которые помогут его супруге оправиться после тяжёлых родов, он отдал последние драгоценности, оставшиеся при нём. Да будь он проклят, если!.. В руке мальчишки сверкнул нож, и воин заметил это на долю секунды позже, чем следовало. Боль ужалила под ребро и чуть вверх. Он согнулся, рефлекторно схватившись за бок. Под пальцами оказалось тепло и мокро… — Мне просто нужно было немного! — орал мальчишка, по его худому лицу катились слёзы. — Мне нужно совсем немного, почему вы не послушали?! Мне… Слова оборвались хрустом сломанных костей. Захрипев, мальчишка мешком упал на землю. Воин встряхнул немеющей рукой, сбрасывая остатки нерастраченной силы, и с трудом улыбнулся жене. Она будет жить. Пусть даже он — нет. Она должна выжить, хотя бы ради сына. Милли тонко заверещала, позабыв и об опасности, и даже о том, где находится. Чужая боль рвала её на части. Горе, отчаяние, смерть… Столько смертей, на протяжении многих лет, и они не прекращались даже сейчас, даже когда и эту часть города забросили, отрезали от той, где ещё можно было выжить и не сойти с ума… «Отсюда никто не выходит. Дженати мертва, и ты умрёшь. Смирись, глупая. Смирись». Милли конвульсивно выгнулась, вцепилась в стыки между камнями брусчатки, не замечая, что срывает ногти и до крови сдирает кожу на пальцах. Она уже не различала одну тень и другую, страдания давно погибших жителей Дженати и свои собственные. Её кидало между личностями и веками, перед глазами проносились лица людей и ситхов, сменялись виды — за пару секунд улица могла обветшать и вернуть былые краски, заполниться людьми и снова опустеть. Чья-то тень нависла над ней. Милли различила сухонькое тело в чёрном балахоне, сморщенное красновато-бурое лицо и жёлтые глаза на нём, прежде чем взгляд застило очередное видение. — Нет! Нет, нет, не-ет! — заверещала она, почувствовав, как острый крепкий ноготь впивается ей в лоб. — Хватит, пожалуйста, хватит!!! — А ну молчи! — прорвался сквозь какофонию призрачных голосов вполне живой, по-старушечьи скрипящий. — Тихо, кому говорю! Нажим усилился почти до боли, что-то сдавило виски, закрыло глаза… И вдруг всё прекратилось — резко, словно кто-то выключил пыточный аппарат, решив, что с Милли на сегодня хватит. Голоса затихли, исчезли видения. Никуда не делась только сгорбленная старуха в балахоне. Сложив обе руки поверх трости с резным набалдашником, она смотрела на Милли из-под нависших век и беззвучно жевала дряблыми губами. Поначалу Милли не могла даже пошевелиться — просто лежала, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Боль отступала очень быстро, даже быстрее, чем когда Учитель своей Силой закрывал Милли от теней. Да, у неё раскалывалась голова и тошнило от слабости, но эти чувства были нормальными — её, настоящими. — С-спасибо, госпожа, — дрожащим голосом выдавила Милли и попыталась привстать. Со второго раза у неё даже получилось. Она понятия не имела, откуда здесь взялась эта старуха и чего от неё ожидать, но вбитая с детства вежливость взяла своё. Да и глупо не быть вежливой с той, кто тебе помогла. Думать об остальном Милли сейчас была не в состоянии. Старуха улыбнулась беззубым ртом. — Такая воспитанная и красивая… Диковинка в наших краях. Повезло тебе, диковинка, что я тебя нашла. И представить не можешь, как повезло…