Разные судьбы

      Ремис не знал, что вид того, как дикарей разносят в мясо из штурмовых винтовок, может надоесть. Первое время, когда отряд только вошёл в деревню каннибалов, его мутило. Пару раз казалось, что он вот-вот грохнется в обморок. А потом вдруг стало просто всё равно. Плевать было на мёртвые тела вокруг — даже когда приходилось через них переступать. На вопли. На оглушительный свист выстрелов, боевые кличи дикарей и их же предсмертные хрипы. На то, что его, вообще-то, всё ещё могли убить. Ремис просто покорно плёлся за Учителем, стараясь не глядеть по сторонам.        От местного пейзажа тошнило. Казалось бы, деревня одичавших ситхов-каннибалов должна выглядеть как-то особенно ужасно, но нет — она не была жуткой, всего лишь донельзя грязной и нищей. Даже хуже талармских трущоб. Завешенные тряпьём древние лачуги, мусор на улицах, замызганные, тощие до полного уродства жители, которых имперские солдаты пинками и тычками выгоняли из домишек и тёмных переулков… То, что началось как бой, очень быстро превратилось в бойню. Повелитель Танатон даже не снял меч с пояса — только пару раз отвёл рукой стрелы и камни, которые местные всё же умудрились в них запустить. Вид у него был такой, будто он изволил выйти прогуляться и к своему неудовольствию обнаружил на пути мусор и бродяг.       Ремис хотел спросить, почему они всё ещё здесь, когда Милли наверняка в опасности, но не решался: стоило ему посмотреть на Учителя, как язык норовил забиться в глотку. Было что-то такое в выражении его лица, когда он смотрел на Ремиса, что каннибалы — да и весь этот жуткий город — сразу становились не такими уж страшными. Повелитель Танатон был гораздо страшнее.       По его приказу всех, кто не сопротивлялся, согнали на маленькую площадь в центре посёлка. Напуганные дикари жались друг к другу, что-то бормотали на своей тарабарщине, некоторые горестно выли. Ремис видел, как патлатую грязную женщину оттаскивали от убитого воина, а она верещала и цеплялась за его одежду, пока солдат с размаху не отдавил ей пальцы сапогом. Дети жались к матерям и бабкам, редкие старики злобно смотрели на чужаков горящими, почти звериными глазами.       Ремису должно было быть жалко их. Жалость — это вообще нормальное чувство, так ведь? Но глядя на этих дикарей, он не чувствовал ничего, кроме отвращения и глухой злобы. Эти выродки — уже не люди и не ситхи. Даже их жалобно пищащая малышня — это детёныши, и вырастут они в тупых зверей, которым всё равно, крыс жрать или людей. Как Амадаар. Он же прекрасно всё понимал, сучёнок. Смотрел на Ремиса, разговаривал с ним, а видел кусок вкусного мяса. Даже если их всех тут порешат, Ремис понимал, что ему будет всё равно. И он этого не стыдился, хотя в другое время ему было бы мерзко от самого себя за такие мысли. Может быть, до всего этого он был лучше. А может — просто тупее.       Когда командир отряда отрапортовал, что всех мирных жителей отыскали и привели на площадь, повелитель Танатон равнодушно осмотрел жалкую кучку местных, в которой едва ли набиралась пара сотен… особей. Будто на скот глядел. Они не стоили даже его презрения. Ремис вдруг остро осознал, насколько же он рад быть тем, кто стоит рядом, а не перед ним.       — Майор Шейн, распорядитесь прислать грузовые транспортники и оковы по числу пленных. Тех, кто будет сопротивляться или покажет себя слишком одичавшим для рабства, убейте.       — Слушаюсь, милорд.       Почувствовав на себе пристальный взгляд Учителя, Ремис вжал голову в плечи и сделал вид, что очень внимательно наблюдает за тем, как майор Шейн разговаривает с кем-то по комлинку насчёт пленных. За всё время Учитель сказал ему едва ли пару фраз, и те были скорее командами: идти за ним, держаться рядом… И лучше бы оно так оставалось подольше. Ремис не особо верил, что через час или два у него перестанут трястись коленки в его присутствии, но сейчас он не был готов к разговору настолько, насколько это вообще возможно.       — J'usvalia alga nuo sis!  Dujikri j'us! [1] — вдруг донёсся из толпы срывающийся крик.       Голос был молодой и звонкий. Ремис быстро нашёл глазами его обладателя, да тот и не скрывался: наоборот, выступил из толпы, задвинув за спину тощую, замотанную в серое тряпье молодую женщину, которая беспомощно цеплялась за его руку и что-то лихорадочно шептала ему на ухо. Раздражённо отмахнувшись от неё, парень с вызовом глянул на повелителя Танатона.       Повелитель едва заметно приподнял брови и смерил наглеца внимательным взглядом. А после — посмотрел на Ремиса. Ремис не боялся, когда в него летели стрелы, но сейчас коленки предательски ослабели.       — Бессмысленно и глупо. И всё же он храбрее соплеменников. Это заслуживает награды.       Ремис упорно глядел на брусчатку. На сбитые носки своих сапог, ещё утром бывших новёхонькими. Куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом с Учителем. Почему он смотрит именно на него?!       Будто сквозь толщу воды Ремис услышал, как повелитель потребовал у майора его боевой нож. Предчувствие чего-то нехорошего выгрызало внутренности зубастой крысой. Ремису было ничуть не жалко наглого каннибала, но почему-то сейчас хотелось оказаться как можно дальше отсюда… И от повелителя Танатона.       — Ремис. Посмотри на меня.       Вздрогнув, Ремис неохотно подчинился и тут же об этом пожалел. Лицо Учителя будто бы не выражало ничего — и при этом в два раза больше плохого, чем вообще могла выразить человеческая мимика.       — Этот юноша слишком горд, чтобы быть рабом. Убей его.       Повелитель протянул ему нож. Ремис механически, будто дроид, поклонился и взялся за рукоять. Ну да, логично: не самому же Учителю об этого дикаря руки марать… Это работа ученика. Ремис должен доказать, что может с ней справиться. А он сможет. Во второй раз должно быть легче. Это же каннибал. Опасный биомусор. Он бы уплёл Ремиса за обе щёки и не подавился.       По знаку повелителя двое солдат скрутили дикаря и, вытащив его из толпы, швырнули на колени перед Ремисом. Один из них схватил приговорённого за волосы и запрокинул ему голову.        Повелитель Танатон кивнул Ремису:       — Приступай.       Ремис перехватил рукоять. Крифф, какая же она неудобная… Тяжеленная и широкая, даже в ладонь нормально не ложится… Он до боли сжал пальцы. Всего один удар, и всё. Ничего сложного. Он сможет.       Ремис шагнул вперёд, борясь с желанием зажать уши. Женщина верещала как резанная, вырывалась, что-то вопила на своей тарабарщине… Когда солдат ударил её прикладом по голове, и она обмякла на руках у какого-то старика, Ремис испытал облегчение напополам со стыдом. И очень надеялся, что отчаяние и боль в глазах приговорённого ему померещились. Не может он испытывать ничего сложнее голода и страха. Дегенерат. Выродок, как и все тут.       Вот только вблизи парень не выглядел дегенератом. У него был совершенно разумный взгляд. Вполне нормальное, только очень худое, молодое лицо. Даже латаная одежда выглядела довольно опрятной. Скривившись и оскалив острые зубы, он что-то презрительно процедил, но Ремис ни слова не разобрал. Да оно и так понятно было.       — Сам урод, — прошипел Ремис. — Всё из-за твоих сучьих сородичей, выродок ты хренов.       Руки тряслись так, что Ремис едва удерживал нож. Взгляд Учителя буравил затылок. Зло ухмылялся приговорённый парень, и Ремис бы рад стереть с его рожи эту ухмылочку, да только долбаный дикарь смотрел не на него, а на свою девку. Так смотрел, как животные на самок не смотрят.       Крифф, да почему на него хоть мешок какой не надели?!       Зажмурившись, Ремис прижал нож к его горлу. Он думал, что будет легче, чем с Амадааром? Ни хрена это было не легче. Его трясло и мутило. Нож в руке плясал, царапая дикарю горло, а он ещё и говорил что-то…       — Да заткнись ты уже! — Ремис не хотел кричать. Так получилось. Противно, визгливо и по-бабски.        Он уже не осознавал толком, что делает — просто вдавил нож со всей силы, стараясь не смотреть, не слушать и не думать вообще ни о чём. Не получалось. Он чувствовал, как тяжело лезвие проходит через плоть, как натыкается на что-то твёрдое… Ремис не знал, как правильно делать то, что он делал, и просто с остервенением резал и пилил, понимая, что если хоть на секунду перестанет, то выронит нож и больше не поднимет. Чужая липкая и тёплая кровь заливала ему руки; дикарь сперва кричал, а потом хрипел, да ещё с каким-то булькающим звуком, от которого все внутренности выворачивало наизнанку… По лицу Ремиса градом катились слёзы, но он не останавливался, пока не понял, что дикарь обмяк и больше не издаёт ни звука. Только рёв детёнышей и баб стоял такой, что о последнем сразу и не догадаешься.       Нож Ремис всё-таки выронил. Уставившись себе под ноги, отступил на шаг и едва не налетел на солдата. Он физически не мог заставить себя посмотреть на тело — от одного вида своих запачканных кровью рук желудок к горлу подскакивал.       — Ты долго выполнял приказ, — ледяной голос Учителя донёсся будто из соседней галактики. — В следующий раз я буду ожидать от тебя большей расторопности.       Ремис склонил голову ещё ниже. Учитель был недоволен, а за это полагалось просить прощения. Он уцепился за понятную мысль, как за спасательный круг.       — Простите, Учитель. Я исправлюсь. ------------------ [1] Вы поплатитесь за это! Будьте прокляты!