magnum opus

[1] Тэхен задумчиво сидит на полу, опираясь спиной на бортик кровати и ждёт, когда Юнги вернётся из кухни с соком и бутербродами. У омеги комната откровенно странная. Слишком много синего: синие шкафы, синие полки, даже подставка для телевизора синяя. Вдоль стены широкий плакат с какими-то надписями на разных языках. Тэхен пытается вчитаться, чтобы понять, но узнает лишь пару словечек на французском и английском. В комнате старинный проигрыватель, а рядом на столе — стопка пластинок. Альфа поднимается, поправляя вылезшую из школьных брюк рубашку, и подходит ближе, принимаясь перебирать пластинки, рассматривая обложки. В основном, это старая музыка кантри, хотя там же находится запись симфонического оркестра и песня группы Queen “Show must go on”. Тэхен крутит последнюю пластинку в разные стороны, задумчиво вытягивая губы, а потом открывает бумажный конверт, в котором она находится, и помимо чёрного круга пластинки замечает внутри что-то похожее на фотографии. Любопытство пересиливает. Альфа оборачивается в сторону двери и, убедившись, что никого нет, достает содержимое. Он смотрит на людей, изображённых на карточках. Все они выглядят по-разному, вероятно, все из разных стран, все разной национальности и даже расы. Но всех их объединяло одно, и Тэхен сразу обратил внимание на закономерность: на фотографиях были изображены самые различные человеческие эмоции: слезы, смех, улыбка, восторг, счастье. Альфа переворачивает фото одно за другим и пробегается глазами по заметкам, сделанным неумелым, очевидно, детским почерком обычной чёрной ручкой. Там было подробно расписано, какие мимические манипуляции нужно совершить, чтобы повторить ту или иную эмоцию, причём описано во всех подробностях. — Что делаешь? — голос незаметно вошедшего Юнги, заставляет юношу вздрогнуть, и он оборачивается, выдавливая слегка виноватую улыбку. — Прости, я не хотел копаться в твоих вещах, просто мне стало интересно, какую музыку ты слушаешь. А потом я нашёл это. Что это такое? — Тэхен показывает омеге стопку фотографий, на которые тот с секунду задумчиво смотрит, а потом растягивает губы в улыбке, ставя поднос с едой на поверхность кровати. — В прошлом году учитель дал нам это задание: подробно изучить человеческие эмоции. — В прошлом году? — удивляется альфа, кладёт карточки обратно, убирает конверт с пластинкой и возвращается к кровати, вновь усаживаясь на пол. — У тебя был такой ужасный почерк в прошлом году? Сейчас ты пишешь красивее всех в классе, что случилось? — он хватается за бутерброд, потому что со школы не ел и чувствует себя максимально голодным. Юнги пожимает плечами, ложится набок на матрасе и тоже принимается за еду. — Я пошёл на каллиграфию, потому что на это было невозможно смотреть, — смеясь, врет омега и принимается с аппетитом жевать. — Хорошо, что ты согласился позаниматься у меня. Папа в последнее время совсем напрягает, а если здесь будешь ты, он не будет меня трогать. — У вас сложные отношения? Юнги приподнимает брови и громко выдыхает, после чего этот выдох переходит в нервный смешок. — Это мягко сказано. Он никуда меня не пускает, заставляет постоянно сидеть дома, я даже с друзьями не могу пойти погулять. Мне кажется, у него навязчивая идея, что со мной что-то произойдёт или я попаду в какую-нибудь неприятную историю. — Он просто переживает за тебя, я могу его понять, сейчас неспокойное время. Никогда не знаешь, что может произойти. На самом деле, — альфа отряхивает руки, положив в рот последний кусочек бутерброда, — это здорово, когда твои родители переживают за тебя. Некоторые могут об этом только мечтать. Иногда обычного «будь осторожен» достаточно, чтобы почувствовать себя кому-то нужным. — Да брось, — прыскает Юнги, не замечая, как настроение друга изменилось. — Я ничего не могу сделать самостоятельно, это душит меня. Я хочу ходить на вечеринки, хочу наслаждаться школьной жизнью, хочу встречаться с альфами, в конце концов. Он ничего не даёт мне сделать. — Ничего страшного, в том, что ты не имеешь второй половинки, нет, — улыбается Тэхен. — Как видишь, я тоже один, и это не сильно напрягает меня. Я занимаюсь учёбой, своим увлечением, у меня полно других забот. Юнги перекатывается на спину так, что его голова оказывается на уровне тэхенова плеча. Он неожиданно вскидывает руку и двумя пальцами касается чужой мочки, отчего Тэ вздрагивает, и это заставляет омегу издать подобие смешка. — Ты знаешь, многие альфы из класса признавались мне в чувствах. Но я не могу ничего с ними начать, потому что папа не разрешит. Я не боюсь, что он устроит скандал мне, но я бы не хотел, чтобы кто-то пострадал из-за меня, — говоря все это, Юнги выглядит слишком невинным и добрым, а ещё неимоверно милым и заботливым, человеком, который беспокоиться о состоянии других. — Не хочу, чтобы кто-то проходил через трудности из-за меня. — Я думаю, если в деле замешаны настоящие чувства, то не стоит и говорить о трудностях. Любой человек преодолеет все, если это настоящая любовь, согласен? — Тэхен поворачивает голову и не ожидает, что лицо Юнги настолько близко. В первую секунду он молчит. Молчит, потому что омега молчит тоже. Его темные зрачки, с интересом и лишь отблеском вызова смотрят в упор, внутрь, в саму душу юного альфы, и этот неожиданный, но такой чувствительный и невероятно сильный импульс, неожиданно проходится по его телу, заставляя отвернуться и даже прокашляться, чувствуя, как щеки начинают гореть, а сам он тонет в котле из жара и неловкости. — А тебе? — отчего-то голос Юнги звучит иначе. Сейчас он слышится, как звон металлической цепи — столь же не устойчивый, но стальной, непробиваемый. — Тебе кто-нибудь нравится? Есть кто-то, кто тебя интересует? Тэхен нервно закусывает губу и тянется отслоившуюся кожицу зубами. Это немного успокаивает, отрезвляет, и он вдруг приходит в себя, совсем не понимая, что это за наваждение было. Вероятно, у Юнги слишком глубокий и тяжёлый взгляд, а он странным образом никогда этого не замечал. — Мне нравится один омега, — честно говорит юноша. — Но он больше похож на музу, нежели на человека, в которого я мог бы быть влюблён по-настоящему. — Что это значит? — Ну... — тянет парень и садится ниже, чтобы откинуть голову назад. — Я даже представить не могу, что между нами может быть что-то большее. Он невероятно красивый, милый, мне очень хочется смотреть на него постоянно. Но он старше и никогда не посмотрит на такого сопляка, как я. — Ты ошибаешься, — отрезает Юнги. Он прикрывает глаза, и именно поэтому Тэ позволяет себе наглость повернуться и уставиться на мертвенно-белую кожу одноклассника. Она едва заметно отдаёт синевой в области шеи, как раз в том месте, где проходят вены, и альфа чувствует странное, непреодолимое и необъяснимое желание прикоснуться, несмотря на то, что внешность этого омеги изначально была совсем не в его вкусе. Он может привлечь внимание, как интересный объект, но не более, другое дело — Богом. — Ты не можешь представить вас вместе не потому, что он никогда не посмотрит на тебя. Если бы ты захотел, ты бы сделал так, что он посмотрит, ведь нет ничего невозможного. Тэхен усмехается и качает головой, продолжая внимательно смотреть на чёрные подрагивающие ресницы. — Может быть, ты и прав. — Я точно прав. Я знаю это. Люди влюбляются не во внешность. Люди влюбляются в эмоции, которые испытывают с человеком. Влюбляются в те качества, которых больше нет ни в ком другом. Деньги, забота, внимание — это уже никого не интересует, люди этим пресыщены, нужно что-то другое. — Секс? — Если секс, то такой, чтобы кровь стыла в жилах. Другой не пройдёт, обычный секс тоже никого не интересует. — Тогда у тебя есть какие-то свои варианты? Я просто не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Юнги открывает глаза и сразу сталкивается взглядом с интересом разглядывающим его Тэхеном. — Я не знаю. У каждого это своё. Я бы, например, воспылал чувствами к тому, кто принял бы меня со всем, что я делаю. Даже, если это полностью противоречит его моральным принципам. Я бы с удовольствием влюбился в человека, который взял бы меня за руку даже после того, как этой самой рукой я бы убил кого-то минутой ранее, — Юнги видит, насколько сильно напрягается альфа, поэтому прыскает. Он знает, когда лучше остановиться, чтобы успеть перевести все в шутку. — Что? Испугался? Альфа мотает головой, посмеиваясь. — Ты был очень убедителен. Ты собираешься кого-то убить? Мне следует замести за тобой следы? — Если я всё-таки решусь, я дам тебе знать, — в голосе Юнги начинает слышаться привычный задор, и это не позволяет альфе ни на секунду усомниться в том, что в каждом своём слове омега был несерьёзен. После работы над новым совместным проектом по географии, Тэхен отправляется домой, за ним приезжает водитель семьи Чон. Альфа садится на заднее сидение, облокачивается лбом на окно и задумчиво прикрывает глаза. В обществе Юнги он почти забывает о всех своих проблемах, но внутри продолжает грызть этот червячок, который буквально проел его уже до мяса. Оставаться в доме Чон, поступать в эту новую школу, думать, что жить вот так бок о бок с Чонгуком будет просто — оказалось самой большой глупостью в его жизни. Это непросто, он уже понял. Со своенравным старшим все непросто, с ним нужно каждое слово подбирать, чтобы оно не было использовано против тебя. А ещё быть хорошим актёром, постоянно улыбаться, убеждать, что все в абсолютном порядке. Сюда же прилагается — сидеть в своей комнате и даже случайно не подслушивать чужие разговоры, ибо слова этих людей могут жестоко ранить. Он и подумать не мог, что в душе по-прежнему остаётся таким чувствительным, принимающим все близко к сердцу. Казалось бы, давно не ребёнок, все понимает, никого не осуждает, всех давно простил. Но, кажется, это прощение родилось где-то на дне черепной коробки, но никак не в сердце. А в сердце лишь сплошная пустота, от которой Тэхен не знает, куда деться. Он чувствует себя уставшим и разбитым, и с каждым днём его желание просто встать и вернуться домой, растёт и крепнет. В какой-то момент, он не сможет выдерживать этого и дальше, он просто сломается. Если слишком долго давить на камень, и тот прогнется, даст трещину, что уж говорить о хрупком детском сознании. Тэхен выходит из автомобиля, благодарит водителя и идёт на своё любимое место в доме — в сад. Он достает из рюкзака сладкую газированную воду и, заметив Богома, сидящего на его привычной лавке, не может сдержать улыбки. — Обожаю здесь сидеть именно в такую погоду, — говорит альфа, объясняя этим свой приход и садится на деревянные дощечки. — Сегодня здорово, прохладно. Приятный ветерок. Когда Намджун и Чимин поженились, мы также сидели на этом месте, но тогда была жара, я помню этот день так ясно, будто он был вчера. Время беспощадно быстро летит. Богом, сидящий в легкой кожаной куртке на обычную домашнюю футболку, сует руки в узкие карманы и положительно кивает. Тэхен переводит на него взгляд и замечает, что омега неестественно бледный, взгляд его какой-то расплывчатый, размытый, и весь он выглядит так, будто крайне плохо себя чувствует. — Что-то болит? — интересуется Тэхен, и замечает едва заметный кивок. — В последнее время часто болит голова. — А к врачу? Может, следует обратиться к врачу? Богом прикрывает глаза и задерживается в таком положении на несколько секунд. Ему кажется, что внутри кто-то стучит по мозгам маленьким молоточком, и у него сейчас просто треснут мозги. — Обращусь. Пока ещё не обращался. Я хочу отдохнуть. Выпью обезболивающее и посплю, — говорит он и усмехается своим словам, потому что обезболивающее уже пройденный этап, он знает, что они практически не помогают. В детстве у него уже было что-то подобное, тогда врачи сказали, что это обычное зажатие сосудов. Неприятно, но не смертельно. Омега предполагает, что и сейчас с ним происходит нечто подобное, поэтому всерьёз думает о том, чтобы взяться за здоровье, только не знает, с чего начать. Ему хочется обратиться за помощью к папе, но тот будет опять недоволен тем, что взрослый сын не способен решить самостоятельно такие простые вопросы, как обыкновенный поход к врачу, а после покупка лекарств, и именно поэтому омега тянет с походом в больницу и лечением. По большому счету, кроме Виктора, ему больше не к кому обратиться. Все живут своими жизнями, у всех свои дела, только с ним одним не происходит ничего особенного и интересного. Богом нехотя поднимается, и провожаемый обеспокоенным взглядом юного альфы, идёт к себе в комнату. — Я зайду вечером. Если что-то нужно — пиши, не стесняйся. Омега улыбается уголком губ лишь потому, что приятно осознавать, что не всем в этом мире на тебя плевать, а потом ускоряет шаг, пусть это и требует усилий, ведь желание прилечь — выше всего. Чимин, который весь день гулял по магазинам с Тэмином, тоже хочет прилечь. Он устало бросает покупки на пол в своей комнате и проходит внутри, потягиваясь и чувствуя напряжение в каждой мышце своего тела. Давно он столько не был на ногах. Они с Тэмином решили устроить день шоппинга, и поначалу, особенно в свете последних событий, Чимину было совестно тратить деньги с карты супруга, но потом он просто перестал об этом думать. Он уже давно пришёл к выводу, что все мысли, которые кружат в его голове, никогда ни к чему хорошему не приводили, поэтому сейчас он старается меньше думать и просто поступать так, как хочется. Омега принимается расстегивать рубашку, как вдруг замечает, лежащий посередине кровати букет цветов. Он удивлённо смотрит на белые розы с голубыми краями, а ещё замечает записку, выглядывающую из-под цветов. Это от Чонгука, Чимин уверен. Намджун никогда бы так не поступил, не оставил бы цветы на кровати, он бы лично вручил, а это как раз в стиле Чона — загадочность, таинственность, а ещё противоречие любому здравому смыслу. Пак в два шага преодолевает расстояние, плюхается на кровать, хватает записку, предоставляющую собой мини-открытку, и быстро пробегается глазами по ровному, красивому почерку. В этот же момент в комнату входит Намджун, и от звука распахнувшейся двери у Чимина на мгновение замирает сердце. Он сжимает записку в маленькой ладошке, пряча ее от супруга, выжидает пару секунд, натягивая на лицо привычную улыбку, а потом резко оборачивается и поднимается, тепло улыбаясь альфе. — Я пропустил что-то интересное? — спрашивает мужчина, кивая в сторону букета, и чмокает супруга, который не успевает вовремя подставить щеку, в губы. — Тебе нравится? — спрашивает он и отходит на пару шагов, незаметно вытирая губы тыльной стороной ладони. — Очень красивые цветы, кто подарил? — мужчина снимает пиджак и бросает на кровать. — Я сам купил, — Чимин садится и подвигает к себе цветы. — На улице стало как-то серо и пасмурно, не хватает ярких, летних красок. Я скучаю по теплу, вот и решил разбавить нашу комнату такой красотой. Здорово же? — он сам не знает, каким образом, но эта ложь сама собой из него льётся, у него даже не было времени обдумать. — Все понятно, — улыбается мужчина, раздеваясь, чтобы отправиться в душ. — Намёк понял, я буду к тебе более внимательным, — он наклоняется, чтобы снова поцеловать супруга, но тут Пак оказывается быстрее, и губы мужчины прижимаются к его мягкой, вкусно пахнущей щеке. — Я вовсе не это имел в виду. — Не рассказывай сказки. Лучше вставай, пошли вместе примем душ. Чимин приподнимается, вновь чувствуя себя не очень хорошо, потому что и так слишком часто во всем Намджуну отказывает. Но с другой стороны, он прекрасно понимает, что брак — не клетка, поэтому он ведь имеет на что-то права. — Нет, я искупаюсь внизу, потому что тороплюсь, Тэмин ждёт меня. Мы хотим пойти в кино, а потом поужинать с друзьями из Пусана. Ребята приехали на выходные, мы давно не виделись. Чимин продолжает сжимать записку в руках и прикусывает от нервов губу. Верно говорят: одна ложь без сомнений потянет за собой другую. — Серьезно? Мне стоит пойти с тобой? — Нет, там будут только омеги, ты заскучаешь. Некоторые из них ещё не в браке, а другие просто хотят отдохнуть от домашней суеты. Намджун, даже не подозревающий о том, что его супруг умеет так искусно лгать, кивает и направляется в ванную, предварительно желая хорошо повеселиться. Чимин выдыхает через рот, где-то в глубине души до чертиков уставший от этой постоянной лжи, но понимающий, что пока принимать какие-то радикальные решения слишком рано, он просто к этому не готов, берет некоторые покупки, букет и спускается вниз. Цветы омега оставляет Давону, просит поставить их в вазу и поднять к ним с Намджуном в комнату, а сам направляется в душ, где приводит себя в порядок, переодевается во все новое и после того, как нанеся последние штрихи макияжа, удостоверяется в своём безупречном виде, смотря в зеркало, вновь перечитывает содержимое: «Я буду ждать тебя в семь в своей машине, оденься нарядно». А Чимин и оделся. Ему вообще очень нравится то, как в последнее время он стал выглядеть. Он не хочет этого признавать, но всему виной Чон Чонгук. Что-то в этом человеке есть особенное, то, с каким неприкрытым восхищением он каждый раз смотрит на обнаженное тело Чимина, заставляет второго чувствовать себя по-настоящему красивым. И от этого хочется становиться ещё лучше, ведь, когда омега сияет изнутри, он сияет и снаружи, и Пак Чимин убеждается в этом на своём опыте. Быть кем-то, кто хотя бы в сексуальном плане нравится Чонгуку, уже означает быть особенным. И Чимину безумно нравится ощущать себя таковым. Чимин выходит во двор, когда уже стемнело. Он оборачивается по сторонам, будто крадущийся вор, и замечает у ворот гелендваген Чонгука. Младший быстро проскальзывает в калитку и садится рядом с водителем. [2] — Мне стоит спросить, что ты удумал? — Я рад, что ты просто сделал так, как я попросил и не стал задавать ненужных вопросов, — спокойно отвечает Чонгук и тянется к Чимину за поцелуем. Тот получается быстрым и рваным, но чувственным, как и всегда. Пухлые губы Чимина страстно отвечают на каждое касание, и у Чонгука внутри все начинает гореть от этой сладкой пытки. Но все веселье он запланировал на вечер, сейчас он просто хотел побаловать своего малыша, догадываясь, как сильно тот любит дорогие заведения. Мужчина разворачивается и направляется в сторону города вдоль дороги. Чимин время от времени посматривает на него, думая о том, как здорово Чонгук смотрится за рулём автомобиля, а потом вдруг неожиданно выдаёт: — Как ты мог оставить букет в комнате? Что, если бы Намджун обнаружил его первым? Что тогда? Чонгук задумчиво пожимает плечами и улыбается: — Тогда игра была бы окончена, по крайней мере, для тебя. Он бы понял, что ты ему изменяешь. Неприятные сомнения ползут вдоль позвоночника омеги, и он закусывает губу, нажимая на кнопку, что открывает окно, и подставляя лицо под холодные потоки. — Ты хотел меня подставить? — Нет, я хотел острых ощущений, иногда они необходимы, чтобы жизнь продолжалась. — А тебе-то что? Если бы Намджун что-то обнаружил, попало бы мне, но не тебе. Я знаю, что, может и поступаю ужасно, но я бы хотел лично во всем признаться супругу, мне не нужны посредники. Чонгук удивлённо поглядывает то на Чимина, то на дорогу, а потом отрывает правую руку от руки и кладёт ее поверх чиминовой ладони, крепко сжимая пальцами. — Почему ты психуешь сейчас? Я подарил тебе цветы, думал, понравятся, а ты психуешь. — Я психую, потому что очнулся и вспомнил, что мы играем только по твоим правилам. Что думаю и чувствую я, тебе совсем неинтересно. Ты даже не подумал о том, что все это может всплыть вот так. А я не хочу, чтобы это было вот так, я хочу быть к этому готовым. Я хочу сам все сделать, сам покаяться в своих грехах! Ты совсем не понимаешь этих простых вещей? Чонгук отпускает руку Чимина и снова хватается за руль, ничего не отвечая. Весь следующий путь проходит в абсолютной тишине. Время от времени Чон начинает постукивать указательным пальцем, и это Пака напрягает, его вообще напрягает вся сложившаяся ситуация. Он не понимает, почему так эмоционально отреагировал, но ему в какой-то момент показалось, что Чонгук прислушивается к нему, что не поступает необдуманно и не сделает ничего, чтобы его обидеть. Но ему всего лишь казалось, и эта ситуация тому подтверждение. Чон Чонгук играет, причём играет жестко, а ещё не просто так, а с его, Чимина, жизнью. И это вдруг становится таким очевидным, что Пак чувствует себя спустившимся с небес на землю. О чем он только думает? С Чонгуком никогда не будет «долго и счастливо». Когда автомобиль останавливается у дорогого ресторана, в котором Чимин ещё никогда не был, но всегда мечтал побывать, Чон глушит мотор и командует: — Выходи. — Я не хочу ужинать. Я вызову такси и поеду обратно. Это была глупая идея, — рукой Пак тянется к дверной ручке, но крепкая ладонь Чонгука перехватывает маленькие пальцы. — Не зли меня и иди за мной. Сейчас поговорим, и выскажешь мне все свои претензии, — его взгляд тяжёлый, а ещё острый и колкий, и Чимин, даже если бы очень захотел, не смог бы сейчас Чонгуку отказать. Он поджимает губы, кивает и выходит из автомобиля, наблюдая за тем, как Чон тоже покидает салон, отдаёт ключи парковщику и направляется внутрь. Чимин идёт следом, сложив руки на груди, потому что чувствует себя неуютно. Внутри омег встречает официант. Он здоровается с гостями и провожает их в заранее забронированную комнату, помогает усесться за столик и кладёт с обеих сторон меню. — Вино разлить сразу? — Сразу, пожалуйста, — спокойно, но очевидно недовольно говорит Чонгук. Потом он поднимает глаза на Чимина, — ты не против, если я сделаю сразу заказ? За двоих? — Нет, — едва слышно отвечает омега и опускает глаза, нервно кусая щеку с внутренней стороны. — Хорошо, — Чон проводит кончиком языка по губам так, будто заигрывает с молодым официантом, и от этого простого движения второму становится неловко, это заметно по взгляду, — тогда нам два свиных стейка с овощами и пару клубничных чизкейков, но это принесите чуть позже с кофе. А пока разлейте вино и зажгите свечу, — просто говорит он и замечает две пары удивлённых глаз, уставившиеся на себя. — У нас годовщина свадьбы, — со смешком поясняет Чонгук, накрыв ладонь Чимина, лежащую на столе, своими пальцами. Старший замечает, как лицо Пака стремительно краснеет, и это заставляет уголки его губ приподняться ещё выше. — Ааа... — тянет официант и достает из кармана на фирменном фартуке зажигалку. — Поздравляю, — он тоже выглядит весьма обескураженным, — желаю долгих лет совместной жизни. — Спасибо большое, — приподняв голову и смотря юноше в глаза, улыбается Чонгук, внимательно наблюдает за тем, как тот приступает разливать вино по бокалам, а потом быстро удаляется. Чимин и Чонгук остаются одни. Первый недовольно смотрит на старшего, буквально испепеляя его взглядом, пока сам Чон спокойно делает первый глоток красного сухого. — Потрясающий вкус, — комментирует он, — попробуй тоже. — Что с тобой не так? Прекрати провоцировать меня! Ты хочешь, чтобы весь мир узнал о нашей... — Никто не узнает, это солидное заведение, официантам здесь платят большие деньги, и этот парень не захочет потерять работу лишь для того, чтобы раструбить всему Сеулу о парочке геев, что наведались в его смену. Это будет максимально глупый поступок, как думаешь? Чимин откидывается на спинку стула и в упор смотрит на омегу. — Ты совсем не думаешь о том... — Чимин, я забронировал для нас это место, хотел порадовать тебя, хотел, чтобы мы хорошо провели время, подарил тебе цветы, а ты бубнишь недовольно весь вечер. Что мне нужно сделать, чтобы ты был доволен? Избить тебя? Ты из тех, кому нравится пожёстче? Прости, я не знал, что ты не любишь все эти сюси-пуси, я бы нашёл, чем тебя развлечь. — Ты делаешь два хороших поступка, а потом сто таких, которые могут плохо на мне сказаться. — Все ещё трясёшься за своё место у широкого кошелька? — спокойно говорит Чон, но Чимин знает, что этот человек пытается задеть только тогда, когда злится сам. Младший злится тоже. Наверное, что никогда не выбить из Чонгука, так это желание напоминать Паку то, ради чего он, будучи красивым и привлекательным, продал себя за достаток. — Нет, — вздёрнув подборок и слегка наклонившись вперед, говорит Чимин. — Мне не нужны деньги моего супруга, потому что у тебя тоже есть деньги. Я ведь могу прикладывать к ним руку? Чонгук откидывается на спинку стула и усмехается, потому что слышит знакомые фразы. Чимин смекалистый. С ним с самого начала приятно иметь дело, а ещё он очень любит себя. Пусть и не показывает этого, пусть не выставляет, может быть, даже сам не знает, но он любит себя. Он не позволяет к себе плохо относиться, он хочет, чтобы даже Чонгук, с которым у них, по факту, один секс, думал о его внутреннем состоянии и был максимально внимателен к мелочам. Чон достает из кармана банковскую карту, кладёт ее перед Чимином и улыбается. — Возьми и трать. Что, куда и когда меня не интересует. Она не безлимитная, когда деньги закончатся, скажешь, я пополню баланс. Пак кашляет, прочищая горло и отворачивается. — Мне это не нужно, я говорил несерьёзно. Ты задел меня, я хотел задеть тебя в ответ, вот и все. — Меня такой ерундой не задеть, а карту возьми. Мне будет приятно осознавать, что ты сидишь на моей шее, а не на шее Намджуна, а тебе будет куда проще ему изменять, не будет этого чувства долга. — Я и так чувствую себя нормально, — настолько очевидно врет Чимин, что Чонгук не может сдержать смешка. — Прекрати выставлять себя таким непоколебимым, я знаю, что это все очень тяжело для тебя, я знаю. Иди ко мне, — зовёт мужчина, вытягивая руку, прося Пака подать ему ладонь. Тот смотрит некоторое время на красивые пальцы Чонгука, его язык неосознанно проходится по губам, потому что он вспоминает, что эти пальцы могут вытворять с ним. После, младший оборачивается в сторону двери, чтобы убедиться, что официант ещё не возвращается, поднимается со своего места и садится на колени к Чонгуку, обнимая его за плечи и припадая губами к губам. Это очень странное и неповторимое чувство, когда ты целуешь человека, которого хочешь целовать, и который целует тебя так, что пальцы на ногах поджимаются, а сердце шумит в ушах. Пак шумно разрывает поцелуй и возвращается на свое место, почему-то чересчур заметно виляя бёдрами. Он себя не контролирует, когда находится рядом с этим человеком. Ему хочется быть с ним одновременно невинным и сексуальным, хочется показать себя с разных сторон, хочется, чтобы Чонгук видел, каким он может быть, чтобы он продолжал восхищаться им. Хочется, чтобы эти эмоции были неподдельными, но Чимин знает, что все, кроме моментов секса — игра. Хорошая, профессиональная, но настоящего в ней мало. И это доставляет дискомфорт. Пусть Чимин с самого начала знал, на что идёт, он все равно чувствует себя обделённым. С каждым разом, ему хочется большего. Не только желания со стороны Чонгука, но и других вещей тоже. Сердечных, кажется, так их называют. — Решил пересесть прежде, чем придёт официант, — поясняет омега и улыбается. — Все ещё не можешь себя принять таким, какой ты есть? — Будь я даже с Намджуном здесь, не стал бы целоваться на глазах у других людей. Это некультурно. — А ты очень культурный мальчик, да? — Да! — восклицает Чимин. — Я был танцором, само собой, я приобщен к культуре. Иногда мы ставили танцевальные номера на основе классических произведений. Это всегда было весело и интересно. Чонгук хочет что-то ответить, но вошедший официант сбивает его с мысли. Парень ставит блюда перед гостями, говорит, что десерт принесёт через двадцать минут и удаляется, вновь оставляя омег наедине. — Долго ты занимался танцами? — спрашивает Чонгук, который вдруг неожиданно становится серьёзным. — Мой папа тоже занимался танцами. Балетом. Видел его студию в доме? — Да, я видел, — Чимин хватается за приборы и почему-то внимательным взглядом следит за действиями Чонгука. Ему вдруг становятся интересны некоторые подробности, но он давит в себе желание спросить, потому что сегодня и так сделал все возможное, чтобы испортить вечер. [3] — Спрашивай, если есть что, — спокойно говорит мужчина и отправляет кусочек мяса в рот, поднимая глаза на Чимина, который не может сдержать улыбки. Он поражается тому, какой этот человек проницательный. — Я хотел узнать о твоём папе. Что с ним случилось? — Опухоль в голове. Он умер неожиданно, точнее, сам диагноз был неожиданным, а то, что он умер, как раз-таки было достаточно ожидаемым. — И ничего нельзя было сделать? — осторожно спрашивает Пак, закусив губу. — Я имею в виду, что у вас достаточно богатая семья, нельзя было найти какой-то экспериментальное лечение? Чонгук пожимает плечами. — Я тогда был ребёнком, ничего в этом не соображал. Я понимал, что папа умирает, но не знал, что можно сделать. Иногда даже деньги бессильны, это был как раз тот случай. — Ты грустил? Что-то чувствовал тогда? Чонгук продолжает есть, выглядит обычным, только немного серьёзнее, чем всегда, и только поэтому Чимин позволяет себе продолжать спрашивать. — Грустил ли я? — Чонгук жуёт и задумчиво поднимает голову. — Я грустил, определенно. Мне было не по себе. Я понимал, что больше никогда не увижу папу, поэтому мне было плохо. Он был единственным, кто оставался на моей стороне, что бы я ни сделал. — А когда появился Виктор с сыновьями? — Чимину даже есть не хочется, ему слишком интересно наблюдать за Чонгуком, ловить каждую его эмоцию, реальную эмоцию, не те, что он привык демонстрировать, а вот эти — живые, пусть и из прошлого, но настоящие. — Когда папа заболел. Давон был занят уходом за ним, а я болтался сам по себе, поэтому отец решил, что мне нужен кто-то, кто присмотрит за мной. — Получается, Виктор тоже не родился с золотой ложкой во рту? Он был прислугой в вашем доме? Чонгук кивает и хрустит позвонками, и это не ускользает от глаз Чимина. Он, безусловно, может ошибаться, но, кажется, Чонгук делает так всегда, когда начинает нервничать. Значит, что-то всё-таки заставляет его нервничать. Чимину приятно от осознания этого. — Да. Отец сразу положил на него глаз, думаю, поэтому из всех более подходящих кандидатов, которые не были обременены детьми и у которых был хороший опыт, он выбрал его. У Виктора не было высшего образования. Насколько я знаю, он познакомился с отцом своих детей в Варшаве, откуда он родом. У них закрутился роман, этот тип привёз его сюда, они нарожали детей, а он просто оставил его одного в чужой стране, потому что нашёл кого-то другого. Ну, знаешь, более подходящую кандидатуру, должно быть, кого-то богатого. Чимин от неожиданности приподнимает брови и открывает рот, но что ответить, не знает. Он понятия не имел, что все так непросто. Виктор никогда не казался ему простым, но что в его жизни было такое предательство, сложно поверить. Сейчас он совсем не похож на приезжего и брошенного на произвол судьбы иностранца. — Когда Виктор вошёл в наш дом, он не очень хорошо говорил по-корейски. То время, что он прожил со своим первым супругом, хотя вроде они и не были официально женаты, они общались на английском. Он учил потихоньку язык, но к корейскому у него совсем не было таланта. — Сейчас в это трудно поверить. — Я учил его, — улыбается Чонгук, и Чимину кажется, что эти воспоминания являются тёплыми для мужчины. — Благодаря мне, сейчас он очень хорошо знает язык. Я с пяти лет изучал английский, поэтому мне было легко с ним общаться, что-то объяснять ему. Поначалу все было неплохо. Он все время был рядом, он находил время и на меня, и на своих сыновей, и никто не чувствовал себя чужим. — А в какой момент все изменилось? — спрашивает Чимин и поджимает губы, потому что понимает, что под «чувствовал себя чужим», Чонгук подразумевает себя. Он в этом доме, в какой-то момент, начал чувствовать себя чужим. И так продолжается по сей день. Чонгук так и не стал снова частью этой семьи, даже спустя столько лет. — Я не знаю. Много всего произошло. Папа умер, а уже через пару месяцев я стал замечать, что Виктор ночует в комнате отца. Я воспринял это, как личное унижение и больше не пытался дружить с ним. И Виктор тоже перестал дружить со мной. Он будто почувствовал, что отец попадает под его влияние, и у него больше не было необходимости находить общий язык с его странным сыном. Вот и все. Вот и вся история. Чимин понимающе кивает, и всё-таки один вопрос не даёт ему покоя: — Извини, что лезу не в своё дело, но я не могу не спросить, мне очень интересно. Можешь ответить честно? Я знаю, что ты любишь обманывать и преувеличивать. — Валяй, — говорит Чонгук, замечая, что сам он почти опустошил тарелку, а Чимин так ни к чему и не прикоснулся. Пак не знает, как спросить об этом. Это кажется, слишком личным, и это может разозлить Чона, но он знает лишь отдельные фрагменты о психопатах, он прекрасно понимает, что все разные, у каждого свой порог, и ему интересно знать, какой порог у Чон Чонгука. Может ли он расчитывать на что-то тёплое с его стороны по отношению к себе, или все, что испытывает, испытывает лишь он один, а с той стороны простое животное желание. — Когда твой папа умер или умирал, ты плакал? Чонгук усмехается, отодвигает пустую тарелку и откидывается на спинку стула, беря в руки бокал. — Я совсем не могу понять, почему люди так жаждут моих слез. Все только о слезах и говорят, да вы точно ненормальные, — он пытается сделать вид, что говорит это в шутку, но Чимин уверен, что он не шутит, и его, в самом деле, раздражают подобного рода вопросы. — Просто сострадание, жалость и страх перед неизвестным — это как раз то, что отличает нас от любой другой формы жизни, именно поэтому я... — Нет, — перебивает Чонгук и залпом выпивает вино в бокале. — Я не плакал. Более того, я не испытываю ни сострадания, ни жалости, ни страха перед неизвестным. Как видишь, я ничем не отличаюсь от животного, дерева или растения. — Ты не должен злиться на меня лишь потому, что я хочу узнать тебя поближе. Я могу хотеть что-то знать о человеке, с которым сплю? — Мы не спали уже пару дней, — резко и без предупреждения меняет тему Чонгук, и черты его лица смягчаются, будто он переключил какой-то невидимый рычаг, и за одно мгновенье все изменилось, он поменялся, теперь выглядит совсем по-другому — ехидно и задорно, а ещё горячо и сексуально. — Я помню, — спокойно отвечает, Чимин полностью принимая правила игры. Если Чонгук хочет, чтобы он подстроился, он подстроится. Сегодня, и ещё тысячу раз в будущем, но рано или поздно панцирь Чона сломается, и тогда подстраиваться уже придётся ему. — Хорошо, тогда ешь быстрее. Давай дождёмся десерт, а потом поедем домой, и я продолжу свою трапезу. Тобой, — он откидывается на спинку, и Чимин только сейчас замечает, что пуговиц на рубашке Чона с самого начала расстегнуто непозволительно много. Они возвращаются домой поздно, везде в особняке уже потушен свет. Чонгук прижимает Чимина к себе сразу, ещё у дверей. Второй пытается сопротивляться, ссылаясь на то, что их могут услышать, а ещё хуже — увидеть. Но Чонгук и не думает отпускать. Он прижимается теснее, а потом хватает младшего за руку и тянет в столовую, куда свет поступает только через большие окна от уличных фонарей. — Давай сделаем это здесь, — жарко и в самые губы шепчет Чон, прижимая омегу задницей к краю стола, а потом фиксирует его подбородок пальцами и горячо целует. Его поцелуи всегда разные, но всегда обжигают сильнее любого, даже самого жаркого огня, потому что он никогда не церемонится, целует сразу глубоко, не даёт шанса опомниться, не позволяет и на секунду отвлечься, Чимин полностью в него погружается, падает. У него и секунды не бывает, чтобы опомниться, потому что Чонгук уже внутри. Он шарит руками под его рубашкой, оглаживая короткими ногтями его тонкую кожу, он вылизывает языком его рот, проходится кончиком по небу, дёснам, зубам, заставляя Чимина выдохнуть громко и разорвать на мгновенье поцелуй, чтобы через секунду снова прильнуть к этим манящим губам. Здравый смысл все ещё присутствует в голове Чимина, и он пытается Чонгука оттолкнуть, а потом утыкается лбом в его подбородок и шепчет, тяжело дыша: — Нам нужно подняться в твою комнату, ты снова провоцируешь. — Нет, это ты воспринимаешь мои действия, как провокацию, а я всего лишь прошу тебя перестать дрожать, трястись и бояться вздохнуть лишний раз. Вселенная часто бывает на стороне людей, она помогает, только люди из-за своих страхов даже не подозревают об этом. Ничего не случится, вот увидишь, просто поверь мне. Чонгук хватается за затылок Чимина, оттягивает его голову и снова начинает целовать. От старшего омеги пахнет морем, как никогда ярко, а это значит, что возбуждён он тоже до предела, и ничто не может быть для Чимина более красноречивым, чем это болезненное желание человека, которого он едва ли не обожествляет. Пак учится, по крайней мере старается. Он совсем неумелый, мало что знает, мало что умеет, по крайней мере, ни один альфа в его жизни не целовался так неистово, как этот омега, поэтому ему приходится учиться отвечать ему, быть подстать, сохранять этот темп, чтобы нырять в него, тонуть, а потом наслаждаться им же самим. Именно поэтому Чимин умоляет себя быть смелее, и у него получается, особенно в тот момент, когда Чонгук чересчур увлекается тем, что пытается расстегнуть его брюки и забывает о поцелуе. В тот момент Пак сам целует его, он засасывает своими пухлыми губами его тонкие поочерёдно: то верхнюю, то нижнюю, и буквально ощущает, как Чонгук возбужденно вздрагивает от этой простой манипуляции. У Чона губы приятные и нежные, очень чувствительные, Чимин этим пользуется. Он вылизывает их то языком, то губами, при этом издавая пошлые причмокивающие звуки. Чимин не пошлый, но ему нравится быть таким для Чонгука, потому что знает, что второму это нравится, и он сам тоже начинает привыкать к этой откровенности. На теле старшего не осталось ни одного места, по которому не прошёлся бы язык Чимина, поэтому и стесняться нечего. Тем более с Чоном, Пак, напротив, чувствует себя увереннее. Это не тот Намджун, который особо не увлекается его возбуждением, глупо с чего-то решив, что одного члена ему достаточно. Это Чонгук. Чонгук, который истерзает его тело до такого состояния, что он не сможет стоять на ногах от удовольствия и приятной неги. [4] — Я убью тебя, если мы попадёмся, — предупреждает Чимин, все ещё помня, что помимо семьи Чон, в этом доме также находятся его братья. И это будет самым настоящим кошмаром, если кто-то из них увидит своими глазами, что они творят. Чимин толкает Чонгука, опрокидывая мужчину на стул, решая взять все в свои руки, чтобы поскорее закончить. Подрагивающие от нетерпения и желания ноги Чона красноречивее всего описывают его нынешнее состояние. Он сам расстёгивает свои джинсы вместе с бельём, выпутывается из одежды, отбрасывая ее в сторону и садится ниже, чтобы Чимину было удобнее, приподнимая обе ноги, одной опираясь на стол, а другую придерживая самостоятельно под коленкой. Чимин смотрит тяжело дышащему Чонгуку в глаза и опускается на колени, просовывая в рот два пальца и, не прерывая зрительного контакта, облизывает их. Изо рта Чонгука вырывается смешок и он качает головой, произнося какой-то мат, но Чимин плохо понимает. — Ты можешь... — Здесь и так темно, ты можешь об этом не переживать, — перебивает его Чонгук и прикрывает глаза, запрокидывая голову, готовясь, понимая, что сейчас губы Чимина вознесут его на верх блаженства, потому что по-другому просто быть не может. — Хорошо, тогда не смотри, — говорит Чимин, просто потому, что до сих пор стесняется. Ему кажется, что он выглядит глупо между расставленных в стороны ног Чонгука, и никак не может избавиться от этого дурацкого чувства. Чонгук мычит сверху согласие, а потом приоткрывая рот, чувствует прохладное дыхание младшего на своём входе. — Чимин, я очень тебя хочу, — вдруг говорит он и протяжно стонет, когда влажные пальцы поглаживают его по кругу, а потом на их месте он чувствует мягкие губы омеги. Он подтягивается на стуле, будто хочет уйти от прикосновения, и Пак инстинктивно удерживает его руками за бедра. Его кожа мягкая наощупь, Чимину нравится ее трогать, гладить, но больше всего ему нравится на вкус чонгукова смазка. Она соленая, а сам Чонгук пахнет морем, приливом, прибоем. Он пахнет так только в те моменты, когда максимально возбуждён, и Чимину приятно это осознавать. Когда-то было время, что он мечтал об этом, а сейчас это стало реальностью. У него есть возможность быть рядом, есть возможность доставлять этому человеку удовольствие, и он делает это, изо всех сил старается, ласкает языком, губами, пытается протолкнуть язык внутрь, чтобы сделать ещё приятнее, лижет его то кончиком языка, то всей поверхностью, максимально четко ощущая его вкус в эти моменты. Чонгук любит, когда его ласкают языком. Пальцами любит меньше, он сам всегда просит сделать языком, и Чимин уже не спрашивает, зная, что именно так омега испытает все удовольствие. — Чимин... — тяжело дыша, зовёт Чонгук и давится собственным стоном. Он опускает ступню со стола и ведёт ею по спине Пака, поглаживая ее под гладкой тканью рубашки. От влажного языка Чимина, у старшего все скручивает внутри, внизу живота. Все его тело напрягается, а когда Чимин немного сбавляет темп, вновь расслабляется. Пак тоже с ним играет. Он держит его на коротком поводке, знает, что Чонгук кончит только тогда, когда он позволит. — Ты не можешь так со мной поступать, — тяжело дышит старший и хватается пальцами за чиминовы волосы. — Эй, кто-то идёт! — неожиданно кричит он и смеётся, когда Чимин неожиданно поднимает голову, а потом понимает, что эта очередная идиотская шутка. Чонгук получает несильный удар по ноге, а потом Пак неожиданно наклоняется, засасывает мягкую кожу губами, слизывает кончиком языком скопившуюся у основания дырочки смазку и несколькими быстрыми движениями доводит Чонгука до оргазма. Чон тяжело дышит и не может перестать хохотать, потому что обиженный Чимин выглядит слишком забавно. — Не злись, это была шутка. Ты хотел отомстить мне смазанным оргазмом? — переводя дыхание спрашивает мужчина и поднимается на ноги, в то же время поднимается и Чимин, вытирая губы большим пальцем. — Смею тебя огорчить, — говорит омега и чмокает пухлые губы, прижимая младшего мягкими ягодницами к столу, — это было потрясающе. Ты сделал лучший римминг в моей жизни. — Ты просто ужасен! — Чимин обнимает Чонгука за плечи, прижимается тесно, наобум целует в щеки, в нос, губы. Старший чувствует его глубокий аромат возбуждения и шумно втягивает носом у основания его шеи. — Мне нужно тебя отблагодарить?! — серьезно спрашивает он и подтягивает Пака, помогая усесться ему на стол. Он давит ему ладонью на грудь, заставляя откинуться назад, и Чимин откидывается, подпирая стол локтями и разводя ноги в стороны, открываясь перед Чонгуком так, как не открывался никогда до этого. Сам Чимин чувствует, как у него по бёдрам течёт смазка, он всегда хочет Чона до безумия, это сравнимо с болезнью, с помешательством, но он постоянно готов отдаваться ему, в любое время, в любом месте. Ему нравится принадлежать и отдаваться, а также брать, видя, как Чон, сходя с ума, дарит ему себя. Они оба сумасшедшие, оба подсели на секс друг с другом, как на иглу, как на самый тяжёлый наркотик, и Чимин не знает, что да как там с Чонгуком, но насчет себя понимает, что слезть не сможет. Не получится, игла уже слишком глубоко в вене. Старший не церемонится никогда. Он всегда намного более страстный, нежели Чимин. Его движения быстрые, резкие, он уверен в том, что делает, не боится, не стесняется. Вылизывая вход Чимина, он смотрит ему прямо в глаза, при этом издаёт странные мурлыкающие звуки, от которых в животе у Пака все напрягается ещё сильнее. Его движения языком, заставляют тело Чимина покрываться мурашками, а ноги подрагивать. Младший откидывает голову назад, проходится маленькой ладонью вдоль собственного тела от шеи до груди, и громко стонет, не сдерживая себя, потому что слишком хорошо, он не может держать это в себе, эти эмоции разрывают его грудную клетку, чтобы вырваться наружу. Когда плавные, но одновременно быстрые движения шершавого языка, доводят Чимина до оргазма, Чон не прекращает вылизывать его, выжимая из его тела буквально все соки, доводя до того, что Пак уже чересчур резко и импульсивно вздрагивает и даже инстинктивно пытается сомкнуть ноги. — Все, Чонгук, все, остановись, прошу тебя, — на одном дыхании выпаливает омега, и оттягивает старшего за волосы, полноценно ложась за спиной на стол и пытаясь привести в порядок дыхание. Чонгук встаёт на ноги первым, хватает Чимина за предплечья и тянет наверх, прижимая к себе, обнимая его, укладывая голову на плечо. Он знает, что после секса Паку нравится спать на нем, и этим простым движением, он пытается это возместить. Его ладонь проходится по высоко вздымавшейся спине, успокаивает, в какой-то степени даже убаюкивает. Они находятся в таком положении несколько минут, прослушиваясь к сердцебиениям друг друга. Чимин отстраняется первым и начинает одеваться. — Это было безумием. — Но тебе понравилось, ты так громко стонал, — замечает мужчина, и тоже принимается натягивать нижнее белье. — Ты сегодня ночуешь у себя? Чимин сначала молчит, будто принимая решение у себя в голове, а потом выдаёт, недовольно хмыкнув: — Придётся. А то Намджун ждёт меня после встречи с друзьями, — омега застёгивает джинсы и подходит к Чонгуку, который все свои вещи, кроме нижнего белья, просто взял в руки. — Проскочу как-нибудь, — отвечает он, пожав плечами, когда замечает удивлённый взгляд Чимина. — Хорошо, сладких снов, — младший обнимает мужчину и чмокает в губы. — Спасибо за римминг, это было вкусно. — Мне никогда не сравниться с тобой, твои губки созданы для этого, — говорит Чон, проходясь большим пальцем по нижней. — Спи сладко и думай обо мне, — говорит он и, оставив Чимина одного, уносится в сторону зала. Чимин же решает посидеть пока в кухне, попить кофе и просто отдохнуть после всего. В который раз он поправляет одежду и идёт в нужном направлении, входит в дверной проем, зажигает свет и вскрикивает больше от удивления, чем от испуга. За столом, подпирая голову кулаком, сидит Богом. Он выглядит очень плохо: бледный, с глубокими впадинами на щеках и синяками под глазами. Но не это пугает Чимина, совсем не это. — Богом! — хрипло восклицает он и тянет уголки губ вверх. — Как дела? Неважно выглядишь. Приболел? Тот усмехается и кивает. Этот жест выглядит странно, и Чимин чувствует, как страх ползёт по позвоночнику. — Пытаюсь уснуть весь день, но из-за головной боли — бессонница, скоро виски треснут. А ты? Чем занимался? Пак громко сглатывает и закусывает губу. Он почти на сто процентов уверен, что Богом что-то видел. А если не видел, то точно слышал. — Пришёл после встречи с друзьями. — Хорошие друзья? — спрашивает омега и поднимается, забирая со стола бутылку простой воды и тюбик с обезболивающим. Он ничего напрямую не говорит, ничем не выдает себя. Он идёт к двери, а когда ровняется с Чимином, останавливается. — Да, очень хорошие. — Я не сомневаюсь, — его голос звучит язвительно, и это заставляет сердце Чимина провалиться на дно желудка. — Шумные компании — это всегда весело, — говорит он и с трудом давит улыбку. Учитывая то, каким болезненным он выглядит, эта улыбка выходит совсем не доброжелательной, и это заставляет Пака почувствовать себя ещё хуже. — Спокойной ночи, — первым и как-то чрезмерно грубо бросает Чимин и быстрым шагом уходит прочь из кухни. Омега понимает, что больше просто не может этого выносить. Он бежит вверх по лестницам, понимая одну простую истину — с этого момента начинается конец его истории в этом доме.