Разные судьбы

      Таввима вернулась меньше чем через час — у Милли и Кьяры даже не успели закончиться закуски, которые малышка осмелилась взять для них без спросу. Заглянув в комнату, старуха отправила Кьяру в библиотеку, заниматься, а Милли велела идти за ней.       — Мои люди сумеют подать весточку твоему Учителю, — загадочно прошамкала она, сверля Милли тяжёлым, цепким взглядом. — А я пока тобой займусь, попробую уму-разуму хоть немного научить, а то совсем ты бестолковая, дар свой никак не контролируешь.       На словах «уму-разуму научить» Таввима будто бы невзначай пристукнула тростью по полу, а Кьяра вздрогнула и посмотрела на Милли с искренним сочувствием. Похоже, в Кьяру ум и разум этой тростью и вбивали. В другое время Милли тоже заволновалась бы, но сейчас лишь покладисто кивнула и поплелась за Таввимой.        Наверное, скажи она, что собирается зажарить её и съесть, Милли сейчас сама залезла бы на разделочный стол. Какой смысл сопротивляться? Она ничего не изменит. Всё теперь зависело от взрослых — Таввимы и повелителя Танатона. Сама же Милли не сможет ни сбежать, ни связаться с Учителем, ни найти Ремиса, ни помочь ему. Ей оставалось только ждать и делать, что прикажут. Как всегда, в принципе. Уж к этому Милли привыкла.       Таввима зачем-то повела её за ворота общины. В этот раз Милли ещё чётче увидела полупрозрачный барьер, накрывавший всё поселение. Едва они вышли за его пределы, мир вокруг неё изменился: в тишину сотнями змеек выползли неразборчивые голоса, и тени понемногу заполнили пустые улицы. Чем дольше Милли смотрела, тем больше их появлялось — ярких и почти истаявших, древних и молодых, злобных, грустных, отчаявшихся, яростных… Они шептали прямо у неё в голове, все одновременно, их слова сливались в сплошной гомон — невыносимый, непонятный, голова разрывалась от него на части…       Таввима отвесила ей крепкую затрещину.       — А ну собралась! На рынке тоже каждого встречного слушать и рассматривать будешь? Если сама не пустишь застрявших в свою головёнку, они влезть не сумеют.       Милли шмыгнула носом. Было больно — от удара в ушах аж зазвенело… Но голоса будто бы действительно стали тише.        Таввима впилась ногтями ей в плечо.       — Что встала? Дальше пойдём, кудряшка. Легче не станет. Учись пока не слушать и не видеть. Как доберёмся до места, будет тебе задача посложнее этой.       «Не слушать и не видеть»… Легко сказать! Они же здесь повсюду, на каждой улице, на каждом углу! Зажмурившись, Милли часто задышала, впилась ногтями в ладонь. Не слушать, не видеть… Милли вспомнила коррибанские гробницы, заброшенный Варадин. Там тоже было очень тяжело, но она справилась. Правда, тогда рядом были Иллин и Рисса, а не страшная старая ведьма…       Таввима тащила Милли за собой грубо, больно сжимая руку, и не давала останавливаться. Внезапно она остановилась перед заброшенным домом и замерла, будто к чему-то прислушиваясь. Милли робко подёргала рукой, пытаясь высвободиться, но Таввима только сжала её сильнее.       — А ну цыц! — шикнула она. — Да-а… Хорошее место. Правильное. Подойдёт нам.       Милли бы уж точно так не сказала. От дома веяло давней тоской и нехорошим запустением — будто люди давно покинули его, но что-то навсегда осталось в нём, забытое, печальное и неживое. Милли совсем не хотелось узнавать, что там, за закрытыми дверями и грязными тусклыми окнами. Да и место вокруг него… Милли старалась, очень старалась не видеть и не слышать, но не могла: до неё доносились отголоски криков, эхо чужой ярости, боли… Здесь произошло что-то ужасное, и больше всего Милли хотела убежать прочь, пока тени не рассказали ей насильно, что именно.        Таввима коснулась худым узловатым пальцем нажимной пластины на двери, и её створки медленно, со скрежетом поползли в стороны.       Милли нерешительно заглянула в тёмный холл. Оттуда тянуло затхлостью и гнилью, виднелись обломки мебели и какой-то мусор. Наверное, всё более-менее ценное давным-давно унесли — дом-то не заперт был.       Таввима потянула её за порог.       — Пошли, кудряшка. Давай-ка поучим тебя правильно со своим даром жить. Тут как раз застрявшая хорошая обретается… Чувствуешь её?       Милли насупилась, сжалась. Пока это всё очень походило на занятия с повелителем Танатоном — с той только разницей, что он не видел сам, но как-то всегда угадывал, где есть тени.       Поначалу Милли хотела сказать, что ничего не чувствует: она видела размытые, едва различимые силуэты без лиц и чётких очертаний — злые, но слабые тени, почти растворившиеся в Силе. Но вдруг поняла, что это не так. На другой стороне холла виднелась широкая каменная лестница, ведущая наверх, — и вот там-то, на втором этаже, вся тоска, которая исходила от дома, будто становилась плотнее, почти осязаемой. Милли невольно сделала шаг ей навстречу — казалось, ещё немного, и она сможет услышать голос… Женский, да, точно женский…       Таввима придержала её за плечо.       — Ну-ка постой, кудряшка. Куда полетела? А если она тебя специально манит, а? Да, не смотри на меня круглыми глазами, иногда застрявшие — совсем не то, чем кажутся на первый взгляд… Чуть-чуть больше силы, и всё, не тень это, а призрак! Знаешь, что с тобой может сделать даже самый слабый призрак, а?       Милли сжалась. По коже пробежали мурашки: а вдруг и правда — призрак?! Но Таввима же сама сказала, что надо идти сюда!       — Н-нет, госпожа…       Таввима подвигала губами — не поймёшь, раздражённо, одобрительно или просто так. Наклонившись, ткнула Милли пальцем в грудь:       — Всегда, слышишь — всегда! — думай, прежде чем что-то сделать! Тебя и простые застрявшие с ума свести могут! Осторожно вперёд иди. И не давай ей вести. Она не призрак, но сильная. Тебе мозги в два счёта свернёт, если меня слушать не будешь!       Милли закусила дрожащую губу. Да чего она хочет?! Сказала, что будет учить её, но пока только кричит и пугает! Даже хуже, чем Танатон!       Таввима потащила её вглубь дома, прямо к лестнице. Милли всё чётче слышала тень. Она злилась, но под гневом крылись страх и глубокая печаль…       Как они смели собраться такой толпой под стенами её дома?! Грязные оборванцы… Дегенераты, позабывшие о всяком достоинстве…       Её тонкие, сморщенные от старости пальцы сомкнулись на амулете. Родовой символ Акаграшей, не так давно — пропуск во дворцы правителей, символ влияния и власти… Теперь он — не более чем память о временах, когда всё было правильно. О временах её юности, когда она, молодая, могущественная и прекрасная, ела с золотых тарелок и украшала волосы самоцветами безупречной огранки, а чернь не смела поднять головы, когда она, наследница рода Акаграш, проходила мимо.       Семь десятков лет минуло с тех пор. Прошлое теперь казалось сказкой, вымыслом старухи, доживающей свой век в ветшающем доме, окружённом нищетой, безумием и отчаянием. Семь десятков лет она бережно хранила его — последнее из своих владений, свою крепость, осколок старой жизни… Да только и его срок вышел. Тьма выгнала одичавшую чернь с насиженных мест, и теперь та волной покатилась на районы, откуда прежде была изгнана.        Их страх, ненависть, голод… Госпожа Акаграш чувствовала их так же хорошо, как дым, поднимавшийся от сожжённых домов её соседей. Обезумевшей толпе мало было убийств и грабежей — она жаждала разрушений, и чем больше, тем лучше.       Сотни факелов горели в ночной темноте. Рёв толпы оглушал почти так же сильно, как когда-то — вой сирен и грохот взрывов. Внизу содрогалась от ударов парадная дверь, звенели выбитые стёкла.       Госпожа Акаграш закрыла глаза. Глубоко вздохнула, в последний раз наслаждаясь запахами своего цветущего сада. Что ж, она прожила долгую жизнь и, несмотря ни на что, победила. Её дочь и зять, правящие общиной поблизости, встретят этих оборванцев армией и Силой. Отпрыски достойных семейств и их верных слуг и в этот раз покажут взбунтовавшейся черни её место. Несколько стариков-отшельников —  последние жертвы толпы, и их благородная кровь будет отомщена стократно.       Засмеявшись, госпожа Акаграш раскинула руки, словно хотела обнять собравшихся внизу оборванцев. Сила легко и свободно струилась сквозь её тело и, обратившись пламенем, обрушивалась на их головы. Тело самой госпожи Акаграш горело изнутри, но собственная агония была усладой для неё — ведь она питала огонь чистой Силы, сжигавший дотла тех, кто пришёл убить её. Она смеялась, даже когда её кожа почернела и начала обугленным пергаментом отходить от мяса, смеялась заливисто и звонко, как девчонка, впервые ощутившая пьянящую силу Тёмной стороны.       На горизонте занимался рассвет…       Когда Милли распахнула глаза, ей показалось, что видение не отпустило её — тот же балкон, тот же город, тот же рассвет… Далеко не сразу до неё дошло, что на горизонте алеет вовсе не рассвет, а закат, и что дома выглядят вовсе не так же — многие обветшали до неузнаваемости, другие так вообще обвалились. А внизу… Милли, зажмурившись, отвела взгляд. Тела людей, убитых госпожой Акаграш, всё ещё лежали там — уже почти истлевшие, кое-где растащенные падальщиками скелеты. Очень много скелетов…       Милли прижала ладонь ко рту, силясь сдержать тошноту, и тут же получила такую затрещину, что едва не ударилась об стоящую рядом колонну.       — Дурёха! — Едва Милли смогла поднять голову, Таввима отвесила ей увесистую оплеуху. — Говорила тебе, отгораживайся! В голову не пускай! Да если бы я тебя не оградила, от боли и смерти чужой не защитила, ты бы сейчас на полу корчилась и верещала! Что, нравится тебе на себя чужую боль брать?!       — Я не ожидала! — пискнула Милли, прижимая ладонь к уху. Больно же! — Я не поняла даже, как… Она просто ворвалась…       — Потому что ты ей позволила, бестолочь. — Таввима постучала скрюченным пальцем ей по макушке. — Потому что нельзя впускать их в голову, пока сама не готова, а если уж впустила, нельзя себя терять! Сильная ты, чувствуешь и слышишь хорошо, только пользоваться этим не умеешь.       Таввима тяжело и очень по-старчески вздохнула. От того, что она чуть наклонилась вперёд, тяжёлый золотой медальон, украшенный золотом и драгоценными камнями, выскользнул из-под слоёв одежды на её груди. Милли широко распахнула глаза, тут же узнав его. Именно этот медальон держала госпожа Акаграш в воспоминании…       Милли не решилась ни о чём спрашивать. Наверное, госпожу Акаграш нашли и достойно похоронили родственники, о которых она вспоминала, а её амулет передавался из поколения в поколение, от одной зеон к другой. Что тут непонятного?       Таввима, кряхтя и придерживаясь за стену, осторожно уселась на пол и скрестила ноги.       — Садись, кудряшка, — велела она. — Учиться будешь. А то никто, я так погляжу, дома тебе с твоим даром не поможет.        Милли послушалась. Наверное, глупо было думать о том, что одежда испачкается на грязном полу — куда дальше-то пачкать? — но она всё-таки постаралась выбрать место почище.       — За руку меня возьми, так контакт лучше будет, — скомандовала Таввима. — Глаза закрой. Слушай, что я тебе говорю. За мой голос цепляйся, если почувствуешь, что память застрявшей над тобой верх берёт. И не трясись! Будешь умной девочкой, ничего страшного не случится.       Милли поёжилась: она совсем не была уверена, что у неё получится быть «умной девочкой». Но её, как всегда, никто ни о чём не спрашивал.       — Готова? Хорошо… Ты слышишь её сейчас, да?       Милли, как завороженная, кивнула. Госпожа Акаграш никуда не делась, её последнее воспоминание так и крутилось в Силе, как поставленная на бесконечный повтор запись. Чуть прислушаешься — и услышишь вопли толпы, почувствуешь запах цветов и дыма от пожаров, ощутишь тяжесть амулета в руке…       Таввима больно впилась ногтями ей в ладонь. Милли вскрикнула, и воспоминание тут же отпустило её, снова отодвинувшись куда-то на грань видимого и слышимого.       — Вот так, правильно! Как почувствуешь, что уплывать начинаешь, цепляйся за настоящий мир. За всё, что вокруг себя чувствуешь, за каждый камушек под подошвой. За ветер, за запахи… Да хоть иголку с собой носи, которой колоть себя будешь. Чувства — твои, реальные — вот что тебя удержать может! Ну-ка попробуй сейчас сама вырваться.       Милли честно попробовала: прислушалась к воспоминанию, дождалась, пока в реальность не начнуть просачиваться звуки, запахи и образы из другого времени, и тут же больно, до крови прикусила язык. Сработало — видение тут же исчезло!       Распахнув глаза, Милли гордо посмотрела на Таввиму: ну вот, и никакая она не бестолочь! Между прочим, она и сама так делала иногда, когда успевала сообразить.       Таввима хитро прищурилась:       — Что радостная такая? Ты только-только на ноги поднялась, ещё и шагу не сделала. Сейчас ходить будешь учиться. Осознавать и не терять себя, пока чужими глазами чужое прошлое смотришь. Я помогу в первый раз. После — сама пробовать будешь.       Она вновь крепко сжала запястья Милли.       — Глаза закрой. Меня слушай. Иди, куда я веду…       С медитациями у Милли было относительно неплохо — пожалуй из всего, чему её учили, только слушать и пропускать через себя Силу у неё получалось достаточно сносно, чтобы повелитель Танатон не цедил сквозь зубы своё вечное «плохо, не стараешься». Даже здесь и сейчас Милли почти без труда смогла отрешиться от реальности: та поплыла, уступила место холодной, мёртвой Силе, несущей в своих потоках смерть, страдания и чувство страшной, засасывающей всё живое пустоты… Милли вновь отчетливо услышала голос госпожи Акаграш, но он больше не был единственным — множество голосов потише и послабее тоже настойчиво шептали свои истории, тянули внимание на себя. Милли уже видела измождённого мужчину, сжимающего в одной руке факел, а в другой — меч; видела женщину, прижимающую к груди младенца и пожирающую голодными глазами особняк, наверняка полный еды и тёплых вещей, а если повезёт — то и лекарств…       — Не теряйся! — Голос Таввимы выдернул Милли из почти начавшегося видения, но не из медитации. Он звучал странно, будто в её голове — прямо как голоса теней, только куда чётче и сильнее. — Сконцентрируйся на Акаграш. Не жди, пока она влезет в твою голову, — заставь её говорить.       Милли совсем этого не хотела. Она инстинктивно попыталась вырваться, очнуться, но её словно крепко схватили за руки и вели, не давая сделать и шага в сторону. Таввима защищала её, Милли это чувствовала, но при этом не давала своевольничать.       — Смотри! — скомандовала Таввима, и Милли подчинилась.       Она снова увидела затянутую дымом и укутанную предрассветной дымкой улицу. Разъярённую толпу под балконом. Услышала крики, почувствовала запах давным-давно засохших цветов… Но в этот раз всё было по-другому. Милли словно раздвоилась: она одновременно была в голове госпожи Акаграш, смотрела её глазами и думала её мысли, и сидела на холодном полу в заброшенном доме. В её голове сталкивались несколько мыслей одновременно, своих и чужих, её чувства и чувства давно погибшей старухи существовали параллельно, и Милли ощущала их все… Нет-нет-нет, так нельзя, так просто невозможно!       Паника сдавила горло. Милли снова попыталась открыть глаза, выкинуть из головы всё лишнее, вернуться в реальность — как угодно, лишь бы получилось! — но вдруг её словно обняли за плечи и строго прошептали на ухо:       — Соберись. Есть ты, а есть она. Наблюдай, но о себе помни. Каждую секунду помни. Она — не ты. Ты — не она.       Воспоминание снова повторилось. Снова те же мысли, та же страшная картина, те же запахи, звуки, ощущения… Но в этот раз всё было совсем иначе. Впервые Милли погрузилась в память тени настолько глубоко, но по-прежнему осознавала себя и… не чувствовала чужой боли. Возможно её, как и в прошлый раз, закрыла Таввима, но  тогда Милли не чувствовала вообще ничего, а сейчас до неё всё же доносились какие-то отголоски — слабые и безвредные.       Едва воспоминание отступило, Милли практически рухнула на пол — едва сумела выставить перед собой дрожащие руки. Её трясло, в теле была жуткая слабость — Милли с трудом могла стоять на четвереньках, не то что подняться.       Высохшая ладонь Таввимы встрепала волосы на её макушке.       — Хорошо, кудряшка. Очень хорошо для такой-то неумёхи… Эх, тебе бы пару лет у меня поучиться, конечно, но да кто ж мне такое сокровище отдаст? Запомни, что я тебе сегодня показала, и не забывай. Если не пойдёт тебе впрок мой урок и уроки твоего Учителя, с ума сойдёшь рано или поздно. На носу себе заруби это!       Кивнув, Милли едва выдавила слова благодарности. Голос совсем её не слушался. Она чувствовала себя до того выжатой, что даже страшное предупреждение Таввимы её ничуть не напугало. Сейчас Милли было просто всё равно, что она говорит.       Откуда-то гулко доносились удары гонга. Настоящие? Или опять из прошлого? Милли помотала головой. Наверное, всё-таки настоящие…       Таввима поднялась на ноги, небрежно отряхнула одеяние.       — Похоже, нашли мои посыльные твоего Учителя, кудряшка. Идём, некогда нам отдыхать. Раз в гонг бьют, значит, гости с минуты на минуту пожалуют.