magnum opus

Намджун аккуратно складывает бумаги в ящик стола, закрывает его на ключ, а ключ кладёт в карман светлого пиджака в тон брюкам. Он поправляет уложенные волосы, галстук затягивает туже, а потом бросает в зеркало едва оценивающий взгляд. Не так ему хотелось бы сегодня выглядеть, но то, что произошло с Чимином выбило его из колеи. Последние два дня он почти не спал, просто лежал, смотрел в потолок и думал о том, как будет теперь. Он пытался понять, что чувствует, слишком сильно ли переживает или же, напротив, не подпускает эту ситуацию близко к сердцу. Его мозг слишком четко среагировал на ситуацию, отчего заблокировал буквально любой доступ к информации. Он немного не в себе. Он не понимает, что произошло, не понимает, как должен на это реагировать. Он серьезно думает о том, что стоит поговорить с Чимином ещё, потому что, как ему кажется, он слишком просто со всем согласился, принял все правила игры, наплевав на самого себя. Намджун не привык так с собой поступать, он всегда ставит на первое место собственные желание, но Чимин абсолютно во всем поставил его на колени. Даже сейчас, расставаясь, именно он, Намджун, является тем, кто делает это против воли. Но держать человека подле себя насильно тоже не выход. А унижаться — и вовсе самый худший вариант. Чимин говорит, что чувства прошли, и Намджун верит в это. Да, такое, действительно, бывает, в прошлых отношениях он пережил подобный опыт, но тогда именно он был тем, кто первым остыл. В Чимине Намджун был уверен. Он собирался быть с ним настолько долго, насколько это возможно, но они не продержались и полугода. Новость станет сенсацией, о ней напишут во всех газетах, телефоны будут разрываться от просьб об интервью. Намджун не уверен, что готов к этому. Он вообще не уверен, что то, что происходит — реальность. — Намджун, — в комнату заглядывает расстроенный Давон, который недавно узнал о разводе, — там пришёл адвокат. — Чимин уже внизу? — старается, как можно более безразлично спросить, но Давон, который с детства альфу знает, видит, что тот темнее тучи. — Да, он внизу. Они уже беседуют. Ты уверен, что это наилучшее решение? — Нет, но Чимин слышать ничего не хочет. Он принял это решение, не я, — мужчина тяжело вздыхает и направляется к двери, заставляя Давона отодвинуться. Вдвоём они спускаются в зал, где за столом сидят родители альфы и Чимин. Братья обоих стоят неподалёку и внимательно наблюдают за происходящим. — Задержался, извините, — говорит мужчина и усаживается рядом с Паком. — Ничего страшного, мы уже рассмотрели черновой вариант договора, посмотрите и Вы, — седой мужчина в прямоугольных очках протягивает альфе бумаги, и тот начинает листать их. — Ваш супруг готов не подавать в суд. Он добровольно отказывается от Ваших денег и ни на что не претендует. Если Вы хотите дать ему что-то с собой, Вы можете внести этот пункт в соответствующую графу. Намджун приподнимает брови и, не отрывая взгляда от документов, говорит: — Нет, не хочу. Если сам он ничего не хочет, то я не смею его уговаривать. Все вещи и подарки, включая квартиру в Каннаме и автомобиль, я оставляю и, само собой, не буду отсуживать. Тебя все устраивает? — его тон звучит несколько обижено, а оттого уничижительно, будто он хочет показать над Чимином своё превосходство, но Пак не обращает на это внимание и кивает. — Это больше, чем мне положено, поэтому, да, конечно, — отвечает он и ловит на себе недовольный взгляд Чонгука, который закатывает глаза и качает головой. Этот мужчина в своём репертуаре. — Мы можем развестись быстрее, чем... — К сожалению, нет. Сейчас все очень сложно со сроками. Время рассмотрения — три месяца. Если за это время вы передумаете или поймёте, что совершили ошибку, вы спокойно можете забрать заявление. Если одна из сторон передумает, дело передадут в суд на рассмотрение. Если же все останется в силе, вас разведут по истечению трёх месяцев автоматически, ведь вы не имеете никаких друг к другу претензий. Я составлю окончательный вариант договора и принесу вам на подпись. — Хорошо, спасибо Вам, — говорит Намджун и поднимается, протягивая мужчине бумаги и пожимая ему руку. Юрист прощается со всеми, особенно он учтив с Чимином, а потом быстро удаляется, Давон провожает его. В зале некоторое время царит тишина. Никто не знает, что стоит сказать или сделать, неловкость опоясывает, и Чонгук, которому абсолютно плевать на простые человеческие чувства, вдруг плюхается на кожаный диван рядом с отцом и закидывает ноги на журнальный столик. — Это было глупо не стрясти с семейки хороший кусок, — говорит он, обращаясь к сидящему напротив омеге, а потом растягивает губы в игривой улыбке. Он с Чимином снова заигрывает, даже в такой ситуации. — Можно узнать, что стало причиной столь поспешно принятого решения? — интересуется господин Чон, пропуская мимо ушей предыдущий выпад старшего сына. Чимин бросает короткий взгляд на альфу и уже открывает рот, чтобы ответить, но Намджун опережает. — Мы просто поняли, что поторопились. Между нами больше нет той любви и страсти, что было раньше. Нам следовало дольше повстречаться, чтобы сейчас это не привело к разводу. — Иногда случается, так, — начинает деловито говорить Чонгук, — что жидкости совсем не совпадают и... — Ты можешь прекратить болтать о жидкостях? — нервно перебивает омегу Виктор и устало хватается за голову. — Тебе доплачивают за то, что ты постоянно говоришь эти гадости?! — Я бы уже был миллиардером. Но я просто пытаюсь разобраться, что же стало камнем преткновения между вами двумя, вы такая красивая пара. Чимин прикрывает глаза и тяжело выдыхает, понимая, что просто не может поверить своим ушам. Сейчас, зная ситуацию от корки до корки, он воочию наблюдает за столь откровенной провокацией Чонгука, которую он произносит с невероятной лёгкостью и простотой. Вот значит, как все на самом деле. В этот момент Чимин будто наизнанку видит омегу, его внутреннюю сторону, сущность, которая до этого была неизвестна лишь потому, что Чимин был по другую сторону баррикад. — Ничего особенного, — просто отвечает Намджун и поднимается, передернув шеей. — Надломы случаются всегда и у всех. Главное, что мы расстаёмся по-человечески. Я считаю, что разрыв без ссор и скандалов в двадцать первом веке — редкость. Мы можем собой гордиться, — его взгляд мимолетно падает на Чимина, но он тут же уводит его, потому что он пытается держаться, чтобы не выглядеть слишком жалко. Он понимает, что будь чуть более напористым, возможно, заставил бы омегу передумать, но это не то, чего ему хочется, именно из-за самого себя. Он не хочет унижаться и терять лицо, и если Чимин твёрдо решил, что это конец, так тому и быть. Намджун всегда был уверен, что у него есть планка, которую никогда нельзя опускать, именно поэтому он не опустится до того, чтобы умолять и выпрашивать. В какой-то степени ему непонятно, как в здравом уме можно отказываться от всей той роскоши, которой Пак теперь может пользоваться благодаря его деньгам, но с другой стороны, это очередной раз говорит о том, что все люди со своими причудами, и, в какой-то степени, Намджун благодарен, что все именно так. Благодарен, что Чимин не остаётся из-за денег, а честно уходит. — Чем собираешься заняться теперь? — спрашивает господин Чон, когда Намджун отходит в сторону, а он следует за сыном. — Тебе надо себя чем-то занять, чтобы не слишком много думать о разводе. Эти мысли могут выбить тебя из колеи. Все так неожиданно. Ты уверен, что это конец? Намджун выглядит уставшим и отстраненным. Он просто пожимает плечами и переводит взгляд на Чимина, который совсем не выглядит расстроенным, и это альфу задевает. Ему, несмотря на все попытки быть непоколебимым, мерзко на душе, а его, все ещё супруг, напротив, выглядит так, будто сбросил тяжелый груз со своих плеч. Кажется, это началось примерно два месяца назад. Вернее, он был отстранённым и того больше, но самые большие изменения произошли именно после последней течки. Намджун гонит от себя неприятные мысли о том, что Чимин понял, что они просто не подходят друг другу в сексуальном плане, это неприятно для любого альфы. — Собираюсь посвятить время работе. У меня есть цели, я собираюсь усердно идти к тому, чтобы добиться их. Основная — увольнение твоего старшего сына. Он копает под меня, а я хочу чувствовать себя спокойно и уверенно, сидя на своём кресле. — Руководитель, которому нечего скрывать, и так будет чувствовать себя уверенно, разве нет? Альфа недовольно передергивает плечами и тянет нервную улыбку. — Мне нечего скрывать, но Чонгук на многое способен. Он нестабилен, с такими опасно связываться, я хочу, чтобы он просто был подальше. Пусть возвращается в Чехию. Он неплохо там работал. Как переехал сюда, занимается всем, но только не делами. — Если ты недоволен им как работником, поднимай этот вопрос на совете директоров. Дайте ему испытательный срок, если его отношение к работе не изменится, у вас будет основание его уволить. — Не будет, — встревает подошедший Чонгук, держа руки в карманах брюк. — Я пропустил много рабочих дней в последнее время, и это единственное к чему Вы, уважаемый генеральный директор, можете придраться. Но у меня есть все справки. Раз в пару месяцев омеги выходят на больничный, Вы ведь должны это знать, разве нет? — Чонгук в упор смотрит на сводного брата, а потом переводит взгляд на отца. — У тебя жуткий вид. Может, поиграем как-нибудь в гольф или во что-нибудь ещё? Я не знаю, какую ещё чушь любят стариканы. — Следи за языком, Чонгук. Прекрати нести любую чушь, которая только приходит тебе в голову. Тебе не пять лет! Чон морщит лицо и переводит сожалеющий взгляд на Намджуна. — Людям неприятно осознавать, что они стареют, никто не хочет стареть. Надо было ценить время, когда я был ребёнком. Тогда ты был такой крутой с густыми чёрными волосами, страшно подумать, что я тоже когда-нибудь превращусь... — Чонгук! — несколько грубо, в своей привычной манере, зовёт Виктор, заставляя пасынка прервать речь и перевести внимание на себя. — Можно тебя на пару слов? Чон переглядывается с отцом и Намджуном и кивком головы показывает, что ему нужно откланяться. Омеги выходят на улицу, прохлада пробирается под их тонкие, почти одинаковые чёрные рубашки. Виктор ёжится, но в дом за верхней одеждой не возвращается. Он достаёт из кармана брюк пачку сигарет и зажигалку и прикуривает. — Не одолжишь мне тоже? — просит Чон и замечает это недовольное выражение на лице Виктора. Он выглядит так всегда, когда не хочет иметь дело с Чонгуком, но ему приходится. Мужчина протягивает пасынку пачку, тот достаёт одну и ждёт, когда Виктор прикурит ему. Он делает это с неохотой, но в то же время Чон замечает заинтересованность в глазах старшего. — Что? — спрашивает он, когда делает первую затяжку. — Ничего, — Виктор пожимает плечами и проводит ладонью вдоль лица. — Просто не понимаю, как все дошло до такой степени, что ты так грязно играешь. Если я настолько не нравлюсь тебе, что ты не можешь вынести моего присутствия, причиняй зло мне, но не трогай моих детей. Чонгук закатывает глаза и усмехается. — Опять ты завёл эту шарманку про детей, самому не надоело? Постоянно только одно на уме, будто кто-то посягает на них. Ты видишь врага не в том человеке. [1] — Я не верю ни одному слову в тех документах, что ты принес. Это абсурд. Если бы Богом был болен, я бы знал об этом. Ты просто хочешь вывести меня из себя, поиздеваться надо мной. Хочешь, чтобы я впал в панику и... Господи, Чонгук, где твоя голова? Я понимаю, что у тебя проблемы с восприятием, но есть же во всем грань. Есть вещи с которыми нельзя шутить, понимаешь? Чонгук опирается на косяк и пытается заглянуть Виктору в глаза. Получается не с первого раза, потому что второй напрочь отказывается поддерживать контакт. — Ты сейчас пытаешься вернуться в прошлое? Пытаешься снова стать моим юным наставником, пытаешься объяснить мне, как можно, а как нет? Ты точно ошибся адресом, потому что время вышло. Все свои уроки нужно было давать раньше. — Я не собираюсь давать тебе никакие уроки, Чонгук, меня это не интересует. Ты не человек, мы оба это знаем. Но когда ты делал гадости будучи ребёнком, это можно было как-то оправдать, хотя, признаюсь честно, я не пытался. Особенно, когда ты столкнул меня с лестницы. Чонгук давится сигаретным дымом и выбрасывает окурок на землю, придавливая его носком ботинка. — Ты прекрасно знаешь, что это вышло случайно. — Откуда мне знать? Прошлого любовника своего отца ты отравил средством для чистки труб, я знаю об этой истории. Человек едва выжил, твой отец уже будучи со мной оплачивал ему реабилитацию за границей. Это тоже вышло случайно? Чонгук улыбается и качает головой. — Нет, это было специально. Ну, наверное, сейчас я бы не стал поступать так категорично. Ну, или хотя бы не по отношению к нему. Теперь я прекрасно понимаю, кто действительно виновник, но тогда во мне бушевал детский инфантилизм. — Попытку убить ты называешь инфантилизмом? Чонгук, тебе надо лечиться. Я говорил твоему отцу ещё тогда, что тебе нужно лечение, тебя нужно поместить в клинику. Я говорил! А он не послушал, потому что боялся, что будут сплетничать, — Виктор закуривает вторую. Он чувствует, как начинает пульсировать в висках. Он всякий раз нервничает, когда приходится возвращаться в прошлое и вновь переживать те неприятные моменты, именно поэтому так старательно избегал этих разговоров. — Я скажу тебе честно и прямо, скажу, как есть, я опасаюсь тебя. Я боюсь того, что ты можешь сделать. Ты неконтролируемый, невменяемый. Я боюсь, что ты навредишь моим детям. В порыве занять место Намджуна, что ты можешь сделать? Я не могу знать ответа на этот вопрос, но я уже знаю, что ты можешь быть воплощением зла в чистом виде. Чонгук растягивает губы в улыбке. Его приятные черты искажаются всякий раз, как он улыбается, потому что это непростая улыбка, это улыбка социопата, у которого в голове тёмная комната с ужасными чудовищами. — Это хорошо, — искренне отвечает Чонгук. — Мне нравится, что меня боятся, это приятное ощущение. — Думаешь? И совсем не хочется чего-то другого? — Не получается, — почти шепчет Чонгук и складывает руки на груди, откидываясь головой назад. — Если бы ты знал, сколько раз я ловил себя на мысли, что кто-то меня любит, кто-то ко мне хорошо относится, ты бы ни за что не поверил, что такое возможно. Меня, действительно, любили очень многие. В том числе и ты, ты тоже любил меня. И отец любил, и Намджун. Но что случалось потом? Ты никогда не задумывался о том, что что-то все время случалось, и люди переставали любить меня. — И ты думаешь, что дело в них? В них, а не в тебе? — Да, я так думаю, Виктор. Дело в вас. Это вы находили мои слабости и предавали меня. Но почему все называют меня жестоким? Разве я такой? — он зачесывает волосы пальцами назад и делает два шага вперёд, становясь лицом к лицу к Виктору, смотря ему прямо в глаза. — Я бы убил каждого, кто предал меня. Я хочу этого. Каждый раз, когда кто-то вновь вонзает мне в спину нож, я хочу убить этого человека. Действительно. Но если я это сделаю, то вокруг не останется никого. В этом доме не останется никого. Но здесь до сих пор есть люди, как думаешь, почему? Может, я всё-таки не так уж плох? — Ты болен. — Нет, — Чонгук сводит брови в переносице и поднимает ладонь, проходясь тыльной стороной по щеке отчима. — Нет, это не я больной, это вы больные. Это с вами что-то не так, а не со мной. Виктор сглатывает и перехватывает руку Чонгука, крепко сжимая его пальцы в своих. — Уезжай и перестань быть для всех головной болью. Это становится невыносимо. — Почему? Потому что не можешь себе признаться в том, что во всем этом есть и твоя вина? — Чонгук не только видит, как отчим напрягается, как злится, как его губы начинают подрагивать, но и чувствует. Крепкая хватка ещё сильнее сжимается на его руке, короткие ногти больно врезаются в светлую кожу. — Я не был в этом виноват. Почему ты сваливаешь свою вину на всех, почему ищешь виноватых, если ты сам... — Потому что я был ребенком. Я был... — глаза Чонгука настолько огромны, что в них можно провалиться, в них можно утонуть, и Виктор испытывает это на себе, в нем снова просыпается то чувство вины перед несчастным мальчишкой с асоциальным расстройством личности, которого все обходили стороной даже в собственном доме. — Но сейчас уже нет. Сейчас ты уже не ребёнок, и я искренне надеялся, что ты перерастешь это, но ничего не изменилось. Из тебя так и лезет эта гниль, от которой просто некуда деться, — у старшего омеги пережимает в горле и последние слова звучат слишком тихо. — Как это? Как это постоянно ненавидеть, постоянно причинять кому-то боль, заставлять страдать? Чонгук улыбается, делает это неконтролируемо, и эта улыбка буквально вываливает все, что у него внутри в этот момент. — Ты выволок меня сюда, чтобы поговорить о том, какой я? Ты понятия не имеешь, какой я. — Я знаю, какой ты. Был период, когда я этого не знал, но сейчас я знаю это лучше, чем кто-либо другой. После того, как ты чуть не убил меня из-за своей ревности к отцу! После того, как ты не мог смириться с тем, что кто-то кроме тебя тоже может быть счастлив, что твой отец может называть сыновьями кого-то кроме тебя, я знаю! — кричит Виктор и отпускает руку пасынка, тяжело выдыхая и складывая губы трубочкой, чувствуя, как начинает кружится голова. — Я знаю, какой ты на самом деле. Я знаю это лучше всех. Именно поэтому я считаю, что ты больше не часть этой семьи. Да, может быть, ты часть своего отца, потому что вы кровные родственники. Может быть, он никогда не сможет отказаться от тебя, как раз, именно из-за этого. Но помимо него в этом доме ещё есть люди, которые составляют эту семью, и ты абсолютно для них чужой. У тебя была возможность это изменить пока ты жил здесь, но ты не воспользовался ею. Ничем не воспользовался. Ты все рушишь на своём пути, ты был ужасен с самого начала, но я с чего-то взял, что у меня получится тебя изменить. Я всегда был глупым и наивным. Я всегда пытался найти для тебя оправдание, но я читал твою медкарту, составленную психологом. Я читал историю твоей жестокости, твоего безразличия ко всем. Я думал, что смогу пожалеть тебя и стану для тебя особенным. — Не вышло? — спрашивает Чонгук так, будто не знает ответа на вопрос. — Это было так же невозможно, как заставить машину полюбить меня. Изначально я думал, что справляюсь, но нет. Я не справлялся, я мог умереть из-за своей неосмотрительности, и сейчас, спустя столько лет, я понимаю, что в тот день мне просто повезло, — он делает шаг вперёд и смотрит на лицо Чонгука, которое за эти годы сильно изменилось, но в этих чертах по-прежнему можно было узнать того ребёнка, который когда-то стал для Виктора самым близким человеком. Старшим сыном. Поддержкой и опорой. — Знаешь, что больше всего убивает меня? Ты не чувствуешь ни жалости, ни сожаления. Мог оставить двоих детей сиротами, а у меня до сих пор болит спина на погоду. Но ты ведь не думаешь, что что-то сделал неправильно, да? Чонгук начинает быстро моргать, он заметно нервничает, потому что за все прошедшие годы они ни разу не возвращались к тому, что тогда произошло. Все делали вид, что ничего не случилось, отец сильно избил Чонгука и запер в комнате, но на этом все закончилось. Виктор постепенно приходил в себя, лечился, и жизнь продолжалась, оставляя на поверхности вопросы, которые так интересовали, причиняли боль и не давали отпустить ситуацию, забыть, начать новую жизнь. Обоим. — Я же сказал, — сквозь зубы цедит Чонгук. — Я же сказал, что все вышло случайно. Я не собирался толкать тебя нарочно. Когда ты тащил меня в комнату, я просто пытался отбиться от тебя. Ты не помнишь, каким раздражающим стал в то время? Ты перестал мне доверять. — Потому что в один миг ты возненавидел меня. — У меня была причина, Виктор. Ты же знаешь, как мерзко выглядел, когда спустя пару месяцев после смерти моего папы уже раздвигал ноги в его постели. Ты был так влюблён, что не мог подождать хотя бы год? — Ты так любил своего папу, что... — Нет, — вдруг перебивает Чонгук и громко всхлипывает, очевидно, от холода. — Я так сильно любил тебя, что это предательство с твоей стороны заставило меня увидеть, что изначально во мне не было никакой грязи. Я стал активно ее впитывать, потому что она была везде, повсюду. Такие дешёвки, как ты или Чимин... Я хочу показать вам ваше место. Кажется, Чимин уже его нашёл, поэтому решил сбежать. Остался только ты. И ты будешь следующим. Запомни, Виктор, — уже тише добавляет он, закусывая нижнюю губу, — ты будешь следующим, — он заходит в дом первым и сразу идёт в свою комнату, где раздевается для того, чтобы принять горячий душ и согреться, он продрог до самых костей. Разговоры о прошлом всегда заставляют его чувствовать себя сломанным. В то время он был таким. Он не чувствовал, что кому-то нужен, не чувствовал, что с его мнением считаются, не чувствовал себя человеком. Он делал все, чтобы на него обратили внимание, и порой это были самые ужасные вещи, лишь потому, что он не знал другого языка, как ещё можно общаться с этими людьми. Все были очень грубыми, все делали вид, что не замечают его лишь потому, что он не походил на обычного подростка. У него не было друзей, и больше года после того, как они перестали разговаривать с Виктором, он никому не рассказывал о том, что творится у него в душе. В то время, впрочем, как и сейчас он не чувствовал себя счастливым. Он вообще никогда не чувствовал ничего подобного, поэтому считает все эти чувства призрачными и мимолётными. В какой-то момент Чонгуку хотелось сжечь этот дом. Раньше здесь было много чего интересного. Он вспоминал папу, будучи в сложном подростковом периоде и понимал, что он был абсолютно особенным человеком. Добрым, внимательным, искренним, но невероятно глупым. Говорят, что все болезни на нервной почве, и Чонгук был уверен, что это именно отец отнял у него папу, довёл его, сломал его, похоронил и забыл. А потом совсем скоро женился вновь. Один человек занял место другого, и если бы в тот день, во время потасовки между Виктором и Чонгуком, первый разбился бы на смерть, Чон уверен, что и его место не пустовало бы долго. Больше всего его возмущает именно то, что все вокруг утверждают, что он не может чувствовать, не может любить, испытывать тёплые чувства к другим людям, но наблюдая за теми, кто вокруг, понимает, что никто не умеет, ни он один такой. Все причиняют друг другу боль, все другу друга используют, все топчутся на чувствах, пережёвывают, а потом выплёвывают. Чонгук выходит из душа в халате, сушит волосы полотенцем и замечает Чимина, сидящего у него на кровати. Тот тянет уголки губ, когда видит его. — О чем Виктор хотел поговорить с тобой? — О Богоме. Чимин весь сжимается, чувствуя настроение мужчины и не решается спросить чего-то большего. Он наблюдает за нервными, немного резкими движениями Чона, который принимается расчесывать мокрые волосы, а потом наносит на лицо какой-то увлажняющий крем. — Что-то случилось? Чонгук пожимает плечами, пару секунд массирует виски, чувствуя, как те невыносимо пульсирует, как горят его щеки. — Зачем ты расстался с Намджуном? Чимин усмехается и приподнимает брови. — Ты не в настроении и намерен ляпнуть что-то мерзкое, что причинит мне боль, и я пожалею о том, что решил развестись? Такой план? — Я не собираюсь ничего говорить, — серьезно отвечает мужчина и садится рядом. — Я был несколько удивлён, я не думал, что ты когда-нибудь решишься. Тебе тут удобно. Здесь тепло и уютно, есть деньги, большой дом, статус, уважение. Почему решил, что тебе важнее свобода? — Потому что благодаря тебе узнал, что бывает и по-другому, — он кладёт ладонь на плечо мужчины и, приподняв указательный палец, поглаживает им по чужой мягкой щеке. — В то же время ты можешь не волноваться. Я не стану вести себя, как влюблённая малявка, которая ходит по пятам и постоянно досаждает. Если скажешь, что все кончено, потому что это больше не интересует тебя, будет так. Я знаю, как все это начиналось с твоей стороны. — У тебя есть ко мне претензии? — усмехается Чонгук, перехватывает руку Чимина и тянет парня на себя, тут же вовлекая в горячий глубокий поцелуй. Его губы слегка соленые, и Чимин едва ощутимо чувствует металлический вкус крови от свежих ранок на сухих губах. Он отстраняется и проводит ладонью по влажным волосам мужчины. Его глубокий вздох, полный отчаянной неопределённости сразу становится понятным Чонгуку, но он не спешит внести какую-то ясность по поводу того, что ждёт их в будущем, потому что сам ничего на этот счёт не знает. Логично было бы бросить Чимина, потому что по большому счёту тот был ему ни к чему. Это была резко вспыхнувшая страсть к чему-то прекрасному и одновременно запретному. На месте Чимина мог оказаться кто угодно, и Чон это понимает, но что-то внутри заставляет его оттягивать момент серьёзного разговора, потому что он чувствует, что ему Чимин нужен, вот только зачем — понятия не имеет. Это незнание, ощущение того, что Чимин совсем скоро, как и все другие, перестанет его интересовать, не дают Чонгуку дать четкое определение своим желаниям. До этого момента разрывать мимолетные отношения всегда было просто, но то, что было между ним и Паком нельзя назвать чем-то мимолетным хотя бы потому, что длилось уже гораздо долго, да и Чонгук чувствовал себя не так, как обычно. Помимо секса ему также интересно с этим человеком разговаривать, ему нравится слушать его, нравится то, как он размышляет, о чем думает, что чувствует. Нравится его особенная боязливость, его умение говорить глазами, внимать всему, пропускать через себя. Его обаяние, его большое, абсолютно нерациональное, доброе сердце. Его умение принимать, благодарить, прощать, умолять. Он все делает по-особенному, он пытается вырваться, хочет жить иначе, и даже эта борьба, в которой уже проливается кровь, тоже выглядит потрясающе. Как будто в подтверждение мыслей Чонгука, Чимин вдруг берет его за руку, перекладывает ладонь на свои колени и поднимает улыбающиеся глаза. Он хочет о чём-то сказать, но очевидно нервничает, и Чон неожиданно даже для самого себя допускает мысль, что перед ним именно тот человек, который может полюбить его за порок, а не за благоденствие. А ведь ему именно это и нужно, потому что им на дню сто пороков совершается, и это уже из него не выбить, это навсегда останется его сущностью, это будет течь по его жилам, как самая стойкая правда, как единственное его определение. — Я уже собираю вещи и в ближайшее время планирую переехать. Тэхён переедет со мной. Ему придётся проделывать большой путь, чтобы добираться до школы, но, думаю, он привыкнет, — в глазах Чимина блестит страх. Он боится, что на этом конец их отношений, и Чонгук не приедет навестить его, не позвонит, чтобы спросить, как дела, исчезнет и забудет. — А ещё... На самом деле, я хочу ещё кое-что тебе сказать. Я хотел, чтобы ты был первым, кто узнает об этом, — Чимин проводит верхними зубами по нижней губе и зачесывает волосы руками. Он выглядит взволнованным, это понятно по тому, как зрачки ходят по комнате, будто не знают, за что ухватиться. — Я ещё не понял, хорошая это новость или плохая, но игнорировать этот факт смысла нет. — Что-то случилось? — Чонгук приподнимает подбородок Чимина, заставляя ему посмотреть в свои глаза. Он тяжело выдыхает, понимая, что для Чонгука это очередная проблема для того, чтобы быть с ним. Причин уйти так много, что Чимин удивится, если он останется. Морально он готов к тому, чтобы все это потерять, но мириться не хочет. Как будто убеждая себя, что всегда, в любой ситуации есть надежда. — У меня была задержка. Почти неделя. Я не из тех, кто сразу бьет панику, но я вспомнил, что ты говорил о моем запахе, что он изменился и в общем... — он снова проводит по губам, потому что те невероятно сохнут от нервов. — Я... У меня будет ребёнок, — а потом он прикладывает маленькие пальцы с аккуратным маникюром ко рту, наблюдая за тем, как сменяются эмоции на лице Чона. Он словно приговор ждёт его реакции. А Чон, на самом деле, сам от себя этого не ожидает, но он вдруг испытывает странное чувство, очевидно похожее на разочарование. Эта новость, пусть это и странно, и ненормально, и этого вообще не должно быть, но она его расстраивает. Будто всего пара слов связала ему руки. Будто на этой новости оборвалось все, и все сомнения, которые было ещё пару минут назад, вмиг исчезают. — О, — вдруг выдыхает он и усмехается, даже не зная, как должен себя сейчас вести. — Вау. Ничего себе, — он смотрит на Чимина, который ожидает чего-то более конкретного, но Чонгук не может ему этого дать. Он обезоружен. — Ну, ты рад? Чимин пожимает плечами и тянет улыбку, которая и на улыбку вовсе не похожа. — Я не знаю. Я думаю, больше да, чем нет. Да, думаю, я рад. — Тогда я тоже рад, — выдавливает улыбку Чонгук и показательно целует Чимина в щеку. — Намджун знает уже? — Нет, я пока не буду говорить. Я хочу довести развод до конца, чтобы это никак не повлияло на его нынешнее решение, а уже потом я обязательно ему сообщу. — Это лучше сделать, когда страсти немного утихнут. — Вот и я так считаю, — говорит Чимин и вдруг понимает, что чувствует себя неловко под пристальным взглядом Чонгука. — Что? — с осторожной улыбкой спрашивает он, на что мужчина лишь отрицательно мотает головой. — Ничего, просто все как-то неожиданно. И твой развод, и твой ребёнок... Это все слишком... — Да, я тоже. Вернее, нет, по поводу развода я все решил уже давно, а ребёнок был неожиданностью, но я думаю, что во мне есть эта зрелость, чтобы принять ситуацию. До того, как ты появился, мы планировали детей с Намджуном. — Прости, что ты все проебал из-за меня, — смеётся мужчина и хватается зубами за отслоившуюся кожу на губе, оттягивая и создавая новую рану. Чимин смеётся, прикрыв кулаком рот. — Тебе придётся отвечать за это в суде. Чонгук улыбается, продолжая чувствовать себя странно и от безысходности спрашивает: — И как оно? — Что? — Ну, как тебе это ощущение? Что-то необычное или... Я, блять, не знаю, Чимин. Что ты чувствуешь? — Чувствую, что надо сходить на узи, чувствую, что пока не до конца осознаю, чувствую, что меня тошнит от жирной пищи и, скорее всего, после родов я буду весить центнер, потому что склонен к полноте. И пока больше ничего не чувствую. Достаточно? Чонгук кивает. — Понятно. — Знакомо? — спрашивает Пак и замечает сосредоточенный взгляд Чонгука, тут же жалея, что вновь поднял эту тему. Но Чон реагирует довольно адекватно, вдруг просто отвечая: — Нет. Меня не тошнило от жирной пищи. Я похудел во время беременности, потому что не был склонен к полноте, но сейчас годы берут своё. — А что ты почувствовал, когда он родился? Его приложили к тебе? — Приложили. Но я не смотрел на него. Я увидел его на следующий день, когда его принесли мне. Он был меньше, чем обычно рождаются дети, или мне так показалось. — А потом? — Что именно? — Не знаю... Ты дал ему имя? Чонгук упал спиной на кровать и уставился в потолок. В этой комнате проходила его беременность. На этой кровати он корчился от боли, когда ребёнок проявлял чрезмерную активность. Сейчас в это сложно поверить, потому что время пролетело непозволительно быстро, и все это будто с кем-то другим было. — Нет, приемные родители дали ему имя. Но когда я ждал его, меня очень тянуло на сливы. Я мог есть без остановки. Поэтому я прозвал его «Сливка». Мило, да? — он переводит взгляд на Чимина, который выглядит максимально серьезно, а потом вдруг тянет улыбку. — Ты отдал свою Сливку в семью и больше никогда не видел? Разве это не самая грустная история в мире? — Ты просто слишком сентиментальный, прекрати таким быть. — Я хочу, чтобы вы встретились. — Он взрослый человек, который понятия обо мне не имеет, вряд ли я ему сильно сдался. — Ребёнок всегда хочет знать, кто его родители и почему его бросили. Поверь мне, я знаю, что говорю. У меня есть пример перед глазами. Я знаю человека, которого тоже усыновили. У него есть семья, у него сложные отношения с родителями, но они его любят и он их тоже. У него есть братья, друзья, у него хорошая жизнь, но его сердце разрывается, потому что он хочет увидеть своего родного папу и просто поговорить с ним. — Я устал за сегодняшний день. Не хочешь пойти и поспать? — Я хочу, чтобы ты открыл своё сердце, потому что я вижу, что там не так пусто, как кажется на первый взгляд. И даже если тебе через многое пришлось пройти прежде, чем этот ребёнок появился на свет, то, как ты говоришь о нем... Ты просто не видишь себя со стороны. И если ты не хочешь поверить в то, что в твоей каменной душе нашлось для этого малыша место, то тебе придётся это сделать, потому что это именно то, что я вижу. Чонгук недовольно выдыхает, поворачивает голову и внимательно уставляется на лицо Чимина, а потом неожиданно кивает и чересчур просто бросает: — Хорошо. Пиздуй отсюда. — И тебе спокойной ночи, — говорит Пак и наклоняется, чтобы чмокнуть мужчину в губы, после чего выходит из комнаты, направляясь в комнату для гостей, которая стала его временным пристанищем. После разговора с Чонгуком Виктор весь день сам не свой. Он чувствует себя уставшим, но спать тоже не может, потому что сон не идёт ни в один глаз. Он думает о том, чтобы выпить снотворное, но мысли о Богоме не покидают его. Он понимает, что нужно с сыном поговорить, чтобы наконец расставить все точки над i и убедиться, что все это очередная провокация Чонгука. Но всякий раз, как он серьезно настраивается, ощущает, как начинает прошибать холодным потом. Он не признаётся себе, но глубоко внутри больше всего боится, что все это окажется правдой. Мужчина сидит за столом, перебирает бумаги, больничные документы, которые Чонгук оставил у него в комнате и тяжело вздыхает каждый раз, как взгляд натыкается на поражающее словосочетание в графе диагноз: «микрокистозная менингиома». Виктор плохо во всем этом разбирается, поэтому он в очередной раз гуглит значение этого термина, рассматривает довольно неприятные картинки, с каждой секундой ощущая все большую подавленность и безысходность. Он не верит, что это может быть правдой, потому что весь Чонгук именно в этом. Он делает все, чтобы отравлять людям жизнь, он именно для этого существует, он не может без этого дышать. «Но что, если...», — именно эта фраза без остановки пульсирует в мозгу мужчины. Ведь есть один шанс на миллион, что он не соврал. Из всей этой бесконечной паутины вранья и издевательств, такое ведь возможно, что он сказал правду?! — Нет, — сам себе отвечает Виктор и отрицательно мотает головой, сжимая в руках бумаги, сминая их. — Нет-нет, этого просто не может быть, — он тяжело вздыхает и прикрывает рот рукой, пытаясь придумать, что делать дальше, как действовать, но в кухню неожиданно входит Богом, и у Виктора сердце проваливается куда-то вниз, когда он встречается взглядом с сыном. У второго усталый вид, даже изможденный. Он бледный, он похудевший, выглядит ужасно, и почему-то только в этот момент Виктор осознаёт, что Богом такой уже какое-то долгое, можно даже сказать продолжительное время. — Тебя тут редко встретишь, — серьезно говорит парень, достаёт бутылку воды из холодильника, а из кармана тюбик с таблетками. Виктор внимательно за всем этим наблюдает и чувствует, как его руки начинают подрагивать. Он ещё никогда в жизни не испытывал такого сильного страха. Даже в тот день, когда Чонгук столкнул его с лестницы, когда он не чувствовал ног, когда все его тело саднило и ныло, он не испытывал такого ужаса, как сейчас, потому что осознание оказалось страшнее всего. — У тебя что-то болит? — находит в себе силы омега, чтобы спросить. — Голова болит, — совершенно спокойно отвечает Богом, отправляет две последние таблетки из тюбика в рот и выбрасывает его в урну. — Сильно болит? — Виктор заставляет остановится сына уже в дверях. Тот оборачивается, и первое что старший видит — огромные тёмные впадины под глазами. Обычно такие бывают у людей, которые сильно болеют. Сильно и долго. — Да, а почему ты вдруг заинтересовался? — Просто спросил, — на автомате отвечает старший, все ещё отказываясь во все это верить. — Ладно, — просто бросает Богом и уходит. Виктор замечает даже то, что походка у омеги не устойчивая, какая-то шаткая, будто он совсем немного выпивший. Виктор хватается за голову, проводит ладонями по лицу и некоторое время убеждает себя подняться и достать из урны пустой тюбик. Эта борьба слишком тяжёлая для него. Он всегда считал себя сильным, а сейчас крошился. Он все ещё уверял себя, что Чонгуку верить нельзя. Но если ему нельзя верить, значит ли это, что и собственным глазам не стоит? Через несколько минут уговоров тюбик всё-таки достаётся из урны, а название на этикетке вбивается в гугл. Внутренний голос Виктора подсказывает, что он уже знает ответы на все вопросы, но он глупо хочет надеяться, что этого просто не могло с ним случиться. И в тот момент, когда все его самые страшные подозрения становятся реальностью, слова Чонгука тоже оказываются реальностью, а это самое обезболивающее оказывается сильнодействующим препаратом, которое отпускается только по назначению врача тяжело больным пациентам, в голове Виктора начинает звучать тысяча и один вопрос, главный из которых: «Почему всего этого я не заметил раньше?!» Когда дверь в комнату Тэхена легко приоткрывается, он тут же распахивает глаза и переворачивается на спину, сразу замечая в проёме Богома. Он легко узнаёт в темноте его фигуру и тонкий приятный аромат, и улыбка сама собой расползается на его лице. — Не спится? — спрашивает он и садится на постели. — Кошмары, — честно отвечает омега и проходит внутрь, прикрывая за собой дверь на щеколду. — Не против, если я останусь с тобой? Тэхён сначала пугается, чувствуя, как его сердце начинает быстрее биться, а потом тут же соглашается, подвигаясь, освобождая парню место. — Ты собираешься тут спать? В смысле просто спать? В смысле я не... Да, господи! Ты не подумай ничего такого, конечно же просто спать. Я просто... — он замолкает, когда встречается с серьёзным взглядом Богома. Тот сначала садится на кровать, а потом принимает горизонтальное положение, уставляясь в потолок. — Не бойся, я не пришёл красть твою невинность. — С чего ты это взял? С чего ты взял, что я невинный? У меня было много омег, я нравлюсь омегам, ты знаешь?! Богом искренне смеётся, потому что это звучит так мило и наигранно. Он поворачивает голову и утыкается взглядом в аккуратное колено юноши. — Ложись тоже. Куда приятнее разговаривать, глядя на лицо, а не на ноги. Тэхён слегка растерянно прокашливается, а потом ложится, поворачивая голову вправо, тем самым оказываясь лицом к лицу с омегой. — Если честно, я думал, что после того, что было на дне рождения Чимина, ты больше не захочешь со мной разговаривать. — А я думал, что ты не захочешь говорить со мной, — он проводит языком по губам, и Тэхён жадно ловит это движение. Он поднимает глаза и видит смешинки на дне зрачков Богома. Тот прекрасно понимает, как действует на него и пользуется этим, он намеренно провоцирует. — Ты должен понимать, что я подросток. Ты же помнишь это? — Да, я помню. — Говорят, что у подростков бурлят гормоны, и они странно реагируют на разные вещи. — Об этом я тоже слышал. — Хорошо, — сам себе кивает Тэхён, а потом неожиданно приближает своё лицо к лицу Богома и прикусывает его нижнюю губу, принимаясь аккуратно посасывать. Он проделывает то же самое с верхней и отстраняется, чтобы проверить реакцию омеги. — Если я скажу, что не хочу тебя, особенно сейчас, когда ты лежишь в моей постели, когда ты сам в неё пришёл, я буду самым грязным лжецом из всех. Но больше всего я не хочу тебя торопить, поэтому если ты не хочешь или пока не готов, давай поговорим о чем угодно. О чем ты хочешь? Богом задумчиво протягивает букву «м», а потом закусывает щеку с внутренней стороны. — Поговорим о разводе Намджуна и Чимина?! Ты знал, что у них проблемы в отношениях? Чимин делился с тобой? Тэхён понимающе улыбается и кивает, спускаясь ниже и принимаясь рассказывать о том, что вся эта ситуация абсолютная неожиданность, как для него, так и для Тэмина.