magnum opus

Чувства. Чонгук уже знаком с ними. Он чувствует веселье, когда принимает наркотики, напивается, занимается качественным сексом. Делает что-то из ряда вон, например, дерётся, а лучше — избивает кого-то. Ему нравится вся эта жесть, нравится причинять людям боль, нравится ставить их на место, особенно заносчивых уродов. Ему огромное наслаждение доставляет весь этот негатив. Он питается им, как энергетический вампир. Он специально провоцирует, специально первым разжигает скандалы. Это здорово. Это весело. Это придаёт сил. Однако это тухнет столь же быстро, как загорается, и потом ощущение опустошенности не просто растекается по телу, оно заполоняет каждую клетку и становится невыносимым. Без сумасшествий Чонгуку скучно. Ему скучно, когда жизнь просто идёт. Скучно просыпаться каждый день и понимать, что он будет таким же, как предыдущий. На самом деле, если копнуть глубже, то ему скучно даже тогда, когда спит с кем-то или ругается. Эмоции вспыхивают, но гаснут настолько быстро, что он не успевает ими насладиться. Брошенная собаке кость, вот, что он думает об этих вспышках. Уже тридцать три года, но ничто внутри не екает, будто эта функция выключена, хотя кажется, что она необходима. Чонгук всегда чувствовал, что ему чего-то не достаёт. Вроде ничем от других не отличается, только слишком импульсивный, но, все же, эти отличия настолько очевидны, что внутри, в голове, в душе и в сердце было темное пятно, кровоточащая рана, будто кусок души вырван, а в этом куске были те самые нервные импульсы, которых его безжалостно лишили. С этим можно жить, но неинтересно. Чонгук не заводит длительных отношений, потому что быстро устаёт, его тело и глаза требуют другого. Он родил сына, но отдал его, и Чон снова и снова прокручивая в голове мысли, четко осознавал, что и от ребёнка однажды может устать. Кстати, это было ошибочно. Чонгук понял это спустя пять лет после рождения малыша. И это не было каким-то удивлением, просто омеге пришлось это признать — да, он ни на одну минуту не забывал о крепеньком смуглом альфочке, который смотрел на него своими большими и красивыми, как у отца, глазами и причмокивая губами, улыбался. Чонгук не глупый и понимает, что такие маленькие дети улыбаться не умеют, но в тот момент, когда он держал ребёнка на руках, угрюмо разглядывая его крохотное личико, казалось, что то была именно улыбка. Этот эпизод часто всплывал в голове омеги. Не только спустя пять лет. Из года в год по несколько раз в день. Момента сожаления не было, было лишь странное тягучее внутри чувство, которое со временем переросло в ненависть к отцу, потому что Чонгук упустил последнюю возможность быть любимым просто за то, что он есть. Вероятнее всего, он был бы ужасным папой. Строгим и нервным. Может быть, не бил бы сына, но то, что шлепал бы по заднице — точно. Абсолютно не умело раздавал бы советы, не довозил с утра до школы, лишь бы самому в комфорте поспать, не обнимал и не целовал бы. Зато был бы рядом. Зато укрывал бы одеялом по ночам. Зато чувствовал бы человека и знал, что ему есть к кому прийти, когда особенно мерзко. Мерзко Чонгуку было настолько часто, что впору жалеть себя самого. Просто он не умел. Ни себя, ни других — жалость была ему неподвластна. Его раздражало, когда кто-то жалел его, как в той ситуации с Тэхеном, когда второй отхватил звонкую пощечину. Сам он с самого детства был лишён этой функции. Заставить себя было практически нереально. Ни уговоры, ни эксперименты, которые он любил проводить сам над собой, ничего не помогало. Он был другим человеком, не таким, как все. Настолько другим, что считал себя ошибкой в этом мире. Но не в том жалком смысле, когда человек уничтожает и разрушает себя этими мыслями, нет. Чонгук просто принимал это, как данность. Как то, что у него карие глаза с золотым отливом, как то, что ему тридцать три и его зовут Чон Чонгук. Было бы очень грустной правдой, если б Чону не было все это настолько безразлично. Но Чимин сволочь та ещё, и Чонгук был неимоверно зол, хотя толком не понимал, почему. То ли от безысходности, то ли от уязвимости. Да, он ненавидел быть уязвимым, а Чимин сделал его таким. Прокручивая собственное поведение в голове, он толком даже не может объяснить, какого черта все эти дни, что провёл за решёткой, только и делал, что думал, как связаться с Чимином. И мысль о том, что больше остального ему хотелось омегу успокоить, заставляла его удивлено усмехаться самому себе. С ним что-то случилось. Причём случилось что-то очень неправильное. Случилось что-то, над чем он не имеет контроля, и это настолько глупо, настолько странно и необычно, что в пору к священнику идти. Ибо Чонгук такого не ожидал, когда начинал интрижку с Чимином, ведь никак иначе, как интрижкой он их отношения не воспринимал. Прикольный секс с красивым омегой. Прикольный повод опустить Намджуна ниже дна. Крутое времяпрепровождение в месте, которое до коликов в животе раздражает. Ничего необычного для такого человека, как Чонгук. Он привык вести такой образ жизни, привык быть развязным и делать такими окружающих. Он привык быть для всех негодяем, привык, что в этом амплуа ему комфортнее всего. Он привык легко расставаться, а потом не вспоминать о своих партнерах. Некоторые лица он сейчас ни за что вспомнить не сможет. И это настолько легко для него, настолько просто. Это настолько его привычная жизнь, что ураган под именем Чимин никак в неё не умещается. Чонгуку хочется проклясть этого гада с милой улыбкой и искренним блеском в глазах. Насколько сильно тот был разочарован по десятибалльной шкале? Чон склонен думать, что на тысячу. Когда думает об этом, ему кажется, что все его органы просто достали изнутри и выжали. Какого черта он должен это все выносить? Чувствовать не круто. Если уж быть с дефектом, то до самого конца, и его не устраивает то, что происходит сейчас. Ощущение всеобъемлющего одиночества, которое окутывало его в последние несколько дней, после сообщения Чимина, после того тяжелого и болезненного ответа, обострилось, стало размером с Олимп, и те слёзы пусть и опустошили его, но точно не сделали легче. Это был странный и неожиданный опыт. Сердце — всего лишь сосуд, который качает кровь и не даёт умереть. Сердце не одушевлённое, оно не о том, о чем складывают легенды, нет в нем той чудодейственной силы, которую восхваляют в любовных романах. Тем не менее, несмотря на столь радикальные убеждения, Чонгуку в области сердца больно. Вспоминая лицо Чимина всякий раз, там так сдавливает, что аж дышать тяжело. Это для взрослого омеги впервые. Он уже прикипал к людям, например, к Виктору, как к родителю, к Ину, как к близкому другу. Расставание с ними, а точнее — разочарование, заставляло что-то испытывать, но те вспышки были такими нелепыми и беспомощными, что прорости до самых потаенных глубин души им не удавалось. Что говорить о Чимине — полный мрак. Это чувства. Причём не вспышками, не сигнальными огнями. Они оформлены, имеют образ определённого человека и причиняют дискомфорт и даже боль. Внутри Чонгука есть стойкая уверенность того, что всего этого вообще изначально не должно было произойти. Он начал все это с мужем брата только из-за желания и интереса. Он хотел внести новые краски, но поток оказался неожиданно мощным и практически затопил с головой. Дерьмо. Сплошное дерьмо из-под которого не вырваться. Чонгук громко выдыхает через рот, потому что испытывает непреодолимое раздражение, и неожиданно резко принимает вертикальное положение, садясь по-турецки. В его камере ещё два омеги. Один совсем юный, кажется, украл что-то, скорее всего, скоро его переведут в отдел для несовершеннолетних, и старик, от которого разит за километр, его привезли вчера. Отоспится и тоже свалит. А Чонгуку и лучше, он не испытывает чувства одиночества, напротив, очень интересно побыть один на один с самим собой, когда внутри твоего тела происходят такие интересные изменения. Кажется, его тошнит от всего происходящего. — Чон, — ствол пистолета с характерным звуком ударяется об железо камеры, заставляя омегу перевести взгляд на стоящего по ту сторону альфу. — На выход. Чонгук удивлённо приподнимает брови, но не возражает. Скорее всего, это Хосок, Виктор не приходит в такую рань. Мужчина нехотя встаёт, поправляя джинсы и зачесывая влажные, после неуклюжего мытья в местной раковине, волосы. Альфа оттягивает проход в камеру, позволяя омеге выйти и влезть в собственные кеды, подмяв задники. — Слушай, плейбой, — говорит Чонгук, когда резко поворачивается лицом к лицу к детективу, чтобы протянуть руки. — Я отсосу тебе где-нибудь в туалете, если позволишь мне нормально помыться. По-любому, в этой дыре есть человеческая душевая. Альфа закатывает глаза и принимается застегивать браслеты на изящных запястьях. Хосок был прав, Чон Чонгук — чертовски обаятельный. Каждое его слово, взгляд, каждое уверенное движение, и мыслями ты только там — под ширинкой его штанов. — Меня не очень интересует это, — Канджун смотрит куда-то вниз, куда угодно, лишь бы не в глаза этому человеку. Там опасно. Везде опасно, где распространяется эта убийственная энергетика. — Я так и думал, — усмехается Чон. — Я, кстати, уже соскучился по тебе. Детектив, который приходил вместо тебя все эти разы, был слишком грубый. А ты не грубый, потому что мы с Хосоком друзья? — взгляд прямой, но выжидающий. Будто что-то внутри задумал. — Ты друг моего брата, а не мой. Мне все равно, я всегда изучаю дело с обеих сторон, — он слегка толкает Чонгука в спину, заставляя идти, и тот начинает двигаться, еле-еле передвигая ногами. — Я дам тебе больше, если сделаешь все, чтобы вытащить меня, — говорит Чонгук и закусывает губу. По рассказам Хосока, с его братом совсем непросто, особенно если вспомнить то, как этот альфа всегда был против его дружбы с клиническим психопатом. — Таких как ты, я вижу каждый божий день. Вот почему, очередная твоя попытка такая жалкая, — альфа останавливается у двери комнаты свиданий и внимательно заглядывает омеге в глаза. — Но ты можешь выдохнуть спокойно, хотя бы на время. Кое-кто уже похлопотал за тебя, есть вероятность, что ты выйдешь уже сегодня вечером. Чон удивлённо приподнимает брови, в его глазах плещется непонимание. — Виктор? — Нет у твоего отчима столько власти, — серьезно отвечает Канджун, достаёт из кармана ключи и снимает с Чона наручники, отступая и позволяя пройти в комнату. — Входи. У вас есть пять минут. Чонгук хмурится, неуверенно нажимает на ручку двери и проходит внутрь, сразу же прирастая к полу. Это скорее удивление, чем недовольство, и омега спешит с этим удивлением расстаться сию же минуту, усмехаясь. — О Боже, серьезно? — он складывает руки на груди и заводит язык за щеку. — Тебе больше заняться нечем? Ин, сидящий за столом, тяжело пожимает плечами в безразмерной дутой куртке, а потом указывает движением подбородка на стоящий рядом напротив стул. — Садись. — Не хочу с тобой ни о чем разговаривать. — Садись, — повторяет альфа безукоризненно, а Чонгуку смеяться хочется от этого властного тона. Малыш Ин захотел поиграть в сильного. Это даже забавно. Омега ещё пару секунд мнётся, а потом несколькими уверенными шагами приближается и плюхается на стул, закидывая ногу на ногу. — Чего хотел? — А ты не рад видеть меня? Я думал, что в этой дыре ты будешь рад даже мне. Общение — вот успех. — Общение с дебилами тянет на дно и никакого успеха, — разводит руками Чонгук, но губу прикусывает. Неуютно. Ин не отвечает, только усмехается. Годы идут, а язык Чона становится только хуже. — Так чего хотел? — спрашивает омега, а глаза невольно скользят по лицу обидчика, да, черт возьми, он просто отксерокопировал этого придурка Тэхеном. — Это ты? — неожиданный вопрос заставляет омегу сначала открыть рот, чтобы уточнить вопрос, но в долю секунды понимает смысл и приподнимает брови. — А тебе что с того? Я или нет, какая разница? — Вряд ли это ты. Ты не убивал отца. Ты бессердечный ублюдок, но я легче поверю в то, что ты довёл его своими выходками, чем в то, что убил собственными руками. Это на тебя не похоже. — Мы не общались почти двадцать лет, откуда тебе знать, что на меня похоже? — Чона начинают раздражать эти заумные фразы, будто Ин знает все о нем. Может, когда-то это и было так. Когда-то Ин, в самом деле, мог знать многое о Чонгуке и его жизни, о мыслях и планах на будущее. Прошло восемнадцать лет. Целая жизнь за восемнадцать лет. В это невозможно поверить, кажется, что за эти годы люди могут кардинально поменяться, но в действительности ничего не меняется. Меняются обстоятельства и поступки, меняется возраст, состояние, самоощущение, но люди — нет. И даже сейчас, когда Ин смотрит на Чонгука, а Чонгук смотрит на Ина, они оба понимают, что остались прежними, разве что у Ина в уголках глаз паучьи лапки поселились, а у Чонгука черты лица заострялись, нет больше юношеских округлостей и того дьявольского задора в глазах. Но это все ещё Чонгук. А альфа, сидящий напротив, все ещё, Ин, пусть и прошедший через сотни ошибок и препятствий. — Я просто так подумал. Раньше ты всегда говорил, что никогда не убьешь человека, потому что не хочешь подсесть на это. Я помню. «Убийства, как секс, стоит один раз попробовать и подсядешь на всю жизнь». Поэтому я уверен, что ты не убивал своего отца. Даже, если до смерти злился. Даже, если ненавидишь. Даже, если… — он делает паузу и поднимает глаза на омегу. — Он такой же урод, как я. Чонгук усмехается и передёргивает шеей, чувствуя, как натягиваются нервы в шейном отделе. — Вот только не надо, пожалуйста. Это звучит так… Будто ты пытаешься извиняться. А это так гадко, Ин. Ты же понимаешь, что сейчас не то время и не то место. И за такое не извиняются, а за решёткой сидят. Я бы тебя засадил, но мой отец не дал на это зелёный свет. Ты, надеюсь, провожал его в последний путь?! Ты должен быть благодарен. За изнасилование дают от пяти лет. Ты здорово так прожил счастливую жизнь, будучи таким поганцем. Ты доволен? — Я доволен, — кивает мужчина и улыбка трогает его лицо. — Даже не знаешь, насколько. Не представишь. Но я сейчас не за этим пришёл. Ты уже слышал? Чонгук злится, это видно невооружённым взглядом. Его челюсти настолько крепко сжаты, что, кажется, будто его лицо вот-вот треснет на части. — Что именно я должен был слышать? — Я похлопотал о том, чтобы ты скорее вышел отсюда. Ты мне благодарен? Это бесит Чона ещё больше. — Виктор бы… — У Виктора нет таких связей. Он бы вытащил тебя, но это затянулось бы на недели, а то и на месяцы. А я уже оказал тебе услугу. Омега чешет глаз, а потом трёт лицо, отчего то становится яркого малинового цвета. — Выглядит, как брехня для малолетнего. В то, что ты принц на белом коне, который явился, чтобы спасти меня, я никогда не поверю, слишком кринжово. Особенно, если учитывать то, что ты друг этого придурка вонючего. — У него дорогой парфюм, он вовсе не… — Да мне насрать и на него, и на его парфюм. Зачем ты приперся? Я не верю, что ты делаешь это просто так. Что вы вдвоём задумали? Ин издаёт парочку нервных смешков. Чонгук не меняется, эта насторожённость и недоверие. — Вдвоём? Нет, я никогда ни с кем не бываю заодно. Помнишь, как я тебя предал? Мы были лучшими друзьями. С чего ты взял, что я не могу сделать того же с Намджуном? Просто я понял, что сейчас мне с ним уже не по пути и решил примкнуть к тебе. С тобой-то уж точно будет повеселее. — Что ты хочешь за эту «услугу»? — взгляд Чонгука продолжает быть недоверчивым и с легким прищуром. Альфа приподнимает брови, берет солнечные очки, которые все это время лежали на столе, и надевает их на глаза. — Ты сам предложил, никто тебя не тянул за язык, — он поднимается и, проходя мимо омеги, кладёт ладонь второму на плечо, слегка сжимая. — Уже сегодня ты поедешь домой под подписку о невыезде, а мои люди сделают все, чтобы эта ситуация больше особо тебя не касалась. Я заеду с тобой повидаться, как выдастся время. Чонгук ничего не отвечает, от прикосновения тоже не уходит, смотрит в одну точку и совершенно безразлично реагирует на все, что только что услышал. Мерзкий придурок решил поиграть в хорошего, что ж. Даже, если что-то задумал с Намджуном, пусть, зато сам Чон будет на свободе, а оттуда уже куда проще управлять ситуацией. Когда Ин уходит, в комнату входит брат Хосока и просит омегу вытянуть руки. — Кажется, ты на мне неплохо заработаешь. Я дам тебе ещё больше, если купишь мне новые шмотки. Не хочу выходить в этом. — Я тебе не шестерка, — Канджун поднимает недовольный взгляд и смотрит в глаза психопату напротив. — Было бы здорово, чтобы ты исчез из жизни Хосока. — Почему? — Ещё спрашиваешь? Послушай, мне вообще плевать, что ты делаешь, чем дышишь и занимаешься, но мой глупый брат искренне относится к тебе. Он не понимает, что сложные чувства таким, как ты недоступны. — Каким это «таким»? — почти сквозь зубы спрашивает Чонгук, а следователь продолжает смотреть глубоко в большие глаза напротив. — Ты — психопат, Чонгук. Я с самого начала был против вашей дружбы. Такие, как ты не знают ни любви, ни сострадания. Живи своей жизнью, только не убивай людей и оставь моего брата в покое. Иначе я приду за тобой. Чонгук усмехается. — Не говори то, о чем понятия не имеешь, плэйбой. Иначе я приду за тобой, — голос Чона звучит хрипло, будто его только что нечеловечески оскорбили. Он не был бы самим собой, если бы не съязвил в ответ, но отчего-то слова, основанные лишь на данных из интернета, неприятно полоснули по его самолюбию. Интересно, почему именно сейчас, если нечто подобное он слышал сотню раз?! В камере Чонгук решает вздремнуть, по крайней мере он пытается, чтобы время пролетело быстрее. Укутавшись в собственные руки, он облокачивается на стену и думает о том, что было бы здорово сейчас поесть красной рыбы с овощами. Аппетит потихоньку начинает возвращаться, а значит жизнь продолжается. Чонгук не убивал отца. Чонгук дал этому произойти, но не убивал своими руками. Ин был прав, Ин все ещё помнит чонгуковы убеждения по поводу убийства людей. Не то чтобы омега боялся этого, не то чтобы ему могло быть стыдно перед родными, но какая-то внутренняя сила держала его. Именно об этой силе говорил Чонгук Чимину, когда пытался донести до него, какой он человек. Не просто асоциальный, а ещё со стержнем, со внутренней энергией, которая способна держать свою сущность ради общего комфорта. Чонгуку плевать на то, что убивать людей плохо, но ему не плевать на собственную свободу, не плевать на то, что из-за чьей-то никчемной жизни будет лишён прелестей бытия. Вот это действительно для Чона важно. А ещё ему становится важным быть рядом с Чимином, оберегать его внутреннее спокойствие. Тупое ощущение Чонгуку не нравится. Чонгуку вообще не нравятся эти новые ростки в глубине его души, которая тянется к этому маленькому омеге. «Мне ничего от тебя не нужно», — мужчина недовольно хмурится, когда фраза всплывает в голове, а он нехотя приоткрывает сначала один глаз, потом другой. Задолбало. Чонгук осматривается и зевает, широко открыв рот. Он задремал, но сколько именно дремал — знать не знает. После сна неприятно холодно, омега ёжится и подтягивает к себе колени, обхватывая их руками и укладываясь подбородком. Сейчас бы в тёплую ванну, а потом вкусный ужин. А ещё Чимина напротив в махровом халате с бокалом вина. Улыбаться и разговаривать обо всем, сидя на балконе и смотря на то, как солнце уходит за горизонт. Блестящие чёрные волосы Пака с пробивающимися каштанового цвета родными корнями, его светлая кожа и пухлые губы. Чонгук скучает. Скучает по мягким рукам, по мягким прикосновениям. Скучает по улыбке, смеху. Скучает по объятиям. И ни мысли о сексе. Просто Чимин. Просто целиком бы его себе. Прижать крепко к груди и уткнуться носом в ушко, чтобы хрипло дышать и вызывать мурашек табун по всему телу, ведь Чимин такой чувствительный. Чонгук до крови закусывает губу, когда понимает, что только и делает, что целыми днями думает о Чимине. Просто без остановки, просто не зная границ. Думает обо всем, включая, что тот сейчас делает, о чем думает, что чувствует. Вспоминает ли его?! Почему так грубо ответил? Больше не хочет ничего о нем знать? Может, нашел уже кого-то другого? Скорее всего, омегу, было бы здорово, если это омега. Чонгук научил Чимина всему, позволил принять ему свою сексуальность, показал, что в таких отношениях нет ничего страшного. А если этот омега плюс ко всему ещё и хорошо к Паку относится и хоть издалека, силуэтом напоминает Чонгука, было бы вообще… Чонгук резко вскакивает, чтобы отдёрнуть себя. Пьяница, который едва протрезвел, удивлённо и несколько недовольно косится на него, и Чон замечает это сразу. Он недовольно вздёргивает подбородок, мол, чего вылупился, и тут же усаживается на прежнее место, будто ничего не было. Он обхватывает голову руками и начинает внимательно обдумывать неожиданно возникшие мысли. Что именно в этих мыслях Чонгука поразило больше всего?! Нет, он никогда не был собственником, не желал, чтобы человек принадлежал всецело ему, именно поэтому легко и даже с насмешкой относился к тому, что ему могли изменять или променять на кого-то. Сейчас же ситуация кардинально другая. Сейчас Чонгук хочет, чтобы Чимин был с ним, это к бабке не ходи. Он хочет вновь возобновить эти отношения. И самый большой парадокс в том, что счастья Чимину он желает больше, чем самому себе. Осознание того, что он готов отказаться от собственного «хочу» с требовательным топаньем ножкой ради кого-то другого, лишь бы тому «другому» было хорошо, вот что по-настоящему заставляет его удивиться. Черт. Чонгук закусывает костяшку среднего пальца. Дерьмо. Просто отвратительное чувство. Отвратительное, потому что странное. Чонгуку не нравится думать о другом человеке больше, чем о себе. Это непривычно. Это ненормально для его вселенной, а ещё он не понимает, почему именно Чимин. Почему из всех любовников, что у него были, именно, мать его, Чимин?! — Чон, — омега слегка вздрагивает, когда решетка звякает об основание ствола, и поворачивает голову, замечая стоящего по ту сторону следователя. — На выход. Чон сначала растеряно смотрит на альфу, из-за глубоких раздумий до него не сразу доходит смысл услышанного, а потом, словно придя в себя, он опирается на стену и поднимается. Привычные браслеты на него не надевают, ведут в пункт выдачи вещей. Там Чонгуку возвращают его плащ, мобильный телефон, зажигалку и пачку сигарет. Все это время Канджун стоит в метре, облокотившись на стену и внимательно следя за омегой. С виду совсем обычный, выглядит явно моложе своего возраста, но вот эти впадины на щеках… Волосы выглядят тускло и кожа слишком светлая. С одной стороны красиво, с другой — страшно. Чонгук выглядит, как герой историй про вампиров. Ослепительный черт. — Смотри не сглазь, — омега оборачивается и откидывает со лба отросшую чёлку. — Я много таких, как ты повидал. И мне не по себе от мысли, что я сейчас беру и выпускаю возможного убийцу. Но ничего не поделаешь, против начальства не попрешь. Я планировал получить повышение за это дело. Чонгук усмехается, просовывает руки в рукава плаща и сгребает со стола свои вещи. — Не переживай, плэйбой. Здесь тебе ничего не светило все равно. Я не убивал. Но если ты будешь хорошо себя вести, я кое-что подарю тебе. Этот подарок точно гарантирует тебе повышение, — говорит омега и проходит мимо следователя, направляясь к коридору. — Спасибо за шикарный сервис. Надеюсь, я здесь в последний раз. Надзиратель провожает Чонгука до выхода, и тот с некоторым облечением выходит за пределы изолятора. Около трёх минут он идёт по парковке к воротам, а когда те открываются, в мгновенье ока оказывается по другую сторону. Наконец, свобода. Впереди горячий душ и теплая постель. А все остальное потом. Припаркованный в нескольких метрах BMW светит фарами, и Чонгук только тогда его замечает, а ещё сидящего за рулем Хосока, который недовольно разводит руками, мол, сколько можно тормозить. Чон в несколько минут буквально добегает до машины и усаживается вперёд, тут же слишком сильно хлопая дверцей. — Эй, будь спокойней. Я понимаю, в обезьяннике жизнь не сахар, но все же это дорогая машина. — Откуда узнал, что я выхожу? — Канджун сказал, — просто отвечает альфа и заводит мотор. — Этот малый не такой придурок, каким я его всегда считал. По крайней мере, он честный. Не люблю таких, но ему подходит. — Он тебя ненавидит. — Неправда, я ему нравлюсь. Мы поладили. У него тупое выражение лица иногда, но оно и не странно, вы же братья. Гены. — Лучше заткнись, иначе пешком пойдёшь. Чонгук издаёт пару безразличных смешков, а потом припадает всем телом к дверце и прикрывает глаза. — Вези меня в гостиницу, — неожиданно просит он, и только чувствует на себе удивленный взгляд друга. Тот ничего не спрашивает, и Чонгук ему благодарен. Спустя несколько минут молчания, почти укаченный мерной ездой альфы, Чон вдруг слышит едва различимое: — Прости. Омега открывает глаза и поворачивается на другой бок, ловя бегающий взгляд мужчины. — За что? — Я должен был тебя защищать, это моя работа. Но в последнее время я был так занят собственной жизнью и Тэ, что пользовался своей свободой в работе с тобой и просто тупо проглядел все, что происходит. Чонгук усмехается и снова прикрывает глаза. — Ну, что теперь поделаешь. Ты не виноват в том, что хочешь жить своей жизнью. Ты был приклеен ко мне слишком долго, чтобы сейчас не иметь обыкновенной возможности быть с тем, кто тебе нравится. Это нормально. Я знал, что когда-то ты захочешь уйти от меня. — Я не хочу уходить, — честно говорит Хосок. — В то же время, я не хочу больше быть твоим телохранителем, — он коротко глядит на Чонгука и тут же отворачивается. — Черт. Я просто хочу быть друзьями, но работать вместе… Чонгук я устал от этого. Я понял, что я так больше не могу. — Хорошо, — голос Чонгука чрезмерно спокойный, но ему делается грустно. На самом деле, он всегда знал, что однажды это произойдёт, это было очевидно. У них с этим альфой были близкие отношения, но все же он держал его на расстоянии, не давал оказаться непозволительно близко, как то было с Ином или Виктором. Как раз по этой причине. Знал, что уйдёт, и не хотел чувствовать себя идиотом. Все хорошее от Чонгука уходит. — Ты обижаешься? Это же не значит, что… — для мужчины точно не значит, он, в самом деле, хочет, чтобы все было, как раньше, только без элементов грязных игр, в которые омега играет со своим сводным братом. — Боишься замараться? Вообще у меня есть два варианта: тебе промыл мозги либо Канджун, либо Тэмин. Хотя мне без разницы. Я сам со всем разберусь. Альфа резко сворачивает на обочину и поворачивается к Чонгуку. Его лицо настолько взволнованное и даже слегка покрасневшее, что Чона это даже забавляет. — Что? — Ты вообще, блять, не понимаешь, что происходит? Тебя чуть не упекли за решетку! Ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь?! — Да закрой ты свой рот, придурок! — цокает Чонгук и садится прямо. — Так вышло, что я могу теперь сделать?! Да, так вышло, но с чего ты взял, что я должен страдать из-за этого. Я ничего не сделал. — Откуда мне знать, что это правда. Блять, Чон, мой брат всегда был против того, чтобы я общался с тобой. Говорил, что рано или поздно ты убьёшь кого-нибудь. Я заверял его, что такого не будет, но… — Иди нахуй, — Чонгук открывает дверцу автомобиля и выбирается на воздух, отходит немного вперёд, слыша волочащиеся шаги следом. — Не надо идти за мной, ты меня бесишь. — Ты просто не хочешь откровенно поговорить со мной. Не хочешь сказать правду, да кто, блять, знает, что у тебя в голове? — Если ты настолько не знаешь меня, чего ошивался рядом все это время? Деньги подстегивали? — омега начинает искать такси, используя геолокацию. — Я просто хочу правду. — Я уже сказал. — Я говорю, что мне правда нужна! Я хочу знать, как далеко ты можешь зайти, чтобы… — Чтобы что? Думаешь, если я захочу убить тебя или твоего брата, или твоего Тэ, я буду спрашивать разрешение? Я вас под землей найду, ты же знаешь. — Я всегда был уверен, что в тебе есть здравый смысл, несмотря ни на что. Почему бы просто не поговорить откровенно? — Потому что у меня уже мозоль на языке. Но знаешь, в чем кайф моего положения? Здорово говорить правду. Никто не поверит, но я-то сам все знаю. И рано или поздно ткну тебя этим в лицо. — Ты не должен сейчас это воспринимать, как нападение, Чон! — кричит Хосок, когда омега стремительно двигается в сторону подъехавшего такси. Тот ничего не отвечает, забирается в салон, укладывается головой на дверцу и прикрывает глаза. В приложении уже отмечена точка назначения — ближайшая гостиница. Чонгук договаривается о номере на неделю. Первым делом он сбрасывает с себя одежду и забирается в душ с силой обтирая мочалкой все тело, включая лицо и волосы. Его раздражает, что в номере нет ванной или джакузи, поэтому обернувшись в махровый халат, сразу вызывает персонал, чтобы договориться о переезде. Оказывается, что все свободные номера тоже с душем, а все випы заняты. Мужчина недовольно цокает, но соглашается остаться здесь, потому что просто физически не вынесет переезда. Он отключает мобильный, даже не просматривая все многочисленные сообщения, которые светятся на экране, выключает свет, выпутывается из халата и ложится под тёплое одеяло, которое приятно пахнет чем-то лавандовым. Засыпает Чонгук почти сразу и спит очень долго. Более двух суток. За это время он просыпается всего пару раз. В первый — к нему заглядывают снизу, чтобы убедиться, что все нормально. Чонгук тогда просто пару раз кивает и тут же заваливается обратно, укрывая голову подушкой. Во второй — он случайно скидывает с прикроватной тумбы светильник и дергается от резкого шума, но тоже почти сразу засыпает вновь. Его организм восстанавливается лишь к обеду третьих суток. Он как-то слишком легко открывает глаза, потирает их и чувствует дикую жажду. Это заставляет его подняться на слабых ногах и залезть в мини-холодильник, из которого достаёт бутылку воды и осушает ее за один раз. Вторую он осушает лишь на половину, а потом снова возвращается в постель. Мобильный ожидаемо не включается, разрядился. Он снова вызывает персонал. Просит зарядку, а ещё делает из ресторана заказ, а потом идёт в душ. Он пока ещё ни о чем не думает, кроме того, что все его мышцы и кости затекли после долгого сна. Даже в душе приходится опираться на стену, чтобы не упасть. После водных процедур укутанный в халат омега возвращается в комнату, понимает, что там его уже ждёт обед, а проснувшийся телефон просит ввести пароль. Чонгук принимается за еду сразу же. За несколько минут съедает большую порцию супа с клёцками, тарелку пасты с морепродуктами, овощной салат и все закуски. И по окончании продолжает чувствовать себя голодным. Только его рука тянется к телефону, чтобы заказать из приложения ещё чего-нибудь вкусного, как замирает в том же положении, потому что в дверь неожиданно стучат. Омега недовольно сводит брови и слезает с постели, думая, что это работники гостиницы. Он прислушивается минуту, а потом подаёт голос: — Кто? — Это я, — слышит он и тут же узнает голос Виктора. Дверь он, конечно, распахивает и видит на пороге отчима, у которого вид уставший и недовольный. Он пихает пасынка в сторону и проходит в пространство номера. Шторы так и остались занавешены с того вечера, как Чонгук въехал, и Виктор подвигает их, позволяя дневному свету затопить комнату. Чонгук прикрывает дверь и проходит внутрь, снова усаживаясь на кровать и недовольно смотря на пустые тарелки. [1] — Тебе что-нибудь заказать? — Чонгук поднимает взгляд на старшего, который сбрасывает пальто и тоже усаживается на двухспальную постель, а потом и вовсе падает на неё спиной оказываясь лицом на одном уровне с коленом Чона. — Двойной чизбургер с дополнительным сыром и картошкой фри. А ещё большую колу и можно какие-нибудь крылышки во фритюре. Или белое мясо. Чонгук удивлённо косится, но заказ никак не комментирует, лишь молча вбивает его в приложение. Себе он заказывает почти тоже самое, только вместо чизбургера — чикенбургер, а ещё кидает в корзину какую-то грибную новинку, оплачивает заказ картой и откладывает телефон. — Ожидаем в течение часа. — Долго, а жрать охота, — усмехается Виктор и перекатывается набок, наблюдая за тем, как Чонгук удобно устраивается на подушках. Так уютно и по-семейному. Будто они настоящие папа с сыном, у которых хорошие отношения, хорошая жизнь, и они просто наслаждаются мгновением. Но реальность другая, и Чон напоминает об этом. — Как прошла операция Богома? — Если я здесь относительно живой и даже имею силы на улыбку, как думаешь? — Кажется, что все неплохо. — Он ещё не проснулся. Хотя прошло только восемь часов. Но я переживаю. Боюсь, что что-то может пойти не так. Доктор сказал, что после такой операции пациенты отходят на третий день. И ещё месяцы потребуются на восстановление, — он тяжело вздыхает и трёт лицо. — Я не гребаный святой, но до сих пор не понимаю, за что мне все это. А ещё ты. Ты мог хотя бы позвонить. Знаешь чем я занимался, пока моего ребёнка разрезали в операционной? Искал ближайшие гостиницы к трассе Каннамдома, Хосок сказал, что ты высадился там. — Ты с ним разговаривал? Я думал, ты его ненавидишь. — Он очень раздражающий. Впрочем, как и все твои друзья. Что он, что Ин. Почему ты дружишь только с головорезами? Чонгук тяжело вздыхает и пожимает плечами. Есть в этих словах правда. — Я не знаю, но классные они, эти головорезы. Ин так вообще. Ты видел, каким он стал. И пацаном был неплохой, а сейчас прям расцвёл. Лебедь сраный. Виктор усмехается. Он подтягивается выше и ложится на соседнюю от Чонгука подушку. Второй тоже укладывается набок и оказывается лицом к лицу с отчимом. — Ты не злишься на него? — Злюсь. Я бы убил его. — Почему не убил? — Слишком красивый, — смеётся Чонгук, когда ловит удивленный взгляд мужчины. — Да не знаю я. Мне плевать на все, Виктор. На все. Я просто не мог понять, как он смог так поступить. Я бы мог забить на все, но у меня не было повода, поэтому я просто хочу его разрезать пополам. — В каком случае ты бы простил его? — Если бы он признал вину и извинился. А этот ебантей отпирался. Скинул все на то, что у меня асоциальное расстройство и гнул свою тупую линию. Как же я хочу его прибить. — А меня? Я тоже часто говорил тебе гадости ссылаясь на твою проблему. Меня хотел убить? — Хотел. Частенько. И я сейчас не про тот случай, когда ты полетел с лестницы, это было случайно. — Ты тоже не извинился за него. Гордость не позволила? — Какая, к черту гордость, Виктор. Ты наслушался говна, которое впихнул в твою голову отец и стал шарахаться меня. И если раньше ты ещё пытался наладить со мной отношения, то потом тебя будто подменили. Ты меня возненавидел. Виктор переворачивается на спину и медленно моргает, смотря в потолок. Интересно, если бы тогда он повёл себя по-другому, сейчас можно было бы избежать некоторых вещей?! — Я испугался. Тогда я был примерно такого же возраста, как ты сейчас. У меня было двое маленьких детей, и я боялся, что ты можешь убить меня, и они останутся одни и никому не нужны. Думаешь, твой отец оставил бы их в особняке? Чонгук приподнимает брови. — Очень вряд ли. Он нашёл бы кого-нибудь на твоё место так же скоро, как нашел тебя на папино. — Вот и я так подумал. Чоншик был очень ненадежным. Я много раз пытался открыть своё дело, чтобы быть хотя бы немного независимым, на случай, если что-то случится, но у него всегда было условие: либо бизнес оформлен на него, либо катись, Виктор, к чертям. Поэтому я, как пиявка присосался к особняку, и ничего вокруг не видел. Мне лишь нужно было, чтобы и Намджун, и Богом были обоснованы в компании, чтобы у них была гарантия на случай чего. — Поэтому ты так капал на мозги Богому? — Виктор кивает, а Чонгук предпринимает попытку пошутить: — до рака мозга накапал, — он усмехается, а когда ловит недовольный взгляд Виктора наиграно осекается, — извиняй. — Я и в страшном сне такое представить не мог. Если бы я знал, если бы мог что-то изменить, да пусть лучше рисует себе, сколько душе угодно, лишь бы был здоров, это такой ужас, Чонгук. Так ужасно, что ты все это видишь и просто ничего не можешь сделать. — Ничего, — Чонгук хлопает отчима по плечу. — Ничего, ты справился. Богом тоже хорошо постарался. Все будет хорошо. — А ты? — Виктор поднимает голову и заглядывает в глаза Чонгука. — Я рассказал о своих обидах. А ты? Ты ведь тоже держался от меня подальше. — Ты не любил меня, — вдруг тут же отвечает омега, ловя непонимающий взгляд мужчины. — Не любил. Ты использовал меня, чтобы сблизиться с отцом. Я думал, что мы друзья, но ты лишь хорошо играл роль, а потом лёг под него. Мне было обидно, что ты просто использовал меня. В какой-то момент я свыкся с мыслью, что ты теперь будешь с моим отцом. И я хотел снова получить от тебя внимание, потому что я начинал скучать по нашим честным разговорам. Но, как ты уже признался, ты просто начал бояться меня. Но я этого не понимал, я думал, ты меня ненавидишь, хочешь избавиться от меня. — Я хотел. Чтобы быть в безопасности. — Хотя бы честно. Я мог поговорить с тобой. Но я просто тоже стал тебя ненавидеть. Особенно, когда ты проигнорировал то, что произошло у меня с Ином. А потом ещё и с ребёнком. Виктор тяжело вздыхает. Он не хотел, чтобы Чонгук упоминал об этом, но почему-то был уверен, что это произойдёт, раз уж они говорят откровенно. — Я разговаривал с твоим отцом, мне не нравилась эта идея — избавиться от ребёнка. Но кого он слушал, Чоншик. Я сейчас не оправдываю себя. Все взрослые в этой истории виноваты в том, что случилось. Ты, кстати, к виновникам не относишься. Чонгук молчит какое-то время, а потом громко сглатывает. Вот бы узнать, вырос бы Тэхен таким же классным, если бы остался с ним? — Я виделся с ним, — говорит Чон и замечает, что Виктор даже приподнимается на локтях, а сам кивает, будто подтверждая только что сказанные слова. — Ты будешь в шоке, потому что он просто невероятный. Он копия Ина, такой высокий, с красивой улыбкой. Он такой взрослый, что это просто с ума сойти. Он… — Чонгук садится на кровати и взлохмачивает волосы. — Так любит меня, несмотря на то, как я поступил с ним. — Когда вы виделись? — Много раз, но я ничего не понимал, вообще ничего. И только когда узнал, заметил это поразительное сходство с его отцом. Виктору отчего-то становится так тяжело на сердце. Смотря сейчас на Чонгука, видя то, с каким воодушевлением он рассказывает о своём сыне, ему хочется отругать себя за то, что не сделал чего-то невозможного тогда. Вдруг жизнь Чонгука и всех остальных в особняке стала бы лучше благодаря этому ни в чем невиновному мальчику. — Вы общаетесь сейчас? Чонгук качает головой. — Я не знаю, о чем, и должен ли вообще появляться в его жизни, давать ему какие-то надежды. Сегодня он мне интересен, а уже завтра я могу забыть о нем, будто и не было. Я могу не справиться, слишком большая ответственность. — Но тебя ведь это никогда не пугало, верно? В отношениях с людьми также, как в бизнесе. Просто делай, пока не добьёшься успеха или пока не провалишься. Чонгук кивает, соглашаясь, что это неплохая тактика, а потом слышит стук в дверь и вскакивает с кровати, чтобы забрать заказ. Второй обед медленно перетекает в ужин. В заказе так много всего, что до вечера хватает с лихвой. Омеги без остановки разговаривают обо всем на свете, будто пытаясь восполнить недостаток общения за прошедшие годы. Обиды не могут пройти за один миг, но за один миг можно поменять отношение к ситуациям, которые уже не будут казаться столь критичными. Люди смотрят на одно и то же по-разному, воспринимают иначе, Виктору это принять проще, чем Чонгуку, который профан в человеческих эмоциях, но он старается и движется вперёд, словно лодочка в самом эпицентре бури. — Почему ты так легко принял то, что произошло между мной и отцом? Ещё и поверил всему, что я сказал. Виктор пожимает плечами и проверяет телефон, ожидая сообщение от доктора. — Просто захотелось поверить. Раньше я никогда тебе не верил. Ни в случае с лестницей, ни в случае с Ином. Меня тронуло то, что ты приехал именно ко мне, и я подумал, что будет интересно хоть раз в жизни сменить тактику. Надеюсь, я не пожалею об этом. Ты ведь не убьешь меня сейчас? — он поднимает внимательный взгляд на пасынка. — Надежда умирает последней, — говорит тот, а потом смеётся, потому что лицо Виктора в этот момент невероятно. — Расслабься, я шучу. Шучу, ясно? Если хочешь, мы проживём этот день, как семья, а уже завтра снова станем врагами. Старший задумчиво улыбается, но ничего не отвечает. Он сам не знает, как лучше, учитывая, что между Чонгуком и Намджуном война, и просто так она не закончится, было бы слишком легко, а так в семье Чон не бывает. На следующий день Виктор уезжает в самую рань. Вестей из больницы нет, и он решает сам проверить. Принимает душ, перекусывает что-то из того, что пасынок любезно заказывает на завтрак и уезжает, с водителем, который ждёт внизу. У обоих внутри чувство некоторого облегчения после откровенного разговора. Чонгук не сказал все, что хотелось, чтобы не повышать градус, потому что обстановка была такая уютная, что не хотелось ее портить, но даже тем процентом высказанного он был доволен. Кофе с глазуньей мужчине идет на пользу. Он сразу чувствует заряд бодрости, а душ помогает полностью прийти в себя. Вещи, в которых он был в обезьяннике, Чонгук пихает в урну для белья, ложится на кровать с телефоном и принимается выбирать одежду с доставкой до номера. Заказывает так много, будто весь гардероб решается сменить. Здесь и худи, и джинсы, различные брюки, рубашки, пиджаки, кофты, жилеты. Прежде, чем оформить заказ, Чон с усмешкой обнаруживает, что вся выбранная одежда чёрного цвета. Чимин как-то спрашивал, почему он всегда выбирает именно чёрное, и это было так мило с его стороны. Приятно было осознавать, что кто-то настолько внимателен ко всему, что ты делаешь, даже если это незначительные мелочи. Чимин хотел знать все, Чимин хотел знать Чонгука. Не омегу с асоциальным расстройством, а Чонгука, который может, как улыбаться, так и хмуриться. Который может много работать, а ещё больше бездельничать. Человека, который может сорваться среди недели в Милан, может пойти стрелять в тир в три часа ночи или начать бить посуду, просто потому что это весело. Чимин не пытался переделать Чонгука, разве что не мог смириться с некоторыми вещами, но он всегда был деликатным, в какой-то момент Чону даже показалось, что мелкий научился принимать все его странности, и это оказалось правдой, потому что тот горький опыт предательства маленький омега принял достойно. Да, он просто это принял, потому что в этом весь Чонгук. Вот такой он, и хоть тресни, другим не станет. Чонгук не может оценивать степень душевной боли, но все же ему интересно знать, настолько этот градус загорелся в Чимине. Или же Чонгук себе все это придумал, и для Чимина он никогда не был кем-то особенным, лишь первым запретным опытом?! С тяжёлым вздохом, омега удаляет из корзины некоторые вещи и добавляет другие: светло-зелёную футболку, молочную атласную рубашку и цветной свитер. Следующие несколько дней Чонгук проводит сам с собой. Он разгребает соцсети, но не находит там ничего интересного или важного, помимо сообщения Тэхена, который просит написать ему, как только будет возможность. У Чона есть эта возможность, только он не думает, что это хорошая идея. За сообщением последует ещё сообщение. А потом ещё и ещё, а это уже будет серьезно, потому что, как родителю, Чонгуку нечего предложить этому парню. Любовь? Откуда же такой, как он знает, что это такое. Чимину мужчина тоже больше не пишет. Не видит смысла. У каждого есть свои границы и желания, и как бы Чонгуку не хотелось, он не станет лезть туда, куда вход ему закрыт. Чимин Чонгуку всегда казался слишком безвольным, слишком опасливым, трусливым, если можно так выразиться. Сейчас же он видит другого человека. Год с их первой встречи будет через пару месяцев, но за это время некогда дрожащий и боязливый омега стал сильным, четко знающим, что ему нужно. Теперь он не боится сказать нет. И если поначалу Чонгук не слышал его протест лишь потому, что он был умоляющим и неуверенным, то сейчас ему хватило одного сообщения, чтобы понять: это конец. Чонгук впервые в жизни не делает так, как хочет. Впервые в жизни не прет на таран, а слышит и внемлет желанию другого человека. Проживание в гостинице продлевается ещё на одну неделю, когда первые сроки подходят к концу. За это время Виктор заезжает пару раз. Один раз они сидят внизу в кофейне и разговаривают о здоровье Богома, который пришёл в себя, но пока плохо управляет правой частью своего тела, сплетничают о Давоне, который без остановки звонит Чонгуку, чтобы тот вернулся домой, а он просто игнорирует эти звонки, а ещё неимоверно достаёт Виктора, чтобы тот как-то повлиял на пасынка. Естественно, старший не предпринимает попыток вернуть Чона домой. Понимает, что пока не время после всего случившегося. Тем более, Намджун не может смириться с тем, что следствие отпустило Чонгука, а это означает — постоянные скандалы. А ещё недавно Виктор узнал от Давона о том, что Чимин споткнулся на лестнице в их доме. Мужчина не рассказывал, чтобы не расстраивать Виктора, который и так весь на нервах из-за Богома, но что показалось омеге странным, Намджун тоже ничего ему не сказал. — Ты не общаешься с Чимином? — спрашивает отчим, когда навещает пасынка на выходных. В этот раз они сидят в парке и едят картошку фри из бокса от kfc. Чонгук сводит брови недовольно и усмехается, пихая в рот горстку ломтиков. — Тебе-то что? Хочешь прочесть лекцию о поведении и морали, и ещё о том, что омег могут трахать только альфы? — Зачем же так грубо. Я был удивлён по поводу Чимина, хотя изначально понимал, что он с Намджуном из-за денег, но по поводу тебя я всегда знал. Ты и не скрывал никогда. Чонгук молчит какое-то время, делает глоток пепси из трубочки, а потом опускает взгляд на собственные руки. Он чертовски скучает по ощущению чиминовой кожи на своих ладонях. — Нет, мы не общаемся. Мы… нам не по пути. Виктор понимающе кивает и некоторое время раздумывает, нужно ли рассказывать Чонгуку о произошедшем или лучше оставить все, как есть?! — Я не стану никак комментировать его. То, как он поступил с моим сыном… — Не тебе судить, — хмыкает младший и так смотрит на недовольный взгляд Виктора, мол, что именно я неправильного сказал?! У Чонгука совсем нет чувства такта, в этом Виктор убеждается снова и снова изо дня в день. Но это даже интересно — наблюдать за человеком, который так сильно отличается от всего этого мирского лицемерия. Возможно, именно поэтому поначалу с этим странным и далеким от всех мальчиком было так интересно. Рассказывать о Чимине, Виктор не решается, думает, что не его это дело. Если эти двое больше не общаются, значит между ними все кончено, а ходить и разносить сплетни — это совсем неинтересно. Уже. Чонгук вспоминает о руках Чимина почти десять раз на дню: когда смотрит на себя в зеркало, когда принимает душ или застёгивает пуговицы на рубашке. Он вспоминает голос, смех, запах, и этого всего так много, Чимина в Чонгуке настолько много, что складывается ощущение, будто он не может удержать все эти чувства внутри себя. С течением времени они должны бледнеть, но они наоборот становятся ярче. Даже к таблеткам у омеги нет такого привыкания. Каждый день засыпать и просыпаться с мыслью о человеке становится просто невыносимым, и однажды Чонгук не выдерживает и напивается. Несколько раз его рука тянется к мобильному, чтобы позвонить парню, о котором только и делает, что думает все свободное время, но останавливает себя, потому что это глупо, и он сам сделал выбор, когда практически глядя ему в глаза сказал, что это ничего не значит для него. Оказалось, что значит. Одиночество, такое присущее Чонгуку, уже ощущается иначе, потому что он уже просек фишку: ничто не поможет. Клубы, алкоголь, таблетки, от этого ничто не спасает. Несколько дней он просто лежит в позе морской звезды на кровати, проводит пальцами сквозь волосы, смотрит в потолок. Временами утыкается лицом в простынь, лежит так, пока дышать не становится тяжело. Вода, еда и душ. Пакеты с обновками, сложенные в углу номера. Чонгука все бесит. Бесит безысходность и ощущение того, что он не контролирует собственную жизнь, какого-то хрена. Чонгук одевается в чёрный спортивный костюм, накидывает такого же цвета куртку и почти десять минут стоит у зеркала в пол, разглядывая себя. Он несколько раз порывается переодеться во что-то другое, будто чувствует, что так будет лучше, но в итоге останавливает себя, вызывает такси и отправляется к морю. Внутри у Чонгука больше нет пустоты, там заполненность. Но и она настолько неприятная и болезненная, что он чувствует недомогание, как то бывает при простуде. Весь путь от гостиницы до указанного места мужчина слушает музыку в наушниках, облокотившись на окно, буквально прижавшись к нему лбом и кутаясь в собственные руки, чтобы согреть себя дрожащего. Погода холодная, плюс поддувает ветер. Слишком неприятно, когда кожа горит и покалывает, поэтому Чон просит включить печку. [2] В прошлый раз до моря было ехать веселее. Чимин спал на соседнем сидении, Чонгук был в предверии течки, и все должно было быть хорошо у них двоих. Это было то странное состояние, когда человек просто нравится, и ты не можешь ответить почему. Ты хочешь быть рядом с ним, хочешь разговаривать, обниматься, целоваться, заниматься сексом. Это особый вид связи между людьми, но Чонгук поздно уловил, что между ними было что-то особенное. Деньги списываются с карты по приезде. Чонгук нехотя выбирается, хлопает дверцей и двигается вдоль пляжа в новеньких кроссовках от найк. Холодный бриз заставляет его всего покрыться мурашками. Он подходит слишком близко к воде, так, что та касается кончиков его обуви. Омега садится на корточки и вытягивает руку, когда надвигается очередная волна. Белоснежная пена скрывает под собой тонкие пальцы, а когда схлынывает, оставляет Чонгука в ещё большем одиночестве. Он отходит на несколько шагов назад, падает пятой точкой на холодный песок и размазывает по рукам соленую влагу. Он так плох в определении эмоций. Просто ужасен. Как назвать странное ощущение внутри, когда думаешь о человеке, и все будто скручивается в тугой узел, а потом словно обрывается и падает? Почему возникает потребность касаться, чувствовать запах, видеть лицо перед собой? Откуда берётся ком горле? Почему учащается сердцебиение? Почему это не проходит с течением времени, а только нарастает? Как это можно обозвать? Чонгук глубоко вдыхает свежий морской воздух, а потом тяжело выдыхает. Он чувствует себя уставшим и разбитым. В очередной раз проверяет экран мобильного и цокает. И почему только Чимин не пишет ему?! — У меня было ровно две минуты, чтобы сбежать, до тех пор, пока ты меня не заметишь, — Чонгук слышит позади себя голос и в какой-то момент ему кажется, что это воображение. Хотя воображение не может быть настолько ярким. А потом он поворачивается и видит, как прямо рядом с ним опускается тонкая фигура человека, о котором он не переставал думать все это время. На нем тонкая дутая куртка и серый костюм с худи и оллстарами. Руки в карманах, лицо совсем немного напряжённое. Чонгук замечает это, когда Чимин поворачивает голову в его сторону и смотрит прямо в глаза. Раньше он избегал зрительного контакта, смущался. А теперь смотрит, да смотрит так, что у Чонгука по спине мурашки бегут. — Почему же остался? — Я специально сюда приехал, не хотелось уезжать ни с чем. Тем более, мы не расставались, как враги. — Но мы ругались, — напоминает Чонгук и чувствует, что ему просто жизненно необходимо покурить прямо сейчас. Он лезет в карман, достаёт сигарету из пачки и прикуривает. — Ничего страшного, все люди ругаются. Встречаются, а потом расстаются, и это нормально, — его спокойный голос и будничный тон заставляют Чонгука делать глубокие затяжки. Почему-то ему так неприятно слышать сейчас это. Как будто они просто бывшие любовники, хотя по факту все именно так. Чонгук косится в сторону Чимина, а точнее на его худи. Он заметил сразу, но сейчас решает убедиться. Одежда на омеге свободная, но не настолько, чтобы скрывать достаточно большой срок. Собравшаяся на животе ткань выглядит странно. — У тебя… у тебя уже… какой у тебя месяц сейчас? Живота совсем ещё не видно. Чимин улыбается уголком губ. — Седьмой. — Правда? — Чонгук делает последнюю затяжку и выкидывает окурок, втаптывая его в песок носком кроссовка. — Так и не скажешь. Беременность протекает хорошо? Чимин пожимает плечами и больше не улыбается. Чонгук внимательно смотрит на его серьёзное лицо, которое слегка краснеет от сильного ветра и чувствует, как сердце пропускает удар. Один. Второй. А потом уже начинает противно давить в горле. — Почему молчишь? — снова спрашивает Чонгук, потому что такой Чимин — открытие для него. Сила и зрелость, вот, что он чувствует от него. — Я с ним попрощался несколько дней назад. Чонгук сначала не понимает, но при этом не решается ляпать все, что идёт на ум. — Как это? — Он родился раньше срока. Я видел его. Он прожил ещё три дня после своего рождения, а потом я попрощался с ним. Чонгук не ожидает такого, и уж точно не знает, что должен в таком случае сказать, поэтому он просто молчит, а потом выдаёт неконтролируемое: — Хреново. Чимин усмехается. Это так похоже на непробиваемого Чонгука. Любой другой на его месте начал бы охать да вздыхать, выражать соболезнования, а этот… черт, он такой классный, что у Чимина дрожит внутри все в благодарность, что Чонгук именно такой. Что не начинает разводить эти сопли и не бросается жалеть, а комментирует грубо, но по факту. — Почему так произошло? Врачи что-то сказали? — Я упал с лестницы в особняке, — младший поднимает перебинтованное запястье. — Растяжение, а ещё было лёгкое сотрясение. — Упал? — слишком недоверчиво спрашивает Чонгук, а Чимин кивает. — Беременные неуклюжие. — Тебе больно? — Чон сам не знает, зачем спрашивает такие очевидные вещи, но ему просто хочется лучше понять, что испытывает сейчас Чимин. — Да, очень. Я придумал малышу имя. Я купил ему немного, но уже первые вещички. Я очень плохо чувствовал себя, пока носил его, думал о вещах, которые были неважны. И разговаривал с ним по ночам. — У тебя развилась шиза? Чимин знает, что не должен, но смеётся. Шутка, в самом деле, смешная. — Что ты здесь делаешь? — вдруг спрашивает Чимин и поворачивается лицом к Чонгуку так, что второй зависает от его красоты. Его чёрные волосы, которые лезут в глаза и рот от сильного ветра, блестящие грустью глаза, яркие губы. Ни капли макияжа, но так красиво, что можно дух отпустить. — Приехал, захотелось подышать свежим воздухом. — Нет, я имею в виду здесь. На свободе. Разве ты не убил своего отца? — Чимин знает, что Чонгук не убивал, что-то подсказывает внутри, но хочет услышать от него, интересно увидеть эмоции на лице. Чонгука ничто не выдаёт, в прочем, как обычно. Он невероятно сдержан и идеально владеет каждым нервом на своём лице. — Это поэтому ты сказал мне, что ничего не хочешь от меня? Потому что я отца убил? Чимин пожимает плечами. — Нет. Мне все равно, убил ты его или нет. Господин Чон много сделал плохого тебе. Он не любил тебя так, как должен любить отец своё дитя. Если ты убил его из-за обиды, я могу это понять. Хотя сам бы никогда так не сделал, пусть и обижен на родителей невероятно сильно. Они не приехали ко мне даже тогда, когда узнали, что моего сына больше нет. Даже этого было мало, чтобы приехать и утешить меня. Убьешь моих тоже? — Чимин серьезно смотрит в глаза Чонгука, а потом прыскает, потому что это недоумение на его лице слишком забавное. — Я шучу, расслабься. — Я бы убил, — вдруг отвечает мужчина. — Ты только всерьез попроси. Кого угодно. — Потому что так нравится убивать? — Потому что это твоя просьба. Чимин прикрывает глаза на мгновение, будто смакует смысл сказанного, а потом открывает их и снова проводит взглядом по лицу Чонгука. Его отросшие волосы, завязанные в небольшой хвост, делают его красоту особенно нежной. [3] Мой Чонгук. Мой нежный. Искренний. Мой прекрасный. Моя первая любовь, моя самая страшная тайна. Моя сила и моя слабость. Когда моя душа разрывалась на части в разлуке с тобой. Или когда сердце разбилось на миллион осколков после смерти сына, я хотел быть с тобой. Я думал только о том, что ты меня спасёшь, как спас от Намджуна однажды, как спас от самого себя. Я скучал. И я думал о тебе каждую минуту. И в тот миг, когда ты написал мне, чтобы я смог снова дышать, зная, что ты в порядке, я думал. И когда я терял своего ребёнка, твои слова были моим утешением. — Мне кажется, ты просто ищешь поводы. — Ты так уверен, что я сделал это? Совсем не допускаешь мысли, что я смог совладать с собой? Что я могу себя контролировать? Почему бы просто не спросить меня, вдруг моя версия окажется похожей на правду, и ты поверишь моим словам. — Я верю, — просто отвечает Чимин и зачесывает волосы пальцами назад, открывая своё красивое лицо. — А мне кажется нет. Ты ведь из-за этого не захотел увидеться со мной и… решил, что принимать сторону того, кому обычно никто не доверяет, такое себе. Чимин садится ближе, берет Чонгука под руку, а сам неожиданно укладывается головой ему на плечо. Это настолько личное, настолько интимное, что Чонгук чувствует, как от давления у него начинают неметь пальцы на ногах. — Я всегда буду на твоей стороне, всегда. Даже если весь мир отвернётся, я буду верить тебе. Даже если ты убьешь меня на этом месте и скажешь, что не делал этого, я буду! Но быть вместе… Чонгук, я не такой сильный человек, я не справлюсь, не смогу, потому что с самого начала и по это мгновение, ты — раскалённая лава внутри меня. Чонгук не двигается, кажется, даже не дышит. Он, не ожидающий такого откровения, слышит, как в ушах бьется сердце, готовое вот-вот разорвать грудную клетку. Вот это больно. Вот, как оказывается, бывает больно. Когда не только сам разрываешься, но чувствуешь, как человека рядом, такого внешне спокойного, внутри рвёт на части. Как и сказал Чимин, словно раскалённая лава. Конечно, Чонгук и не думает умолять. Не может лишь потому, что не возьмёт на себя эту ответственность. Не сможет пообещать золотые горы человеку, который и так разбит. Сделать хуже? Разорвать Чимина сильнее? Нет, Чонгук никогда не сможет. Если они вновь будут вместе, а завтра Чон просто уйдёт в загул? Если скажет что-то, что вновь разобьёт эти осколки, что остались от сердца Чимина? Что будет с ним тогда? Что будет тогда с ними двумя? — Я знаю, — вдруг отвечает Чонгук на фразу «я всегда буду на твоей стороне», потому что не может проигнорировать. Это настолько очевидно, что Чимин мог бы даже не говорить. Чонгук на каком-то ментальном уровне знал, что так оно всегда и будет. Просто не может быть по-другому. Чимин мог бы на многое закрыть глаза и со многим свыкнуться, если бы Чонгук только был способен почувствовать к нему то же самое, что чувствует он сам. Даже сейчас этот странный, казалось бы, неуместный жест — прилечь на плечо мужчины, действует на него магическим образом, словно обезболивающее. И вся та боль, которую он выносил от потери своего малыша, сейчас будто притупляется, становится не столь яркой, хоть и продолжает гореть синим пламенем. Мгновение заканчивается, так и не успев наступить. Чонгук чувствует аромат, исходящий от волос Чимина, такой приятный и родной, такой привычный, что хочется лицом зарыться в них и вдыхать. Чимин же ощущает холодок, бегущий по спине от такого яркого природного запаха Чонгука. Он с морской стихией — идеальное сочетание. Чимин испытывает всеобъемлющее спокойствие оттого, что они встретились сейчас. Ему было плохо из-за того грубого ответа, когда после операции в порыве грусти и обид, он написал что-то резкое и окончательное. Но такая точка, которая произошла сейчас, сегодня, куда лучше холодных, бездушных сообщений. Чимин отстраняется от Чонгука. Смотрит какое-то время перед собой, любуется необъятной стихией. Вспоминает, как раньше сравнивал Чонгука с этими волнами, и что он такой же неукротимый. Чистейшая правда, он такой. Врывается в жизнь, словно шторм, сносит все на своём пути. Такое красивое, но разрушительное зрелище. Чимин поднимается, отряхивает штаны сзади и смотрит на Чонгука, будто ожидая, что тот тоже встанет, и он встаёт, не отрывая глаз от чиминова лица. Кто знает, когда они встретятся вновь и встретятся ли вообще. Они молча стоят друг напротив друга ещё какое-то время. Шум волн и холодный ветер. Чонгук чувствует покалывание во всем теле, у Чимина горит лицо — отражение пылающего сердца. Одна боль просто не может заглушить другую. Эти чувства просто накладываются друг на друга, и потом их почти невозможно пережить. Чимин хочет, чтобы больше ничто не напоминало ему о Чонгуке. Было бы потрясающе, если бы они встретились в другом мире, в другой вселенной, где Чонгук умеет чувствовать, как другие, а Чимин просто живет, ничего себе не запрещая. Вот бы было так. Но в этой жизни он больше не хочет встречаться с Чонгуком, потому что это всегда боль, и он больше не сможет. — Я носил его в кармане, потому что хотел отдать. Я думал, как лучше это сделать, но раз уж мы встретились, — он достаёт из куртки украшение, которое Чон подарил ему в день свадьбы в их первую встречу. — Держи, — он протягивает его законному обладателю. Точь в точь, как в тот раз, с которого все началось. — Я, по-прежнему, не могу его принять. Чонгук не возражает, он забирает украшение из руки Чимина, едва касаясь своими пальцами его холодных. Между ними практически электричество, и старший улыбается этой мысли. — Спасибо, — говорит Чонгук, но вовсе не за возвращённый подарок. Просто он давно хотел поблагодарить того единственного человека, который в его плотном панцире смог пробить брешь. — Можно, я обниму тебя? Чимин кивает и первым делает шаг навстречу, всем корпусом прижимаясь к своему любимому человеку. Сейчас они расстанутся навсегда, и это закончится. Если бы не плотные куртки, они бы могли почувствовать, как бьются сердца друг друга, и может это сказало бы Чимину больше, чем все слова в мире. Но Пак ощутил лишь горячее дыхание на своей шее, деликатное прикосновение щека к щеке, руки сжимающиеся у него на плечах и этот неповторимый запах. «Запах любви», — так называет Чимин то, как пахнет Чонгук. Они отпускают друг друга. У Чонгука снова ком в горле и даже влажнеют глаза, странное чувство, которое не подвластно мозгу с ошибкой в программе, ведь оно не из головы рождается, а откуда-то изнутри, как будто его тело начинает вырабатывать что-то, что заполняет душевную пустоту и восполняет отсутсвие эмоциональной подложки. — Удачи, — улыбается Чимин, а у самого внутри такая разруха, что кажется, будто никогда не восстановится. — И тебе, — говорит Чонгук, но на улыбку его не хватает. Ещё несколько секунд неловких переглядок, и Чонгук уходит первым, как и всегда. Он идёт вдоль пляжа к дороге, чувствуя, как кроссовки проваливаются под слой песка, а сердце срывается с подвязки и со свистом летит вниз, разбиваясь на тысячи осколков. Если бы Чонгук разбирался в сложных эмоциях, он бы понял, что так ощущается любовь. [4] Такси подъезжает сразу, оно везёт мужчину в особняк, в котором он не появлялся с того дня, как произошла трагедия с господином Чоном. Он собирался заехать после пляжа, и, несмотря на встречу с Чимином, планы свои не меняет. Голова так гудит, кажется, вот-вот треснет. В кармане Чон перебирает бриллианты на украшении, кусает губы. Грандиозный провал. Но хоть увиделись. Пусть и мимолетно, пусть и ненадолго, но поговорили. Чонгук неосознанно прикладывает свободную руку к животу. Почему-то с того момента, как он узнал о смерти ребёнка, фантомные боли не отпускают его, будто его органы там внутри скручиваются в фарш. Мерзкое ощущение. Уже поздно, в особняке, наверняка, все спят. Охрана открывает ворота и такси довозит Чонгука до главного входа. Мужчина выбирается, хлопает дверцей и осматривает дом, который когда-то был его. Это странно, но господин Чон, который так отчаянно старался внушить сыну мысль, что он в этом особняке никто, что у него не семьи и дома, кажется, смог его убедить. Раньше оно так не ощущалось, а сейчас… Чонгуку даже из вредности и войны с Намджуном не хочется здесь оставаться. Он открывает дверь, проходит в коридор, а через него в гостиную. Прямо в уличной обуви. Он осматривает полумрачную комнату, которая освещается только несколькими светильниками и замечает портрет отца на одном из столиков. Ноги сами тащат его поближе, а руки тянутся, чтобы взять в руки. Он смотрит в знакомые черты лица неотрывно, хмурясь. А потом проводит по изображению пальцами. — Помнишь, как ты лупил меня, чтобы я заплакал? — Чонгук усмехается. — Я победил. Я никогда не плакал из-за тебя, — он складывает подставку и кладёт фотографию обратно на стол изображением вниз. Потом поднимается по лестнице в свою комнату, включает там свет и останавливается в дверях, осматриваясь. Правда — вот самая глубокая рана. Когда все вокруг говорили Чонгуку, что его никто не любит и он никому не нужен, где-то глубоко внутри он знал, что это правда. Даже Чимин ушёл, хотя он хорошо продержался, много выдержал. Все ушли. Папа ушёл, отец ушёл, Виктор ушёл, Ин ушёл, Хосок ушёл, Чимин, даже Тэхен. Все. «Ушёл» — значит оставил. Неважно, по какой причине: не выдержал быть рядом, предал, умер, смирился — все одно. Суть одна. Чонгук снова остался один. Дорожная сумка достаётся из самых далеких недр шкафа. Из старых вещей Чон не забирает ничего, но их он тоже сдергивает с вешалок и бросает в чемодан, который находится в самом шкафу, чтобы ничто не напоминало о том, что он связан с этим домом. В сумку складываются книги, документы, связанные с работой, украшения, парфюм, косметика. А ещё Джордж, который неожиданно появляется и начинает тереться пушистой мордой об чонгукову ногу. — Соскучилась, задница пушистая? — улыбается Чонгук, когда опускается на корточки и берет кота который заметно подрос, подмышки. — Я за тобой приехал, залезай, — он пихает животное в сумку небрежно, будто тот вещь, а потом закрывает замок, так, что только пушистая голова выглядывает. Сумку мужчина закидывает через плечо, чемодан закрывает и выкатывает на колесиках. Прежде, чем выйти, снова оглядывает свою комнату. Здесь все напоминает о Чимине, каждый миллиметр пропитан их совместным безумием. Чонгук тушит свет и закрывает за собой дверь. Он спускается вниз шумно, не заботясь о том, что может кого-то разбудить. Уже внизу проходит через кухню и выпивает стакан сока из холодильника, а через какие-то несколько минут сидит в саду на лавке, которую Тэхен как-то раз самонадеянно назвал своей. Было неплохо, когда эти идиоты ходили по дому, как три мушкетёра — весело. Чон достаёт из пачки сигарету, прикуривает и делает первую затяжку. Он уже уезжал из дома, но как сейчас — никогда. Всегда знал, что вернётся, всегда знал, что отомстит и докажет свою правоту. Всегда знал, что все, кто причинил ему боль, обязательно за это ответят. Всегда. А что теперь? Чонгук опускает взгляд на костяшки пальцев с татуировками и тяжело вздыхает. Дерьмо. — Ты и для меня там сохранил место? — Чонгук вздрагивает от неожиданности, а потом поднимает взгляд и встречается с улыбающимися глазами Ина. — Я же должен был как-то держать себя в руках, — просто говорит мужчина и неприкрыто осматривает альфу с ног до головы. — Ты секси. Что скажешь обо мне, — он откидывается на спинку и закидывает на неё руку, чтобы Ину было проще осмотреть его тело. — Трахнул бы меня спустя двадцать лет? Ин усмехается и садится рядом, смотря на сигарету в руке омеги. — Не угостишь? — Да пожалуйста, — он достаёт из кармана пачку и сиреневую зажигалку и протягивает мужчине. — Как проводишь время на свободе? — он закуривает и первая затяжка оказывается неудачной, закашливается. — Вижу, что весело. И куда рвануть решил? — говорит, указывая на сумки. — Далеко не получится с моей подпиской о невыезде. Спасибо, конечно, что похлопотал, но ты как всегда не доводишь ничего до конца. От тебя никакого толку. Только насиловать умеешь. — Либо не говори об этом, либо скажи все, что хочешь. — А что тут скажешь? Ты животное. И то, что ты немного помог мне, не отменяет этого факта. — Если тебе станет легче, я не счастливую жизнь прожил. — Мне пофигу, — Чонгук выкидывает дотлевший окурок. — Ещё попроси пожалеть тебя. — Я был пьян в стельку, ты тоже, а ещё у тебя была течка, и я просто поплыл. Ты же в курсе, что уже тогда я любил тебя? — У тебя склонность к педофилии. Мне было пятнадцать, меня не интересовали альфы, а ещё мне было больно, и это очень травмирующий опыт. Если бы я был нормальный, давно бы кукухой поехал. Может, ты сделал это, потому что не смог смириться с тем, что я достанусь какому-нибудь симпатичному омеге? У Намджуна вон тоже пена изо рта пошла, когда узнал, что Чимин спал со мной. — Я думаю, это не из-за того, что омега, а из-за того, что ты это ты. Он немного фанатичен в своей ненависти к тебе. Даже не в ненависти, а в желании превзойти. Какой-то комплекс неполноценности. — Ты сейчас говоришь о своём друге за его спиной. Боже, когда мы дружили ты делал также? — Чонгук чуть склоняется и ударяет мужчину тыльной стороной ладони. — Мерзость, ты хотя бы в чем-то можешь быть хорошим человеком? — Я очень стараюсь, — смеётся альфа и переводит взгляд на Чонгука. — Ты красивый. — Если сделаешь что-то снова, я клянусь, тебе не поздоровится. — Ты сильно меня ненавидишь? — Нет, — Чонгук отворачивается. — Мне плевать. Я просто хочу убить тебя и все. — Только и всего? — Да, — простой кивок. — Я много раз хотел с тобой увидеться, но ты улетел в Чехию, и я просто не мог. Я думал, что это будет слишком навязчиво, если я прилечу. Прости, что я поступил, как животное. Я не должен был и… Чонгук недовольно выдыхает и начинает тереть правый глаз. — Да, господи, Ин, ты совсем тупой? Да мне плевать, что это произошло со мной, я не из тех омег, которые умирают за свою дырку. Мне было хреново из-за того, что это не кто-то другой, а ты! Мой лучший друг. Но ещё хуже стало, когда ты лишь бы прикрыть свою задницу, начал обвинять во всем меня. Будто бы я наговариваю на тебя. Ты же все знал, ты знал, какая у нас с отцом война, как ты мог так подставить меня?! Мы с тобой вместе поносили уродов, которые издевались надо мной из-за того, что я другой, а потом ты просто взял и сделал точно также. Ты же знал, что за такое, я могу просто убить тебя. Тебе хорошо спалось по ночам? — Ты бы этого не сделал. — Уж поверь, как твоё убийство я планировал, так планировал разве что отцовское. Я хотел привязать тебя к стулу, и чтобы тебя насиловали горячие самцы. До смерти. А я бы ел попкорн, наблюдая за этим. Думаешь, ты бы долго продержался? — Я бы предпочёл застрелиться предварительно. — А я значит терпеть должен был, да? Это то же самое для меня, придурок. Ин замолкает, докуривая свою сигарету. Чонгук достаёт мобильный и открывает галлерею. — Я все равно не верю в твои искренние помыслы, ясно? — а потом пихает гаджет в руки мужчине. Тот удивлённо смотрит то на телефон, то на Чонгука, а потом все же берет устройство и все так же непонятливо начинает пялиться на открытую фотографию. — Ты ведь видел его? — Видел. Младший брат Чимина? — Да, — Чонгук спускается ниже на сидении, практически развалившись на нем. Вид угрюмый, руки, сложённые на груди, нога на ногу — истинный гопник. — И что с ним? — Красивый, да? Этот странный вопрос заставляет Ина издать неконтролируемый смешок. — Черт, даже не знаю, что сказать. Не уверен, что я профи в этом. — Но он хорошо выглядит, правда? — Чонгук смотрит на профиль Ина, ловит в его взгляде задумчивость, когда тот разглядывает смазливое лицо с экрана телефона. — У него благородные черты лица и красивые глаза. — Да, приятный мальчик, — кивает альфа, даже не понимая, почему вообще из всех разговоров в мире Чонгук начал именно этот. — Это наш, — вдруг совсем просто говорит омега и сует руки в карманы, уставляясь куда-то перед собой, думая о чем-то своём и понимая, что сейчас происходит что-то правильное. — Что «наш»? — непонимания в голосе Ина ещё больше, чем в самом начале, и это Чонгука забавляет. Все так странно в этом мире, люди творят дичь, но даже представить не могут, какие огромные, но в то же время замечательные последствия, она может иметь. — Сын. Мой и твой. Повисает тишина. Ин глаз от фотографии больше не отрывает, а потом как-то тихо, даже задушенно произносит: — Ты же сейчас разводишь меня? — хотя таким не разводят, но зная Чонгука, вдруг, всё-таки… — Неа, — отвечает он так, будто говорит о сущей ерунде. — От незащищенного секса бывают последствия. Ты не знал, да? — Ты прикалываешься? — альфа поднимает на Чонгука глаза, и в них такая паника, что омега не удерживается от смешка. — Испугался, что с тебя сейчас алименты за все семнадцать лет стрясу? — Ты вообще гонишь? Об этом так не говорят! Спустя 18 лет! — Извини, — Чонгук разводит руками. — Не было случая рассказать. — Почему сразу не сказал? Почему не позвонил мне, мы бы поговорили. Почему ты скрыл от меня сына?! — Я не хотел от него избавляться, поэтому не сказал. А ещё, если ты вдруг забыл, ты повёл себя, как мудак, почему я должен тебе докладывать о том, что происходит с моим телом? — Я бы никогда не сказал тебе его убивать. — Ну, а вдруг? Все вокруг говорили, ты бы тоже так сказал. Беременность в пятнадцать лет, такое себе. Но я люблю делать что-то из ряда вон. Но ты не переживай. У тебя в этом смысле баллов не меньше, чем у меня. Я отдал его в семью, потому что не хотел, чтобы он рос в этом доме. Не хотел, чтобы был таким, как я. Отец говорил, что асоциальность — это наследственность, хотя то, что мне она передалась от него не признавал. Но мы выиграли в лотерею, кажется, сынок целиком и полностью пошёл в тебя. Посмотри, ксерокопия. И лицом, и внутренним содержанием. Он хороший человек. — Почему ты так легко об этом говоришь? — почти обессилено спрашивает Ин, полностью вымотанный этой информацией. — Как будто ты не знаешь. Потому что я — это я. Это не причиняет мне такую боль, как тебе. Поэтому я и не общаюсь с ним. Не хочу, чтобы он это почувствовал, не хочу, чтобы постоянно ощущал этот холод и безразличие. Я дал ему жизнь, но он совершенно чужой для меня. Я бы хотел быть, как ты. Хотел бы чувствовать то, что чувствуешь ты, но… не могу, — Чонгук вздыхает, а потом ударяет себя по ляжкам, поднимаясь. — Ну, я пойду. Мне ещё нужно вещи выкинуть, до гостиницы доехать. А так подыскать какое-нибудь жилье. Не жить же вечно, как бомж, — омега забирает свой телефон из рук альфы, который продолжает молчать, и думает, не переборщил ли. Кажется, эта информация нехило потрясла альфу, но каждый по-своему вправляется со стрессом. Чонгук снова накидывает сумку, погладив кота по мягкой шёрстке, хватается за ручку чемодана и собирается двинуться к общему двору, но слышит, прежде, чем уйти: — Ты чувствуешь. Разве то, что ты хочешь отгородить его от боли — не называется искренней родительской заботой? Чонгук не отвечает, крепче сжимает ручку чемодана и, наконец, двигается с места. Если бы Чонгук чуть лучше разбирался в сложных эмоциях, он бы понял, что это именно так.